"львовско-варшавская школа философии. Альфред тарский"
| Вид материала | Реферат |
- Неформальное объединение интеллектуалов, которое было в 1920-30-е годы идейным и организационным, 552.7kb.
- Философия и логика львовско-варшавской школы, 2685.34kb.
- Альфред Розенберг Миф XX века, 7416.4kb.
- Проблема реализма и основные концепции соотношения языка и реальности в аналитической, 579.92kb.
- Программа вступительного экзамена в аспирантуру по специальности 09. 00. 03 «История, 124.63kb.
- Экзаменационные вопросы по философии, 53.52kb.
- Программа конференции предполагает заслушать и обсудить доклады по следующим направлениям, 55.82kb.
- Академия натальи нестеровой вопросы по философии для вступительных экзаменов в аспирантуру, 21.89kb.
- Ооо «рст» 196128, г. Санкт-Петербург, ул. Варшавская 23а тел: +7 (812) 369-5582, моб., 12.88kb.
- Учебно-методический комплекс дисциплины «философия», 512.67kb.
Московский государственный университет
имени М.В. Ломоносова,
факультет журналистики.
Реферат по философии
на тему:
“ЛЬВОВСКО-ВАРШАВСКАЯ ШКОЛА ФИЛОСОФИИ. АЛЬФРЕД ТАРСКИЙ”.
Подготовила: студентка 206 группы,
Армеева Е.А..
Преподаватель: Радул Д.Н..
Москва-2005
ВВЕДЕНИЕ
Этот реферат посвящен истории польской философской школы, просуществовавшей неполных полстолетия- с 1895 по 1939 год. Ее становление, расцвет и гибель охватывают время жизни одного поколения и, вместе с тем, почти совпадают с временными рамками (1891-1938) творческой жизни ее создателя - Казимира Твардовского (1866-1938). Все без исключения исследования, посвященные этому интеллектуальному содружеству, единогласно роль основателя научной школы отводят только Твардовскому. Вместе с тем еще недавно имя этого философа было известно главным образом историкам философии, тогда как широким кругам философов, и особенно логикам, школа была известна более именами А.Тарского, Я.Лукасевича, С.Лесьневского, Т.Котарбинского, В.Татаркевича, К.Айдукевича. Иногда к школе относят и тех философов, которые не являются прямыми учениками Твардовского, но которые когда-то слушали его лекции, пользовались его советами, были университетскими коллегами, или же признавались в идейном родстве с культивируемыми в школе методами исследования. Поэтому в более или менее тесной связи со Львовско-варшавской школой часто упоминают не только имена Р.Ингардена, которого Твардовский благословил на отъезд в Геттинген к Э.Гуссерлю, или же Ю.Бохеньского, поддерживавшего со школой в лице Лукасевича тесный контакт, но и математика С.Банаха, и даже Л.Хвистека, прибывшего уже зрелым ученым во Львов из Кракова с тем, чтобы занять в 1930 г. кафедру математической логики. Можно даже сказать, что со временем Львовско-варшавская школа стала обрастать легендами, в чем-то симпатичными исследователям и историкам этого научного содружества, особенно отечественным. Не в последнюю очередь этому способствовала личность Твардовского, харизматичность натуры которого отмечалась его учениками. И это несмотря на то, что главным требованием жизни и деятельности этого человека было неукоснительное подчинение принятым правилам, как и ясная, отчетливая их пропаганда.
Феномен появления Львовско-варшавской школы в начале ХХ столетия, отмеченного бурным ростом естественных наук, остается и в конце этого века загадкой. В то время, когда процесс специализации философского знания, учитывающего достижения отдельных наук, углублялся, а философия распадалась на отдельные дисциплины - этику, эстетику, методологию, логику и даже отделяла некоторые из них для всеобщего использования, например, психологию или логику (математическую), в то время, когда философское содружество все более явственно распадалось по течениям, направлениям, группировкам и кружкам, во Львове возникла школа, с которой свое творчество идентифицировали ученые самых различных специальностей, а не только профессиональные философы. Примеров принадлежности к Школе медиков, юристов, филологов, математиков, физиков, инженеров и просто образованных людей из всех слоев общества можно привести не один десяток. В определенной мере эффект столь многочисленного и разнообразного присутствия ученых в Школе объясняется педагогическими установками ее создателя - К.Твардовского, одна из которых, унаследованная Т.Котарбинским, в устах последнего получила название «минималистской философии», а ее реализация состояла в том, что адепт философии не был ограничен в выборе предмета исследования, зато к методам изучения предъявлялись чрезвычайно высокие требования. В этой установке образцами служили схоластическая наука и, конечно, Органон Аристотеля. Однако без культивирования в Школе платоновского аксиологического идеала единства научных и моральных ценностей эффект школы не был бы заметен. Его появление является заслугой харизматической личности, каковой был основатель Школы К.Твардовский. Несомненно в своем поведении он наследовал учителя - Ф.Брентано, поставившего в теории психических актов в один ряд как действия утверждения (отбрасывания) суждения, так и любовь (ненависть). Можно было бы сказать, что Твардовский, а за ним и его ученики апеллировали к сродности, только уже не вещей, как это было в древнегреческой философии, а к сродности труда, к которому был призван каждый из участников Школы. Показателем этого качества для Твардовского служила ясное и отчетливое артикулирование задания, в котором и проявлялось интенциональное отношение выносящего суждение субъекта к имманентному (схоластическая парафраза термина сродность) предмету, данному в этом же суждении. Поэтому в Школе языку, а суждению особенно, уделялось пристальное внимание. Твардовский писал: «Суждение является как бы центральным пунктом всякой деятельности сознания, которой занимается логика и от способа, каким будет окончательно сформулирована наука о суждениях, зависит формулирование прочих многочисленных логических утверждений».
