Книги, научные публикации Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 6 |

П АМЯТН И КИ ЛИ ТЕ РАТУ Р Ы П АМЯТН И КИ ЛИ ТЕРАТУ Р Ы. М. Достоевскй. ...

-- [ Страница 3 ] --

Наканун каждой субботы, въ пятницу вечеромъ въ нашу казарму нарочно ходили изъ другихъ казармъ посмотрть, какъ Исай омичъ бун детъ справлять свой шабашъ. Исай омичъ былъ до того невинно хвастн ливъ и тщеславенъ, что это общее любопытство доставляло ему тоже удовольствiе. Онъ съ педантскою и выдланною важностью накрывалъ въ уголку свой крошечный столикъ, развертывалъ книгу, зажигалъ дв свчки и, бормоча какiя-то сокровенныя слова, начиналъ облачаться въ свою ризу (рижу, какъ онъ выговаривалъ). Это была пестрая накидка изъ шерстяной матерiи, которую онъ тщательно хранилъ въ своемъ сунн дук. На об руки онъ навязывалъ наручники, а на голов, на самомъ бу, прикрплялъ перевязкой какой-то деревянный ящичекъ, такъ что казалось изо ба Исая омича выходитъ какой-то смшной рогъ.

Затмъ начиналась молитва. Читалъ онъ ее нараспвъ, кричалъ, оплен вывался, оборачивался кругомъ, длалъ дикiе и смшные жесты. Конечн но все это было предписано обрядами молитвы и въ этомъ ничего не было смшного и страннаго, но смшно было то, что Исай омичъ какъ бы нарочно рисовался передъ нами и щеголялъ своими обрядами. То вдругъ закроетъ руками голову и начинаетъ читать навзрыдъ. Рыданья усиливаются и онъ въ изнеможенiи и чуть не съ воемъ склоняетъ на книгу свою голову, увнчанную ковчегомъ;

но вдругъ, среди самыхъ сильныхъ рыданiй, онъ начинаетъ хохотать и причитывать нараспвъ какимъ-то умиленно-торжественнымъ, какимъ-то разслабленнымъ отъ избытка счастья голосомъ. Ишь его разбираетъ! говорятъ бывало арен станты. Я спрашивалъ однажды Исая омича: что значатъ эти рыданiя и потомъ вдругъ эти торжественные переходы къ счастью и блаженству?

Исай омичъ ужасно любилъ эти распросы отъ меня. Онъ немедленно объяснилъ мн, что плачъ и рыданiя означаютъ мысль о потер Iерусан лима и что законъ предписываетъ при этой мысли какъ можно сильне рыдать и бить себя въ грудь. Но что въ минуту самыхъ сильныхъ рын данiй онъ, Исай омичъ, долженъ вдругъ, какъ бы невзначай, вспомнить (это вдругъ тоже предписано закономъ), что есть пророчество о возвран щенiи евреевъ въ Iерусалимъ. Тутъ онъ долженъ немедленно разразитьн ся радостью, пснями, хохотомъ и проговаривать молитвы такъ, чтобы самымъ голосомъ выразить какъ можно боле счастья, а лицомъ какъ можно больше торжественности и благородства. Этотъ переходъ вдругъ и непремнная обязанность этого перехода, чрезвычайно нравились Исаю омичу: онъ видлъ въ этомъ какой-то особенный, прехитрый кунштикъ, и съ хвастливымъ видомъ передавалъ мн это замысловатое правило закона. Разъ, во время самаго разгара молитвы въ комнату вон шолъ плацъ-майоръ, въ сопровожденiи караульнаго офицера и конвойн ныхъ. Вс арестанты вытянулись въ струнку у своихъ наръ, одинъ тольн ко Исай омичъ еще боле началъ кричать и кривляться. Онъ зналъ, что молитва дозволена, прерывать ее нельзя было, и крича передъ майон ромъ, не рисковалъ разумется ничмъ. Но ему чрезвычайно прiятно было поломаться передъ майоромъ и порисоваться передъ нами. Майоръ подошолъ къ нему на одинъ шагъ разстоянiя: Исай омичъ оборотился задомъ къ своему столику и прямо, въ лицо майору, началъ читать нан распвъ свое торжественное пророчество, размахивая руками. Такъ какъ ему предписывалось и въ эту минуту выражать въ своемъ лиц чрезвычайно много счастья и благородства, то онъ и сдлалъ это нен медленно, какъ-то особенно сощуривъ глаза, смясь и кивая на майора головой. Майоръ удивился;

но наконецъ фыркнулъ отъ смха, назвалъ его дуракомъ и пошолъ прочь, а Исай омичъ еще боле усилилъ свои крики. Черезъ часъ, когда ужь онъ ужиналъ, я спросилъ его: а что еслибъ плацъ-майоръ, по глупости своей, на васъ разсердился?

Ч Какой плацъ-майоръ?

Ч Какъ какой? да разв вы не видали?

Ч Нтъ.

Ч Да вдь онъ стоялъ на одинъ аршинъ передъ вами, прямо передъ вашимъ лицомъ.

Но Исай омичъ серьознйшимъ образомъ началъ уврять меня, что онъ не видалъ ршительно никакого майора, что въ это время, при этихъ молитвахъ онъ впадаетъ въ какой-то экстазъ, такъ что ничего ужь не видитъ и не слышитъ, что кругомъ его происходитъ.

Какъ теперь вижу Исая омича, когда онъ въ субботу слоняется бывало безъ дла по всему острогу, всми силами стараясь ничего не длать, какъ это предписано въ субботу по закону. Какiе невозможные анекдоты разсказывалъ онъ мн каждый разъ когда приходилъ изъ свон ей молельни;

какiе ниначто непохожiя извстiя и слухи изъ Петербурга приносилъ мн, увряя, что получилъ ихъ отъ своихъ жидковъ, а т изъ первыхъ рукъ.

Но я слишкомъ ужь много разговорился объ Иса омич.

Во всемъ город были только дв публичныя бани. Первая, котон рую содержалъ одинъ еврей, была номерная, съ платою по 50 копекъ за номеръ и устроенная для лицъ высокаго полета. Другая же баня была по преимуществу простонародная, ветхая, грязная, тсная, и вотъ въ эту-то баню и повели нашъ острогъ. Было морозно и солнечно;

арестанн ты радовались уже тому, что выйдутъ изъ крпости и посмотрятъ на гон родъ. Шутки, смхъ не умолкали дорогою. Цлый взводъ солдатъ прон вожалъ насъ съ заряжеными ружьями, на диво всему городу. Въ бан тотчасъ же раздлили насъ на дв смны: вторая дожидалась въ холодн номъ передбанник, покамстъ первая смна мылась, что необходимо было сдлать за тснотою бани. Но несмотря на то баня была до того тсна, что трудно было представить, какъ и половина-то нашихъ могла въ ней умститься. Но Петровъ не отставалъ отъ меня;

