Geum.ru

Курсы; или отпустить его, но в последний день, и он туда опоздает, и все это для того, чтобы он ощутил, чтоб он понял

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   30


Методически неверно


Продать человека трудно. Это раньше можно было продать.

Несешь его на базар - и все! Золотое было время. Теперь все

сложно в нашем мире бушующем.

Его звали Петей. По фамилии - Громадный. Петя Громадный.

Он выговаривал через "х" и без последней - "Хромадны" - и

вытягивал шею вперед, как черепаха Тортила, жрущая целлофановый

пакет. "Ну-у,

чаво там", - говорил он. Лучше б "му-у", так ближе к

биологии вида. Он был радиоэлектронщик и жвачное одновременно.

А еще он был мичманом. Наемным убийцей.

Он говорил "мыкросхэма" - и тут же засыпал наповал. Так

мелко он не понимал. А командир группы общекорабельных систем -

группман - все проводил с ним занятия, все проводил. Оглянулся

- спит! Чем бы его? Журналом в кило по голове - раз!

- Ты что, спишь, что ли?!

- Я-та?..

- Ты-та...

- Не-е...

- Ах ты...

- Все! Не могу! - группман сверкал глазами перед

командиром БЧ-5 и сочно тянул при этом носом. - Хоть режьте, не

могу я проводить с ним занятия.

- Ну как это?

- А так! Не могу.

- Значит, не так учишь! Неправильно. Методически неверно.

Вот тебе "Волгу" ГАЗ-24 дай за него - наверное, тогда бы

выучил. И потом он жалуется, что вы его за человека не

считаете. Оскорбляете его человеческое достоинство. Ну, это

вообще... методически неверно.

- Ме-то-ди-чес-ки?!. - группман заикался не от рожденья,

не с детства заикался. Дальше он шипел носом, как кипятильник

перед взрывом. Одним носом. Ртом уже больше не мог.

- Да. Методически. Вот давайте его сюда, я вам покажу, как

проводится занятие.

Целый час бэчепятый бился-бился и разбился, как яйца об

дверь, и тогда в центральном заорало:

- Идиот, сука, идиот! Ну, твердый! Ну, чалдон! Чайник! Ну,

вощ-ще! Дерево! Дуремар! Ты что ж, думаешь! Петя моргал и

смотрел в глаза.

-- Презерватив всмятку, если лодку набить таким деревом,

как ты, она не утонет?! А?! Ну, страна дураков! Поле чудес!

Ведро!!! Не женским местом тебя родило!!! Родине нужны герои,

а... родит дураков! - бэчепятый плеснул руками, как доярка, и

повернулся к группману. - Ведро даю. Спирта. Ректификата. Чтоб

продал его.- Он ткнул Петю в грудь - Продать! За неделю. Я в

море ухожу. Чтоб я пришел и было продано! Куда хочешь! Кому

хочешь! Как хочешь! Продать дерево. Хоть кубометрами. Вон!!!

До Петиной щекастой рожи долетели его теплые брызги.

- Вон!!! На корабль с настоящего момента не пускать! Ни

ногой. Стрелять, если полезет. Проберется - стрелять! Была б

лицензия на отстрел кабана - сам бы уложил! Уйди, убью!!! -

(Слюни - просто кипяток.) - Ну, сука, ну, сука, ну, сука... -

бэчепятый кончался по затухающей, в конце он опять отыскал

глазами группмана:

- Ну я - старый дурак, а твои глаза где были, когда его на

корабль брали? Чего хлопаешь? Откуда его вообще откопали? Это ж

мамонт. Ископаемое. Сука, жираф! Канавы ему рыть! Воду носить!

Дерьмо копать! Но к матчасти его нельзя допускать! Поймите вы!

Нельзя! Это ж камикадзе!..

- Я же докладывал... - зашевелился группман.

- "Я же - я жо"... жопа, докладывал он... Петю сразу не

продали. Некогда было. В автономку собирались. Но в автономку

его не взяли. Костьми легли, а не взяли.

- Петя, ты чего не в море?

- Та вот... в отпуск выгнали...

Он ждал па пирсе, как верный пес. Деньги у него кончились.