Начиная с первых контактов Школы с Венским кружком польские ученые выразительно дистанцировались от узкоэмпирических взглядов своих коллег. Айдукевич писал: "Безоглядных сторонников Венского кружка в Польше нет, точнее я не знаю ни одного польского философа, который бы воспринял и присвоил тезисы Венского кружка; родство некоторых польских философов с Венским кружком заключается в подобии основной методологической позиции и близости рассматриваемых вопросов . Характерными чертами этой позиции следовало бы назвать, во-первых, антииррационализм, т.е. постулат узнавания только таких утверждений, которые обоснованы таким образом, что могут быть контролированы; во-вторых, постулат ясности понятий и точности языка. Кроме этих двух черт особенно следует подчеркнуть третью – усвоение понятийного аппарата логики и заметное влияние символической логики. Относительно же области исследований на первый план выходят вопросы, предметом которых является научное познание, т.е. проблематика т.н. метатеоретических исследований. С этим связана заинтересованность семантикой, имеющей свой источник в убеждении, что само познание удается исследовать только посредством рассмотрения его словесного выражения. В тесной связи с изложенным остаются вопросы оснований наук, т.е. уже не метатеоретическая, а интратеоретическая заинтересованность основными частями отдельных наук, особенно дедуктивных».
Не обсуждая отношение философов Львовско-варшавской школы к логическому позитивизму по существу, т.е. в вопросах концепции значения, концепции метафизики, позиции, согласно которой философия является логическим анализом языка науки, индукционизма, физикализма, аналитического характера логики и математики .Становится очевидным, что отмеченные события произошли соответственно через 27 и 34 года после получения Твардовским кафедры во Львове. Приводя эти факты историк Школы Воленский заключает: "Следовательно, не может быть и речи о том, чтобы Львовско-варшавская школа была генетически связана с Венским кружком. Таким образом те, кто утверждает, что Львовско-варшавская школа была неопозитивистской должны подразумевать одно из двух: или она была таковой изначально, или же эволюционировала в направлении логического эмпиризма и под его влиянием" . Как кажется, истина лежит по середине, а ее истоки находятся в эмпирическом характере философии Брентано. Тем, что изначально разделяло венцев и философов Школы - было отношение к языку. Обобщенно говоря, для первых язык был помехой, тем убранством, что переодевает мысли, а для вторых - орудием добывания и сохранения знаний. Следствием такого подхода к языку в Школе было сохранение традиций (чего не хватало Венскому кружку) и преображение исходных философских идей (не обязательно сформулированных в рамках брентанизма) в убранство современной логики. Именно в этом следует искать оригинальность Школы, а не в усматривании ее отличий по отношению к Венскому кружку. Можно надеяться, что верность философским традициям обеспечит не только непреходящую роль Львовско-варшавской школы в истории философии, но послужит основанием для программы будущей аналитической философии
Истоки Львовско-варшавской философской школы.
Философская позиция Ф.Брентано.
Творчество ученых Львовско-варшавской школы классифицируют как философию аналитическую, или, характеризуемую более широко, как научную. В середине ХХ ст. широко распространенным представлением о научной философии было мнение, будто бы наиболее характерным ее представителем был Венский кружок. Сегодня, т.е. в конце ХХ ст. истоки научной философии в Центральной Европе усматривают в австрийской философии XIX ст., центральной фигурой которой был Франц Брентано. Б.Смит высказывает даже следующий тезис: « [...] центрально- европейскую традицию логического позитивизма, в частности, а научной философии в общем следует понимать как часть наследия точной и аналитической философии Франца Брентано».
Девятнадцатое столетие изобиловало различными философскими направлениями, течениями, интеллектуальными ориентациями, группировками, исповедующими различные методологические установки в решении стоящих в то время проблем. Философские взгляды провозглашались устами материалистов, эмпириков, эволюционистов, конвенционалистов, неосхоластов или же мессионистов и спиритуалистов. Философия культивировалась на философских кафедрах и вне стен университетов. Философские концепции выдвигались и развивались не только профессиональными философами, но и натуралистами, врачами, гуманистами. Как правило, попытки создания всеобъемлющих философских систем не предпринимались, ибо непрофессиональные философы не имели ни соответствующей подготовки, ни намерений подобного синтеза.
В этой атмосфере интеллектуальных поисков Брентано избрал другой путь. Он начинался в субъекте и был направлен к позитивным наукам. В 1866 г. в 25 тезисах диссертации Брентано изложил составляющие научного метода построения философских знаний. Наиболее известное положение, содержащееся в 4-ом тезисе, гласит: Vera philosophiae methodus nulla alia nisi scientiae naturalis est. (Истинный метод философии ни в чем не отличается от того, что применяется в естественных науках). В первом же тезисе своей диссертации Брентано полностью отбрасывает немецкую метафизику: Philosophia neget oportet, scientias in speculativas et exactas dividi posse; quod si non recte negaretur, esse eam ipsam jus non esset. (Философия должна отрицать, что науки можно разделить на спекулятивные и точные: если она это решительно не сделает, то сама потеряет право на существование) Наиболее приемлемой наукой, в которой воплотился бы синтез гуманитарных и естественных дисциплин, Брентано считал психологию, в которой понятие опыта достаточно хорошо коррелировало с обоими областями человеческого знания. Конструируя свою систему философского знания, выросшую из критики спекулятивной метафизики, Брентано при помощи психологии стремился создать «первую философию», научную философию, вершиной которой стала бы метафизика.