онъ самъ безъ моего приглашенiя подскочилъ помогать мн и даже предложилъ меня вымыть. Вмст съ Петровымъ вызвался прислуживать мн и Баклун шинъ, арестантъ изъ особаго отдленiя, котораго звали у насъ пiон неромъ и о которомъ какъ-то я поминалъ, какъ о веселйшемъ и милйн шемъ изъ арестантовъ, какимъ онъ и былъ въ самомъ дл. Мы съ нимъ уже слегка познакомились. Петровъ помогъ мн даже раздваться, пон томучто по непривычк я раздвался долго, а въ передбанник было хон лодно, чуть ли не также какъ на двор. Кстати: арестанту очень трудно раздваться, если онъ еще не совсмъ научился. Вопервыхъ нужно умть скоро расшнуровывать подкандальники. Эти подкандальники длаются изъ кожи, вершка въ четыре длиною и надваются на блье, прямо подъ желзное кольцо, охватывающее ногу. Пара подкандальнин ковъ стоитъ не мене шести гривенъ серебромъ, а между тмъ каждый арестантъ заводитъ ихъ себ, на свой счетъ разумется, потомучто безъ подкандальниковъ невозможно ходить. Кандальное кольцо неплотно охватываетъ ногу, и между кольцомъ и ногой можетъ пройти палецъ;

тан кимъ образомъ желзо бьетъ по ног, третъ ее и въ одинъ день арестанн тъ безъ подкандальниковъ усплъ бы натереть себ раны. Но снять подн кандальники еще нетрудно. Трудне научиться ловко снимать изъ-подъ кандаловъ блье. Это цлый фокусъ: Снявъ нижнее блье, положимъ хоть съ вой ноги, нужно пропустить его сначала между ногой и канн дальнымъ кольцомъ;

потомъ, освободивъ ногу, продть это блье назадъ сквозь тоже кольцо;

потомъ все, уже снятое съ вой ноги, продернуть сквозь кольцо на правой ног;

а затмъ все продтое сквозь правое кольцо, опять продть къ себ обратно. Такая же исторiя и съ надван ньемъ новаго блья. Новичку даже трудно и догадаться какъ это длан ется;

первый выучилъ насъ всему этому арестантъ Кореневъ, въ Тобольн ск, бывшiй атаманъ разбойниковъ, просидвшiй пять тъ на цпи. Но арестанты привыкли и обходятся безъ малйшаго затрудненiя. Я далъ Петрову нсколько копекъ, чтобъ запастись мыломъ и мочалкой;

арен стантамъ выдавалось правда и казенное мыло, на каждаго по кусочку ве н личиною съ двукопечникъ, а толщиною съ ломтикъ сыра, подаваемаго по вечерамъ на закуску у средняго рода людей. Мыло продавалось тутъ же, въ передбанник, вмст съ сбитнемъ, калачами и горячей вон дой. На каждаго арестанта отпускалось, по условiю съ хозяиномъ бани, только по одной шайк горячей воды;

кто же хотлъ обмыться почище, тотъ за грошъ могъ получить и другую шайку, которая и передавалась въ самую баню, черезъ особо устроенное для того окошко изъ передбанн ника. Раздвъ, Петровъ повелъ меня даже подъ-руку, замтивъ, что мн очень трудно ступать въ кандалахъ. Вы ихъ кверху потяните, на икры, приговаривалъ онъ, поддерживая меня, точно дядька: Ч ла вотъ тутъ осторожне, тутъ порогъ. Мн даже нсколько совстно было;

хотлось уврить Петрова, что я и одинъ умю пройти;

но онъ этому бы не поврилъ. Онъ обращался со мной ршительно какъ съ ребенкомъ, несовершеннолтнимъ и неумлымъ, которому всякой обязанъ помочь.

Петровъ былъ отнюдь не слуга, прежде всего не слуга;

разобидь я его, онъ бы зналъ какъ со мной поступить. Денегъ за услуги я ему вовсе не общалъ, да онъ и самъ не просилъ. Чтожъ побуждало его такъ ходить за мной?

Когда мы растворили дверь въ самую баню, я думалъ, что мы вон шли въ адъ. Представьте себ комнату шаговъ въ двнадцать длиною и такой же ширины, въ которую набилось можетъ-быть до ста человкъ разомъ, и ужь по крайней мр, наврно, восемьдесятъ, потомучто арен станты раздлены были всего на дв смны, а всхъ насъ пришло въ баню до двухсотъ человкъ. Паръ, застилающiй глаза, копоть, грязь, тснота до такой степени, что негд поставить ногу. Я испугался и хотлъ вернуться назадъ, но Петровъ тотчасъ же ободрилъ меня. Кое какъ, съ величайшими затрудненiями протснились мы до лавокъ черезъ головы разсвшихся на полу людей, прося ихъ нагнуться, чтобъ намъ можно было пройти. Но мста на лавкахъ вс были заняты. Петровъ объявилъ мн, что надо купить мсто и тотчасъ же вступилъ въ торгъ съ арестантомъ, помстившимся у окошка. За копйку тотъ уступилъ свое мсто, немедленно получилъ отъ Петрова деньги, которыя тотъ несъ зажавъ въ кулак, предусмотрительно взявъ ихъ съ собою въ баню, и тотчасъ же юркнулъ подъ лавку, прямо подъ мое мсто, гд было темн но, грязно и гд липкая сырость наросла везд чуть не на полпальца.

Но мста и подъ лавками были вс заняты;

тамъ тоже копошился нан родъ. На всемъ полу не было мстечка въ ладонь, гд бы не сидли скрючившись арестанты, плескаясь изъ своихъ шаекъ. Другiе стояли между нихъ торчкомъ, и держа въ рукахъ свои шайки, мылись стоя;

грязная вода стекала съ нихъ прямо на бритыя головы сидвшихъ внин зу. На полк и на всхъ уступахъ, ведущихъ къ нему, сидли съеживн шись и скрючившись мывшiеся. Но мылись мало. Простолюдины мало моются горячей водой и мыломъ;

они только страшно парятся и потомъ обливаются холодной водой, Ч вотъ и вся баня. Вниковъ пятьдесятъ на полк подымалось и опускалось разомъ;

вс хлестались до опьяненiя.

Пару поддавали поминутно. Это былъ ужь не жаръ;

это было пекло. Все это орало и гоготало, при звук ста цпей, волочившихся по полу...

Иные, желая пройти, запутывались въ чужихъ цпяхъ и сами задвали по головамъ сидвшихъ ниже, падали, ругались и увлекали за собой задтыхъ. Грязь лилась со всхъ сторонъ. Вс были въ какомъ-то опьянломъ, въ какомъ-то возбужденномъ состоянiи духа;

раздавались визги и крики. У окошка въ передбанник, откуда подавали воду, шла ругань, тснота, цлая свалка. Полученная горячая вода расплескиван лась на головы сидвшихъ на полу, прежде чмъ ее доносили до мста.

