Geum.ru

Отчет по проекту: «Письма Иоанна Цеца: проблема авторской индивидуальности в византийской эпистолографии»

Вид материалаОтчет

Содержание


Эпистолярный этикет и авторская индивидуальность
Лучшие кони в Фессалии, женщины в Лакедемоне
Подобный материал:
1   2   3
Часть вторая

Эпистолярный этикет и авторская индивидуальность

в письмах Иоанна Цеца

В первом разделе мы охарактеризовали общие тенденции в эволюции жанровых канонов византийского письма за 3 столетия и показали, каковы были отличительные черты эпистолярного этикета Комниновской эпохи. Задача второго раздела - рассмотреть письма Иоанна Цеца и выяснить, в каких случаях он следовал этикету своего времени, а в каких - отступал от него. такое исследование, как уже говорилось, позволит "проследить" за работой средневекового писателя и приблизит к пониманию его мировоззрения и эстетических предпочтений.

Теме laus epistulae acceptae Цец посвящает 5 пространных посланий (ер.13, 19, 61, 76, 77). Первое из них обращено к Мануилу Гавриилакиту, жившему в то время в Фессалии. Оценивая полученное письмо друга, Цец выражает удивление: он полагал, что, живя среди варваров, адресат сам стал варваром, но вот, он пишет ему письмо "слаще аттического меда". Ему казалось, что мифы о музах - вымысел древних поэтов, но вот, адресат показал, что на Геликоне (ведь Мануил живет там неподалеку) и вправду обитают музы, они-то, видимо, и научили адресата так красиво писать. Или, может, Хирон еще жив и воспитывает адресата? Только в этом случае автор боится, как бы он не вернулся из Фессалии кентавром. Т.о., перед нами пространно-риторический комплимент. Что же восхваляет Цец в послании своего корреспондента? Все его внимание сосредоточено на красноречии Мануила. О том, чтобы письмо стало для Цеца "утешением", явило бы ему "образ души" друга или пролилось "маслом" на его "пылающую" душу - обо всем этом не говорится ни слова. Цец, таким образом, следует здесь новым тенденциям своего времени - как и другие авторы 12 в., концетрирует внимание на красноречии. Более того, если сравнить это послание с письмами некоторых современников Цеца (Феодор Продром ер. 14, 15, Евфимй Малаки ер. 1), то выясняется, что писатели 12 в. выстраивают свои эпистолярные комплименты по сходной схеме - имеются синтаксические и лексические параллели. Для эпистолярного стиля Комниновского времени характерно и то, что возвышенная похвала в послании Цеца "разбавлена" шуткой (о кентавре) - послания 12 в., в отличие, например, от 10 в., изобилуют примерами дружеского юмора.

Второе послание (ер. 19) на интересующую нас тему адресовано ближайшему другу Цеца Льву Харсианиту, рукоположенному митрополитом в далеком Доростоле. Получив долгожданное письмо, Цец выражает восхищение: письмо было как соловей, ласточка, щебетавшая у него в руках, оно усладило его слух аттическим медом, оно напомнило автору о Пандионе и Прокне. Итак, второе письмо похоже на первое - хотя наш автор обращается к ближайшему другу, он ни слова не говорит о "единении душ" и желании личной встречи, но и тут концентрируется на словесном изяществе присланного письма. Форма, в которую этот энкомий облекается, тоже типична для 12 в.: современники Цеца весьма часто отмечают именно "аттический" стиль и нередко вспоминают миф о Терее.

Третье послание (ер. 76), посвященное той же теме, столь же характерно для Комниновской эпохи. Автор восхищается адресатом (высоким покровителем), но он превозносит не его «добрый нрав», «запечатленный в зеркале» письма (как это сделал бы Симеон Логофет или Феодор Кизицкий), но его словесное изящество. При этом здесь Цец не ограничивается, как в рассмотренных выше письмах, восхвалением, но вводит конкретную характеристику прочитанного письма – мы узнаем, что послание было написано «умеренным» и «упрощенным» слогом, но «за маской скромности» скрывался талант его создателя. Подобные рассуждения и конкретные характеристики стиля писем, как говорилось в первом разделе, для эпистолярной прозы 12 в. тоже типичны.