В том же 1866 г., когда были оглашены тезисы Брентано, он читает лекции по логике, истории философии и метафизике. Карл Штумпф - ученик Брентано, во вступлении к работе "Психологический источник представления пространства" среди прочего пишет: «Метафизика была началом и концом его мышления. Совершенно искренне его больше всего интересовала метафизика». Также и следующее высказывание Брентано, заимствованное из его переписки 70-х годов со Штумпфом, часто приводится исследователями творчества венского философа как его credo: «Я совершенейший метафизик. Должен признать, что после пар ы лет бытия психологом эта перемена меня даже радует.
Методологическая установка Брентано акцентирует внимание не на «сиюминутном озарении», но направлена на исследование единичных фактов и постепенном их теоретическом обобщении. К метафизике ведет трудный путь, на котором исследователь собирает предложение за предложением (Satz um Satz) , истину за истиной (Wahrheit um Wahrheit) , что придает эмпирическое и рациональное обличье его философии, а также гарантирует «научный» ее характер, сходный с характером эмпирических наук. Ситуацию во второй половине XIX ст. в философии Брентано определяет следующим образом: «Сегодня ситуация опять изменилась. Борьба прошлых времен окончена [...] , но чтобы философ мог в своем знании продвигаться вперед, он должен шаг за шагом (Schritt fü r Schritt) исследовать свою область» .
В конце творческого пути отношение Брентано к метафизике не изменилось, разве что несколько обострилось в связи с реистической позицией. Неизменным осталось и отношение Брентано к исходному пункту поисков - к психологии. Брентано пишет: «Сейчас я вижу лучше, чем раньше, что метафизика находится еще в начале долгого пути. [...] Психология должна формулировать всеобщие законы науки таким образом, чтобы предоставить будущим метафизикам эмпирические основания » .
Здесь нас не интересуют метафизические взгляды Брентано, сформировавшие в конечном счете его реистическую онтологию. Сегодня мы так же как и сто лет назад не уверены в ее абсолютной правильности, и как сто лет тому вынуждены обращаться к методу Брентано и источникам его познания, которые повлияли на формирование Львовско-варшавской школы.
Рождение и развитие Школы.
Твардовский Казимир
Намерения, с которыми Твардовский прибыл во Львов, можно реконструировать на основании его инаугурационной речи при вступлении в должность профессора. По традиции в такой речи излагается позиция ученого и предполагаемое направление его деятельности на кафедре, которую отныне он будет возглавлять. Конечно, от доклада, рассчитанного на широкие круги университетских преподавателей, не следует ожидать субтильных дистинкций в решении фундаментальных вопросов философии, но важна аргументация Твардовского при отстаивании научного характера философии и ее ядра - метафизики.
Прежде всего автор подвергает сомнению правомерность отнесения творчества какого-либо философа к одной из рубрик широко распространенных классификаций, полагая, что идеализм, реализм, материализм, монизм и т.д. не более чем лозунги, «под которыми философы приучились восхвалять собственные и преследовать чужые плоды разума.» И уж конечно, Твардовский отвергает в границах философских направлений, например идеализма, авторитарное начало в виде приверженности к платонизму, берклеизму и т.д. Когда же Твардовского спрашивали, куда он себя относит, его ответ был следующим: «Образцом для себя я выбрал Сократа и на вопрос отвечал вопросом; я спрашивал, как выглядел бы аналогичный вопрос, обращенный к представителю какой-либо естественной науки? Можно ли вообще подобным образом спрашивать зоолога или физика и что по отношению к исследователю природы подобный вопрос мог бы значить?». Вызванное таким «ответом» недоумение у приверженцев разного вида «- измов» Твардовский объясняет молчаливо разделяемым большинством философов допущением о существовании бездны между естественными и философскими науками.
Таким образом, центральным пунктом первого публичного доклада при вступлении в должность было выяснение отношения между естественными науками и философскими. Рассматривая предмет и метод как первых, так и вторых Твардовский связующее звено между ними видит в метафизике, к которой относит прежде всего теорию отношений; не разделяют эти две группы наук и используемые в них методы, среди которых Твардовский выделяет индукцию и дедукцию, причем он неявно предполагает, что по мере развития научной дисциплины в ней начинает превалировать дедуктивный метод, как например в механике. На этом основании автор доклада считает, что со временем «этика и эстетика также должны быть дедуктивными науками, только здесь еще нет согласия в отношении основных законов, из которых удалось бы путем дедукции вывести отдельные нормы этического и эстетического оценивания».
Будучи сторонником метафизики Твардовский вместе с тем являлся противником т.н. метафизицизма, усматривая недостаток этого последнего как в априорности принимаемых постулатов и их максимальной общности, так и в источнике понятий, которые «дремлют где-то на дне человеческой души. А поскольку нет двух одинаковых душ, то каждый из иного исходя допущения и к иным приходил выводам. Отсюда - заключает Твардовский - возникло большое число конкурирующих между собой систем».Выход он видит в наследовании примеров, которые подают естественные науки «тихой, систематической, опирающейся на факты, а не витающей в облаках работой, медленно продвигаясь уверенным шагом все дальше и выше».
