Geum.ru

Stephen King "Stand"

Вид материалаДокументы

Содержание


Стовингтонский центр по изучению чумы
По шоссе n_7 до рутланда
Следуйте за нами следите за надписями
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   ...   74

- Нет, - сказал Ларри. - Невосприимчивость к болезни не связана с

наследственностью. Моя мать... - Он посмотрел в костер.

- Уэс и я, мы должны были пожениться, - сказала Люси. - Это было тем летом,

когда я закончила школу, в 1984 году. Родители не хотели, чтобы я выходила за

него замуж. Они хотели, чтобы я уехала из города, родила ребенка и отказалась от

него. Но я этого не хотела. Мама сказала, что это кончится разводом. Папа,

сказал, что Уэс - ненадежный человек, и он будет постоянно мне изменять. Я

просто ответила: "Поживем - увидим". Я хотела испытать судьбу. Вы меня

понимаете?

- Да, - ответила Надин. Она сидела рядом с Люси и смотрела на нее с нежным

сочувствием.

- У нас был симпатичный маленький домик, и я никогда не думала, что все это

может вот так окончиться, - сказала Люси со вздохом, больше напоминавшим

сдавленное рыдание. - Мы так хорошо жили втроем. Уэс остепенился, но не из-за

меня, а скорее из-за Марси. Для него просто свет клином на ней сошелся. Для

него...

- Не надо, - сказала Надин. - Все это было раньше.

Снова это слово, - подумал Ларри. Это короткое, двухсложное слово.

- Да. Теперь это все в прошлом. И я думаю, что могу начать жить заново. Так и

было до тех пор, пока я не начала видеть все эти плохие сны.

Ларри вздрогнул.

- Сны?

Надин смотрела на Джо. Еще секунду назад он дремал у костра. Теперь он

смотрел на Люси, и глаза его горели.

- Плохие сны, кошмары, - сказала Люси. - Не всегда они повторяются, но обычно

меня преследует какой-то человек, и я никогда не могу точно разглядеть его,

потому что он с ног до головы завернут в плащ. И он все время находится в тени.

- Она поежилась. - Мне даже страшно стало засыпать. Но теперь, может быть, я...

- Челный челаек! - вскрикнул Джо так яростно, что они буквально подпрыгнули

от неожиданности. Он вскочил на ноги и, скрючив пальцы, вытянул вперед руки,

словно миниатюрная копия Бела Лугоши. - Челный челаек! Плохие сны! Гонится!

Гонится за мной! - Он прижался к Надин и опасливо уставился в темноту.

Наступило молчание.

- Это безумие, - сказал Ларри и запнулся. Все смотрели на него. Внезапно

темнота показалась еще более темной, а Люси снова стала выглядеть испуганной.

Ларри заставил себя продолжить.

- Люси, тебе никогда не снились сны о... ну, об одном месте в Небраске?

- Как-то раз мне приснился сон о старой негритянке, - сказала Люси, - но он

был коротким. Она сказала мне что-то вроде того, чтобы я приходила повидать ее.

А потом я снова оказалась в Энфилде, и... этот жуткий парень гнался за мной.

Потом я проснулась.

Ларри посмотрел на нее таким долгим взглядом, что она покраснела и опустила

глаза.

Он посмотрел на Джо.

- Джо, тебе когда-нибудь снился сон о... ну, кукурузе? О старой женщине? О

гитаре?

Джо ничего не ответил и только посмотрел на него.

- Оставь его в покое, ты только сильнее его расстроишь, - сказала Надин.

Ларри поразмыслил.

- Дом, Джо? Маленький дом с крыльцом на домкратах?

Ему показалось, что в глазах у Джо он заметил блеск.

- Прекрати, Ларри! - сказала Надин.

- Качели, Джо? Качели из шины?

Джо неожиданно рванулся из объятий Надин. Он вынул большой палец изо рта.

Надин попыталась удержать его, но он вырвался.

- Качели! - возбужденно сказал Джо. - Качели! Качели! - Он отбежал от них в

сторону и показал сначала на Надин, а потом на Ларри. - Она! Ты! Много!

- Много? - переспросил Ларри, но Джо уже успокоился.

У Люси Сванн был удивленный вид.

- Качели, - сказала она. - Я тоже их помню. - Она посмотрела на Ларри. -

Почему у нас одни и те же сны? Кто-то облучает нас волнами?