Еще одно сходное послание – ер. 77. Автор вновь восторгается риторическим искусством адресата. Здесь появляется еще один мотив, типичный, вообще говоря, для всей византийской эпистолографии – автор находит в полученном письме обильные похвалы в свой адрес и просит его так не превозносить. Далее обыкновенно следует череда формул этикетного самоуничижения. Примечательно, что в письме Цеца и этот традиционный мотив выражается в риторических терминах – автор удивляется, что адресат столь искусен в hetton logos, и сравнивает его с Пселлом, написавшим энкомий блохе. Вообще, письма 12 в. изобилуют риторическими терминами, и Цец, как мы видим, оказывается в литературном «авангарде».

Итак, 4 рассмотренные письма Цеца – этикетные послания, вполне соответствующие запросам интеллектуальной элиты 12 в. Еще одно послание, составленное по сходному поводу (ер. 61), носит совсем иной характер. Послание обращено к бывшему ученику Цеца Иоанну Трифилису. Контекст восстанавливается без труда: Трифилис отправил из Фессалоники Цецу письмо, а в столицу его доставил отец Трифилиса. Вместе с письмом он передал Цецу какую-то книгу. Скорее всего, книга была прислана в подарок – в «Хилиадах» упоминается о том, что «ученик прислал отца с письмом и подарком». Как же на это отвечает Цец?

Письмо открывается традиционной похвалой. Цец восклицает, что он «получил то, чего желал, нашел то, чего искал, живое письмо и одушевленный дар» - речь и о письме, и о письмоносителе, т.е. об отце Трифилиса (письмоносителя византийцы нередко именовали «одушевленным посланием»), который тут же именуется и bibliophoros – книгоноситель. Далее похвалы продолжаются, но уже отнюдь не в традиционной форме. Миниатюрный «энкомий» Трифилису построен как «синкрисис», но с кем же Цец сравнивает своего юного адресата? «Твой дар, - пишет наш автор, - подобен дару Авраама. Ведь тогда отец принес сына в дар Богу, а ты, сын, прислал, как драгоценный дар, отца – и не Богу, а нам – отца, разумом умудренного, сединою почтенного, превыше всего любимого… И ты намного превзошел Авраама, - заключает эпистолограф, - ведь он привел Богу сына после долгих принуждений, а ты прислал отца по доброй воле, и кому? – [не Богу, а] нам». Излишне говорить, что подобное сопоставление имеет характер гротеска, риторический синкрисис превращается в пародию, ибо приводит к абсурдному выводу. Этот пассаж, без сомнения, яркий пример изящной литературной игры, характерной для просвещенных византийцев. Это одно из тех asteismata, которыми изобилует переписка нашего автора. Письмо к Трифилису – не единственный случай, когда Цец выстраивает пародийный сикрисис. Так, например, в предисловии к «Аллегориям к Илиаде», обращаясь к василиссе, Цец сопоставляет себя с Моисеем. Моисей рассек жезлом Чермное море и провел яко по суху израильский народ, а Цецу предстоит рассечь не Чермное и не Персидское море, а великий глубокий Океан, охватывающий всю ойкумену – Гомера, и сделать его проходимым, не для одного народа, а для всех. Вывод не делается expressis verbis, но явно напрашивается – сравнение с Моисеем очевидно в пользу Цеца. Особая острота подобных шуток заключается в том, что в игру вовлекаются библейские персонажи. Автор ступает по краю обрыва: один неосторожный шаг – и он уже впадет в богохульство.

«Вот такие-то письма нам впредь и отправляй» - восклицает Цец, и, источив похвалы в адрес Трифилиса, принимается хвалить себя самого. Он противопоставляет себя корыстолюбцам – chrematopsychoi anthropoi. Так, он пишет: «Пусть другие люди, с корыстною душой, просят, чтоб им прислали ножи, в которых искусны руки фессалийских мастеров, или колющие коней стрекала, или седла, или что-нибудь иное из фессалийского добра, как гласит оракул:

Лучшие кони в Фессалии, женщины в Лакедемоне,

Лучшие воины воду пьют Аретусы прекрасной.

