Карл Павлович Брюллов. Жизнь и творчество
Курсовой проект - Культура и искусство
Другие курсовые по предмету Культура и искусство
помощной затеей.
Глубокого уважения достойна прозорливость Брюллова, сумевшего распознать свежие силы русского искусства. П. Ф. Федотов - новатор в русском искусстве, живописец-сатирик, вспоминал в 1850 году в письме к М. П. Погодину о решительной поддержке, оказанной ему Брюлловым: Худой, бледный, мрачный, сидел он [...]. Что вас давно не видно?- был первый вопрос Брюллова [...] И поздравляю вас, я от вас ждал, всегда ждал, но вы меня обогнали [...] Вы смотрите на натуру своим глазом [...] Когда я принес ему начатую картину Женитьба майора, он чрезвычайно был доволен...
8. Последние годы жизни
Наконец, в одной из последних бесед, где я рассказывал ему разные подсмотренные на кладбищенских гуляниях случайности, и когда он начал припоминать все, что видел везде в этом роде за границей и дома, [то] решил словами: Вы будете от меня анафеме преданы, как вы этого не напишете...
Требуемое от Федотова вело к отрицанию всего, чему раньше была посвящена собственная творческая жизнь Брюллова. Не итальянское утро или полуденный зной Греции, не Плиний и руины Помпей, но утро чиновника, получившего первый крестик, сумрак купеческих горниц, майор толстый, бравый,- карман дырявый! и сцены на окраинном кладбище Петербурга... Движущей силой, создававшей новые картины, были знание жизни и совесть гениальная отставного гвардии капитана Федотова, и настойчивость профессора Брюллова, все более оказывавшегося не у дел в столичной неволе. Надо было любить искусство выше своего успеха, чтобы помочь вызвать к жизни еще невиданную в русской живописи социальную сатиру.
Худой, бледный, мрачный, каким его увидел Федотов, изображен Брюллов в знаменитом автопортрете 1848 года. В тот день, когда доктора позволили Брюллову встать с постели,- вспоминает Железнов,- он сел в вольтеровское кресло, стоявшее в его спальне против трюмо, потребовал мольберт, картон, палитру; наметил на картоне асфальтом свою голову и просил Корицкого приготовить к следующему утру палитру пожирнее [...]. Впоследствии я узнал от самого Брюллова, что он употребил на исполнение своего портрета два часа... Полная непредвзятость трактовки образа бросается в глаза: художник написал себя без столь частых в автопортретах манерности или позы. Одухотворенное лицо, тонкое после болезни, тревожный взгляд, бессильно, печально опущенная красивая рука - все это звенья портрета-биографии, посвященного судьбе художника-поэта, надломленного современной ему действительностью. Этот портрет (вместе с другими лучшими работами в том же жанре) вполне соответствует высокой оценке произведений Брюллова, которую дал В. Г. Белинский. Высоко ценя нашего гениального художника, Белинский писал, что зеркало далеко не так верно повторяет образ, как работа Брюллова, потому что это будет уже не только портрет, но и художественное произведение, в котором схвачено не одно внешнее сходство, но и вся душа оригинала.
Поздним портретам, исполненным Брюлловым в России, очень уступают последние картины, даже такие известные, как Бахчисарайский фонтан или Сладкие воды близ Константинополя. Они исполнены с незаурядным техническим мастерством, не лишены живых наблюдений, но бедны мыслью. В них нет радости жизни, творческого восторга, которые присутствуют в более ранних работах. Бахчисарайский фонтан (1838-1848, Всесоюзный музей А. С. Пушкина, Ленинград) был написан в память встреч с Пушкиным, творчество которого Брюллов высоко ценил (фигуры Заремы и Марии помещены, однако, в окружение, не имеющее ничего общего с ханским дворцом в Бахчисарае). Сладкие воды близ Константинополя - большая акварель, с рядом сюжетных мотивов, дробящих многофигурную композицию на отдельные занимательные сцены.
Весной 1849 года Брюллов уехал лечиться за границу, сопровождаемый своими учениками Железновым и Лукашевичем. На острове Мадейре, затем в Испании, он снова стал работать.
Последние два года его жизни прошли в Италии. Едва приехав в Рим, Брюллов обратился к недавнему событию, все еще полному смысла для итальянского народа: его увлекла мысль о картине Политическая демонстрация в Риме в 1846 году (эскизы находятся в Тамбовском краеведческом музее и в собрании Б. М. Штерна в Ленинграде). Идейно-художественные искания Брюллова в последний период жизни были полны неожиданностей. От политических событий Италии, от темы народного торжества он переходил к мрачному пафосу сложнейшей композиции Всеразрушающее время или к сентиментально-салонным аллегориям Затмение солнца (встреча Аполлона-солнца и Дианы-луны в небе), Диана, несомая на крыльях ночи и т. п.
В непримиримом противоречии с этими композициями находятся бытовые сцены, исполненные сепией, получившие название Ладзарони (неаполитанской бедноты) на берегу.
Правда, сейчас известно только три таких сцены, но и этого достаточно, чтобы судить о великолепных возможностях позднего брюлловского творчества. Они бесспорно исполнены под самым живейшим впечатлением от натуры, естественно отнести их к ранней летней поре 1850 года, когда художник побывал в Неаполе, после Мадейры, Португалии и Испании направляясь в Рим. Молодой Стасов дал превосходное описание этих сцен: Ленивые полуголые фигуры неаполитанских лаццарони лежат то там, то сям на мостовой, на плитах приморских парапетов, раздвинув и разбросав врозь ноги, как нигде больше, кроме Неаполя, не увидишь; [,.,] женщины! сидят со свои