Нтъ-нтъ, а въ окно или въ прiотворенную дверь выглянетъ усатое лицо солдата, съ ружьемъ въ рук, высматривающаго, нтъ ли безпон рядковъ. Обритыя головы и распаренныя докрасна тла арестантовъ кан зались еще уродливе. На распаренной спин обыкновенно ярко выстун паютъ рубцы отъ полученныхъ когда-то ударовъ плетей и палокъ, такъ что теперь вс эти спины казались вновь израненными. Страшные рубн цы! У меня морозъ прошолъ по кож смотря на нихъ. Поддадутъ Ч и паръ застелетъ густымъ, горячимъ облакомъ всю баню;

все загогочетъ, закричитъ. Изъ облака пара замелькаютъ избитыя спины, бритыя голон вы, скрюченныя руки, ноги;

а въ довершенiе, Исай омичъ гогочетъ во все горло, на самомъ высокомъ полк. Онъ парится до безпамятства, но кажется никакой жаръ не можетъ насытить его;

за копйку онъ наниман етъ парильщика, но тотъ наконецъ не выдерживаетъ, бросаетъ вникъ и бжитъ отливаться холодной водой. Исай омичъ не унываетъ и нанин маетъ другого, третьяго: онъ уже ршается для такого случая не смотн рть на издержки, и смняетъ до пяти парильщиковъ. Здоровъ паритьн ся, молодецъ Исай омичъ! кричатъ арестанты. Исай омичъ самъ чувн ствуетъ, что въ эту минуту онъ выше всхъ и заткнулъ всхъ ихъ за-пон ясъ;

онъ торжествуетъ, и рзкимъ, сумашедшимъ голосомъ выкрикиван етъ свою арiю: ля-ля-ля-ляля, покрывающую вс голоса. Мн пришло на умъ, что если вс мы вмст будемъ когда-нибудь въ пекл, то оно очень будетъ похоже на это мсто. Я не утерплъ, чтобъ не сообщить эту догадку Петрову;

онъ только поглядлъ кругомъ и промолчалъ.

Я было хотлъ и ему купить мсто подл меня, но онъ услся у моихъ ногъ и объявилъ, что ему очень ловко. Баклушинъ между тмъ покупалъ намъ воду и подносилъ ее по мр надобности. Петровъ обън явилъ, что вымоетъ меня съ ногъ до головы, такъ что будете совсмъ чистенькiе, и усиленно звалъ меня париться. Париться я не рискнулъ.

Петровъ вытеръ меня всего мыломъ. А теперь я вамъ ножки вымою, прибавилъ онъ въ заключенiе. Я было хотлъ отвчать, что могу вымыть и самъ, но ужь не противорчилъ ему и совершенно отдался въ его волю.

Въ уменьшительномъ ножки ршительно не звучало ни одной нотки рабской;

просто-запросто Петровъ не могъ назвать моихъ ногъ ногами вроятно потому, что у другихъ, у настоящихъ людей Ч ноги, а у меня еще только ножки.

Вымывъ меня, онъ съ такими же церемонiями, т. е. съ поддержкан ми и съ предостереженiями на каждомъ шагу, точно я былъ фарфорон вый, доставилъ меня въ передбанникъ и помогъ надть блье, и уже когда совершенно кончилъ со мной, бросился назадъ въ баню, париться.

Когда мы пришли домой, я предложилъ ему стаканъ чаю. Отъ чаю онъ не отказался, выпилъ и поблагодарилъ. Мн пришло въ голову расн кошелиться и поподчивать его косушкой. Косушка нашлась и въ нашей казарм. Петровъ былъ отмнно доволенъ, выпилъ, крякнулъ, и замтивъ мн, что я совершенно оживилъ его, поспшно отправился въ кухню, какъ будто тамъ безъ него чего-то никакъ не могли ршить. Вм н сто него ко мн явился другой собесдникъ, Баклушинъ (пiонеръ), котон раго я еще въ бан тоже позвалъ къ себ на чай.

Я не знаю характера миле Баклушина. Правда, онъ не давалъ спуску другимъ, онъ даже часто ссорился, не любилъ чтобъ вмшиван лись въ его дла, Ч однимъ словомъ умлъ за себя постоять. Но онъ ссорился ненадолго, и кажется вс у насъ его любили. Куда онъ ни вхон дилъ, вс встрчали его съ удовольствiемъ. Его знали даже въ город, какъ забавнйшаго человка въ мiр и никогда не теряющаго своей вен селости. Это былъ высокiй парень, тъ тридцати, съ молодцоватымъ и простодушнымъ лицомъ, довольно красивымъ, и съ бородавкой. Это лицо онъ коверкалъ иногда такъ уморительно, представляя встрчныхъ и поперечныхъ, что окружавшiе его не могли не хохотать. Онъ былъ тоже изъ шутниковъ;

но не давалъ потачки нашимъ брезгливымъ ненан вистникамъ смха, такъ что его ужь никто не ругалъ зато что онъ пун стой и безполезный человкъ. Онъ былъ полонъ огня и жизни. Познан комился онъ со мной еще съ первыхъ дней и объявилъ мн, что онъ изъ кантонистовъ, служилъ потомъ въ пiонерахъ и былъ даже замченъ и любимъ нкоторыми высокими лицами, чмъ, по старой памяти, очень гордился. Меня онъ тотчасъ же сталъ распрашивать о Петербург. Онъ даже и книжки читалъ. Придя ко мн на чай, онъ сначала разсмшилъ всю казарму, разсказавъ какъ поручикъ Ш. отдлалъ утромъ нашего плацъ-майора и, свъ подл меня, съ довольнымъ видомъ объявилъ мн, что кажется театръ состоится. Въ острог затвался театръ на празднин кахъ. Объявились актеры, устраивались помаленьку декорацiи. Нкотон рые изъ города общались дать свои платья для актерскихъ ролей, даже для женскихъ;

даже, черезъ посредство одного деньщика, надялись дон стать офицерскiй костюмъ съ эксельбантами. Только бы плацъ-майоръ не вздумалъ запретить, какъ прошлаго года. Но прошлаго года на рон ждеств майоръ былъ не въ дух: гд-то проигрался, да и въ острог ктому же нашалили, вотъ онъ и запретилъ со зла, а теперь можетъ-быть не захочетъ стснять. Однимъ словомъ Баклушинъ былъ въ возбужденн номъ состоянiи. Видно было, что онъ одинъ изъ главныхъ зачинщиковъ театра, и я тогда же далъ себ слово непремнно побывать на этомъ представленiи. Простодушная радость Баклушина объ удач театра была мн по-сердцу. Слово за слово, и мы разговорились. Между прон чимъ онъ сказалъ мн, что не все служилъ въ Петербург;

что онъ тамъ въ чемъ-то провинился и его послали въ Р., впрочемъ унтеръ-офицен ромъ, въ гарнизонный батальонъ.

Ч Вотъ оттуда-то меня ужь и прислали сюда, замтилъ Баклун шинъ.

Ч Да зачто же это? спросилъ я его.

Ч Зачто? Какъ вы думаете, Александръ Петровичъ, зачто? Вдь зато что влюбился!