После автономки наклевывался Северодвинск. Постановка в завод с

потерей в зарплате. С корабля бежали, как от нищеты. Группман

сам подошел к командиру:

- Товарищ командир, отпустите Громадного.

- Шиш ему. Чтоб здесь остался и деньги греб? Вот ему!

Пусть пойдет. Подрастратится. Вот ему ... а не деньги!

- Товарищ командир! Это единственная возможность!

По-другому от него не избавиться. Хотите, я на колени встану?!

Группман встал:

- Товарищ командир! Я сам все буду делать! Замечаний в

группе вообще не будет!

- А-а... черт...

В центральный группман вошел с просветленным лицом. Петя

ждал его, как корова автопоилку. Даже встал и повел ушами.

- Три дня даю. - сказал ему группман, - три дня. Ищи себе

место. Командир дал добро.

Через три дня группмана нашел однокашник;

- Слушай, у тебя есть такой Громадный? Группман облегченно

вздохнул, но тут же спохватился. Осторожный, как старик из

моря, Хемингуэя. 3абирает. Так клюет только большая рыба.

- Ну, нет! - возмутился группман для видимости. - Все

разбегаются. Единственный мужик нормальный. Специалист. Не

курит, не пьет, на службу не опаздывает. Нет, нет... - и

прислушался, не сильно ли? Да нет, вроде нормально... Петю

встречали:

- Петя, ты, говорят, от нас уходишь?

- А чаво я в энтом Северодвинске не видел? Чаво я там

забыл? За человека не считают! Скоро они встретились: группман

и однокашник.

- Ну, Андрюха, вот это ты дал! Вот это подложил! Ну,

спасибо! Куда я его теперь дену?

- А ты его продай кому-нибудь. Я как купил - в мешке, так

и продал.

- Ну да. Я его теперь за вагон не продам. Все уже знают:

"не курит, не пьет, на службу не опаздывает"...

Мда... теперь продать человека трудно. Это раньше можно

было продать: на базар - и все. Золотое было время.


Бомжи

(собрание офицеров, не имеющих жилья; в конспективном

изложении)


Офицеры, не имеющие жилья в России, собраны в актовом зале

для совершения акта. Входит адмирал. Подается команда:

- Товарищи офицеры! Возникает звук встающих стульев.

Адмирал:

- Товарищи офицеры. (Звук садящихся стульев.)

Затем следует адмиральское оглядывание зала (оно у

адмирала такое, будто перед ним Куликово поле), потом:

- Вы! (Куда-то вглубь, может быть, поля.) Вы! Вот вы!

Да... да, вы! Нет, не вы! Вы сядьте! А вот вы! Да, именно вы,

рыжий, встаньте! Почему в таком виде... прибываете на

совещание?.. Не-на-до на себя смотреть так, будто вы только что

себя увидели. Почему не стрижен? Что? А где ваши медали? Что вы

смотрите себе на грудь? Я вас спрашиваю, почему у вас одна

медаль? Где остальные? Это с какого экипажа? Безобразие! Где

ваши начальники?.. Это ваш офицер? а? Вы что, не узнаете своего

офицера?.. Что? Допштатник? Ну и что, что допштатник? Он что,

не офицер?.. Или его некому привести в чувство?..

Разберитесь... Потом мне доклад..Потом доложите, я сказал... И

по каждому человеку... пофамильно... Ну, это отдельный

разговор... Я вижу, вы не понимаете... После роспуска строя...

ко мне... Я вам объясню, если вы не понимаете. Так! Товарищи!

Для чего мы, в сущности, вас собрали? Да! Что у нас

складывается с квартирами... Вопрос сложный... положение

непростое... недопоставки... трубы... сложная обстановка... Нам

недодано (много-много цифр) метров квадратных... Но! Мы -

офицеры! (Едрена вошь!) Все знали, на что шли! (Маму

пополам!..) Тяготы и лишения! (Ы-ы!) Стойко переносить! (Ы-ых!)

И чтоб ваши жены больше не ходили! (Мда...) Тут не детский

сад... Так! С квартирами все ясно! Квартир нет и не будет... в

ближайшее время... Но!.. Списки очередности... Всем проверить

фамилии своих офицеров... Чтоб... Никто не забыт! Кроме квартир

ко мне вопросы есть? Нет? Так, все свободны. Командование прошу

задержаться.

