Geum.ru

А. А. Самопознание и Субъективная психология. Содержание введение Раздел I постановка задачи, а точнее, Цель и Мечта исследования Глава Счем сталкивается человек, пришедший в самопознание Глава Задача

Вид материалаЗадача
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   25
Глава 6. Психология самонаблюдения в Германии. Эббингауз и Липпс


Я продолжу картину психологии самонаблюдения образом, который создает другой психолог-субъективист XIX века - Герман Эббингауз (1850-1909). Эббингауз был широко известен своими работами по экспериментальной психологии. О них можно было бы много рассказывать. Что же касается собственно самонаблюдения, я ограничусь всего одной, хотя и очень большой выдержкой из его столь знаменитых в России "Очерков психологии".


Это рассуждение Эббингауза, по сути, есть продолжение той мысли, на которой мы расстались с Гефдингом.


В ней Эббингауз, как и Гефдинг, говорит об очевидных вещах, настолько очевидных, что современная научная психология опускает их, как детство науки, как нечто настолько само собой разумеющееся, что оно и не стоит внимания, поскольку наука ушла значительно дальше. В итоге не только простой читатель, но даже большинство современных психологов, если они всего лишь прослушали университетский курс, не знают этой страницы в истории психологии и вынуждены догадываться о ней лишь по случайным намекам в трудах психологов старшего поколения. А между тем, это настолько неизбежная часть рассуждения о том, с чего начинается психология и человеческое самопознание, что его никак не обойти. И вместо того, чтобы писать его заново и по-своему, я просто восстановлю утраченное:


"Я и внешний мир. У ребенка уже довольно рано должна выделиться из общей суммы впечатлений и стать в противоположность ко всем им определенная группа впечатлений, отличающаяся своими общими, резко выраженными особенностями. Когда ребенка переносят из комнаты в комнату или из дому на улицу, или когда он сам ползком передвигается и падает, то огромное множество впечатлений, которые он воспринимает, превращаются у него в другие: вместо стены с картинами он видит окна с занавесками, вместо стола и стульев- дома,деревья и незнакомых людей. Но некоторые впечатления остаются неизменными.


Куда бы он ни смотрел, он почти всегда видит части своих рук или своего тела; где бы и в каком положении он ни находился, его всегда сопровождают ощущения, воспринимаемые им от одежды, от движения его членов, от процессов дыхания, пищеварения, кровообращения.


Сюда присоединяется еще ряд других замечательных наблюдений. Очень часто видимые нами предметы движутся; тогда ребенок переживает своеобразные сдвиги и изменения зрительных образов. Но когда движутся те предметы, которые всюду сопровождают его, то есть его руки и ноги, то он воспринимает не только такие же видимые изменения, как при движении внешних предметов и других людей, но одновременно еще и другие: изменение его кинэс-тетических, а в большинстве случаев и осязательных ощущений; таким образом, у него накопляются ощущения двоякого характера.


Точно такое явление наблюдается и в другом отношении. Когда руки или ноги ребенка соприкасаются с меняющимися при каждом передвижении тела предметами, то к зрительному впечатлению присоединяется еще ощущение прикосновения. Когда же руки или ноги его соприкасаются друг с другом или с остальными частями тела, то от этого получается, независимо от зрительных ощущений, опять-таки двойное ощущение, которое, очевидно, испытывает-ся ребенком, как нечто весьма достойное внимания. Вспомните ребенка, играющего большим пальцем своей ноги, или котенка, кусающего свой собственный хвост.


Одним словом, в силу различных оснований, зрительные, осязательные, органические и другие ощущения, исходящие из собственного тела ребенка, должны мало-помалу занять исключительное положение в его сознании. В силу некоторых особенностей они выделяются из всех других впечатлений, вызываемых внешним миром, в качестве чего-то своеобразного. Благодаря их постоянному существованию, эти ощущения образуют в высшей степени прочное соединение, а благодаря тому, что они постоянно сопутствуют другим впечатлениям, это соединение необычайно легко воспроизводится любым из последних. Во избежание распространенных недоразумений и неправильных толкований следует особенно подчеркнуть, что это соединение не есть агрегат, внешнее сочетание первоначально разделенных, единичных переживаний, но по самому существу своему несомненно представляет единство. <...>