- Я не знаю. Он посмотрел на Надин. - Ты тоже все это видела?

- Мне не снятся сны, - ответила она резко и тут же опустила глаза. Он

подумал: - Ты лжешь. Но почему?

- Надин, если ты... - начал он.

- Я же сказала тебе, что мне _н_е _с_н_я_т_с_я_ сны! - закричала она

пронзительным, истерическим голосом. - Почему ты не можешь оставить меня в

покое? Зачем ты изводишь меня?

Она встала и отошла от костра.

Люси неуверенно посмотрела ей вслед, а потом тоже поднялась на ноги.

- Я пойду к ней.

- Хорошо. Джо, останешься со мной, о'кей?

- Кей, - сказал Джо и начал расстегивать футляр с гитарой.

Люси вернулась с Надин через десять минут. Обе они были заплаканы, но Ларри

заметил, что теперь между ними установились хорошие отношения.

- Извините меня, - сказала Надин Ларри.

- Ничего страшного.

Больше эта тема не поднималась. Они сидели и слушали, как Джо исполняет свой

репертуар. Он делал большие успехи, и теперь наряду с мычанием и похрюкиванием

изо рта у него вылетали отдельные слова.

Наконец они улеглись спать: Ларри с одного конца, Надин с другого, а Джо и

Люси посредине.

Сначала Ларри приснился сон о черном человеке на возвышении, а потом о старой

негритянке на крыльце. Но в этом сне он знал, что черный человек идет за ним по

кукурузному полю с прилипшей к его лицу ужасной усмешкой.

Ларри проснулся среди ночи, задыхаясь от ужаса. Остальные спали, как убитые.

Черный человек шел за ним не с пустыми руками. С собой он нес полуразложившееся

и распухшее тело Риты Блэкмор. Он почувствовал непреодолимое желание броситься к

его ногам, выкрикнуть свою вину и смиренно признать, что никакой он не

симпатичный парень, что он неудачник, что он создан для того, чтобы брать.

Наконец он снова заснул. Других снов в эту ночь ему видеть не пришлось.

- О Господи, - опустошенно сказала Надин. Ларри посмотрел на нее и увидел в

ее глазах такое глубокое разочарование, при котором не помогают даже слезы. Лицо

ее побледнело, а прекрасные глаза затуманились и стали смотреть в одну точку.

Было четверть восьмого утра девятнадцатого июля, и тени их были еще очень

длинными. Они ехали целый день и лишь несколько раз останавливались для

короткого пятиминутного отдыха. На ленч в Рэндольфе у них ушло всего полчаса.

Никто из них не жаловался, хотя после шести часов непрерывной езды на мопеде

тело Ларри онемело, и он чувствовал себя так, словно в него вонзили множество

иголок.

Теперь они стояли рядком перед металлическим забором. Внизу под ними

расстилался город Стовингтон, вид которого не слишком изменился с тех пор, как

Стью Редман смотрел на него в последние два дня своего заточения. За забором и

лужайкой, которая когда-то выглядела аккуратно, а теперь заросла и была усыпана

листьями и ветками, занесенными сюда ветром во время послеполуденных гроз,

стояло само здание высотой в три этажа. Ларри предположил, что большая часть его

скрыта под землей.

Место было пустынным и тихим.

В центре лужайки была надпись:

СТОВИНГТОНСКИЙ ЦЕНТР ПО ИЗУЧЕНИЮ ЧУМЫ

ЭТО ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ!

ПОСЕТИТЕЛИ ДОЛЖНЫ ОТМЕТИТЬСЯ НА ГЛАВНОЙ ПРОХОДНОЙ

Внизу была еще одна надпись, и на нее-то они и смотрели:

ПО ШОССЕ N_7 ДО РУТЛАНДА

ПО ШОССЕ N_4 ДО ШУЙЛЕРВИЛЛЯ

ПО ШОССЕ N_29 ДО I-87

ПО I-87 НА ЮГ ДО I-90

ПО I-90 НА ЗАПАД

ЗДЕСЬ ВСЕ МЕРТВЫ МЫ ЕДЕМ НА ЗАПАД В НЕБРАСКУ

СЛЕДУЙТЕ ЗА НАМИ СЛЕДИТЕ ЗА НАДПИСЯМИ

ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР ФРЭНСИС ГОЛДСМИТ

СТЮАРТ РЕДМАН ГЛЕНДОН ПЕКВОД БЭЙТМЕН

8 ИЮЛЯ 1990 ГОДА

- Гарольд, дружище, - пробормотал Ларри. - Мне не терпится пожать тебе руку и

купить тебе пива... или шоколадной карамели.