- Товарищи офицеры! Звук встающих стульев.


Свинья!


Утро. Сейчас наш командир начнет делить те яйца, которые

мы снесли за ночь.

Вчера было увольнение. Отличился Попов. За ним пьяный

дебош и бегство от дежурного по училищу по кустам шиповника.

- Разрешите войти? Курсант Попов... Во рту лошади

ночевали, в глазах - слизь, рожа опухла так, будто ею молотили

по ступенькам. Безнадежно болен. Это не замаскировать.

Попов волнуется, то есть находится в том состоянии,

которое курсанты называют "не наложить бы". Он виноват,

виноват, осознал...

- Попов!!!

- И-я-я!

- Вы пили?

Вопрос кажется Попову до того нелепым - по роже же видно,

- что он хихикает, кашляет и говорит неожиданно: "Не пил".

От этого дикого ответа он еще раз хихикает и замолкает, с

беспокойством ожидая.

- Нехорошо, Попов!

И тут вместо мата, вместо обычного "к херам из списков"

Попов выслушивает повесть о том, что вредно пить, как потом

приходишь домой и жена не разговаривает, дети шарахаются и

вообще, вообще...

Командир внезапно вдохновляется и, заломив руки своему

воображению, говорит долго, ярко, красочно, сочно. Картины,

истинные картины встают перед Поповым. Он смотрит удивленно, а

затем и влюбленно.

Души. Души командира и подчиненного взлетают и парят,

парят... воедино... И звучат, звучат... вместе...

Они готовы слиться - сливаются. Как два желтка. Оба

растроганы.

- Попов... Попов... - звучит командир. Слезы... Они готовы

пролиться (и затечь в яловые ботинки). Проливаются...

- Попов... Попов... Горло... его перехватывает. Да.

Кончилось. Необычно, непривычно. Мда. Попов чувствует себя

обновленным. Ему как-то хорошо. Пьянит как-то. Ему даже

кажется, что за пережитое, за ожидание он достоин поощрения,

награды.

- А в увольнение можно? - повернулся язык у Попова, к

удивлению самого Попова.

- Можно, - вдруг кивает командир, - скажите старшине. Все

удивляются. Попов не чувствует под собой ног. А ночью дебош, и

дежурный по училищу, и кусты...

Строй замер. Строй щурится. По нему бродит солнце, закатав

штаны, как сказал бы настоящий поэт.

Командир, покрытый злыми оспинами, проходит вдоль. На

траверсе Попова он останавливается и буравит его двумя

кинжалами.

Попов смотрит перед собой: подбородок высоко и прямо,

плечи развернуты, грудь приподнята, живот подобран, тело

напряжено и слегка вперед. Пятки вместе - носки врозь.

Чуть-чуть приподняться на носки... замереть!

- Попов!

Истошно, по уставу:

- И-я-я!!!

- Вы свинья-я- я!!! Занавес.

Из-под занавеса сдавленное:

- Сученыш-ш-ш!!!


Чайник


При уходе и переводе с флота принято воровать чтонибудь на

память: какой-нибудь кусочек сувенирного краеугольного кирпича

могучего исполина, именуемого - "флот", кусочек чудовища...

Командир Криволапов - а такие еще встречаются среди

командиров - готовился к переводу со своего ракетного

подводного крейсера, то есть: лихорадочно воровал.

Он уже украл себе домой: холодильник "Морозко" с

отвалившейся дверцей, лучшее украшение радиосвалки

проигрыватель "Аккорд", бухточку провода и простынь

дерматинового покрытия, которым в доме всегда найдется что

покрыть.

Он утащил с корабля, потея от восторга, банки с воблой,

компоты, сухофрукты, доски, шкафчики, нержавеющие трубы и наших

дырявых тапочек двадцать пар.

Детские бульканья с пузырями вызывало в нем желание

подчиненных помочь ему в этом ночном грабеже.

- Стой! - говорил он командиру боевой части, встречая его

недалеко от лодки на снегу.

- Что-то я хотел тебе поручить, что-то хотел... какое-то

задание... - мучился он.