У ребенка первоначально совсем не существует такой разделен-ности и обособленности ощущений, какая свойственна взрослому; как уже было указано, она вырабатывается лишь постепенно, благодаря наблюдениям над постоянно существующим и часто меняющимся. Таким образом, кожные, органические и кинэстетические ощущения, которые даже развитым сознанием часто еще не вполне различаются, для ребенка, несомненно, образуют, хотя смутное и неопределенное, но все же ощущаемое в качестве единства целое, в котором выдвигаются резче, не отделяясь, однако, от других частей, то те, то другие составные части. Только зрительный образ тела, составляющий сам по себе некоторое единство, мы вправе рассматривать как нечто извне присоединяющееся к указанному соединению.


Но одновременно со своим образованием эта группа телесных ощущений расширяется еще в другом направлении. Представления и мысли, равно как и сопровождающие их или перенесенные на них чувства, часто продолжают существовать и остаются неизменными, в то время как внешние предметы, вследствие их собственных движений тела, изменяются. Благодаря этому, они являются, хотя и связанными зачастую в своем возникновении с внешними впечатлениями, но в своем дальнейшем существовании оказываются независимыми от последних и скорее принадлежащими нашему телу. Сюда относятся, главным образом, воспроизведения особенно частых или особенно сильных по впечатлению переживаний, которые очень часто повторяются при самых различных внешних условиях, но всегда в сопровождении одинаковых телесных ощущений.


Поэтому мысли и чувства должны всегда связываться гораздо теснее с впечатлениями, исходящими из тела, чем с впечатлениями, вызываемыми внешними предметами; они локализуются в телесных впечатлениях. Но благодаря большому сходству нашего тела с телами других людей, с вещами внешнего мира вообще, все же остается всегда как бы пропасть между видимой, материальной частью всего сочетания и этим невидимым, непространственным комплексом мыслей; целое развивается, следовательно, как такое образование, части которого хотя тесно и связаны, но которое, однако, распадается на две половины: телесную и бестелесную.


Это целое, крайне богатое содержанием и все более и более расширяющееся сростом интересов и отношений индивидуума, ребенок научается обозначать одним простым словом: сначала каким-нибудь собственным именем, предназначенным только для этого соединения: Павел, Грета и так далее, а позднее, когда он уже понимает смысл и употребление понятий отношения, - одним словом, предметное значение меняется вместе с говорящим лицом, именно, словом я.


Это обстоятельство необычайно увеличивает прочность связи между всеми членами сочетания, легкость, с которой оно мыслится в качестве заместителя, несмотря на неисчерпаемое богатство его содержания, в особенности же легкость, с какою оно по всякому поводу сознается. Так как это сочетание часто сопровождает все впечатления, то оно так же легко воспроизводится другими впечатлениями, как на это только что было указано. Это возрастание объединенности и удобство оперирования над ним делает его чем-то почти вездесущим. "Я" постепенно становится господствующим представлением душевной жизни.


Я ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не думаю, не мысля, хотя бы мимолетно, что это я тот, кто читает или отвечает, или строит планы и так далее. Точно так же едва ли возможно говорить о содержании моей душевной жизни, не употребляя слова "я " или "мое".


Только в случаях сильного обременения души большим количеством или подавляющей силой впечатлений она бывает лишена возможности уделить место еще и мысли о я. В таких случаях мы говорим о самозабвении, о поглощении души чем-нибудь, об экстазе, между тем как ее деятельность, сопровождаемую более отчетливым представлением о "я"называют самосознанием". (Эббингауз, с. 155-157).


Герман Эббингауз не создал психологии самопознания. Он хотел быть настоящим ученым, и поэтому он вслед за Вундтом создавал экспериментальную психологию по образцу точных естественных наук. Но он подвел нас к понятию "самосознания". Это - следующий шаг, сделанный Субъективной психологией, сохранившийся и в академической науке. Впрочем, если приглядеться, то сейчас психологи говорят о самосознании совсем иначе.


Что еще обязательно надо отметить - это то, что Эббингауз определенно сторонник Локковского подхода в психологии самонаблюдения. Наша душа изначально чиста, как восковая дощечка, и все, что есть в нас, лишь воспринятые извне впечатления. Даже Я.