Этого пусть требуют корыстные. Я же из этого не попрошу ничего – ни фессалийского коня, ни женщину из Лакедемона. Дары же, о которых я говорил, дороже мне прославленного киренского сильфия». Это пространное восхваление собственного бескорыстия эпистолярным этикетом не предусмотрено – оно отражает индивидуальную позицию писателя, авторское «я» выходит за рамки жанровых канонов. Цец гордится своим бескорыстием – этот мотив многократно встречается в его произведениях. В своих письмах, посвященных теме подарков (о чем речь пойдет ниже), писатель демонстративно отказывается от вещественных, особенно съедобных «рабских» даров – он «свободный» человек, бескорыстнейший из всех, и ему дороже письма и изъявления дружбы. Тот же мотив звучит и здесь, с той лишь разницей, что ситуация противоположна. Если, например, друг угостил Цеца куропаткой и тем заслужил порицание, то Трифилис прислал «одушевленное послание» - отца, и стяжал похвалу византийского Катона. Вместе с отцом он, впрочем, прислал и подарок – книгу, но книга, разумеется, в число презренных «рабских» даров не входит.

Различные подарки становятся предметом целого ряда писем Иоанна Цеца (ер. 16, 39, 48, 51, 52, 68, 69, 71, 73, 80, 82, 93). Трактовки подарков в этих письмах разнообразны, но аллегорическое истолкование (в 12 в. не распространенное) встречается всего один раз (пример будет рассмотрен ниже). Какие же литературные средства избирает Цец для трактовки подарков?

Получив от Иосифа, настоятеля монастыря Пантократора, благовония (ер. 51), Цец пускается «вступает в спор» с древними эллинами, которые полагали, будто амброзия – это мед. На самом деле, полагает Цец, амброзия – это благовония, или, скорее, те самые благовония, которые прислал адресат. Перед нами этикетная похвала, показательная именно для 12 века – благовония в Византии дарили часто, и в письмах их всегда было принято соотносить с «благоуханием» души (примеры многочисленны), и только эпистолограф 12 в. отказывается от этой привычной аллегории, ибо сознательно избегает «старомодных» символико-аллегорических трактовок.

Другое благодарственное письмо Цеца тоже типично для 12 столетия. Получив в подарок шелковую ткань, писатель ее подробно описывает, особенно восхищаясь ее серебристым цветом. Многоречивое восхваление ткани, оформленное по всем правилам риторики, переходит в восхваление адресата и города, где он живет. Реакция Цеца характерна для Комниновской эпохи – он не утверждает, как это делал Анонимный учитель 10 в., что ткань напоминает ему о любви друга, но восхищается самим подарком. Письмо от начала до конца этикетно – в нем не найти следа авторской индивидуальности, если не считать, разве что, лаконичного замечания эпистолографа, что «серебряный цвет – его любимый».