Ч Ну, за это еще не пришлютъ сюда, возразилъ я смясь.

Ч Правда, прибавилъ Баклушинъ, Ч правда, что я при этомъ же дл одного тамошняго нмца изъ пистолета подстрлилъ. Да вдь стон итъ ли ссылать изъ-за нмца, посудите сами!

Ч Однакожъ какъ же это? Разскажите, это любопытно.

Ч Пресмшная исторiя, Александръ Петровичъ.

Ч Такъ тмъ лучше. Разсказывайте.

Ч Аль разсказать? Ну такъ ужь слушайте...

Я выслушалъ хоть не совсмъ смшную, но зато довольно странн ную исторiю одного убiйства...

Ч Дло это было вотъ какъ, началъ Баклушинъ. Ч Какъ послали это они меня въ Р., вижу Ч городъ хорошiй, большой, только нмцевъ много. Ну я разумется еще молодой человкъ, у начальства на хорон шемъ счету, хожу себ шапку набекрень, время провожу значитъ. Нмн камъ подмигиваю. И понравилась тутъ мн одна нмочка, Луиза. Он об были прачки, для самаго нинаесть чистаго блья, она и ея тетка.

Тетка-то старая, фуфырная такая, а живутъ зажиточно. Я сначала мимо оконъ концы давалъ, а потомъ и настоящую дружбу свелъ. Луиза и пон русски говорила хорошо, а только такъ какъ-будто картавила, Ч этакая то-есть милушка, что я и не встрчалъ еще такой никогда. Я было снан чала того да сего, а она мн: нтъ, этого не моги, Саша, потому я хочу всю невинность свою сохранить, чтобъ теб же достойной женой быть, и только ласкается, смется таково звонко... да чистенькая такая была, я ужь и не видалъ такихъ кром нея. Сама же взманила меня жениться.

Ну какъ не жениться, подумайте! Вотъ я готовлюсь съ просьбой идти къ подполковнику... Вдругъ смотрю Ч Луиза разъ на свиданiе не вышла, другой не пришла, на третiй не бывала... Я письмо отправляю;

на письмо нтъ отвту. Чтожъ это, думаю? То-есть кабы обманывала она меня, такъ ухитрилась бы, и на письмо бы отвчала и на свиданiе бы приходин ла. А она и солгать-то не сумла;

такъ просто отрзала. Это тетка, дун маю. Къ тетк я ходить не смлъ;

она хоть и знала, а мы все-таки подъ видомъ длали, то-есть тихими стопами. Я какъ угорлый хожу, напин салъ послднее письмо и говорю: коль не придешь, самъ къ тетк приду.

Испугалась, пришла. Плачетъ;

говоритъ, одинъ нмецъ Шульцъ, дальн нiй ихъ родственникъ, часовщикъ, богатый и ужь пожилой, изъявилъ желанiе на ней жениться, Ч чтобъ, говоритъ, и меня осчастливить, и самому на старости безъ жены не остаться;

да и любитъ онъ меня, говон ритъ, и давно ужь намренiе это держалъ, да все молчалъ, собирался.

Такъ вотъ, говоритъ, Саша, онъ богатый, и это для меня счастье;

такъ неужелижъ ты меня моего счастья хочешь лишить? Я смотрю: она план четъ, меня обнимаетъ... Эхъ, думаю, вдь резонъ же она говоритъ! Ну что толку за солдата выдти, хотя бъ я и унтеръ? Ч Ну, говорю, Луиза, прощай, Богъ съ тобой;

нечего мн тебя твоего счастья лишать. А что онъ, хорошъ? Ч Нтъ говоритъ, пожилой такой, съ длиннымъ носомъ...

даже сама разсмялась. Ушолъ я отъ нее;

чтожъ, думаю, не судьба! На другое это утро пошолъ я подъ его магазинъ, улицу-то она мн сказала.

Смотрю въ стекло: сидитъ нмецъ, часы длаетъ, тъ этакъ сорока пяти, носъ горбатый, глаза выпучены, во фрак и въ стоячихъ воротн ничкахъ, этакихъ длинныхъ, важный такой. Я такъ и плюнулъ;

хотлъ было у него тутъ же стекло разбить... да что думаю! нечего трогать, прон пало какъ съ возу упало! Пришолъ въ сумерки въ казарму, легъ на койн ку, и вотъ врите ли, Александръ Петровичъ, какъ заплачу...

Ну проходитъ этакъ день, другой, третiй. Съ Луизой не вижусь. А межъ тмъ услыхалъ отъ одной кумы (старая была, тоже прачка, къ кон торой Луиза иногда хаживала), что нмецъ про нашу любовь знаетъ, потому-то и ршилъ поскорй свататься. А то бы еще года два поджин далъ. Съ Луизы будто бы онъ клятву такую взялъ, что она меня знать не будетъ;

и что будто онъ ихъ, и тетку и Луизу, покуда еще въ черномъ тл держитъ;

что можетъ дескать еще и раздумаетъ, а что совсмъ-то еще и теперь не ршился. Сказала она мн тоже, что послзавтра, въ воскресенье, онъ ихъ обихъ утромъ на кофей звалъ и что будетъ еще одинъ родственникъ, старикъ, прежде былъ купецъ, а теперь бдный пребдный, гд-то въ подвал надсмотрщикомъ служитъ. Какъ узналъ я, что въ воскресенье они можетъ-быть все дло ршатъ, такъ меня зло взяло, что и съ собой совладать не могу. И весь этотъ день и весь слдун ющiй только и длалъ, что объ этомъ думалъ. Такъ бы и сълъ этого нмца, думаю.

Въ воскресенье утромъ, еще я ничего не зналъ, а какъ обдни отон шли, Ч вскочилъ, натянулъ шинель, да и отправился къ нмцу. Думалъ я ихъ всхъ застать. И почему я отправился къ нмцу, и что тамъ скан зать хотлъ Ч самъ не знаю. А на всякiй случай пистолетъ въ карманъ сунулъ. Былъ у меня этотъ пистолетишка такъ, дрянной, съ прежнимъ куркомъ;

еще мальчишкой я изъ него стрлялъ. Изъ него и стрлять-то нельзя ужь было. Однакожъ я его пулей зарядилъ;

думаю: станутъ выгон нять, грубить;

я пистолетъ выну и ихъ всхъ напугаю. Прихожу. Въ ман стерской никого нтъ, а сидятъ вс въ задней комнат. Окромя ихъ ни души, прислуги никакой. У него всего-то прислуги одна нмка была, она жъ и кухарка. Я прошолъ магазинъ;

вижу Ч дверь туда заперта, да стан рая этакъ дверь, на крючк. Сердце у меня бьется, я остановился, слун шаю: говорятъ понмецки. Я какъ толкну ногой изъ всей силы, дверь тотчасъ и растворилась. Смотрю: столъ накрытъ. На стол большой кон фейникъ и кофей на спирт кипитъ. Сухари стоятъ;

на другомъ поднос графинъ водки, селедка и колбаса, и еще бутылка вина какого-то. Луиза и тетка, об разодтыя, на диван сидятъ. Противъ нихъ на стул самъ нмецъ, женихъ, причесаный, во фрак и въ воротничкахъ, такъ и торн чатъ впередъ. А сбоку на стул еще нмецъ сидитъ, старикъ ужь, толн стый, сдой, и молчитъ. Какъ вошолъ я, Луиза такъ и поблднла. Тетн ка было привскочила да и сла, а нмецъ нахмурился. Такой сердитый;

всталъ и навстрчу:

Ч Что вамъ, говоритъ, угодно?