Это "извне" условно. Мы можем воспринимать или осознавать и нечто внутреннее, но оно не станет содержанием нашей души, пока не будет воспринято. С одной стороны, это означает, что нет никаких врожденных идей. Мы все получаем лишь из опыта. В том числе и Я. И тогда Я оказывается "идеей", то есть, по сути, образом, если перевести на русский язык. Например, таким, как мечта.


Как вы знаете, такое понимание Я является основным в современной психологии. Чуть не вся современная психология самосознания строится на понятиях "образ-Я" и "Я-концепция". Это возможно.


Но в таком случае, если взглянуть с другой стороны, это означает, что имеется врожденная основа для образов. Эта самая "чистая доска", она же сознание или душа. В общем, то, что может позволить родиться Я, осознающему себя деятелем и наблюдателем внутри каждого из нас.


Вопрос о самоощущении себя, как вы понимаете, вовсе не однозначный. Я, то есть самоощущение себя собой, или изначально для живого существа, или творится в нас по мере освоения мира. По крайней мере, значительная часть современной психологии избрала считать, что Я человека есть нечто сотворенное. Но в таком случае возникает множество вопросов, которые могут быть чрезвычайно интересны для исследования. К примеру, кто или что творит наше Я?


Просто способность восприятия? Как пишет Эббингауз, мы воспринимаем, воспринимаем, а потом вдруг начинаем замечать, что все восприятия делятся на два вида. И один из них связан с твоим собственным телом и мыслями. И мы научаемся обозначать это сначала каким-нибудь собственным именем, а потом словом Я. Вот и все. А как же быть с ощущением собственного Я, которое живет в каждом из нас? Поясню.


Если нет естественного самоощущения себя собой, то можно приучить себя или привыкнуть называть себя как угодно. Например, это тело. Я уж не говорю о том, что ни один народ в мире не избежал понятия "Я", словно оно и в самом деле есть действительно существующая вещь. Но попробуйте для проверки поиграть в такую игру: приучите себя говорить вместо я - мое тело. Не я хочу, а мое тело хочет. Не мне больно, а моему телу больно. Не я пошел, а тело пошло... Это очень полезное упражнение, оно позволяет слегка разотождествиться с телом, потому что вы начинаете все отчетливее ощущать не только неестественность такого видения себя, но и во многих случаях ощущаете откровенное внутреннее сопротивление замене Я на "мое тело" или что угодно другое.


В общем, Я может быть сотворено, но не просто способностью восприятия. Потому что в таком случае все, что сейчас мы ощущаем как Я, было бы совершенно случайным собранием наблюдений, относящихся к моему телу. Я бы, конечно, имел привычку называть это собрание каким-то именем, например, тем же Я, но имел бы лишь память о том, что это все называется Я. Я же имею не память, а ощущение себя собой. Даже если Я было сотворено во мне, это не могло сделать просто восприятие. Тогда что же?


Можно сказать, что либо наша душа имеет некий, условно говоря, механизм, который способен менять качество воспринятого до самоощущения Я. И тогда это важнейшая тема для психологии. Либо Я изначально, но способно входить во все новые образы воспринимаемого мира и присваивать их, буквально, сращивать себя с ними до уровня приобретения новых черт.


Эти вопросы, которые помогали мне понять рассуждения Эббингауза, я оставляю пока вопросами. Даже если на них есть ответы, время для них еще не пришло.


Итак, какая же складывается картина, если попробовать обобщить. Как вы помните, Гефдинг дал самые начальные положения психологии самонаблюдения:


1. Психология - это наука о душе.

2. Но, обращаясь к понятию души, психолог не волен не сделать несколько сужений этой необъятной темы.


И на этом пути от бытового понимания души он отделяет все лишнее, сначала оставляя, в одном случае, лишь то, что сейчас назвали бы психическими процессами, в другом - сознание.


3. Затем, хочет он того или не хочет, он вынужден поставить вопрос: если психические процессы и сознание являются моими, то кто же Я? И как вообще я прихожу к различению Я от внешних вещей?


Субъективная психология в лице Германа Эббингауза дала первый ответ на этот вопрос.