Подробное, но более конкретное и менее «риторическое» описание подарка можно найти в письме Цеца к уже упомянутому Льву Харсианиту (ер. 80). Ситуация такова: Лев прислал Цецу подарки – раба-славянина, которого прежде звали Всеволодом, а теперь Феодором, и изящную чернильницу из рыбьей кости. Вместе с дарами он прислал и письмо. Как же реагирует Цец? Перечислив дары, он в знак благодарности передает митрополиту поклон и признается, что не может достойно отблагодарить его и потому воздаст молитвами. Это традиционный мотив: такую тривиальную, легко предсказуемую реакцию можно встретить и в других письмах Цеца и в посланиях его современников, например, Евстафия Солунского. Но в письме к близкому другу Цец не ограничивается этикетными клише, но отступает от тривиальных формул. «Я восхищаюсь, - продолжает он, - твоим усердием и любовью ко мне. Ведь твоя святость много раз слышала, как я … говорил о том, что не нуждаюсь ни в чем земном, ни в деньгах, ни в поместьях, ни в рабах, ни в чем ином, но твоя святость … пренебрегает моими словами, но шлет мне такие дары, которые мне совершенно не нужны. Ведь жажду и желаю я совсем другого: единственная вожделеннейшая цель наша – видеть твою святость, наслаждаться твоей желанной беседой, или хотя бы слышать голос» (Epist. 119.12–25). Таким образом, Цец остается верен себе и, «не удерживаясь в рамках» эпистолярного этикета, возвращается к своей излюбленной теме: дары не нужны ему, он не нуждается в земных богатствах, его дружба бескорыстна. Далее эпистолограф рассуждает на другие темы, но в конце письма возвращается к подаркам Льва. «Теперь же, позволь я немного посмеюсь над твоими подарками. Что ж ты, владыко, наделал?» - говорит Цец и принимается перечислять недостатки всего того, что прислал адресат: во-первых, Всеволод-Феодор еще так юн, что Цец скорее сам ему служит, во-вторых, Цец должен кормить его, а средств нет, в-третьих, Феодор не знает греческого языка, и потому творит неуклюжие и смешные вещи, в-четвертых, он не русский, а мисиец, в-пятых, он левша, в-шестых, он учиться не желает, а хочет только есть, в-седьмых, он сам болезненный и учит другого раба поступать так же как и он, и вот они оба лежат больные. Что же касается чернильницы, то она больше годится для тех, кто ее сделал, для людей, привыкших более пить, нежели писать. Таким образом, Цец дает шуточную оценку присланных ему даров. Он притворяется, что недоволен, и будто бы бранится. О том, что дружеский юмор характерен для эпистолографии 12 в., уже говорилось, и нередко предметом шуток становятся и подарки. Цец здесь, как и в других случаях, отзывается на новые тенденции своего времени. Шуточная оценка подарков появляется и в других его посланиях. Получив от друга ножи, он признается, что этими ножами он вооружил друзей, и теперь они станут его телохранителями (еp. 98). Другого корреспондента Цец сравнивает с Артаксерксом – персидского царя называли длинноруким, но руки адресата явно длиннее: их хватило на то, чтобы дотянуться от Адрианополя до столицы и передать Цецу куропаток (еp. 68).

Итак, в рассмотренном письме Цец следует эпистолярному этикету своего времени, но в то же время и отступает от него, пространно рассуждая о своем бескорыстии. В другом послании писатель отходит от традиционных «правил игры» еще дальше. Письмо адресовано все тому же Льву Харсианиту (ер. 39). Ситуация такова: адресат долго не писал Цецу, а потом прислал ему дары – три сушеные рыбы и еще одну рыбу, больших размеров, в уксусе. Однако эти лакомства не сопровождались никаким, хотя бы этикетным письмом. В ответном послании наш автор описывает ход своих размышлений. Вначале он с нетерпением ждал весточки и гадал, какова могла быть причина молчания. Затем он получил подарки, но отсутствие письма огорчило его – он заподозрил, что адресат счел его варваром и рабом, и потому не удостоил ни единой строчки. Однако в конце концов он все же утешился: ему стало понятно истинное значение даров, они вместо письма возвещают автору о здоровье и благополучии адресата. Письмо завершается приветствиями и пожеланием здоровья.

Письмо открывается традиционным мотивом – автор упрекает адресата за продолжительное молчание. Это одна из самых распространенных тем византийской эпистолярной литературы. Раскрывается эта тема тоже весьма традиционно: автор недоумевает, почему адресат не пишет ему, и перебирает вероятные причины. «Может быть, писца не было? Может, перо притупилось? Может, иссякли чернила в чернильнице? Может, среди местных жителей не нашлось таких, что направлялись в эти края?» - такими вопросами задавался автор, пока ему не принесли рыб. Когда же ему принесли изысканные яства, не сопровождаемые никаким посланием, то писатель оказался в еще большем недоумении: то ли Лев счел его варваром и потому не удостоил ни словечка? То ли посчитал обжорой и потому угостил не словом, а рыбой? То ли, уличая его в бессловесности, почтил бессловесными дарами? И тут письмо достигает кульминации – Цец высказывает предположение, для него наиболее обидное: «Быть может, видя мою бедность, ты вообразил, что я раб и невольник и потому буду рад рабским подаркам? И не думай! Ты глубоко ошибаешься по поводу моего характера, ты забыл о моем свободном нраве – из-за него я пренебрег придворной жизнью и государевой службой. Сказав «мне довольно малого, а в большем, при условии несвободы, я не нуждаюсь», я избрал жизнь бедную и скромную». Итак, обида Цеца мотивирована тем, что друг посчитал его рабом, и Цец напоминает ему, что наделен  – «свободным нравом». Этим качеством писатель особенно гордится и в своих сочинениях не упускает возможности им похвастаться.– одно из центральных понятий мировоззрения Цеца, и потому на его значении следует остановиться и рассмотреть подробнее.

