Geum.ru

Впотоке изданий книг о Третьем Рейхе скромные воспоминания министра вооружений Шпеера как бы теряются. Но это для читателя недалекого

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 29. Проклятие
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   29

Глава 29. Проклятие




Работа на этой последней стадии войны отвлекала и успокаивала меня.

Моему сотруднику Зауру я предоставил позаботиться о том, чтобы военное

производство продолжалось до конца. 1 < > Я сам, напротив, как можно теснее

сошелся с представителями промышленности, чтобы обсудить с ними самые

неотложные проблемы снабжения и переход к послевоенной экономике.


План Моргентау давал Гитлеру и партии желанную возможность

продемонстрировать населению, что в случае поражения окончательно и

бесповоротно будет решена его собственная судьба. Широкие круги

действительно поверили этой угрозе. У нас же, напротив, давно уже были иные

представления о дальнейшем развитии. Потому что цели, аналогичные тем, что

преследовал план Моргентау, только в более резкой и решительной форме,

ставили Гитлер и близкие ему политики, когда речь шла об оккупированных

областях. Опыт, однако, показал, что в Чехословакии и Польше, в Норвегии и

Франции промышленность продолжала развиваться и вопреки намерениям Германии,

потому что в конце концов заинтересованность в ее активизации для своих нужд

была сильнее, чем бредовые идеи оголтелых идеологов. Но если начинать

оживлять промышленность, становится необходимым поддерживать основные

условия функционирования экономики, кормить людей, одевать их, платить

зарплату.


Во всяком случае, таким путем шло развитие на оккупированных

территориях. Единственным необходимым условием было, по нашему мнению,

сохранить в относительной целости и невредимости производственный механизм.

Моя деятельность в конце войны, особенно после того, как я отказался от

плана покушения, была направлена исключительно на то, чтобы, отказавшись от

идеологических и националистических предубеждений, вопреки всем трудностям,

спасти основы промышленности. Нельзя сказать, что я не встречал на этом пути

сопротивления, и это заводило меня все дальше по пути лжи, обмана и

шизофрении, на который я ступил. В январе 1945 г. Гитлер протянул мне на

оперативном совещании обзор зарубежной печати: "Я же приказал уничтожить во

Франции все! Как же получается, что французская промышленность уже через

несколько месяцев приближается к довоенному уровню производства?" Он

возмущенно посмотрел на меня. "Может быть, это пропаганда", – спокойно

ответил я. Гитлер с пониманием относился к лживым пропагандистским

сообщениям и вопрос был закрыт.


В феврале 1945 г. я еще раз слетал в венгерский нефтяной район, пока

еще находившийся в наших руках силезский угольный бассейн, в Чехословакию и

в Данциг. Мне повсюду удалось убедить местных сотрудников министерства

поддержать наш курс и найти понимание у генералов. При этом в Венгрии на

Балатоне я стал свидетелем сосредоточения и развертывания нескольких дивизий

СС, силами которых Гитлер собирался начать широкомасштабное наступление.

План этой операции держался в строжайшем секрете. Тем большим гротеском

выглядело то, что знаки отличия на формах солдат и офицеров этих соединений

выдавали их принадлежность к военной элите. Однако еще большим гротеском,

чем это открытое развертывание перед внезапным наступлением, была идея

Гитлера, что он силами нескольких танковых дивизий сможет свергнуть только

что установленную Советскую власть на Балканах. По его мнению, народам

юго-восточной Европы уже через несколько месяцев надоест советское

господство. Всего несколько успехов в начале операции, говорил он в

атмосфере отчаяния, характерной для этих недель, все перевернут. Обязательно

начнется народное восстание против Советского Союза, и население станет

поддерживать нас против общего врага, пока не будет достигнута победа. Это

было что-то фантастическое.


Прибыв затем в Данциг, я оказался в ставке Гиммлера, главнокомандующего

группой армий Висла. Он устроил ее в оборудованном со всеми удобствами

спецпоезде. Я случайно стал свидетелем того, как он, разговаривая по

телефону с генералом Вайсом, давал стереотипный ответ на все его доводы о

необходимости оставить позицию, на которой сражение уже было проиграно: "Я

дал Вам приказ. Вы отвечаете за это головой. Я привлеку Вас к персональной

ответственности, если позиция будет потеряна".