4. По сути, он сводился к описанию ощущения себя неким Я, а также к попытке реконструировать историю рождения этого осознавания у ребенка. Вывод был таким: Я есть господствующее представление душевной жизни.


На этом я прощаюсь с Эббингаузом и продолжу свою картину рассказом о другом немецком психологе - Теодоре Липпсе (1851-1914).


Его книга "Самосознание и чувство" начинается с рассуждения о том, что же мы обнаруживаем с помощью самонаблюдения, заглянув за слово "Я".


Все предыдущее выглядело простым, совершенно очевидным и даже неизбежным для любого начинающего самопознание самостоятельно. Это как бы разворачивание естественного размышления о себе самом.


Теперь я перехожу к более сложным вещам, которые вполне могут считаться наукой. Теодор Липпс углубляет самонаблюдение и описывает более тонкие составные части наблюдаемого предмета, тем самым подводя науку самонаблюдения к тому уровню ее развития, когда можно говорить о рождении понятий и приемов самопознания.


Я постараюсь проследить его мысли с предельно допустимой подробностью, потому что многие из них являются неизбежными шагами самопознания.


Его "Самосознание и чувство" начинается с внешне неброского методологического замечания, которое есть исходное условие аналитического исследования понятия "Я":


"Что разумею я под словом "я "? На этот вопрос можно дать прежде всего один вполне определенный ответ: под этим словом я не всегда разумею одно и то же. Понятие о "я"многозначащее" (Липпс, с. 5).


Как видите, если предыдущие работы содержали лишь описание исследуемого явления, то, начиная с этого вопроса Лип-пса, мы можем говорить о начале собственно научного исследования, потому что далее исследуемое сложное понятие начинает разлагаться на составляющие его более простые части, подобно тому, как разлагалось в психологии на простые части понятие "душа". А это создает возможность для углубленного изучения и полноценного описания предмета.


Правда, сами составляющие понятия "я", с которых начинает Липпс, настолько очевидны, что редкий человек, обращавшийся мыслью к самому себе, не видел их. В этом есть определенная слабость рассуждений Липпса - мы редко ценим простые и очевидные рассуждения, в которых не ощущаем открытия лично для себя. Но не будем забывать, что сейчас я выкладываю самое начальное полотно науки самонаблюдения и не имею возможности просто перескакивать к сложным вещам, не показав простых.


Ну и нельзя не видеть достоинств рассуждений Липпса именно в том, что они узнаваемы и очевидны для любого. Это говорит о том, что, несмотря на "субъективный" подход, он описывает действительность, существующую для всех, а вовсе не фантазирует.


Итак:

1. " "Я покрыт пылью ", говорю я даже в том случае, если пылью покрыты только мое платье и обувь. Следовательно, в этом смысле "я " относится к одежде" (Там же).


При более внимательном подходе мы можем увидеть, что это "я" относится все-таки не к одежде, а к образу себя, который, как нечто само собой разумеющееся, то есть бездумно, включает в себя и одежду. Может быть, правильнее сказать, считает верхний слой меня "одежным".


Из рассуждения, подобного рассуждению Липпса об одежде, многие делали вывод о том, что одежду можно сразу исключить из понятия "Я". Одежда - это ты или твое? - Мое. - Значит, это не ты, - вот пример подобного сужения понятия "Я" в прикладной работе. Липпс не делает такого вывода, потому что у него нет сейчас задачи прийти к самому узкому пониманию Я. У него пока задача чисто методическая: дать описание всех составных частей того, что мы ощущаем собой.


Следующая часть:

2. "В другом случае я говорю, что я чувствую "себя" огорченным, или веселым, или же, наконец, уверенным в чем-нибудь. Без сомнения, под этим "я ", относящимся к моему настроению, отнюдь не разумеется первое "я", относящееся к одежде. Последнее (одежду) я воспринимаю органами чувств. Не так, однако, обстоит дело с "я " моего настроения: я чувствую его, оно заключено у меня в чувстве" (Там же).