Во-первых, термин  подразумевает стремление к  в собственном смысле этого слова, к «свободе», независимости. Иными словами, это отказ служить кому-либо. Так, и в нашем письме автор говорит о том, что свободный нрав побудил его отказаться от придворной службы, . Более подробно он рассказывает о том же в послании епископу Клокотницы. Оказывается, «дети василевса» изо всех сил умоляли Цеца жить с ними и управлять их делами – «пусть меня считают хвастуном», признает наш автор – но он был неумолим. Нет, он предпочел есть грошовый хлеб, пить воду, вести скромную жизнь, а не утопать в роскоши. Тут же эпистолограф произносит почти ту же фразу, что и в письме ко Льву Харсианиту: «Мне довольно владеть малым, но жить свободно, а в изобилии, при условии несвободы, я не нуждаюсь» (еp. 18). В письме к еще одному другу, Иоанну Трифилису, Цец с гордостью поведает о том, что он так беден, поскольку не склонен льстить тиранам (об этом письме речь пойдет ниже). Эти громкие заявления делались без сомнения на злобу дня. Мотив отказа от рабской службы весьма актуален в XII веке, когда интеллектуалы, дабы заработать себе на хлеб, искали покровительства знатных господ, стремясь поступить на службу к какому-нибудь вельможе. Эта служба могла иметь самые разнообразные формы, но нередко она обращалась в полное бесправие и по справедливости именовалась в источниках «рабством». Вот от такого-то рабства, очевидно, и отказывается писатель.

Однако значение слова  в устах Цеца не сводится к свободолюбию и независимости. Есть и другое значение этого понятия, более широкое и абстрактное. Наиболее четко оно сформулировано в «Хилиадах»: сравнивая себя с сыном Катона Старшего, Цец утверждает, что отец воспитал его «свободным от всего плотского и приземляющего, от власти, от славы, от почестей, от сребролюбия, от всего того, что держит в плену несвободных» (Хилиады. III. 169–171 cp IV. 560–563). Таким образом, свобода – это не только независимость от господ, но и безразличие ко всем мирским благам. Сходные декларации можно обнаружить и в уже упоминавшемся послании к епископу Клокотницы.

В интересующем нас послании «слышится» и то, и другое значение. С одной стороны,  побуждает эпистолографа отказаться от службы при дворе, а с другой, его свободный нрав означает презрение к низким рабским дарам. Явное недовольство и даже демонстративный отказ – вот что нередко ожидало корреспондентов нашего автора, присылавших ему подарки, особенно съедобные. Так, в письме к Михаилу, своему родственнику, писатель формулирует ту же мысль: он, разумеется, благодарен адресату за куропаток, но просит его впредь слать ему не яства, а письма – «ты ведь хорошо знаешь, что я не обжора и съедобные подарки меня не радуют, я больше золота и топаза жажду получить от тебя письмо». Наиболее интересно послание к Иоанну Василаки – здесь та же мысль сформулирована наиболее полно. Цец опять отказывается принять подарок адресата (в чем он состоял, не уточняется) – ведь если он примет его, то другие тоже станут осыпать его дарами. Оказывается, подарки для Цеца – невыносимое бремя, он нуждается только в искренней дружбе. Цец – «верный и благороднейший друг», он ненавидит подношения. Он подражает в этом древним мужам, Эпаминонду и Катону, и говорит вместе с ними: «вы не убедите меня любить друзей за деньги». Дружба Цеца – благороднейшая и бескорыстнейшая. Показательно, что здесь, как и в «Хилиадах», Цец вспоминает о Катоне, который воплощает для нашего автора идеал нравственной свободы. Итак, получив от Льва традиционный византийский подарок, рыбу, Цец ответил отнюдь не традиционно. Он не стал восхвалять достоинства присланной рыбы или описывать ее изысканный вкус (что мы вполне могли бы ожидать от эпистолографа 12 в.), а расценил ее как дар для раба, чревоугодника, обжоры. Цецу же нужны «свободные» дары – письма. Доказательством его свободного нрава служит в очередной раз рассказанная история о том, как он отверг придворную службу.