- У меня уже есть задание, - старался командир БЧ, -

списываю прибор...

- При чем здесь прибор? - досадливо махал рукой командир,

как Диоген, которому мешали изобретать формулу счастья.

- Да, - вспоминал он наконец, - отправляйся сейчас на

корабль и оторви мне там две железные полоски. Вот такие!

- Угольники? - участвовал командир БЧ в командирских

исканиях.

- И угольники тоже, а это - вот такие! - и в воздухе

рисовался чертеж очередной жертвы клептомании.

Прости, природа: когда ты создавала некоторых капитанов

первого ранга, командиров лодок, ты вложила в них столько

почек, что, распустись они все, - и можно было бы легко

заблудиться в листве командирской души.

Пока мы отвлеклись, он увидел чайник. Тот стоял на палубе

дебаркадера, перед дверью: крупный, никелированный,

великолепный экземпляр. Гордость племени чайников: носик,

крышка, зеркальные бока, гнездо под розетку - три литра внутрь,

и можно ставить хоть на олимпийский огонь.

- Так! - сказал командир Криволапов, чувствуя желание

немедленно обнять зазевавшийся чайник.

- Эй, кто там?! - крикнул он, обернувшись. На этот зов

откуда-то вылез матрос.

- Так, - сказал командир Криволапов, - возьмешь его - и ко

мне в каюту!

Матрос подхватил беспризорника, а командир помчался

дальше, навстречу восходящим лучам восходящей военной славы.

- Стой! - раздалось из потустороннего мира. - Куда!

Грязно-серая дверь дебаркадера открылась, и оттуда вылез

грязно-серый работяга. Мать природа одела его в ватник, сапоги

и кроличью шапку и, прежде чем пихнуть его в спину, подарила

ему вечную щетину, мешки под глаза и жажду.

- Куда, говорю! - схватил он проходящий мимо чайник.

- Товарищ командир! - заверещал матрос. - Я, как вы

сказали, так и сделал! Товарищ командир!

Командир Криволапов медленно повернулся спиной к

серебристым лучам восходящей военной славы; на лбу его

обозначились ребра жесткости, и лицо начало отчаянно принимать

командирское решение.

- Ах, енто ты, значить? - прогундосил работяга... Опустим

занавес над этой душераздирающей картиной; занавес темный, с

кистями, как цыганская шаль. Пусть наступит ночь и все затопит.

Не будем рассказывать, как работяга, держа одной рукой чайник,

а другой - командира за пуговицу, докладывал ему, в

идиоматических выражениях, одну библейскую притчу.

Работяга был огромный-огромный, а командир такой

маленький, мокренький, в шапке с ручкой... За что, природа?


Как становятся идиотами


Шла у нас приемопередача. Не понимаете? Ну, передавали нам

корабль: лодку мы принимали от экипажа Долгушина. Передача была

срочная: мы на этой лодке через неделю в автономку должны были

идти.

И вот, чтоб мы быстренько, без выгибонов приняли корабль,

посадили нас - оба экипажа - на борт и отощали лодку подальше;

встали там па якорь и начали приемопередачу.

Поскольку всем хотелось домой, то приняли мы ее - как и

намечалось, без кривлянья; часа за четыре.

Командир наш очень торопился в базу, чтоб к "ночному

колпаку" успеть. "Ночной колпак" - это литровый поток на ночь:

командир у нас пил только в базе.

Тронулись мы в базу, а нас не пускают - не дает "таможня"

"добро".

В 18 часов добро не дали, и в 20 - не дали, и в 21 - - не

дали: буксиров нет.

В 22 часа командир издергался до того, что решил идти в

базу самостоятельно: без буксиров.

Только мы пошли, как посты наблюдения к связи - эти враги

рода человеческого - начали стучать о нас наверх.

Наверху всполошились и заорали:

- Восемьсот пятьдесят пятый бортовой! Куда вы движетесь?

"Куда, куда"... в дунькину кику, "куда". В базу движемся,

ядрена мама! Командир шипел радистам:

- Молчите! Не отвечайте, потом разберемся! Ну и ладно.

Идем мы сами, идем - и проходим в базу.