Трезво глядя на состояние дел в выбранной области Твардовский ратует «не браться за построение философской системы», не боясь осуждения за то, что он отнимает у метафизики ее существеннейшую черту, предполагающую целостное трактование результатов отдельных исследований. Не без сожаления он констатирует: «Итак все, что бы мы в метафизике не делали, является частичным синтезом; то, что мы не обладаем полным синтезом, охватывающим все без исключения - это несомненная истина, факт. Если естественные науки аккумулируют знания, то почему в философских науках должно быть иначе, почему каждый в философии должен начинать ab ovo? - спрашивает Твардовский. Конечно, так не должно быть и, если философия - наука, то кроме поисков истины у нее нет «никаких амбиций», заключает автор вступительной речи во Львовском университете.
Помимо основателя, выдающегося философа Кзимира Твардовского научная школа предполает не только учителя, но и учеников, являющихся последователями, если не в предмете, то в методе. Первыми учениками Твардовского были Владислав Витвицкий и Ян Лукасевич. После защиты докторских диссертаций под руководством Твардовского оба остались работать во Львовском университете. Витвицкий специализировался в психологии, а Лукасевич - в логике. Значительным событием, повлиявшим на будущность школы, стало чтение Лукасевичем в 1907/08 академическом году лекций по алгебре логики Это были первые лекции по математической логике, читавшиеся в Польше. В 1911 г. Я.Лукасевич стал экстраординарным профессором философии Львовского университета.
Круг учеников Твардовского, Лукасевича и Витвицкого стал быстро расширяться. Во львовском периоде университет окончили Казимир Айдукевич, Херш Бад, Степан Балей, Бронислав Бандровский, Стефан Блаховский, Мариан Боровский, Тадеуш Чежовский, Рышард Ганшинец, Мечислав Гембарович, Соломон Игель, Людвик Якса-Быковский, Станислав Качоровский, Юлиуш Кляйнер, Тадеуш Котарбинский, Мечислав Кройтц, Манфред Кридль, Ежи Курилович, Станислав Лемпицкий, Зигмунт Лемпицкий, Богдан Наврочинский, Остап Ортвин, Францишек Смолька, Казимир Сосницкий, Владислав Шумовский, Даниела Теннерувна (позже Громская), Мечислав Третер, Зигмунт Завирский. Начинал учебу на философском отделении Роман Ингарден, но вскоре уехал в Гёттинген к Гуссерлю. В 1911 г. к ученикам Твардовского присоединился Станислав Лесьневский, ранее учившийся в Германии, и тогда же, в 1911 г., перед габилитацией контакт со школой установил Владислав Татаркевич.
Не все названные ученые выбрали своим уделом философию. Балей, Блаховский, Якса-Быковский и Кройтц посвятили себя психологии, Наврочинский и Сосницкий - педагогике, Ганшинец - классической филологии, Кляйнер, Кридль и Станислав Лемпицкий - полонистике, Курилович - языкознанию, Зигмунт Лемпицкий - германистике, Ортвин - литературной критике, Гембарович, Третер - теории и истории искусства.
Шумовский и Балей помимо философского имели также медицинское образование и были какое-то время практикующими врачами. Особенно следует отметить Шумовского, который читал во Львове лекции по истории медицины, а позже получил кафедру истории медицины в Ягеллонском университете и написал учебник "Логика для медиков". Прочие из названных работали профессиональными философами.
Котарбинский докторскую диссертацию защитил в 1912 г. и до 1919 г. работал в Варшаве учителем гимназии, преподавая классические языки. Однако научную работу он не оставил и издал "Практические очерки", а также в виде монографии свою диссертацию об этике Милля и Спенсера. Айдукевич после защиты диссертации , получив стипендию, выехал в Гёттинген, где слушал лекции Гильберта и Гуссерля. Он дебютировал статьей об обращении отношения следования . Во время І мировой войны сражался в австрийской армии, был отмечен за отвагу, а на войну 1920 г. пошел добровольцем и командовал бронепоездом. Чежовский защитил диссертацию в 1914г. Вначале работал учителем гимназии, в 1915-1916 годах был директором канцелярии Львовского университета. Одна из первых значительных его публикаций посвящена теории классов. Завирский степень доктора получил в 1906, работал учителем гимназии, но не оставлял научной работы и среди прочего опубликовал работу о причинности, получившую ІІІ премию на конкурсе "Пшеглёнда филозофичнего", а также статью о модальности суждений. Лесьневский докторскую работу защитил в 1912 г. В 1915 г. он выехал в Москву, где до 1918 г. преподавал математику в польской гимназии. В 1912-1916 гг. им был опубликован ряд работ по философии и логике, в том числе известный трактат по теории множеств. Татаркевич учился в Марбурге и Париже и в Польшу прибыл уже со степенью доктора и автором работы о философии Аристотеля . В 1915 г. он получил кафедру философии во вновь открытом Варшавском университете; другую кафедру этого университета возглавил Лукасевич.