Но когда я на следующий день посетил генерала Вайса в

Прейсиги-Штаргарде, оказалось, что позиция была ночью сдана. На Вайса угрозы

Гиммлера явно не произвели никакого впечатления: "Я не буду бросать свои

войска на реализацию неосуществимых требований, приносящих большие потери. Я

делаю только то, что возможно". Угрозы Гитлера и Гиммлера начали терять свое

действие. Во время этой поездки я также велел министерсткому фотографу

сделать фотографии бесконечного потока беженцев, в немой панике двигавшихся

на запад. Гитлер вновь отказался посмотреть снимки. Не раздраженно, скорее

– в отчаянии – он сдвинул их, лежащих на большом столе для карт, в

сторону.


Во время моей поездки в Верхнюю Силезию я познакомился с

генерал-полковником Хайнричи, оказавшимся разумным человеком. Мне суждено

было еще раз встретить его и сотрудничать с ним на доверительной основе в

последние недели войны. Тогда, в середине февраля, мы решили, что путевое

хозяйство, которое вскоре должно было понадобиться для переброски угля на

юго-восток, не должно быть разрушено. Мы вместе посетили шахту под Рыбником.

Советские войска, несмотря на непосредственную близость фронта, не мешали

работе предприятия. Казалось, противник тоже уважает нашу политику

непричинения разрушений. Польские рабочие приспособились к изменившемуся

положению, они не снижали производительность труда, в известном смысле в

благодарность за наше обязательство сохранить им их завод, если они не

прибегнут к саботажу.


В начале марта я выехал в Рурскую область для обсуждения мер, которые

необходимо было принять, поскольку близился конец, а затем все нужно было

начинать сначала. Промышленников беспокоили прежде всего транспортные

коммуникации: если шахты и сталелитейные заводы уцелеют, но все мосты будут

разрушены, то цикл уголь-сталь-прокат будет нарушен. В этой связи я в тот же

день поехал к фельдмаршалу Моделю. 2 < > Он раздраженно рассказал мне, что

Гитлер только что приказал ему, силами конкретно названных дивизий атаковать

противника на его фланге под Ремагеном и отбить у него мост. В бессильном

отчаянии он сказал: "Эти дивизии из-за потерь в технике утратили всякую

боеспособность, их степень боеспособности ниже, чем у роты! Они там в ставке

опять ни о чем не имеют представления!.. А ответственность за неудачу,

конечно, потом возложат на меня!" Недовольство приказами Гитлера сделало

Моделя готовым выслушать мои предложения. Он заверил меня, что во время боев

в Рурской области будет избегать наносить разрушения жизненно важным мостам

и особенно сооружениям Имперской железной дороги.


Чтобы в будущем ограничить роковые разрушения мостов, я договорился с

генерла-полковником Гудерианом 3 < >, что он издаст принципиальное

распоряжение о "Мероприятиях по разрушениям в собственной стране", которое

должно было запретить уничтожение всех объектов, без которых невозможно

снабжение немецкого населения. Абсолютно необходимые разрушения следовало

свести к минимуму, при этом масштабы взрывных работ по возможности должны

сводиться к минимуму. Гудериан уже хотел под свою ответственность издать

такое распоряжение для восточного театра военных действий; когда он

попытался получить подпись генерал-полковника Йодля, которому подчинялся

западный театр военных действий, тот направил его к Кейтелю. Однако Кейтель

забрал у него проект и заявил, что обсудит его с Гитлером. Результат можно

было предвидеть: на следующем оперативном совещании Гитлер подтвердил уже

существующие, строгие меры по уничтожению объектов и одновременно выразил

свое возмущение предложением Гудериана.


В середине марта я в памятной записке вновь открыто высказал свое

мнение о необходимых на данной стадии мерах. Эта бумага, как я понимал,

нарушала все введенные им в последние месяцы табу. Тем не менее, за

несколько дней до этого я созвал в Бернау моих сотрудников из промышленности

и объявил им, что готов пожертвовать собой и своей головой для того, чтобы в

случае дальнейшего ухудшения положения на фронтах ни в коем случае не

допустить разрушения заводов. Одновременно я циркулярным письмом еще раз

обязал своих сотрудников в принципе не допускать уничтожения объектов. 4 < >


Чтобы побудить Гитлера вообще прочитать памятную записку, первые

страницы как обычно начинались с отчета о добыче угля. Однако уже на второй

странице военное производство стало последним в списке после отраслей,

удовлетворяющих гражданские потребности: производство продуктов питания,

снабжение населения, газ, электричество 5 < >. Непосредственно за этим в

записке говорилось, что "со всей уверенностью можно ожидать окончательный

крах немецкой экономики" через два – четыре месяца, после этого "войну

будет уже невозможно продолжать и военными средствами". Обращаясь лично к

Гитлеру, я далее писал: "Никто не имеет права на позицию, согласно которой

судьба немецкого народа зависела бы от его собственной судьбы".