А оперативный, затаив дыхание, за нами наблюдает;

интересно ему: как же эти придурки без буксиров швартоваться

будут.

- Ничего, - говорил командир на мостике, - ошвартуемся

как-нибудь...

И начали мы швартоваться "как-нибудь" - на одном

междометии, то есть на одном своем дизеле: парусность у лодки

приличная; дизель молотит, не справляется; лодку сносит;

командир непрерывно курит и наблюдает, как нас несет на

дизелюхи: их там три дизельных лодки с левого борта у пирса

стояло; правая часть пирса голая, а с левой - три дизелюхи

торчат, и нас ветром

на них тащит, а мы упираемся - ножонки растопырили -

ничего не выходит.

На дизелюхах все это уже заметили: повылезали все наверх и

интересуются: когда мы им врежем? Эти дизелюхи через неделю

тоже в автономку собирались. Ужас! Сейчас кокнемся! Сто метров

остается... пятьдесят... двадцать пять... а нас все несет и

несет...

Командир в бабьем предродовом поту руки ломает и

причитает:

- Ну, все... все... все... с командиров снимут... из

партии выкинут... академия накрылась... медным тазом... под суд

отдадут... и в лагерь, пионервожатым... на лесоповал... в

полосатом купальнике...

И тут лодка замирает на месте... зависает... до дизелюх -

метров двенадцать...

- Назад, - бормочет командир в безумье своем, - назад,

давай, милая... давай... по-тихому... давай, родная... ну...

милая, ну... давай...

И лодка почему-то останавливается и сантиметр за

сантиметром каким-то чудом разворачивается, тащится, сначала

вперед, а потом она останавливается, ее сносит и прижимает к

пирсу. Все! Прилипли!

- Фу! - говорит командир, утирая пот. - Фу ты... ну ты,

проклять какая... горло перехватило... мешком ее задави...

Фуууу... Вот так и становятся идиотами... Отпустило... даже не

знаю... Никак не отдышаться... Ну, я вообще... чуть не напустил

под себя... керосину... даааа... Пойду... приму на грудь.

Что-то сердце раззвонилось...

Пошел командир наш и принял на грудь. Одним литровым

глотком.


Пять раз подряд


Северный ветер - аквилон - развернул на шинели сзади

большие срамные губы и ворвался туда. угрожая предстательной

железе. Не ходите в патруль, и у вас будет все в полном порядке

с предстательной железой: она доживет до глубокой старости и

помрет своей собственной смертью.

Лейтенант Сидоров Вова справился с ветром в хвостовой

своей части, вернул полы шинели на место и, обернув ими себе

ноги, продолжил путь во мгле.

Снежинки, твердые, как алмазная крошка, отскакивали от

задубевшего лица и противно скрипели на шее.

Лейтенант Вова шел домой из патруля. Два часа ночи. Его

патрульные, отпущенные ночевать в казарму, уже минут десять

месят снег в нужном направлении, мечтая о вонючей подушке, а

вот Вову ждет постель, супружеское ложе.

Все-таки хорошо стоять в патруле: хоть в два часа ночи, а

жена под боком. Вова улыбнулся поземке и поправил тяжелую

портупею. В ней лежал "пистоль". Она оттянула весь бок уже

сегодня, то ли будет завтра.

Вот именно - завтра. Флотское завтра. Как много оно может

с собой принести, это наше "завтра". Его караулит сомнительный

друг подводника - случай, этот верный пес лентяйки Фортуны.

"Человек - электрохимическая система. Ей нужны пиления

напряжения. Испытав эти падения, человек вырабатывает

устойчивые состояния для своих атомов. Эти состояния он

передаст потомству".

Вот какие мысли пришли к Вове посреди полярной ночи; Вова

с малолетства был философом.

Но философов не любит Фортуна: кому же понравится, если

мешаются под ногами и все время подглядывают.

Лучшие, самые крупные куски напряжений Фортуна бережет для

философов.

Вова вошел в пятиэтажную железобетонную времянку, поднялся

на четвертый этаж и, осторожно открыв дверь, вдохнул сразу

двести пятьдесят органических составляющих, которые принято

считать "теплом домашнего очага".

Стараясь не загреметь, он зажег свет в микроскопической