И непосредственно связанное с ней рассуждение: 3. "Другой раз я снова говорю, мне хочется есть, мне тепло, я вымылся, я запачкался, я устал. В данном случае выражение "я" также не относится к одежде. Я хочу этим словом сказать, что мое тело вымыто, или запачкано, или устало и так далее. Таким образом, слово "я " в настоящем случае относится к телу; и смысл его здесь близок к смыслу слова "я ", относящегося к одежде; или вернее: последний близок к первому, близок так же, как одежда к телу. И все-таки, между тем и другим есть различие" (Там же, с. 5-6).


Как видите, Липпс усиленно подвигает читающего к внимательному вглядыванию в смысл каждого высказывания, точнее, языкового выражения, которым язык рисует проявления нашего Я.


При этом из предыдущего рассуждения прикладники самопознания обычно делают вывод: тело подобно одежде, покрывающей наше Я. Поэтому его точно так же можно отбросить из рассмотрения и сразу пойти к более глубинным, а значит, предположительно, более истинным составляющим нашего Я. Наделе это ведет лишь к тому, что брошенное в начале пути тело однажды "догоняет" торопливого "самопознанца" и обрушивается на него со всеми своими неисследованными сложностями.


Так что во внимательном исследовании той составляющей меня, которая зовется телом, как и такой же составляющий образа меня, есть немаловажный смысл. И самое главное тут то, что решив умом, что мое тело, являясь моим, не может быть мной, ты упускаешь то ощущение, которое стоит за словами Липпса: при этом ты продолжаешь не только говорить: я устал, я голоден, - но и ощущать это как свою усталость, свой голод. Тело не мое, но я телесно устал?


Одним решением проскочить уровень тела от этого ощущения избавиться не удается.


4. "Еще далее, однако, смысл слова "я ", относящегося к телу, от смысла того "я ", которое чувствуется в состоянии веселья, огорчения или уверенности. Другими словами, от "я", заключающегося в чувстве.


Конечно, я могу также чувствовать себя "усталым " и притом иметь в виду то же самое "я ", которое разумею, говоря, что я нахожусь в веселом настроении. Но в таком случае под усталостью уже понимается нечто иное: я "устал " от чего-либо значит тогда, что мне что-либо надоело. <...>


Я усматриваю усталость во втором смысле слова не в мускулах. Она мною не ощущается в том или другом месте, а лишь "чувствуется ". Для всякого ясно, что бессмысленно разыскивать усталость, понимаемую в значении скуки, где-либо в теле" (Там же, с. 6).


А вот это наблюдение, хоть и очевидное, но вовсе не такое уж простое. Более того, оно приходило на ум далеко не всем занимающимся самопознанием. А между тем, если мы в него вглядимся, то увидим, что оно позволяет задать очень глубокие вопросы. Особенно если вспомнить из собственной жизни, что не всегда, говоря "я устал" в душевном смысле, мы говорим о скуке. Вспомните те случаи, когда это говорит человек, опустошенный долгой и бессмысленной борьбой. Человек, полный телесных сил, после отдыха, сидит уставившись в точку, а точнее, обратив взор куда-то вглубь себя, и на вопрос: Что с тобой? - отвечает: Я устал...


Причем, в русском языке он не скажет просто: Устал! Тогда это точно поймут как телесную усталость. Но вот если он добавит Я - Я устал, - то это будет понято как некая иная, не телесная усталость.


И вот первый вопрос: а какая? И только вдумайтесь в него, как вы почувствуете за ним громадные поля для исследования: ведь что-то же устает во мне и чувствует эту усталость - точнее, я чувствую ее. Но я ли устаю? Ведь когда устает тело, я это тоже чувствую как мою усталость. Так что, если в таком случае устало какое-то следующее тело, например, душа, то я все равно буду чувствовать это как мою усталость. И это чувство не поможет мне понять, что же в действительности устало.


А что поможет? Изучение проявлений этой усталости, а потом и того, что может быть носителем эти проявлений.


И еще один вопрос: что такое скука? Есть ли это как раз усталость того следующего тела, или же это нечто иное? А ведь ощущается, что нечто иное, потому что та усталость ощущается как отсутствие душевных сил, если только не как истощение духа, его потеря.


Но в любом случае, ответ можно найти лишь путем самонаблюдения и вот таких поисков и рассуждений, описывающих все тонкости исследуемых явлений.


Липпс дает обоснование такого способа самопознания в следующем примере.