- Ларри! - вскрикнула Люси.

Надин потеряла сознание.

42

Без двадцати одиннадцать двадцатого июля она вышла на веранду, неся с собой

кофе и тосты. Стояла середина лета, самого прекрасного лета, которое Матушка

Абагейл могла припомнить с 1955 года, когда ее мать умерла в возрасте девяноста

трех лет. Жаль, что нет больше людей, чтобы наслаждаться им, - подумала она,

осторожно усаживаясь в качалку без подлокотников. Но наслаждались ли они

когда-нибудь летом? Некоторые, конечно, да: молодые влюбленные и старики, чьи

кости помнили смертельные объятия зимы. Но теперь почти все они умерли. Бог

послал на людей тяжелую кару.

Кто-то, может быть, и стал бы утверждать, что эта кара несправедлива, но не

Матушка Абагейл. Когда-то Он сделал это с помощью воды, а когда-нибудь он

сделает это с помощью огня. Кто она такая, чтобы судить Бога?

Она размочила тост в кофе, чтобы он стал достаточно мягким. Шестнадцать лет

назад она распрощалась со своим последним зубом. Беззубой она вышла из утробы

матери, и беззубой она ляжет в могилу.

Она была старой и слабой, но ум ее работал исправно. Абагейл Фримантл, таким

было ее имя, родилась в 1882 году. За всю свою жизнь она видела много всякой

всячины, но ничто из этого не могло сравниться с событиями последнего месяца.

Она была старой. Ей хотелось отдыхать, наслаждаясь сменой времен года до тех

пор, пока Бог не устанет смотреть на ее жизнь и решит упокоить ее в вечных

селениях. Но что толку просить Его об этом? Когда Его собственный Сын просил

отвести чашу сию от Его губ, Бог не ответил. А ведь она была обыкновенной

грешницей, но по ночам, когда ветер свистел в рядах кукурузы, ее пугала мысль о

том, что в 1882 году Бог посмотрел с небес на новорожденную девочку и сказал

самому Себе: "Я сделаю так, что она будет долго жить. У нее будет одно дело в

1990 году, на другой стороне целой горы листков из отрывного календаря."

Время пребывания ее здесь, в Хемингфорд Хоуме, подходило к концу, а последнее

ее дело ждало ее на западе, неподалеку от Скалистых гор. Он заставил Моисея

взбираться на горы, а Ноя - строить ковчег. Он видел Своего собственного Сына

распятым. Так неужели же он будет обращать внимание на то, как отчаянно боится

Эбби Фримантл человека без лица, который крадется за ней в ее снах?

- Ну что ж, леди, - сказала она самой себе и положила в рот последний кусок

тоста. Она раскачивалась взад и вперед и попивала кофе. Стоял солнечный,

прекрасный денек, у нее ничего не болело, и она прочла краткую благодарственную

молитву. Бог велик. Бог добр, - даже самый маленький ребенок может выучить эти

слова, а в них сосредоточен весь мир, все добро и все зло.

- Бог велик, - сказала Матушка Абагейл, - Бог добр. Благодарю тебя за

солнечный свет. За кофе. За то, что вчера у меня прекрасно подействовал живот.

Бог велик...

Она почти допила кофе, поставила чашку на пол и стала раскачиваться на

качалке, повернув лицо к солнцу. Постепенно она погрузилась в дремоту и уснула.

Ее сердце, стенки которого были теперь не толще папиросной бумаги, продолжало

биться точно так же, как и в предшествующие 39630 дней.

Губы ее продолжали улыбаться.

С тех пор, когда она была девочкой, времена действительно сильно изменились.

Фримантлы поселились в Небраске после того, как перестали быть рабами. Эбби,

последний ребенок в семье, родилась прямо здесь, в их новом доме в Хемингфорд

Хоуме. Ее отец взял верх и над теми, кто не хотел ничего покупать у негров, и

над теми, кто не хотел им ничего продавать. Он купил участок земли немного в

стороне, чтобы не встревожить тех, кто твердил о нашествии черномазых ублюдков.