Твардовский не ограничивал своих учеников в выборе предмета исследования и поэтому так разнообразны темы докторских диссертаций, принадлежащие различным философским дисциплинам: логике, психологии, истории философии, этике. Так Лесьневский свою работу посвятил экзистенциальным предложениям, Котарбинский писал об этике Милля и Спенсера, Чежовский о теории классов, Айдукевич об априорности пространства и времени у Канта, Завирский о модальности суждений. Однако вскоре начали проявляться наклонности выдающихся учеников Твардовского. Чежовский, Лесьневский, Котарбинский, Айдукевич и Завирский начали в основном работать в области логики и методологии наук, причем в случае с Котарбинским заинтересованность логикой и методологией наук с самого начала шла в паре с исследованиями практических действий - этикой и теорией познания; этот параллелизм сохранялся на протяжении всего творческого пути философа, а теория деятельности стала началом праксеологии. Татаркевич остался верен истории философии, добавив к ней специализацию в области эстетики и ее истории.
Пути в науке названных выше философов, как правило, не были легкими. Научная карьера многих из них проходила вне стен университета. Только Витвицкий и Лукасевич с самого начала были связаны с университетом. Прочие же, за исключением Татаркевича, который сравнительно недолго ждал университетский должности, какое-то время работали преподавателями в гимназиях. Многие ученики Твардовского - историк философии Бад, логик Качоровский, продолжатель Твардовского в области дескриптивной психологии Игель, - все они в своей научной карьере так никогда и не поднялись выше ступеньки учителя гимназии, хотя и оставили выразительный след в польской философии. Историк школы Я.Воленский справедливо отмечает тот факт, что присутствие компетентных философов не только как знатоков философии, но также как оригинальных исследователей в качестве учителей средних школ являлось элементом программы Твардовского, направленной на реформу философии в Польше.
Твардовский не был тем единственным философом, который оказал влияние на становление научной школы. В 1909-1910 Лукасевич, будучи стипендиатом, пребывал в Граце, где принимал участие в работе семинара Мейнонга, являющегося так же как и Твардовский учеником Брентано. Выше уже упоминалось, что Айдукевич ездил в Гёттинген, Лесьневский учился в немецких университетах, в частности у Корнелиуса в Мюнхене, а Татаркевич приехал во Львов из Марбурга уже с докторской степенью.
Твардовский не был и единственным профессором философии во Львовском университете. Вторую кафедру философии занимал горячий поклонник метафизики Мстислав Вартенберг. И хотя Твардовский рекомендовал своим студентам посещать лекции Вартенберга каких-либо заметных следов метафизики этого приверженца Канта найти в творчестве членов школы не удается.
Первая мировая война нарушила нормальную работу в университете и какое-то время он прекратил свою деятельность, а его административный центр переместился в Вену, где в то время пребывали Твардовский и Чежовский. Другим важным для развития научной школы событием того времени стало возобновление работы Варшавского университета, куда на кафедры философии были приглашены Лукасевич и Татаркевич. Этот факт знаменует вступление школы, все еще львовской, в новый этап.
После получения Польшей в 1918 г. независимости одной из задач молодого государства стало восстановление высшего образование и налаживание научной жизни. Наряду с возобновлением работы Варшавского университета был возрожден университет им. Стефана Батория в Вильнюсе, а также заложены университеты в Познани и Люблинский католический. Таким образом, в Польше в период между двумя мировыми войнами действовало шесть университетов: Ягеллонский в Кракове, Львовский, Варшавский, Вильнюсский, Познаньский и католический в Люблине. Только первые два из названных университетов имели собственные кадры философов, тогда как остальные должны были искать сотрудников. В этом процессе философы из школы Твардовского сыграли огромную роль, что свидетельствует о известности и авторитете этого научного содружества. На кафедры в Варшаву, помимо уже упоминавшихся Лукасевича и Татаркевича, были приглашены в 1919 г. Котарбинский и Лесьневский. Лесьневский возглавил на естественно-математическом отделении кафедру философии математики, а Котарбинский - кафедру на гуманитарном отделении после Лукасевича, который получил кафедру философии на естественно-математическом отделении. Профессорами в Варшаве стали Витвицкий (психология, 1919г.), Кляйнер (история польской литературы, 1916г.), а также З.Лемпицкий (германистика, 1919г.). В 1925-1926 годах профессором Варшавского университета был Айдукевич.
Татаркевич в 1919-1921 гг. занимал кафедру философии во вновь открытом университете в Вильнюсе, а его преемником в 1923 г. стал Чежовский; профессором истории литературы в университете им. Стефана Батория с 1932 г. был Кридль.
В Познани Якса-Быковский и Блаховский стали профессорами психологии (1919), а в 1921 г. кафедру эстетики Познаньского университета занял Татаркевич, который и руководил ею два года, после чего вернулся в Варшаву. В 1928 г. в Познань прибыл, приглашенный на кафедру методологии наук, Завирский, который до этого (с 1924 г.) преподавал философию во Львовском политехническом институте. В 1937 г. Завирский перешел в Ягеллонский университет.
В колыбели школы остался Твардовский. После ухода на пенсию его кафедра в 1931 г. была ликвидирована. В 1928 г. кафедру философии во Львове, возвратившись из Варшавы, получил Айдукевич. Кафедра Вартенберга в 1933 г. досталась Ингардену. Кафедру психологии возглавил Кройтц (1928), а в 1920 г. во Львов вернулся Кляйнер. Ко львовским профессорам - ученикам Твардовского принадлежат также Гембарович, С.Лемпицкий и Курилович.
Выходцы из Львова начали интенсивно пропагандировать научные и дидактические идеалы Твардовского. Его школа перестала быть школой львовской, а стала школой обще польской. Обычно используется название "Львовско-варшавская школа", в котором добавление "варшавская" тем объясняется, что наиболее выдающихся успехов школа Твардовского добилась в области математической логики, а эта последняя развивалась главным образом в Варшаве.