5. "Наконец, я говорю также, что я смертен или бессмертен; или же, что я глуп, что забывчив и тому подобное. Веселье я чувствую, пыль на моей одежде я вижу, телесную усталость я непосредственно ощущаю в мускулах. Что же касается до глупости или до музыкальной одаренности, то я их не чувствую, не вижу, не ощущаю, таким образом, я не чувствую не вижу и не ощущаю того "я ", к которому относятся эти свойства.


Одаренность или глупость, а соответственно этому, одаренное или глупое "я ", не переживаются непосредственно и не могут непосредственно переживаться, а представляют собой нечто полученное путем логического заключения, прибавляемое к непосредственному переживанию" (Там же, с. 7-8).


Этот вывод прост и понятен. Но вот вытекающее из него рассуждение стоит прочитать со вниманием, потому что Липпсу не удалось сделать его слишком понятным, а между тем, оно очень важно. Поэтому я разобью его на несколько частей, чтобы ваше внимание успевало задержаться на каждом шаге.


Начинается оно так:


"Музыкальное дарование прирождено ребенку. Оно, следовательно, находится в ребенке раньше, чем дойдет до его сознания" (Там же, с. 8).


Иначе говоря, одаренному человеку потребуется немалое количество наблюдений над собой и другими, чтобы через эти сравнения сделать вывод о том, что он отличается исходно, некой заложенностью, заданностью, которая позволяет ему решать определенные задачи, которые другие люди решать почему-то не могут.


Это "почему-то" выражает человеческое непонимание природы врожденных отличий, которое отразилось в понятиях "дар" и "дарование", являющихся всего лишь сокращением от выражения "божий дар". Иначе говоря, природа врожденных отличий настолько непонятна для обычного человека, что выгодные отличия он не может считать ничем иным, кроме как особым вниманием кого-то из богов к своему избраннику, которому бог старается этим даром создать более выгодные условия жизни по сравнению с другими людьми.


Однако если речь идет о науке, то мы не можем ограничиться таким бытовым объяснением. Или покажите нам этого "бога", который раздает дары, или давайте посмотрим, нет ли естественных причин для возникновения таких отличий. А что может входить в такие "естественные причины"?


Нечто находящееся в избраннике, какая-то принимающая среда и нечто оказывающее на нее воздействие, скорее всего, внешнее по отношению к этой среде. Что это может быть? Вот какой психологический вопрос стоит за продолжением этого рассуждения Липпса:


"Конечно, я знаю о глупости или о даровании только на основании явлений сознания; а именно: человек, одаренный в музыкальном отношении, иначе относится к звукам, иначе обращается с ними, чувствует себя относительно звуков иным образом, чем человек, который лишен музыкального дарования. Однако последнее еще н е состоит, благодаря такому обстоятельству, из подобных случайных переживаний сознания, а является тем всегда находящимся в наличности элементом, который делает возможными такие переживания сознания или который лежит в их основе. Дарование, рассматриваемое само по себе, является тем "психическим " устройством, той "психической " структурой или организацией, на которой основываются упомянутые переживания сознания" (Там же, с. 8).


В этом непростом рассуждении собралось такое количество возможностей для вопросов, что я просто опускаю их все, чтобы не увести рассказ в сторону от Субъективной психологии. Тем более, что делаемый Липпсом вывод оправдывает некоторую облегченность исследования:


"Это вместе с тем указывает, в чем состоит то понятие о "я " о котором идет здесь речь. Оно является душой, причем остается совершенно открытым вопрос о том, есть ли душа нечто иное, чем мозг, или то же самое" (Там же, с. 8-9).


Иными словами, Липпс говорит, что дальнейшее исследование может идти как путем физиологической психологии, исследуя устройство и проявления мозга как субстрата психических процессов, так и полностью самостоятельным путем, где "душа" не определяется, а просто предполагается как та основа или среда, в которой содержатся такие свойства, как одаренности, к примеру.


Это выглядит несколько легковесно, но какая нам, в общем-то, разница в начале исследования, когда мы описываем проявления, что есть их источник - мозг или черный ящик? Вот в конце исследования, когда описание будет полным и надежным, мы зададимся этим вопросом и ответим на него, найдя действительный носитель этих свойств. Изначальная же установка нейро- и прочих физиопсихологий на то, что "психика может быть только свойством высокоорганизованной материи" в виде мозга и нервной системы, по сути, является ненаучной, потому что заставляет не исследовать, а подгонять результаты под уже готовый ответ.