Он был первым человеком в округе Полк, который применил севооборот и химические

удобрения. В марте 1902 года Гэри Сайтс пришел к ним домой сообщить, что Джона

Фримантла приняли в ассоциацию фермеров. Он был первым чернокожим во всей

Небраске, принятым в ассоциацию.

И понемногу соседи стали относиться к нему неплохо. Не все, конечно, не такие

бешеные, как Бен Конвей со своим единоутробным братом, не Арнольдсы и не Диконы,

но остальные стали смотреть на него иначе. В 1903 году они обедали у Гэри Сайтса

со всей его семьей, прямо в гостиной, как белые люди.

А в 1902 году Абагейл играла на гитаре в зале фермерской ассоциации, причем

не на негритянском концерте, а на настоящем показательном концерте для белых,

который устраивался в конце года. Ее мать была категорически против. Это был

один из тех немногих случаев, когда она открыто выступила против отца в

присутствии детей (правда, дети к тому времени весьма и весьма приблизились к

среднему возрасту, да и у самого Джона волосы почти полностью поседели).

- Я знаю, как это было, - сказала она в слезах. - Ты, Сайтс и этот Фрэнк

Феннер вместе все это придумали. С них спроса нет, Джон Фримантл, но у тебя-то

что в голове творится? Они же белые. Ты можешь говорить с ними о пахоте на

заднем дворе. Ты даже можешь попить с ними пива, если Нейт Джексон пустит тебя в

свой салун. Прекрасно! Никто лучше меня не знает, что тебе пришлось вынести за

последние годы. Я знаю, что тебе приходилось улыбаться, когда внутри тебя все

горело. Но сейчас речь идет о другом! Речь идет о твоей собственной дочери! Что

ты скажешь, если она поднимется на сцену в своем хорошеньком белом платьице, а

они станут смеяться над ней? Что ты будешь делать, если они станут швырять в нее

гнилые помидоры? И что ты ответишь ей, если она подойдет к тебе, испачканная с

ног до головы в этих помидорах, и спросит: "Почему, папочка? Почему они это

сделали и почему ты позволил им это сделать?"

- Ну, Ребекка, - ответил Джон, - мне кажется, мы должны предоставить это ей и

Дэвиду.

Дэвид был ее первым мужем. В 1902 году Абагейл Фримантл превратилась в

Абагейл Троттс. Дэвид Троттс был чернокожим батраком.

Итак, 27 декабря 1902 года, уже три месяца беременная своим первенцем, она

поднялась на сцену зала фермерской ассоциации в окружении мертвой тишины,

которая воцарилась вокруг, после того как ведущий объявил ее имя.

Она стояла в этой вязкой тишине, зная, как выглядит ее черное лицо над новым

белым платьем, сердце ее бешено стучало, и она думала: Я забыла все слова, все

до одного, я обещала папочке, что ни за что не заплачу, но Бен Конвей завопит

ЧЕРНОМАЗАЯ, и тогда, наверное, я заплачу. Господи, и зачем я во все это

ввязалась? Мама была права, я слишком высоко вознеслась, и я заплачу за это.

Зал был полон белыми пятнами лиц, напряженно уставившихся на нее. Не было ни

одного свободного кресла, а в самом конце зала стояло два ряда тех, кому не

хватило места. Керосиновые лампы освещали зал неровным пламенем. Красные

бархатные занавески были подвязаны золотыми шнурками.

И она подумала: Меня зовут Абагейл Фримантл Троттс, я хорошо играю и хорошо

пою; я знаю это не с чужих слов.

И она запела "Старый шершавый крест", тихо наигрывая мелодию на гитаре. Потом

она более энергично исполнила "Как я люблю своего Иисуса", а затем уже в полную

силу сыграла "Пикник в Джорджии". Люди в зале, раньше сидевшие абсолютно

неподвижно, начали раскачиваться почти что против своей воли. Некоторые

улыбались и хлопали себя по коленкам.

Она спела подборку песен Гражданской войны: "Когда Джонни марширует домой",

"Поход через Джорджию" и "Арахисовые орешки" (во время последней песни в зале

заулыбались; многим из зрителей, бывшим ветеранам республиканской армии, не раз

приходилось есть на службе один арахис). Она закончила "Возвращением на старую

стоянку", и после того, как последний аккорд растворился в тишине, она подумала:

Ну а теперь, если вам приспичило бросить в меня ваши помидоры или что там у вас

припасено, то прошу вас начинать. Я играла и пела так хорошо, как никогда в

жизни, и это на самом деле было прекрасно.