Таким образом, рассмотренное послание ни в коей мере не является этикетным – напротив, в нем предельно четко сформулирована индивидуальная авторская позиция. Самостоятельность Цеца как писателя еще заметнее в другом письме, обращенном к уже упоминавшемуся Иоанну Трифилису. Ситуация, видимо, такова: Трифилис упрекнул Цеца – он де не отвечает на его послания. В ответном письме автор объясняет причину своего молчания. Одно оправдание традиционно. Оно в самом конце письма – если адресат не получает писем автора, то пусть винит письмоносителей. Однако есть и другое объяснение, более оригинальное, в духе той эпохи: у Цеца нет времени по нескольку раз отвечать на письма Трифилиса, поскольку он занят литературным трудом, его сочинения – это его хлеб, и если он хоть немного прервется, то умрет с голоду. Это объяснение разрастается до двух страниц издания и превращается в пространное изложение принципов и взглядов автора.

Начинает Цец издалека. «Я, - заявляет он с порога, - кормлюсь языком и разумом (перевод неточен: Цец, со свойственным ему талантом к словотворчеству, сочиняет для себя два неологизма – egglottogastor и noogastor). Его сочинения – это единственное ремесло, которым он зарабатывает на хлеб. Это позволяет писателю сравнить себя с Симонидом Кеосским. «У меня, - говорит он, - как у Симонида, по словам Пиндара, серебряная муза». По традиции Симонид считается первым поэтом, писавшим за вознаграждение. Сближение Цеца с Симонидом на первый взгляд странно: Цец так часто декларировал свое бескорыстие, а тут вдруг он сравнивает себя с поэтом, которого обвиняли в стяжательстве – в «Хилиадах» сам Цец поведает о том, что Симонид не писал гимны богам, а воспевал своих покровителей. Что же Цец пишет дальше?

Упомянув о Симониде, Цец подыскивает в древности еще один пример и сравнивает себя с Платоном. «Я, как Платон, - пишет византиец, - который продавал в Сицилию свои диалоги». Однако на этом синкрисис не заканчивается. «Но пусть божественная душа Платона меня простит!» - с пафосом восклицает Цец, и вправду, дальнейшее сравнение оказывается не в пользу философа. Платон, - пишет Цец, - в совершенстве познал поварское искусство и умел угождать и льстить тиранам. Далее вкратце излагается история жизни Платона. Особо отмечается, почему Платон был изгнан с Сицилии и продан в рабство. Это, оказывается, оттого, что он был уличен в заговоре с помышлявшим о тирании Дионом. Другая версия – Платон дерзко отвечал тирану Дионисию – резко отвергается Цецем как «лживая болтовня». Цец создает негативный образ древнего философа. «Платон, - поясняет он в «Хилиадах», - угождал тиранам и богачам, сопровождал тиранов как наемник, говорил им в угоду, что не к лицу философу, мужу из свободных». Итак, Платон торговал диалогами, знал поварское дело и льстил тиранам, а автору неведомы ни кулинария, ни лесть – литературные сочинения для него единственный спасительный якорь. Потому он и не может прерваться хоть на минуту и ответить адресату.

Сравнение с Платоном призвано еще раз подчеркнуть «свободный нрав» автора. Он ни при каких условиях не станет служить вельможам – лесть для него неприемлема. Остается один вопрос: при чем здесь поварское искусство, о котором Цец говорит неоднократно и с явной брезгливостью? В поздней античности сложилась традиция, согласно которой философ изучил на Сицилии поварское дело и даже прибыл туда с целью познакомиться с изысканной кухней. Византийскому эрудиту эта традиция была, конечно, известна. Но почему Цец ставит поварское дело наравне с лестью, будто и то и другое давало корыстному философу средства к жизни? Ответ возможен только один: прямо или косвенно, посредством поздних комментаторов, Цецу был известен пассаж платоновского «Горгия», в котором красноречие сравнивается с поварским делом. И то, и другое – не искусство, а сноровка, имеющая целью угождение. Только повар угождает телу, а оратор – душе. «Красноречие – это поварская сноровка не для тела, а для души». Рассчитывая на эрудицию адресата, Цец мог говорить о поварском искусстве в переносном смысле, имея в виду красноречие. Тогда контекст становится ясен – Платон знал поварское дело, т. е. красноречие, и с его помощью угождал тиранам. Цец, как известно, достиг вершин в искусстве аллегорического толкования. Вполне естественно, что его собственные труды требуют такой же экзегезы, с какой он сам подходил к гомеровскому эпосу.

