Изучение творчества Юрия Кузнецова в школьной программе
Курсовой проект - Педагогика
Другие курсовые по предмету Педагогика
ими глазами появляется мужик, невозмутимо сидящий на крыльце, в то время, когда над ним кружится птица с символическим именем Всему конец. Конец? Ничего подобного. По крайней мере для русского мужика. Нечисть, сметающая горы и страны на своем пути, оказывается бессильной перед внутренней устойчивостью и надежностью мужика, которому неведом мистический ужас. Не отсюда ли и олимпийское спокойствие Фомки-хозяина, вроде бы не желающего видеть ничего за пределами двора? Что ему до того, что мир на пределе. Топнув ногой, никуда не глядит, не замечает. - Там ничего моего не летит, - так отвечает.
Поэт слышит древние сказания и голоса павших в недавних сражениях, которые жаждут воскрешения словом, ибо только они могут поддержать в ныне живущих честь и достоинство человеческое, русское самостояние
В последние годы Кузнецов обратился к стихотворному переложению Слова о Законе и Благодати митр. Илариона, будучи уже автором многочисленных стихотворных переводов как поэтов из национальных республик, так и зарубежных (Дж. Г. Байрон, Дж. Китс, А. Рембо, А. Мицкевич, В. Незвал и др.). Наиболее противоречивую реакцию вызвала его последняя по времени поэма Путь Христа, поэма, проникнутая апокалипсическим настроением, где поэт явил мироощущение человека, пришедшего к живому Христу.
Работая в пределах дозволенных для советского стихотворца тем (пейзажная лирика, воспоминания о детстве, войне и проч.), Юрий Кузнецов выстраивает поэтический мир со сложной топологией. Пространственно-временные координаты реальны и узнаваемы, тогда как предметно-персонажные категории отсылают в некие иные измерения (среди важнейших образов в поэзии Кузнецова - образ дыры в неизвестность, зияния, зазора). [7].
Критиками высказывалась мысль, что импульсом к созданию новой поэтики послужило знакомство с работами А.Н. Афанасьева и В.Ф. Миллера, посвященными славянской мифологии. В любом случае, этот поэтический мир существует по законам дохристианским. Отсюда особое внимание к категориям родства и семейно-родственным связям, основа которых - треугольник отец - мать - сын. Отношения между ними неравноценны: если отец и его действия вообще не подлежат обсуждению (он как бы отсутствует, вознесенный на недосягаемую высоту положением в семье, уход отца на фронт и его гибель - модификации того же мотива), то отношение матери к отцу - это абсолютное приятие, полная подчиненность и жертвенное следование ее судьбе, которая, по сути, оказывается проекцией судьбы главы семьи:
Отец! - кричу. - Ты не принес нам счастья!.. -
Мать в ужасе мне закрывает рот
(Отцу)
Удел сына в этой триаде драматичен. Ему надлежит сменить отца (такая замена ничем не облегчит долю матери), словно колос, взойти на земле, политой отцовской кровью. Неизбежная и предначертанная узурпация отцовской власти раскалывает натуру сына, рождает в нем ожесточение и одиночество, что, в свою очередь, сказывается на любовных коллизиях: отношения возмужавшего сына с женщиной в этом мире напряженные и несчастливые.
В таком свете можно понять отмеченную критиками двойственность лирического героя Кузнецова - тягу к человеческому общению и в то же время полную отрешенность (Я в поколенье друга не нашел…), ибо заменой цельности и единству рода не смогут служить ни самая крепкая дружба, ни общие помыслы. Именно так следует интерпретировать открыто декларативные строки:
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле…
Мертвые в этом мифопоэтическом пространстве не мертвы окончательно и бесповоротно, это неполная смерть. Свои и вражеские солдаты, погибшие в бою на горных вершинах, лежат как живые, ждут и смотрят (Вечный снег), живущие путем особых усилий могут заставить их двигаться и говорить, либо и вовсе привести из далеких краев, где они обитают, к стенам родного дома (Четыреста). Поэтому лирический герой Кузнецова часто выступает в роли соединительного звена между миром живых и миром мертвых.
Предметы, которым здесь принадлежит ведущая роль, - из мистического арсенала. Это тень, разрастающаяся или уплотняющаяся (по ней шагают, словно по мосту или по доске), следы, ногти. Кузнецов обращается к таким пластам сознания, перед которыми и сказка оказывается современна, а потому порой достойна иронического развенчания. Рассказанная на теперешний лад, она чудовищна: Иванушка, отыскавший по полету стрелы лягушку за тремя морями, ставит немудреный опыт, вскрыв лягушечье тело и пустив по нему электрический ток. (Атомная сказка)
Познание противопоставляется не блаженному неведенью, а древнейшему знанию. Заголовок стихотворения равно отсылает и к науке двадцатого века, и к античной атомистике, тогда как автор, очевидно, подразумевает вовсе другое.
В коротких поэмах Золотая гора, Дом, Женитьба, Змеи на маяке, Афродита, Седьмой ведущим является не сюжет, а лирический порыв и череда образов.
Известен Кузнецов и стихотворениями остросатирическими (Выпрямитель горбов, Попугай, Разговор глухих, Нос). Значительное место в его поэзии занимали открытая провокационность (Пень, иль волк, или Пушкин мелькнул?), игра с цитатами из классической русской поэзии и словесными клише.
Пространные названия сборников Кузнецова критики рассматривали как заведомо лишенные однозна?/p>