Я было сконфузился, да злость ужь меня сильно взяла.

Ч Чего, говорю, угодно! а ты гостя принимай, водкой подчуй. Я къ теб въ гости пришолъ.

Нмецъ подумалъ и говоритъ: Садитъ-съ.

Слъ я. Ч Давай же, говорю, водки-то.

Ч Вотъ, говоритъ, водка;

пейте пожалуй.

Ч Да ты мн, говорю, хорошей водки давай. Ч Злость-то значитъ меня ужь очень беретъ.

Ч Это хорошая водка.

Обидно мн стало, что ужь слишкомъ онъ такъ меня низко стан витъ. А всего пуще, что Луиза смотритъ. Выпилъ я, да и говорю:

Ч Да ты чтожъ такъ грубить началъ, нмецъ? Ты со мной подрун жись. Я по дружб къ теб пришолъ.

Ч Я не могу быть вашъ другъ, говоритъ: ви простой солдатъ.

Ну тутъ я и взбсился.

Ч Ахъ ты чучела, говорю, колбасникъ! Да знаешь ли ты, что отъ сей минуты, я все что хочу съ тобой могу сдлать? Вотъ хочешь, изъ пин столета тебя застрлю?

Вынулъ я пистолетъ, всталъ передъ нимъ, да и наставилъ дуло ему прямо въ голову, въ упоръ. Т сидятъ ни живы, ни мертвы;

пикнуть бон ятся;

а старикъ, такъ тотъ какъ листъ трясется, молчитъ, поблднлъ весь.

Нмецъ удивился, однакожь опомнился.

Ч Я васъ не боюсь, говоритъ, и прошу васъ, какъ благородный чен ловкъ, вашу шутку сейчасъ оставить, а я васъ совсмъ не боюсь.

Ч Ой врешь, говорю, боишься! А чего! самъ головы изъ-подъ пин столета пошевелить не сметъ;

такъ и сидитъ.

Ч Нтъ, говоритъ, ви это никакъ не сметъ сдлать.

Ч Да почему жъ, говорю, не сметъ-то?

Ч А потому, говоритъ, что это вамъ строго запрещено и васъ строго наказать за это будутъ.

То-есть чортъ этого дурака нмца знаетъ! Не поджогъ бы онъ меня самъ, былъ бы живъ до сихъ поръ;

за споромъ только и стало дло.

Ч Такъ не смю, говорю, по-твоему?

Ч Нт-тъ!

Ч Не смю?

Ч Ви это совершенно не смйтъ со мной сдлать...

Ч Ну такъ вотъ же теб, колбаса! Да какъ цапну его, онъ и покан тился на стул. Т закричали.

Я пистолетъ въ карманъ, да и былъ таковъ, а какъ въ крпость входилъ, тутъ у крпостныхъ воротъ пистолетъ въ крапиву и бросилъ.

Пришолъ я домой, легъ на койку и думаю: вотъ сейчасъ возьмутъ.

Часъ проходитъ, другой, Ч не берутъ. И ужь этакъ передъ сумерками, такая тоска на меня напала;

вышелъ я;

безпремнно Луизу повидать зан хотлось. Прошолъ я мимо часовщика. Смотрю: тамъ народъ, полицiя. Я къ кум: вызови Луизу! Чуть-чуть подождалъ, вижу: бжитъ Луиза, такъ и бросилась мн на шею, сама плачетъ: всему я, говоритъ, винован та, что тетки послушалась. Сказала она мн тоже, что тетка тотчасъ же посл давешняго домой пришла и такъ струсила, что заболла и Ч молчокъ;

и сама никому не объявила, и мн, говоритъ, запретила;

боитн ся;

какъ угодно, пусть такъ и длаютъ. Насъ, говоритъ, Луиза, никто давеча не видалъ. Онъ и служанку свою услалъ, потому боялся. Та бы ему въ глаза вцпилась, кабы узнала, что онъ жениться хочетъ. Изъ ман стеровыхъ тоже никого въ дом не было;

всхъ удалилъ. Самъ и кофей сварилъ, самъ и закуску приготовилъ. А родственникъ, такъ тотъ и прежде всю жизнь свою молчалъ, ничего не говорилъ, а какъ случилось давеча дло, взялъ шапку и первый ушолъ. И врно тоже молчать бун детъ, сказала Луиза. Такъ оно и было. Дв недли меня никто не бралъ и подозрнiя на меня никакого не было. Въ эти же дв недли, врьте не врьте, Александръ Петровичъ, я все счастье мое испыталъ. Каждый день съ Луизой сходились. И ужь такъ она, такъ она ко мн привязан лась! Плачетъ: ля, говоритъ, за тобой, куда тебя сошлютъ, пойду;

все для тебя покину! Я ужь думалъ всей жизни моей тутъ ршиться: такъ она меня тогда разжалобила. Ну, а черезъ дв недли меня и взяли.

Старикъ и тетка согласились, да и доказали на меня...

Ч Но постойте, прервалъ я Баклушина: Ч васъ за это только могн ли всего-то тъ на десять, ну на двнадцать, на полный срокъ, въ гран жданскiй разрядъ прислать;

а вдь вы въ особомъ отдленiи. Какъ это можно?

Ч Ну ужь это другое вышло дло, сказалъ Баклушинъ. Ч Какъ привели меня въ судную комиссiю, капитанъ передъ судомъ и обругай меня скверными словами. Я не стерплъ, да и говорю ему: Ты что руган ешься-то? разв не видишь, подлецъ, что передъ зерцаломъ сидишь! Ну тутъ ужь и пошло по-другому;

по-новому стали судить, да за все вмст и присудили: четыре тысячи, да сюда въ особое отдленiе. А какъ вывели меня къ наказанiю, вывели и капитана: меня по зеленой улиц, а его лишить чиновъ и на Кавказъ въ солдаты. До свиданiя, Александръ Петровичъ. Заходите же къ намъ въ представленiе-то.