Варшавская логическая школа является общим делом философов и математиков и в польской историографии можно встретить мнение, что она является частью польской математической школы. Создатель этой последней - Зигмунд Янишевский был живо заинтересован основаниями математики и логикой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что начертанная им программа математических исследований охватывала математическую логику как составную часть математики. Решающим моментом в развитии варшавской логической школы было то, что Янишевский, совместно с другими выдающимися варшавскими математиками - Вацлавом Серпинским и Стефаном Мазуркевичем - видел будущее польской математической школы в исследованиях, связанных с появлением новых ветвей математики - с теорией множеств и топологией. Со временем оказалось, что именно эти области математики оказались особенно близкими математической логике.
Воленский особенно подчеркивает, что организационные и дидактические программы Твардовского и Янишевского оказались во многих пунктах сходными. Обоих организаторов польской науки волновало обновление тех дисциплин, которые они представляли, оба они ставили акцент на научных новинках, международных контактах, важности научного сотрудничества, специализированных профессиональных изданиях, создании отличных от университетов научных учреждений, оба стремились к фундаментальному образованию молодых адептов науки. Таким образом, Лесьневский и Лукасевич - создатели варшавской логической школы - оказались в атмосфере, хорошо знакомой им по Львову. Немаловажную роль сыграл и тот факт, что две кафедры на естественно-математическом отделении университета были отданы философам по образованию. Обе они были в сущности кафедрами математической логики. Вот как вспоминал о начале педагогической деятельности Лукасевича Казимир Куратовский: "Другим профессором, который оказывал большое влияние на интересы молодых математических кадров был Ян Лукасевич. Кроме лекций по логике и истории философии профессор Лукасевич читал более специальный курс, который бросал новый свет на методологию дедуктивных наук и основания математической логики. И хотя Лукасевич не был математиком, однако обладал исключительно сильной математической интуицией, благодаря чему его лекции находили особенно сильный отклик у математиков".
Сотрудничество математиков и философов на педагогическом поприще принесло чудесные плоды. Под руководством Лесьневского, Лукасевича, Серпинского и Мазуркевича (Янишевский умер в 1920 г.) получила образование великолепная плеяда логиков. Первым среди них был Альфред Тарский, который после защиты под руководством Лесьневского в 1924 г. докторской диссертации быстро стал одним из столпов варшавской логической школы и со временем получил наибольшую в мире известность среди всех членов Львовско-варшавской школы. К сообществу варшавских логиков также принадлежали Станислав Яськовский, Чеслав Леевский (филолог-классик по образованию), Адольф Линденбаум, Анджей Мостовский, Мойжеш Пресбургер, Ежи Слупецкий, Болеслав Собоцинский (философ) и Мордухай Вайсберг; Яськовский, Линденбаум, Пресбургер, Собоцинский и Вайсберг были поколением двадцатых годов, а оставшиеся - тридцатых годов.
Связь логики и философии в работах варшавской логической школы не сводилась исключительно к генетическим узам. Руководимая Лукасевичем и Лесьневским группа логиков поддерживала тесные отношения с философами, особенно с Котарбинским, который весьма много сделал для утверждения престижа логики в Варшаве. Ученики Лесьневского и Лукасевича посещали лекции Котарбинского, а студенты Котарбинского - лекции профессоров логики.
Историк Львовско-варшавской школы Воленский считает, что Котарбинский возможно был наиболее выдающимся продолжателем педагогических традиций, заложенных Твардовским. Изданные в 1934 г. "Философские фрагменты. Памятная книга чествования 15-летия дидактической работы проф. Котарбинского в Варшавском университете" подписаны 51 учеником. Назовем, вслед за Воленским, некоторых из них вместе со специальностями: Ян Древновский (методология науки, метафилософия), Ирена Филозофувна (история философии), Евгениуш Геблевич (психология, а позже - праксеология и науковедение), Янина Хосиассон-Линденбаумова (методология науки), Ежи Кречмар (семантика), Мечислав Мильбрандт (эстетика), Ян Мосдорф (история философии), Мария Недзьвецка-Оссовская (семантика, а позже этика и социология), Станислав Оссовский (семантика, эстетика, а позже социология), Антоний Паньский (методология науки), Эдвард Познаньский (методология науки), Якуб Райгородский (эпистемология), уже упоминавшийся логик Болеслав Собоцинский, Дина Штейнбарг (методология науки), Мечислав Валлис-Вальфиш (эстетика), Рафал Вундхайлер (методология науки). В приведенном перечне преобладают методологи и философы языка, но все же разнообразие специализаций значительно.
Другим профессором философии в Варшаве был Татаркевич. Его влияние на студентов было менее сильным, чем влияние Котарбинского и из упомянутых философов только Мильбрандта связывали с Татаркевичем творческие узы. В последние годы перед II мировой войной Татаркевич собрал некоторое количество студентов. К сожалению, почти все они погибли во время войны.