Благороднейшей обязанностью руководства в эти последние недели войны должна

стать помощь народу там, где это только возможно". Я заключал записку

словами: "У нас нет права производить разрушения, могущие затронуть основы

жизни народа". До сих пор я противодействовал разрушительным планам Гитлера

при помощи неискреннего оптимизма в духе официальной линии, говоря, что

нельзя разрушать заводы, чтобы иметь возможность быстро восстановить

производство после того, как будет отбит неприятель. Против такого аргумента

Гитлер едва мог находить возражения. Теперь же, напротив, я впервые

объявил, что нужно сохранить основы народного хозяйства, даже "если вернуть

его не представляется возможным... Никак не может быть смыслом военных

действий на своей территории разрушение стольких мостов, что при

ограниченных средствах послевоенного периода понадобились бы годы для

восстановления этой транспортной сети... Ее разрушение означает лишение

немецкого народа всех условий дальнейшего существования". 6 < >


На этот раз я опасался передать Гитлеру записку без предварительной

подготовки. Он был непредсказуем и вполне можно было ожидать какого-нибудь

срыва. Поэтому я дал разработку, содержащую 24 страницы, полковнику фон

Белову, моему офицеру связи в ставке фюрера, поручив ему доложить в

подходящий момент. Затем я обратился к Юлиусу Шаубу, личному адъютанту

Гитлера, с просьбой испросить для меня у Гитлера по случаю моего

предстоящего 40-летия его фотографию с дарственной надписью. Я был

единственным из близких сотрудников Гитлера, за 12 лет ни разу не просившим

об этом. Теперь, когда близилось к концу его господство и наше личное

знакомство, я хотел дать ему понять, что, хотя я и оказываю ему

сопротивление и в докладной записке совершенно открыто констатирую его крах,

я тем не менее по-прежнему являюсь его поклонником и хотел бы получить в

награду его фото с посвящением. Тем не менее я чувствовал себя неуверенно и

принял меры, чтобы непосредственно после вручения записки стать недосягаемым

для него. Той же самой ночью я намеревался вылететь в Кенигсберг, которому

угрожала Советская Армия. Поводом служило обычное совещание с моими

сотрудниками о предотвращении ненужных разрушений. Одновременно мне хотелось

проститься с ним.


Так я направился вечером 18 марта на оперативное совещание, чтобы сбыть

с рук свою бумагу. С некоторых пор совещания проходили не в роскошном

рабочем зале Гитлера, проект которого я сделал семь лет тому назад. Гитлер

окончательно перенес оперативные совещания в маленький кабинет в подземный

бункер. С меланхолической горечью он заметил мне: "Ах, видите, господин

Шпеер, Ваша прекрасная архитектура не подходит больше даже для оперативных

совещаний".


Темой оперативного совещания 18 марта была оборона Саарской области,

плотно окруженной армией Паттона. Как уже один раз, когда речь шла о русских

марганцевых рудниках, Гитлер внезапно обратился ко мне, ища поддержки:

"Скажите сами этим господам, что означает для Вас потеря саарского угля!" У

меня спонтанно вырвалось: "Это бы только еще ускорило крах". Ошарашенно и

смущенно мы уставились друг на друга. Для меня это было такой же

неожиданностью, как и для Гитлера. После тягостного молчания Гитлер сменил

тему.


В тот же самый день главнокомандующий вооруженными силами запада

фельдмаршал Кессельринг сообщил, что население крайне мешает отражению

наступления американских войск. Учащаются случаи, когда оно не пускает

собственные войска в деревни. Офицеров умоляют не разрушать поселки в ходе

боевых действий. Во многих случаях войска уступали отчаянным требованиям. Ни

минуты не подумав о последствиях, Гитлер обратился к Кейтелю с приказом

составить приказ главнокомандующему вооруженными силами запада и гауляйтерам

о принудительной эвакуации всего населения. Кейтель тут же старательно

уселся за стол в углу, чтобы сформулировать приказ.