X. ПРАЗДНИКЪ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

Наконецъ наступили и праздники. Еще въ сочельникъ арестанты почти не выходили на работу. Вышли въ швальни, въ мастерскiя;

остальные только побыли на разводк, и хоть и были кой-куда назначен ны, но почти вс, по одиночк или кучками, тотчасъ же возвратились въ острогъ и посл обда никто уже не выходилъ изъ него. Да и утромъ большая часть ходила только по своимъ дламъ, а не по казеннымъ:

иные чтобъ похлопотать о пронесенiи вина и заказать новое;

другiе пон видать знакомыхъ куманьковъ и кумушекъ, или собрать къ празднику должишки за сдланныя ими прежде работы;

Баклушинъ и участвовавн шiе въ театр Ч чтобъ обойти нкоторыхъ знакомыхъ, преимущественн но изъ офицерской прислуги, и достать необходимые костюмы. Иные хон дили съ заботливымъ и суетливымъ видомъ единственно потому, что и другiе были суетливы и заботливы, и хоть инымъ напримръ ниоткуда не предстояло получить денегъ, но они смотрли такъ, какъ-будто и они тоже получатъ отъ кого-нибудь деньги;

однимъ словомъ вс какъ-будто ожидали къ завтрашнему дню какой-то перемны, чего-то необыкновенн наго. Къ вечеру инвалиды, ходившiе на базаръ по арестантскимъ разн сылкамъ, нанесли съ собой много всякой всячины изъ състного: говядин ны, поросятъ, даже гусей. Многiе изъ арестантовъ, даже самые скромн ные и бережливые, копившiе круглый годъ свои копйки, считали обян занностью раскошелиться къ такому дню и достойнымъ образомъ спран вить розговень. Завтрашнiй день былъ настоящiй, неотъемлемый у арен станта праздникъ, признанный за нимъ формально закономъ. Въ этотъ день арестантъ не могъ быть высланъ на работу, и такихъ дней всего было три въ году.

И наконецъ, кто знаетъ, сколько воспоминанiй должно было зашен велиться въ душахъ этихъ отверженцевъ при встрч такого дня! Дни великихъ праздниковъ рзко отпечатлваются въ памяти простолюдин новъ, начиная съ самаго дтства. Это дни отдохновенiя отъ ихъ тяжн кихъ работъ, дни семейнаго сбора. Въ острог же они должны были прин поминаться съ мученiями и тоской. Уваженiе къ торжественному дню переходило у арестантовъ даже въ какую-то форменность;

немногiе гун ляли;

вс были серьозны и какъ-будто чмъ-то заняты, хотя у многихъ совсмъ почти не было дла. Но и праздные и гуляки старались сохран нять въ себ какую-то важность. Смхъ какъ-будто былъ запрещенъ.

Вообще настроенiе дошло до какой-то щепетильности и раздражительн ной нетерпимости, и кто нарушалъ общiй тонъ, хоть бы невзначай, того осаживали съ крикомъ и бранью и сердились на него какъ-будто за неун важенiе къ самому празднику. Это настроенiе арестантовъ было замчан тельно, даже трогательно. Кром врожденнаго благоговнiя къ великому дню, арестантъ безсознательно ощущалъ, что онъ этимъ соблюденiемъ праздника какъ-будто соприкасается со всмъ мiромъ, что не совсмъ же онъ стало-быть отверженецъ, погибшiй человкъ, ломоть отрзаный, что и въ острог тоже что у людей. Они это чувствовали;

это было видно и понятно.

Акимъ Акимычъ тоже очень готовился къ празднику. У него не было ни семейнихъ воспоминанiй, потомучто онъ выросъ сиротой въ чун жомъ дом, и чуть не съ пятнадцати тъ пошолъ на тяжолую службу;

не было въ жизни его и особенныхъ радостей, потомучто всю жизнь свою провелъ онъ регулярно, однообразно, боясь хоть на волосокъ выступить изъ показанныхъ ему обязанностей. Не былъ онъ и особенно религiон зенъ, потомучто благонравiе казалось поглотило въ немъ вс остальные его человческiе дары и особенности, вс страсти и желанiя, дурныя и хорошiя. Вслдствiе всего этого онъ готовился встртить торжественный день не суетясь, не волнуясь, не смущаясь тоскливыми и совершенно безполезными воспоминанiями, а съ тихимъ, методическимъ благон нравiемъ, котораго было ровно настолько, сколько нужно для исполненiя обязанности и разъ навсегда указаннаго обряда. Да и вообще онъ не люн билъ много задумываться. Значенiе факта казалось никогда не касалось его головы, но разъ указанныя ему правила онъ исполнялъ съ священн ною акуратностью. Еслибъ завтра же приказали ему сдлать совершенн но противное, онъ бы сдлалъ и это съ тою же самою покорностью и тщательностью, какъ длалъ и противоположное тому наканун. Разъ, одинъ только разъ въ жизни онъ попробовалъ пожить своимъ умомъ Ч и попалъ въ каторгу. Урокъ не пропалъ для него даромъ. И хоть ему нен суждено было судьбою понять хоть когда-нибудь, въ чемъ именно онъ провинился, но зато онъ вывелъ изъ своего приключенiя спасительное правило Ч не разсуждать никогда и ни въ какихъ обстоятельствахъ, пон томучто разсуждать не его ума дло, какъ выражались промежъ себя арестанты. Слпо преданный обряду, онъ даже и на праздничнаго порон сенка своего, котораго начинилъ кашей и изжарилъ (собственноручно, потомучто умлъ и жарить), смотрлъ съ какимъ-то предварительнымъ уваженiемъ, точно это былъ не обыкновенный поросенокъ, котораго всен гда можно было купить и изжарить, а какой-то особенный, праздничный.

Можетъ-быть онъ еще сдтства привыкъ видть на стол въ этотъ день поросенка, и вывелъ, что поросенокъ необходимъ для этого дня, и я увренъ, еслибъ хоть разъ въ этотъ день онъ не покушалъ поросенка, то на всю жизнь у него бы осталось нкоторое угрызенiе совсти о неисн полненномъ долг. До праздника онъ ходилъ въ своей старой куртк и въ старыхъ панталонахъ, хоть и благопристойно заштопанныхъ, но зато ужь совсмъ заносившихся. Оказалось теперь, что новую пару, выданн ную ему еще мсяца четыре назадъ, онъ тщательно сберегалъ въ своемъ сундучк и не притрогивался къ ней съ улыбающейся мыслью торжен ственно обновить ее въ праздникъ. Такъ онъ и сдлалъ. Еще съ вечера онъ досталъ свою новую пару, разложилъ, осмотрлъ, пообчистилъ, обн дулъ, и исправивъ все это, предварительно примрилъ ее. Оказалось, что пара была совершенно впору;

все было прилично, плотно застегиван лось до верху, воротникъ какъ изъ кордона высоко подпиралъ подборон докъ;

въ таль образовалось даже что-то въ род мундирнаго перехвата, и Акимъ Акимычъ даже осклабился отъ удовольствiя и не безъ молодцон ватости повернулся передъ крошечнымъ своимъ зеркальцомъ, которое собственноручно и давно уже оклеилъ въ свободную минутку золотымъ бордюрчикомъ. Только одинъ крючочекъ у воротника куртки оказался какъ-будто не на мст. Сообразивъ это, Акимъ Акимычъ ршилъ перен ставить крючокъ;