Во Львове между двумя войнами философия развивалась также интенсивно, как и до 1918 г. Учениками Твардовского, а позже Айдукевича (доцента, а затем и профессора) были Вальтер Ауэрбах (психология), Евгения Блауштайн (дескриптивная психология), Леопольд Блауштайн (дескриптивная психология), Изидора Домбская (история философии, методология науки, семантика), Мария Кокошинская-Лутманова (семантика, методология науки), Северина Лущчевская-Романова (семантика, методология науки, логика), Генрик Мельберг (методология науки, философия физики), Галина Слоневская (психология), Тадеуш Витвицкий (психология).[61] Как и до 1918 г. стараниями Твардовского выезжали на стипендии за границу (главным образом в Англию, Францию, Германию и Австрию) наиболее талантливые его ученики (В.Ауербах, Л.Блауштайн, И.Домбская, М.Креутц, Г.Мельберг, Е.Слоневская, Т.Витвицкий). Из учеников Айдукевича конца 30-х годов необходимо упомянуть Зигмунта Шмирера (логика) и Стефана Свежавского (история философии). Во "львовском" списке так же как и в "варшавском" преобладают методологи и философы языка, но удельный вес психологов остается все еще значительным.
Ситуация 1918-1939 годов во Львове интересна тем, что здесь встретились философы всех поколений Львовско-варшавской школы: от Твардовского через Айдукевича и Кройтца до учеников самого Айдукевича. Это не могло не вызвать идейной конфронтации поколений, поскольку ученики того же Твардовского были ориентированы на постоянное отслеживание "новинок" в своих дисциплинах и со временем предыдущее поколение по различным причинам не поспевало за ними. Так Твардовский до конца остался верен своим начальным философским концепциям и никогда не стал поклонником математической логики. Айдукевич, наоборот, придавал философии во Львове выразительно логизирующий характер. И все же логике во Львове не уделяли столько внимания, сколько в Варшаве. Речь прежде всего идет о математической логике, или логистике, как тогда называли исчисление, прежде всего, высказываний. Причин тому может быть несколько. Во-первых, Айдукевич преподавал на философском отделении университета и не мог сыграть той роли, какая выпала Лукасевичу и Лесьневскому. Во-вторых, львовская математическая школа (Хуго Штейнгауз, Стефан Банах) в областях своих исследований дальше отстояла от логики, чем варшавские математики. В 1930 г. на естественно-математическом отделении Львовского университета была создана кафедра математической логики. Ее получил прибывший из Кракова Леон Хвистек, чьи эзотерические концепции были далеки как львовским математикам, так и философам, что не послужило ликвидации барьера между логикой и математикой, а скорее этот барьер укрепило.
Имевшие место отличия центров философского образования в Польше в период между двумя войнами историк школы Воленский объясняет, выделяя, с одной стороны, Львов и Варшаву, а с другой Познань и Вильнюс следующим образом. Во Львове продолжали поддерживать и развивать собственные традиции, а Варшава, благодаря обширному импорту философских кадров из Львова, эти традиции восприняла. В Вильнюсе и Познани таких традиций не было, к тому же стабилизация профессорских коллективов в этих центрах продолжалась по сравнению с Варшавой достаточно долго, почти десять лет. Кроме того Чежовский в Вильнюсе и Завирский в Познани были одиноки, не говоря уже о том, что они стали профессорами в момент, когда преподавание философии уже продолжалось и было обращено к иной интеллектуальной традиции, нежели та, которую культивировал Твардовский. Это же относится и к Ягеллонскому университету, в котором Завирский начал преподавать в 1937 г. Таким образом, хотя Львовско-варшавская школа географически не ограничивалась Львовом и Варшавой, все же эти города были несомненно ее центрами.
Историки философии в Польше часто не ограничивают школу именами тех философов, которые были непосредственными учениками Твардовского - либо студентами, либо аспирантами, или же просто поддерживали с ним связь, не будучи ни тем, ни другим, как, например, Татаркевич. Историк школы Воленский причисляет к Львовско-варшавскому интеллектуальному содружеству также о.Иннокентия Бохеньского, ксёндза Антония Корцика, ксёндза Яна Саламуху, Савву Фридмана (после войны Чеслава Новиньского), а также Юзефа Зайковского. Бохеньский учился не в Польше, но после возвращения занялся историей логики, обращаясь к исследованиям Лукасевича. Корцик изучал теологию в Вильнюсе и под влиянием Чежовского занялся логикой и ее историей. Саламуха учился теологии в Варшаве, посещал лекции Лукасевича по логике и его научной специализацией стала история логики. Все трое были неотомистами, но в научной работе в области истории логики были тесно связаны с Лукасевичем и наследовали его стиль изучения этой дисциплины. Фридман и Зайковский были теоретиками права, учениками профессоров Ежи Ланды и Бронислава Врублевского в Вильнюсе. Они получили основательное философское образование под руководством Чежовского и, что важно, в своих научных работах явно обращались к концепциям, возникшим во Львовско-варшавской школе, в частности к концепциям Айдукевича и Котарбинского (Фридман, Зайковский).
В обширной монографии Я.Воленского "Львовско-варшавская философская школа" приводится список членов этого интеллектуального содружества, насчитывающий 81 особу. Польский философ считает этот список не полным. Критерий Воленского, согласно которому тот или иной философ включен в список членов школы, состоит в том, что в него попали те, кто хоть как-то оказался заметен, прежде всего публикациями. Но и с этой точки зрения, считает Воленский, список не полон. Действительно, в нем отсутствуют имена В.Беганьского, П.Дойссена, Е.Гинзберг, Ф.Габрыля, А.Штёгбауера, т.е. прежде всего львовских философов. Список имен обрывается на тех философах, которые дебютировали в науке в половине тридцатых годов. Студенты последних предвоенных лет такого дебюта вообще не дождались, или же должны были долго ожидать его.