Когда последний аккорд растворился в тишине, в зале на один долгий, почти

волшебный миг воцарилось полное молчание, словно люди, сидевшие в креслах и

стоявшие в конце зала унеслись куда-то далеко, так далеко, что сразу не найти

дороги обратно. Потом разразились аплодисменты и нахлынули на нее

продолжительной, непрерывной волной, от которой она покраснела и почувствовала

себя смущенной. Ей стало жарко, и мурашки побежали у нее по телу. Она увидела

свою мать, которая плакала, не скрывая этого, и своего отца, и Дэвида, который

глядел на нее сияющими глазами.

Тогда она попыталась уйти со сцены, но повсюду раздались крики "Бис! Бис!", и

с улыбкой она сыграла "Кто-то копал мою картошку". Песенка была совсем чуть-чуть

непристойной, но она решила, что может себе это позволить. В конце концов она

была замужней женщиной.

Кто-то копал мою картошку

И оставил ее у меня в закромах

И в беде оказалась невинная крошка

А приятель ее пропадает в бегах.

Там было еще шесть подобных куплетов (а некоторые даже еще позабористее), и

она пропела их один за другим, и в конце каждого из них раздавался все более

оглушительный хохот одобрения. А позднее она подумала о том, что если она и

совершила какую-нибудь ошибку в тот вечер, то она заключалась как раз в

исполнении этой песни. Это была именно та песня, которую они ожидали услышать от

черномазой.

Она закончила под громоподобную овацию и новые крики "Бис!" Она вновь

поднялась на сцену, и когда толпа затихла, она сказала:

- Большое спасибо всем вам. Я надеюсь, вы не сочтете меня выскочкой, если я

попрошу у вас разрешения спеть еще одну, последнюю песню, которую я специально

разучивала, но никогда не думала, что буду петь ее здесь. Но это одна из лучших

песен, которые я знаю, и в ней говорится о том, что президент Линкольн и эта

страна сделали для меня и моих близких, еще когда меня не было на свете.

Они сидели теперь очень тихо и слушали внимательно. Члены ее семьи обратились

в камень. Они сидели рядом с левым проходом, словно пятно от ежевичного варенья

на белом носовом платке.

- В ней говорится о том, что случилось в самой середине Гражданской войны, -

продолжала она ровно, - о том, что позволило моей семье приехать сюда и жить

рядом с чудесными соседями, которых послал нам Бог.

Потом она заиграла и запела "Звездно-полосатый флаг", и все встали со своих

мест и слушали. Многие полезли в карман за платками, а когда она кончила,

раздались такие аплодисменты, что здание чуть не рухнуло.

Это был лучший день в ее жизни.

В следующие дни у нее было много работы, так как она ждала гостей. Какие бы

ужасные сны ей ни снились, какой бы усталой она себя ни чувствовала, она никогда

не пренебрегала гостями и не собиралась делать этого и сейчас. Но ей надо

действовать очень медленно, иначе она обо всем позабудет и все перепутает, а

кончит тем, что будет гоняться за своим собственным хвостом.

Во-первых, надо будет наведаться в курятник к Эдди Ричардсону, а это

приличное расстояние, четыре или пять миль. Она поймала себя на мысли о том, что

пошлет ли ей Бог орла, чтобы пролететь эти четыре мили, или же ее подвезет Илья

на огненной колеснице.

- Богохульство, - сказала она себе благодушно. - Господь посылает силу, а не

такси.

Помыв свою немногочисленную посуду, она надела тяжелые башмаки и взяла с

собой трость. До сих пор она пользовалась ей очень редко, но сегодня трость ей

понадобится. Четыре мили туда, четыре обратно. В шестнадцать лет туда она могла

нестись сломя голову, а обратно бежать трусцой, но это было очень давно.

Она отправилась в путь в восемь часов утра, надеясь на то, что к полудню она

дойдет до фермы Ричардсонов и сможет поспать в самые жаркие часы дня. В конце

дня она свернет шею курам и пойдет домой в сумерках. Она не сможет вернуться до

темноты. Это соображение заставило ее вспомнить о своем вчерашнем сне. Но черный

человек еще далеко. Гости гораздо ближе.

Она шла очень медленно. Даже в половину девятого солнце палило. Когда она

дошла до почтового ящика Гуделлов, то почувствовала, что ей надо отдохнуть. Ни