переставилъ, примрилъ опять, и оказалось уже совсмъ хорошо. Тогда онъ сложилъ все попрежнему и съ успокоеннымъ духомъ упряталъ до завтра въ сундучокъ. Голова его была обрита удовлетворительно;

но оглядвъ себя внимательно въ зеркальц, онъ замтилъ, что какъ-будто несовсмъ гладко на голов;

показывались чуть видные ростки волосъ, и онъ немедленно сходилъ къ майору, чтн объ обриться совершенно прилично и по форм. И хоть Акимъ Акимыча никто не сталъ бы завтра осматривать, но обрился онъ единственно для спокойствiя своей совсти, чтобъ ужь такъ, для такого дня, исполнить вс свои обязанности. Благоговнiе къ пуговк, къ погончику, къ петличк, еще сдтства неотъемлемо напечатллось въ ум его въ вид неоспоримой обязанности, а въ сердц Ч какъ образъ послдней степен ни красоты, до которой можетъ достичь порядочный человкъ. Все исн правивъ онъ, какъ старшiй арестантъ въ казарм, распорядился принон сомъ сна и тщательно наблюдалъ какъ разбрасывали его по полу. Тоже самое было и въ другихъ казармахъ. Не знаю почему, но къ рождеству всегда разбрасывали у насъ по казарм сно. Потомъ, окончивъ вс свои труды, Акимъ Акимычъ помолился Богу, легъ на свою койку и тотн часъ же заснулъ безмятежнымъ сномъ младенца, чтобъ проснуться какъ можно раньше утромъ. Также точно поступили впрочемъ и вс арестанн ты. Во всхъ казармахъ улеглись гораздо раньше обыкновеннаго. Обыкн новенныя вечернiя работы были оставлены;

объ майданахъ и помину не было. Все ждало завтрашняго утра.

Оно наконецъ настало. Рано, еще досвту, едва только пробили зорю, отворили казармы и вошедшiй считать арестантовъ караульный унтеръ-офицеръ поздравилъ ихъ всхъ съ праздникомъ. Ему отвчали тмъ же, отвчали привтливо и ласково. Наскоро помолившись, Акимъ Акимычъ и многiе имвшiе своихъ гусей и поросятъ на кухн, поспшно пошли смотрть что съ ними длается, какъ ихъ жарятъ, гд что стоитъ и такъ дале. Сквозь темноту, изъ маленькихъ, залпленыхъ снгомъ и льдомъ окошекъ нашей казармы видно было, что въ обихъ кухняхъ, во всхъ шести печахъ, пылаетъ яркiй огонь, разложенный еще до свту.

По двору, въ темнот, уже шныряли арестанты въ своихъ полушубкахъ, въ рукава и въ накидку;

все это стремилось въ кухню. Но нкоторые, впрочемъ очень немногiе, успли уже побывать и у цловальниковъ. Это были уже самые нетерпливые. Вообще же вс вели себя благопристойн но, смирно и какъ-то не по обыкновенному чинно. Неслышно было ни обычной ругани, ни обычныхъ ссоръ. Вс понимали, что день большой и праздникъ великiй. Были такiе, что сходили въ другiя казармы, поздран вить кой-кого изъ своихъ. Проявлялось что-то врод дружества. Замчу мимоходомъ: между арестантами почти совсмъ не замчалось дружен ства, не говорю общаго, Ч это ужь подавно;

а такъ, частнаго, чтобъ одинъ какой-нибудь арестантъ сдружился съ другимъ. Этого почти совсмъ у насъ не было, и это замчательная черта: такъ не бываетъ на вол. У насъ вообще вс были въ обращенiи другъ съ другомъ черствы, сухи, за очень рдкими исключенiями, и это былъ какой-то формальный, разъ принятый и установленный тонъ. Я тоже вышелъ изъ казармы;

нан чинало чуть-чуть свтать;

звзды меркли;

морозный тонкiй паръ подын мался кверху. Изъ печныхъ трубъ на кухн валилъ дымъ столпами.

Нкоторые изъ попавшихся мн навстрчу арестантовъ сами охотно и ласково поздравили меня съ праздникомъ. Я благодарилъ и отвчалъ тмъ же. Изъ нихъ были и такiе, которые до сихъ поръ еще ни слова со мной не сказали во весь этотъ мсяцъ.

У самой кухни нагналъ меня арестантъ, изъ военной казармы, въ тулуп въ накидку. Онъ еще съ полдвора разглядлъ меня и кричалъ мн: Александръ Петровичъ! Александръ Петровичъ! Онъ бжалъ на кухню и торопился. Я остановился и подождалъ его. Это былъ молодой парень, съ круглымъ лицомъ, съ тихимъ выраженiемъ глазъ, очень нен разговорчивый со всми, а со мной несказавшiй еще ни одного слова и необращавшiй на меня досел никакого вниманiя со времени моего пон ступленiя въ острогъ;

я даже не зналъ какъ его и зовутъ. Онъ подн бжалъ ко мн запыхавшись и сталъ предо мной въ упоръ, глядя на меня съ какой-то тупой, но въ тоже время и блаженной улыбкой.

Ч Что вамъ? не безъ удивленiя спросилъ я его, видя, что онъ стон итъ предо мной, улыбается, глядитъ на меня во вс глаза, а разговора не начинаетъ.

Ч Да какже, праздникъ... пробормоталъ онъ и самъ догадавшись, что не о чемъ больше говорить, бросилъ меня и поспшно отправился въ кухню.

Замчу здсь кстати, что и посл этого мы съ нимъ ровно никогда не сходились и почти не сказали ни слова другъ другу, до самаго моего выхода изъ острога.

На кухн около жарко-разгорвшихся печей шла суетня и толкотн ня, цлая давка. Всякiй наблюдалъ за своимъ добромъ;

стряпки принин мались готовить казенное кушанье, потомучто въ этотъ день обдъ нан значался раньше. Никто впрочемъ не начиналъ еще сть, и хоть инымъ бы и хотлось, но наблюдалось передъ другими приличiе. Ждали свян щенника и уже посл него полагались розговени. Между тмъ еще не успло совсмъ ободнять, какъ уже начали раздаваться за воротами острога призывные крики ефрейтора: Поваровъ! Эти крики раздаван лись чуть не поминутно и продолжались почти два часа. Требовали пон варовъ съ кухни, чтобъ принимать приносимое со всхъ концовъ города въ острогъ подаянiе. Приносилось оно въ чрезвычайномъ количеств въ вид калачей, хлба, ватрушекъ, пряжениковъ, шанегъ, блиновъ и прон чихъ сдобныхъ печенiй. Я думаю не осталось ни одной хозяйки изъ кун печескихъ и изъ мщанскихъ домовъ во всемъ город, которая бы не прислала своего хлба, чтобъ поздравить съ великимъ праздникомъ нен счастныхъ и заключенныхъ. Были подаянiя богатыя Ч сдобные хлбы изъ чистйшей муки, присланные въ большомъ количеств. Были подан янiя и очень бдныя Ч такой какой-нибудь грошовый калачикъ и дв какихъ-нибудь черныя шаньги, чуть-чуть обмазаныя сметаной: это уже былъ даръ бдняка бдняку, изъ послдняго. Все принималось съ один наковою благодарностью, безъ различенiя даровъ и дарившихъ. Принин мавшiе арестанты снимали шапки, кланялись, поздравляли съ празднин комъ и относили подаянiе на кухню. Когда уже набрались цлыя груды подаяннаго хлба, потребовали старшихъ изъ каждой казармы и они уже распредлили все поровну, по казармамъ. Не было ни спору, ни брани;