Итак, Цец не умеет льстить и потому живет только литературным трудом. Это происходит еще и потому, что автор, по его словам, «ни у кого ничего даром не берет». Ведь так, - поясняет Цец, - мы были бы несправедливы к тем, кого природа искалечила, лишив правильного строения тела». Смысл этой фразы, непонятной для стороннего читателя, разъясняется в «Хилиадах». Там говорится о том, что автор, следуя примеру Катона и Эпаминонда, ни от кого не принимает даров. Когда некий вельможа будто бы предложил ему жалованье, он якобы ответил: «Поищи гирокомитов, т. е. престарелых, увечных, а Цецу непристало жить как гирокомиты». Ведь так он несправедливо обошелся бы с теми, кто искалечен от природы – с хромыми, слепыми и увечными. Это им подобает жалованье, а Цец живет тем, что на время отдает переписать свои сочинения и берет за это большие деньги. Дары же ему в тягость. Он неохотно принимает их даже от Августы. От одной только севастократориссы Ирины он принимал подарки с радостью. Таким образом, перед нами вариация на излюбленную тему Цеца. Писатель неоднократно говорил о ненависти к дарам. Правда, здесь неприятие подношений мотивировано новой причиной – принимая дары, Цец обделил бы тех, кто нуждается в помощи.

Итак, в последнем письме к Иоанну Трифилису перед нами предстает цельный и завершенный образ автора. Это портрет абстрактный и стилизованный. Однако нетрудно заметить, что писатель высказывается здесь по актуальнейшему тогда вопросу. Это вопрос о взаимоотношениях литератора и его высокого покровителя. Многие византийские интеллектуалы в ту эпоху толпились у парадного подъезда, добиваясь покровительства того ил иного вельможи. Риторы, по словам современника, «плодовитые как кролики», произносили бесчисленные льстивые речи в риторических «театрах». В чем же заключалось то покровительство, которого они искали? Как справедливо отмечает П. Магдалино, зависимость интеллектуалов от их покровителей носила самый разнообразный характер. Чаще всего они поступали на службу, иногда в провинции, в отдаленных имениях патрона, и получали за нее регулярное жалованье. Именно такая служба порой превращалась в полное бесправие и напоминала «рабство». В иных случаях зависимость, напротив, была весьма слабой: она сводилась к роли придворного литератора, который писал на заказ и получал за это гонорар. Были и промежуточные случаи, когда поэт получал от мецената воздаяние за свои труды, но вместе с тем мог рассчитывать и на постоянное содержание.