Один из присутствовавших генералов стал убеждать Гитлера, что

невозможно осуществить эвакуацию сотен тысяч. Ведь не было уже больше

поездов, давно уже не работал транспорт. Гитлера это не тронуло. "Тогда

пусть маршируют пешком!" – возразил он. Это тоже невозможно организовать,

возразил генерал, для этого необходимо продовольствие, поток людей следует

направить через малонаселенные местности, у населения также не было

необходимой обуви. Он не закончил. На Гитлера это не произвело впечатления и

он отвернулся.


Кейтель набросал черновик приказа и зачитал его Гитлеру, который его

одобрил. Он распорядился: "Присутствие населения в угрожаемой боевой зоне

так же затруднительно для действующей армии, как и для самого населения.

Поэтому фюрер приказывает следующее: к западу от Рейна и в Саарском Пфальце

немедленно очистить от всего населения территории за районом боевых

действий... Общее направление отхода – юго-восток и южнее линии Санкт –

Вендель – Кайзерслаутерн – Людвигсхафен. Конкретное осуществление

возлагается на группу войск 2 во взаимодействии с гауляйтерами. Гауляйтерам

направляется аналогичная директива через начальника партийной канцелярии.

Начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил Кейтель,

генерал-фельдмаршал 17 < >.


Никто не возразил, когда Гитлер в заключение сказал: "С населением мы

больше не можем считаться". Вместе с офицером связи Бормана Цандером я

покинул помещение; Цандер был в отчаянии: "Но так же нельзя! Это же приведет

к катастрофе! Ничего не подготовлено!" Повинуясь порыву, я объявил, что не

полечу в Кенигсберг и уже сегодня ночью выеду на запад.


Совещание закончилось, дело было за полночь и наступил день моего

сорокалетия. Я попросил Гитлера еще на два слова. Он вызвал слугу:

"Принесите фотографию, которую я надписал" и вручил с сердечными

поздравлениями красный сафьяновый футляр с золотым тиснением в виде символов

верховной власти, в котором обычно помещалась предназначенная для подарка

фотография в серебряной рамке. При этом Гитлер сказал: "Мне в последнее

время бывает трудно написать своей рукой даже несколько слов. Вы знаете, как

она дрожит. Часто я едва могу поставить свою подпись. То, что я там написал,

получилось очень неразборчиво". После этого я открыл футляр, чтобы прочитать

дарственную надпись. Ее действительно еле-еле можно было прочесть, но

содержание ее было необыкновенно сердечным и сочетало благодарность за мой

труд с заверениями в вечной дружбе. Мне было тяжело, потому что в ответ я

мог вручить только памятную записку, в которой бесстрастно констатировал

провал дела его жизни.


Гитлер принял ее, не сказав ни слова. Чтобы как-то преодолеть возникшую

неловкость, я проинформировал его о том, что уже этой ночью хотел бы выехать

на запад. Затем я простился. Еще пока я вызывал по телефону из бункера

машину с шофером, меня вновь вызвали к Гитлеру: "Я подумал, что будет лучше,

если Вы возьмете мою машину и Вас повезет мой шофер Кемпка". Я стал

отказываться под разными предлогами. Наконец, Гитлер согласился, чтобы я

воспользовался своей машиной, но вести ее должен был все-таки Кемпка. Мне

было как-то не по себе, потому что тепло, с которым Гитлер вручал мне свою

фотографию, почти заворожившее меня, уже исчезло. Он отпустил меня, явно

находясь в плохом настроении. Я уже был у дверей, когда он, чтобы не дать

мне возможности ответить, сказал: "На этот раз Вы получите письменный ответ

на Вашу записку!" Ледяным тоном он добавил после короткой паузы: "Когда

проигрывают войну, погибает и народ. Нет необходимости обращать внимание на

основы дальнейшего самого примитивного существования немецкого народа.

Напротив, лучше как раз разрушить эти вещи. Потому что народ проявил себя

как слабейший и будущее принадлежит исключительно сильнейшему восточному

народу. Все, что останется после этой борьбы, все равно неполноценны, потому

что хорошие погибли" 8 < >.