Однако это всего лишь один вывод из приведенного положения Липпса. Второй вывод таков: нельзя ограничивать понятие "души" или "предмета психологии" лишь дарованиями или врожденными отличиями людей, хотя это и заманчиво. Ведь врожденные отличия вещь "объективная" и удобно разлагаемая по естественнонаучной схеме исследования, и обещающая яркие и определенные результаты. А из-за этого могущая увлечь и заставить забыть обо всем остальном. В том числе и о Я, с которого все начиналось.


И Липпс однозначно показывает направление, в котором должна развиваться наука самопознания: вперед, за психофизиологию работы нашего мозга!


"Сколь ни различны между собою указанные виды понятия "я ", тем не менее, признак, который делает их видами одного и того же родового понятия "я " и тем самым обосновывает их право на общее наименование "я ", должен у всех них быть один и тот же. Говоря обо "мне ", я именно и разумею не несколько вещей, а одну и в конечном счете всегда одну и ту же вещь. Следовательно, с необходимостью должно существовать единственное и первоначальное "я", такое, которое ближайшим образом составляет смысл слова "я ". И это-то единственное первоначальное "я " должно неизбежно заключаться каким-нибудь образом во всех других видах "я " и состоять с ними в такой мысленной связи, чтобы эти видовые понятия могли в силу одной такой связи носить название "я "" (Там же, с. 9-10).


Иными словами, очевидно, что для Липпса существует некое глубинное самоощущение себя, растворенное во всем, что мы ощущаем собою. И тем самым он представляет в рамках Субъективной психологии направление, исходящее из того, что Я _ это не набор восприятий, а некое исконное первоначало.


Такой подход сталкивается со своими трудностями. Например, стоит только обратить внимание на то, в чем оно растворено, это глубинное самоощущение, как оно уходит из этой части себя, оставляя ощущение собственной неуловимости. Правда, всегда есть надежда, что если однажды ты отсечешь все, в чем Я живет и прячется, то Я останется в чистом виде, и ты станешь самим собой. Хотя бы в самоощущении.


При этом очевидно и то, что способ, каким Я присутствует в "своих составляющих частях", - это создание собственного двойника - образа Я. Среда обитания образов - сознание. В силу своей образной природы, образ Я естественно живет в сознании и может "входить" во все, что имеет образную природу. Собственно говоря, в образной среде и могут жить только образы. Так что, очень возможно, все попытки связывать Я с восприятиями, то есть образами, создаваемыми сознанием для воспринятых извне впечатлений, глубоко ошибочны. Мы видим образы, в том числе и образы Я, а Я при этом скрывается где-то за образами, восприятиями и прочим. Именно эта образная природа исследуемого явления позволяет Липпсу говорить о видах "я" как о чем-то, что носит название "я", но не является Я.


Соответственно и вывод:


"Это приводит нас к плану нашего исследования. Мы теперь спрашиваем уже не о том, что такое "я ", так как этот вопрос имеет несколько значений, а, напротив, о том, что представляет собою первоначальное "я " или первоначальное содержание сознания "я"?" (Там же, с. 10).


Вот с этого места можно было бы говорить не только о психологии самонаблюдения, но и о рождении самостоятельной научной психологии самопознания, потому что в этом вопросе Липпс выходит за уровень, доступный бытовому размышлению. Если бы только такая наука вообще была возможна!..


Далее Липпс исследует понятия "переживания" и "осознавания", а также повторяет все пересказанное уже мною исследование на более глубоком уровне, описывая "внешние пояса "я", расположенные вокруг срединного "зерна Я"".


Мое ощущение таково, что он все-таки запутался в собственной наукообразности и не нашел ответа. Иначе говоря, две одновременно живущие в нем мечты - о Возвращении и о Порыве, о самопознании и о Науке, - порвали его. Тем не менее, я оставляю его психологию лишь потому, что уже высказанное составляет отчетливое дополнение обобщающей картины науки самопознания в рамках Психологии самонаблюдения.