Жан-Жак Руссо
Информация - Философия
Другие материалы по предмету Философия
?ду она вышла из печати: она имела поразительный успех, подобного которому, может быть, не было в истории литературы. Светские дамы, собиравшиеся на бал, приказывали отпрягать лошадей и до утра зачитывались ею; в течение первых дней на книгу абонировались, платя по марке за час; книготорговцы не были в состоянии выполнять заказы. Это было нечто иное и большее, чем чисто-литературный успех, - да и мнения писателей о книге разделились, их критическое око сразу усмотрело в ней много слабых сторон и длиннот, какая-то лихорадка энтузиазма и восхищения охватила людей.
Ибо книга эта разбивала гнетущие оковы застывшей, гладкой, пустой, чисто-внешней, чисто-рассудочной жизни умирающего режима. Она открывала глубочайшие тайники сердца, неизведанные глубины личности. "Новая Элоиза" означала освобождение личности, и, прежде всего, личности женщины, от невыносимых пут условности. Тысячи увлекавшихся "Новой Элоизой" женщин из самых разнообразных кругов общества любили, почитали и обоготворяли в Руссо не только симпатичного или блестящего автора, нет, они обоготворяли в нем своего избавителя, освободителя их человеческой личности.
Самому Руссо этот колоссальный успех его книги у женщин не принес счастья; их экзальтированное восхищение автором, как это часто бывает у лиц слабого пола, выродилось в необузданное обожание, предмет которого, если он не святой и если у него в груди не камень вместо сердца, должен окончательно потерять голову от тщеславия.1
"Любовь, глубокая, настоящая, пылкая, страстная любовь между мужчиной и женщиной представляется современникам столь же смешной, как любовь между мужем и женой. Верность-это нелепая, старомодная привычка. Порхающий мотылек становится символом высшего искусства жизни. Отдельные прочные связи свет обозначает насмешливым именем "почтенных уз". Не дышит ли это выражение чем-то добродетельным и затхлым, чем-то, напоминающим старую провинциальную тетку? Мы видим, как тонкие губы кавалера складываются в насмешливую улыбку, когда он указывает своей даме на парочку, повинную в столь старомодной пошлости.
Уважение к женщине? У кого еще его можно встретить? Галантность, вежливость, да, они существуют, но уважение? Стало аксиомой следующее положение: "Если вы трижды скажете женщине, что она прекрасна, то она в первый раз поблагодарит, во второй поверит, а в третий вознаградит вас". Любовь сводится к шутке и легкомысленному порханию, всякие узы, конца которых нельзя заранее определить, кажутся слишком тяжелыми этим людьми с легкими сердцами. Ради бога, только не примешивайте в чашу наслаждения ни серьезности, ни зависти, ни печали, ни ответственности!
Женщина применяется к новым нравам; она подавляет свои глубочайшие инстинкты, она стыдится своей стыдливости. Она научается смеяться над непорочностью и целомудрием, над добродетелью и верностью; она подавляет в себе жажду другой любви, полной нежности и обожания, ибо это смешно, а больше всего она боится казаться смешной. Но ей никогда не удается убить в себе это внутреннее стремление. "Вы, - говорит г-жа дю-Деффан герцогине Шуазель, - лишены чувства; и все-таки вы страдаете, потому что не можете обойтись без него
Женщине приходится, однако, приспособляться, потому что мужчины, которые еще "понимают в чувстве" и еще сохранили "провинциальные предрассудки", редки. В виде суррогата утраченного целомудрия она усваивает "известную элегантность в цинизме, легкую грацию в своем падении
Мода-философия дает теоретическое обоснование нравам времени: материализм превозносит исключительно чувственное наслаждение, как единственную форму любви, согласную с природой человека; Бюффон выставляет, как научную аксиому: "единственно хорошее в любви-это ее физическая сторона".
"Новая Элоиза" написана под очевидным влиянием Ричардсона. Руссо не только взял аналогичный сюжет - трагическую судьбу героини, погибающей в борьбе целомудрия с любовью или соблазном, но и усвоил себе самый стиль чувствительного романа.
Форма романа - эпистолярная; он состоит из 163 писем и эпилога. В настоящее время эта форма в значительной степени умаляет интерес чтения, но читателям XVIII века она нравилась, так как письма представляли лучший повод к бесконечным рассуждениям и излияниям во вкусе того времени. То же самое можно было сказать и о произведениях Сэмюэла Ричардсона.
Интенсивность его чувства и способность так изображать его, чтобы вызывать те же ощущения в читателе, возводят Руссо на степень поэта; но, как поэт, он несовершенен, ибо способность воплощать свои идеи в образы развита в нем неравномерно. К наиболее крупным величинам его приближают не только интенсивность чувства и пылкая фантазия, но и способность к общему и абстрактному мышлению. Правда, мышление, по его собственному свидетельству, требовало от него величайшего напряжения; в простые линии логического размышления у него постоянно вплетались пышные изветвления его фантазии; в области фантастических мечтаний он скользил легко и мягко, это была его родная стихия, там он чувствовал себя, как дома; мышление же было для него завоеванной областью, которую только прилежание и труд делали плодородной. Но, может быть, именно благодаря этим напряженным усилиям мышление его сделалось самостоятельным, пробило себе свои собственные пути. Он обладал даром диалектики.
Он умел из основной идеи вывести целую сеть дальнейших мыслей, сходных с ней, как дети, по существу и все же отличных от нее, так что ч