Я почувствовал облегчение, оказавшись на свежем воздухе за рулем своего

автомобиля. Рядом со мной сидел шофер Гитлера, а на заднем сиденьи – мой

офицер связи в Генштабе, подполковник фон Позер. Я быстро договорился с

Кемпкой, что мы будем сменять друг друга за рулем. Тем временем на часах

была уже половина второго ночи и, если мы собирались проехать 500 километров

по автобану до ставки главнокомандующего вооруженными силами запада,

находившейся под Наугеймом еще до рассвета, то есть до появления

штурмовиков, нужно было торопиться. Приемник был настроен на волну для наших

ночных истребителей, на коленях лежала карта с квадратной сеткой: "Ночные

истребители в квадрате... множество "москитов" в квадрате... ночные

истребители в квадрате...", – так мы следили за направлением налетов

противника. Если к нам приближалось какое-нибудь соединение, приходилось

включать стояночный свет и медленно двигаться вдоль обочины. Однако как

только наш квадрат очищался от пртивника, мы на полную мощность включали

большие цейсовские фары, две противотуманные фары, а также поисковую фару и

с ревущим двигателем неслись по автобану. Утро застало нас еще в пути, но

низкая облачность парализовала действия авиации противника. В ставке 9 < > я

сначала прилег поспать на несколько часов.


К полудню я встретился с Кессельрингом, но наш разговор оказался

безрезультатным. Он вел себя совершенно по-солдатски и не был расположен

обсуждать приказы Гитлера. Напротив, неожиданно я встретил понимание у

представителя партии в его штабе. Мы прохаживались взад и вперед по террасе

замка, когда он заверил меня, что в будущем по возможности не станет давать

хода информации о поведении населения, которая могла бы спровоцировать

нежелательную реакцию Гитлера.


Во время скромного обеда Кессельринг только поднял тост за мое

40-летие, как внезапно, издавая громкий пронзительный звук, на замок

налетело соединение вражеских истребителей и в тот же момент по окнам

ударили первые пулеметные очереди. Все бросились на пол. И только тогда

зазвучала сирена воздушной тревоги. Одновременно в непосредственной близости

упали первые тяжелые бомбы. В то время как то справа, то слева от нас ухали

взрывы, мы сквозь дым и крипичную пыль устремились в бункеры.


По-видимому, командный пункт западной обороны был целью налета. Бомбы

продолжали падать без перерыва. Бункер дрожал, но прямого попадания не было.

Когда налет закончился, мы продолжили обсуждение, теперь уже вместе с

саарским промышленником Германом Рехлингом. В ходе беседы Кессельринг открыл

более чем семидесятилетнему господину, что в ближайшие дни мы потеряем Саар.

Рехлинг сдержанно, почти равнодушно воспринял известие о предстоящей потере

своей родины и своих заводов: "Один раз мы уже теряли Саар и вернули его.

Несмотря на свой возраст, я еще буду свидетелем того, как он снова станет

нашим".


Нашей следующей целью был Гейдельберг, куда к этому времени было

переведено руководство военной промышленностью юго-западной Германии. Я

хотел воспользоваться случаем и хоть ненадолго навестить своих родителей в

день своего рождения. Днем ехать по автобану было невозможно из-за

штурмовиков; поскольку я с юности знал прилегающие дороги, мы с Рехлингом в

теплую солнечную погоду поехали через Оденвальд. Впервые мы говорили

совершенно открыто; Рехлинг, ранее почитатель Гитлера, не скрывал своего

мнения относительно бессмысленного фанатизма, с каким продолжалась война.

Уже было поздно, когда мы прибыли в Гейдельберг. Известия из Саара были

благоприятными: подготовительные работы к уничтожению объектов почти не были

начаты. Поскольку в распоряжении оставалось всего несколько дней, даже

приказ Гитлера больше не мог наделать бед.


Во время долгой поездки по забитым отступающими дорогам усталые и

измотанные солдаты щедро осыпали нас руганью. Лишь после полуночи мы прибыли

в ставку армии, в находившуюся в небольшом городке среди виноградников

Пфальца. Генерал СС Хауссер имел более разумные представления о том, как

следует толковать бессмысленные приказы, чем его главнокомандующий. Приказ

об эвакуации Хауссер считал неосуществимым, разрушение мостов

безответственным. Через пять месяцев меня в качестве пленного везли на

грузовике из Версаля через Саар и Пфальц; как железнодорожные пути, так и

дорожные мосты в значительной мере не пострадали.