Воленский задает вопрос: не является ли такое понимание Львовско-варшавской школы чересчур широким? Действительно, не все из вышеупомянутых прямых или непрямых учеников Твардовского были философами. Оставляя в стороне случаи неоднозначные, т.е. филологов, педагогов, психологов и специалистов в области математической логики, которые одновременно были авторами философских произведений, трудно признать философами Блаховского, Яксу-Быковского, Ксату, Ганшинца, Кридля, Линденбаума, Пресбургера или Вайсберга. Вместе с тем проблематика в школе концентрировалась вокруг логики, семантики, методологии науки, а также, хотя и в меньшей степени, вокруг эпистемологии и онтологии, культивируемых согласно четко очерченному логистическому стереотипу. Под этот стереотип не попадает большинство названных ученых, например, Бад, Блауштайн, Филозофувна, Кляйнер, С.Лемпицкий, З.Лемпицкий, Мильбрандт, Наврочинский , Слоневская, Свежавский, Третер или Т.Витвицкий, в том числе и главные представители Львовско-варшавской школы - Татаркевич и Витвицкий. Воленский[ считает использование "логистического" стереотипа в качестве показателя принадлежности к школе ошибочным. Он справедливо замечает, что этот "стереотип не принимает во внимание этики, но именно в этой области многое связывало Татаркевича, Витвицкого, Чежовского и Котарбинского, т.е. логиков и не логиков".
О связующем начале в школе Домбская пишет следующим образом: "Львовских философов не соединяла какая-нибудь общая доктрина, какой-либо однообразный взгляд на мир. То, что служило основанием духовного единства этих людей, было не содержание науки, а только способ, метод философствования и общий научный язык. Поэтому из этой школы могли выйти спиритуалисты и материалисты, номиналисты и реалисты, логицисты и психологи, философы природы и теоретики искусства". В основе этого разнообразия чужих подходов и проблем лежала забота Твардовского о формировании национальной философии. Ее выражение можно найти в небольшой работе «Еще словцо о польской национальной философии». В этой заметке Твардовский отталкивается от статьи Г.Струве «Словцо о польской национальной философии», в которой автор условие развития польской философской мысли видит во «внутренней преемственности (ciaglosci)» и, солидаризуясь со Струве, спрашивает: чем объяснить неудовлетворительное состояние философских исследований и каким путем идти, чтобы устранить его в будущем. Как и Струве он полагает, что национальная философия чрезмерно податлива чуждым влияниям. Развитие национальной философии возможно только тогда, считает Твардовский, когда ее продвижение имеет присущее ей оригинальное направление, а чуждые влияния, имеющие внешнее происхождение, не смогут сбить ее с этого направления. А таких примеров в истории философии достаточно и «тогда чуждые влияния вместо того чтобы побуждать и оживлять собственную философскую мысль народа, поглощают ее и делают ее полностью зависимой». Вместе с тем национальная философия не может возвести китайскую стену, охраняющую ее от чуждых влияний. Выход Твардовский видит в том, чтобы отсечь в чужой философии то, что в ней опасно, а «опасна в ней односторонность и исключительность, которые безраздельно и неустанно превозмогают отечественную философию. Отечественная философия должна быть открыта всем влияниям одновременно, которые пересекаясь и соединяясь, будут уравновешивать друг друга и тем самым, ослабляя свою силу, не утратят ничего из своего богатства и более того - взаимно обогатятся. Тогда ни одна из чужих философий не сможет вторгнуться на ниву отечественной философии, поскольку те прочие ей в этом помешают, но все вместе будут удобрять почву, на которой все буйней будет разрастаться отечественная философия.»
Тему национальной философии во вступительной речи в Варшавском университете продолжил Я. Лукасевич . Пафос его выступления понятен и объясняется долгожданным открытием польского университета в Варшаве.Он высказался следующим образом: « Мы до сих пор не имеем собственного, национального взгляда на мир и жизнь. Сегодня мы еще не способны на такой взгляд, ибо мы измучены горькой вековой недолей и бедами настоящей войны. И в прошлом мы никогда не имели собственного взгляда на мир и жизнь, а были всегда подвержены чужим взглядам [...] Канта, [...] Гегеля, [...] Конта и Милля. И сегодня мы поддаемся чужым взглядам, немецкому идеализму, английскому прагматизму, французскому бергсонизму [...]. Но сегодня мы, польские философы способны к тому, чтобы склоняя голову перед каждой заслугой, не гнуть шею перед чужими авторитетами. И в философии мы должны освободиться от посторонних влияний и работать над созданием собственного, польского взгляда на мир и жизнь».
Философы школы были открыты для новых веяний, течений и направлений зарубежной философии, влияние которой было следствием выездов на стипендии, личных контактов, а также работы над конкретными проблемами. Последний фактор особенно сказался в логике, развитие которой проходило под знаком отношений Фреге и Рассела. Используя заграничные стипендии побывали у Мура - Оссовская , у Виттгенштейна - Кокошинская, Домбская и Мельберг - у Шлика. В свою очередь, в Польшу приезжали молодые философы из-за границы, например, Куайн. Польские ученые устанавливали личные контакты на международных конгрессах, а также выезжали с докладами за границу, например, Тарский в Вену, а Лесьневский в Мюнстер, или же принимали заграничных философов в Польше, например, Карнапа, Шольца, Менгера, Вуджера.