Итак, интеллектуалы той эпохи искали покровительства знатных господ. Однако среди писателей были и такие, которые от этой зависимости демонстративно отказывались. Например, Никифор Василаки гордился тем, что не обивал пороги и не произносил угодливых речей. Михаил Хониат в одной из ранних своих речей решительно отказывался от карьеры придворного ритора и отвергал общее мнение, будто образование есть лишь путь к славе и роскоши. Какова же позиция Иоанна Цеца? Писатель уже высказывался на эту тему в письмах ко Льву Харсианиту и в послании к епископу Клокотницы. Цец отвергал все, что ограничило бы его свободу – он готов влачить нищую жизнь, только бы сохранить драгоценную вольность. В рассматриваемом письме к Трифилису позиция нашего автора уточняется и слегка трансформируется. С одной стороны, он не склонен льстить тиранам и демонстративно отказывается от безвозмездной помощи. Последнее особенно интересно: не имеет ли он в виду ту форму зависимости, когда придворный поэт, помимо гонорара, получает постоянное содержание? Однако, с другой стороны, Цец уже не отказывается от любой зависимости: он согласен зарабатывать литературным трудом, подобно Симониду Кеосскому, исполнять заказы знатных господ и получать щедрые гонорары. Писатель занимает компромиссную позицию: он готов исполнять литературные заказы меценатов, но не согласен поступать к ним на регулярную службу и получать жалованье – это уже кажется ему рабством. С особым презрением Цец, видимо, относится к службе, не связанной с литературным трудом, административной, чиновничьей. Это презрение особенно отчетливо выражено им в письме к Иоанну Смениоту. Писатель притворяется, будто забыл название фемы, в которой служит адресат. «Ведь казенные дела, - объясняет автор свою забывчивость, - настолько заботят меня, насколько галок заботит царская власть, орлов – законы Платона, а соловьев – силлогизмы Аристотеля». В письме к Трифилису Цец, вероятно, имплицитно противопоставляет себя адресату. Трифилис вскользь именуется phorologos anthropos – сборщик налогов. Вспомним, что и прежде Цец смеялся над Трифилисом, что он де оставил свободу и, «упорхнув» в Фессалонику, сделался рабом.

Итак, сопоставительный анализ посланий Иоанна Цеца приводит к важным выводам. В тех случаях, когда Цец пишет чисто этикетные послания, он всегда следует новейшим тенденциям своего времени – его позицию по отношению к литературному канону никак нельзя назвать консервативной, как, например, у Феофилакта Охридского. Но не все письма Цеца этикетны – он нередко позволяет себе отступить от жанровых норм и в традиционной ситуации реагирует нетрадиционно. В таких случаях особенно четко проступает индивидуальный образ автора, столь же заметный и в других сочинениях Цеца, особенно в «Хилиадах».

Заключение

В первом разделе работы была предпринята попытка проследить эволюцию византийского эпистолярного этикета с 9 по 12 в. и охарактеризовать новые тенденции в эпистолярной прозе Комниновской эпохи. Было показано, что представление о «незыблемости» византийского эпистолярного церемониала, долгое время общепринятое в науке, совершенно ошибочно – за три века жанровые каноны заметно трансформировались. К примеру, существенно изменилась форма похвалы полученного письма. В 10 в. долгожданное послание друга оценивалось, главным образом, как «утешение», в нем, как в «зеркале», видели «изображение» души, оно создавало иллюзию присутствия друга. Эпистолографы 12 в. оценивают письмо прежде всего как образец риторического искусства. Словесная красота послания – это то, что может утешить адресата и даже исцелить от болезни. Эволюция прослеживается и в отношении византийцев к подаркам. В 10 в. подарки обыкновенно трактуются как напоминания о любви друга и, подобно письмам, создают иллюзию его присутствия, или же наделяются аллегорическим значением. Авторы 12 в. о символико-аллегорическом значении не задумываются и «образ» друга не «видят»: все их внимание сосредоточено на самом подарке – его форме, цвете, вкусе, и т. д.

Цель второго раздела – охарактеризовать образ автора в письмах Цеца и оценить его зависимость от жанровых норм. Анализ писем Цеца в широком контексте эпистолярной прозы 10 – 12 вв. позволил по-новому взглянуть на творчество писателя. Во-первых, было показано, что в своих эстетических предпочтениях Цец далек от консерватизма, но, напротив, последовательно придерживается новейших тенденций своего времени. Во-вторых, выяснилось, что Цец далеко не всегда следует эпистолярному этикету, но, напротив, нередко от него отступает и эксплицитно формулирует свои взгляды – в своих посланиях Цец пишет автопортрет. Основная его черта – «свободный нрав», широкое понятие, включающее в себя, с одной стороны, стремление к личной свободе и независимости и, с другой стороны, презрение ко всем мирским благам, благородство и великодушие. Такая концепция свободы восходит к античному идеалу свободного человека – недаром Цец многократно сравнивает себя с Катоном и Эпаминондом. Однако, в устах византийского автора эта концепция, разумеется, обретает новый, злободневный оттенок. При всей своей отвлеченности заявления Цеца призваны объяснить его вполне конкретный поступок – отказ от карьеры в качестве придворного ритора или секретаря.