Гауляйтер Пфальца и Саарской области Штер без обиняков заявил, что не

будет следовать полученному приказу об эвакуации. Состоялся странный диалог

между гауляйтером и министром: "Если Вы не проведете эвакуацию и фюрер

привлечет Вас за это к ответственности, можете сослаться на то, что я сказал

Вам, что приказ более не действителен". – "Нет, это очень любезно, но я

возьму ответственность на себя". Я настаивал: "Но я с радостью подставлю

свою голову". Штер покачал головой: "Но я сделаю это. Я хочу взять это на

себя". Это был единственный пункт, по которому мы не могли договориться.


Нашей следующей целью была ставка фельдмаршала Моделя, находившаяся в

200 километрах в Вестервальде. На рассвете снова появились американские

штурмовики. Поэтому мы свернули с основной дороги и в объезд наконец

добрались до маленькой мирной деревушки. Ничто не говорило о том, что здесь

находится командный пункт группы армий. Не было видно ни одного офицера, ни

солдата, ни автомобиля, ни связного-мотоциклиста, всякие передвижения на

автомобилях в дневное время были запрещены.


В деревенской гостинице я немедленно продолжил с Моделем наш

зигбургский разговор и сохранении железнодорожных путей в Рурской области.

Мы еще не завершили его, когда офицер принес телеграмму. "Это касается Вас",

– сказал Модель смущенно и одновременно в замешательстве. Я почувствовал

недоброе.


Это был "письменный ответ" Гитлера на мою памятную записку. По всем

пунктам он предписывал обратное тому, что я потребовал 18 марта. "Все

военные, транспортные, промышленные объекты, объекты связи и снабжения, а

также материальные ценности на территории Рейха" в соответствии с ним

подлежали уничтожению. Это был смертный приговор немецкому народу, принцип

"выжженной земли" в наиболее резкой форме. Меня самого эта директива лишала

полномочий, все мои приказы, направленные на сохранение промышленности,

однозначно дезавуировались. Осуществление мер по уничтожению объектов теперь

возлагалось на гауляйтеров 10 < >.


Последствия трудно было бы себе представить, на неопределенное время

без электричества, газа, чистой воды; без угля, без транспорта. Все

железнодорожные пути, каналы, шлюзы, доки, корабли, паровозы уничтожены.

Даже если где-либо промышленные объекты и уцелели бы, они ничего не могли

производить из-за недостатка электричества, газа и воды; никаких запасов,

никакой телефонной связи, короче говоря, отброшенная к временам

Средневековья страна.


По изменившемуся поведению фельдмаршала Моделя было видно, что мое

положение изменилось. Он продолжил разговор со мной, уже явно держась на

расстоянии, теперь уже он очевидно уклонялся от дальнейшего обсуждения того,

что собственно было предметом нашей беседы, спасения рурской промышленности

11 < >. Растерянный и усталый, я заснул в каком-то крестьянском доме. Через

несколько часов я решил пройтись по полям и оказался на пригорке. В легкой

дымке внизу мирно раскинулась под солнцем деревня. Мне видна была местность

вдали за холмами Зауэрланда. Как может быть, думал я, чтобы человек хотел

превратить эту страну в пустыню! Я улегся в папоротники. Все казалось

нереальным. От земли исходил пряный дух, показались первые зеленые ростки.

Когда я пустился в обратный путь, солнце заходило. Решение было принято.

Необходимо было предотвратить исполнение приказа. Я отменил назначенные на

вечер встречи в Рурской области; лучше было сначала выяснить обстановку в

Берлине.


Автомобиль вывели из кустов, несмотря на активность вражеской авиации я

уже ночью, включив ближний свет, выехал на восток. Я просматривал свои

записи, пока Кемпка сидел за рулем. Многие из них касались обсуждаемого в

последние два дня. Не зная, на что решиться, я пробежал эти страницы. Потом

я начал незаметно рвать их и выбрасывать клочки в окно. Когда мы ненадолго

остановились, мой взгляд упал на подножку автомобиля. Прижатые сильным

встречным ветром, в ее угол набились предательские обрывки бумаги. Я

потихоньку сбросил их в канаву.