дло вели честно, поровну. Что пришлось на нашу казарму, раздлили уже у насъ;

длилъ Акимъ Акимычъ и еще другой арестантъ;

длили своей рукой и своей рукой раздавали каждому. Не было ни малйшаго возраженiя, ни малйшей зависти отъ кого-нибудь;

вс остан лись довольны;

даже подозрнiя не могло быть, чтобъ подаянiе можно было утаить или роздать не поровну. Устроивъ свои дла въ кухн, Акимъ Акимычъ приступилъ къ своему облаченiю, одлся со всмъ прин личiемъ и торжественностью, неоставивъ ни одного крючочка незастегн нутымъ, и одвшись тотчасъ же приступилъ къ настоящей молитв. Онъ молился довольно долго. На молитв стояло уже много арестантовъ, большею частью пожилыхъ. Молодежь помногу не молилась: такъ разв перекрестится кто вставая, даже и въ праздникъ. Помолившись, Акимъ Акимычъ подошолъ ко мн и съ нкоторою торжественностью поздран вилъ меня съ праздникомъ. Я тутъ же позвалъ его на чай, а онъ меня на своего поросенка. Спустя немного прибжалъ ко мн и Петровъ, поздра н вить меня. Онъ кажется ужь и выпилъ, и хоть прибжалъ запыхавшись, но многаго не сказалъ, а только постоялъ недолго передо мной съ кан кимъ-то ожиданiемъ и вскор ушолъ отъ меня на кухню. Между тмъ въ военной казарм приготовлялись къ принятiю священника. Эта казарма была устроена не такъ какъ другiя: въ ней нары тянулись около стнъ, а не посредин комнаты, какъ во всхъ прочихъ казармахъ, такъ что это была единственная въ острог комната, незагроможденная посредин.

Вроятно она и устроена была такимъ образомъ, чтобъ въ ней, въ необн ходимыхъ случаяхъ, можно было собирать арестантовъ. Середи комнаты поставили столикъ, накрыли его чистымъ полотенцемъ, поставили на немъ образъ и зажгли лампадку. Наконецъ пришолъ священникъ съ крестомъ и святою водою. Помолившись и пропвъ передъ образомъ, онъ сталъ передъ арестантами и вс съ истиннымъ благоговнiемъ стали подходить прикладываться къ кресту. Затмъ священникъ обошолъ вс казармы и окропилъ ихъ святою водою. На кухн онъ похвалилъ нашъ острожный хлбъ, славившiйся своимъ вкусомъ въ город, и арестанты тотчасъ же пожелали ему послать два свжихъ и только-что выпечен ныхъ хлба;

на отсылку ихъ немедленно употребленъ былъ одинъ инван лидъ. Крестъ проводили съ тмъ же благоговнiемъ, съ какимъ и встртили, и затмъ почти тотчасъ же прiхали плацъ-майоръ и коменн дантъ. Коменданта у насъ любили и даже уважали. Онъ обошолъ вс кан зармы въ сопровожденiи плацъ-майора, всхъ поздравилъ съ празднин комъ, зашолъ въ кухню и попробовалъ острожныхъ щей. Щи вышли славные;

отпущено было для такого дня чуть не по фунту говядины на каждаго арестанта. Сверхъ того сготовлена была просяная каша, и масн ла отпустили въ волю. Проводивъ коменданта, плацъ-майоръ веллъ нан чинать обдать. Арестанты старались не попадаться ему на глаза. Не любили у насъ его злобнаго взгляда изъ-подъ очковъ, которымъ онъ и теперь высматривалъ направо и налво, не найдется ли безпорядковъ, не попадется ли какой-нибудь виноватый.

Стали обдать. Поросенокъ Акимъ Акимыча былъ зажаренъ прен восходно. И вотъ не могу даже объяснить какъ это случилось: тотчасъ же по отъзд плацъ-майора, какихъ-нибудь пять минутъ спустя, оказан лось необыкновенно много пьянаго народу, которые еще только за пять минутъ были почти совершенно трезвые. Явилось много рдющихъ и сiяющихъ лицъ, явились балалайки. Полячокъ со скрипкой уже ходилъ за какимъ-то гулякой, нанятый на весь день и пилилъ ему веселые танн цы. Разговоръ становился хмльне и шумне. Но отобдали безъ большихъ безпорядковъ. Вс были сыты. Многiе изъ стариковъ и солидн ныхъ отправились тотчасъ же спать, что сдлалъ и Акимъ Акимычъ, пон лагая кажется, что въ большой праздникъ посл обда непремнно нужн но заснуть. Старичокъ изъ стародубовскихъ старообрядцевъ, вздремн нувъ немного, ползъ на печку, развернулъ свою книгу и промолился до глубокой ночи, почти непрерывая молитвы. Ему тяжело было смотрть на страмъ, какъ говорилъ онъ про всеобщую гулянку арестантовъ.

Вс черкесы услись на крылечк и съ любопытствомъ, а вмст и съ нкоторымъ омерзенiемъ смотрли на пьяный народъ. Мн повстрчалн ся Нурра: ляманъ, яманъ! сказалъ онъ мн, покачивая головою съ благон честивымъ негодованiемъ: Ч ухъ, яманъ! Аллахъ сердитъ будетъ! Исай омичъ упрямо и высокомрно засвтилъ въ своемъ уголку свчку и нан чалъ работать, видимо показывая, что нивочто не считаетъ праздникъ.

Кой-гд по угламъ начались майданы. Инвалидовъ не боялись, а въ слун ча унтеръ-офицера, который самъ старался ничего не замчать, постан вили сторожей. Караульный офицеръ раза три заглядывалъ во весь этотъ день въ острогъ. Но пьяные прятались, майданы снимались при его появленiи, да и самъ онъ казалось ршился не обращать вниманiя на мелкiе безпорядки. Пьяный человкъ въ этотъ день считался уже безпон рядкомъ мелкимъ. Мало-помалу народъ разгуливался. Начинались и ссо н ры. Трезвыхъ все-таки оставалось гораздо большая часть и было кому присмотрть за нетрезвыми. Зато ужь гулявшiе пили безъ мры. Газинъ торжествовалъ. Онъ разгуливалъ съ самодовольнымъ видомъ около свое н го мста на нарахъ, подъ которыя смло перенесъ вино, хранившееся до того времени гд-то въ снгу за казармами, въ потаенномъ мст, и лун каво посмивался, смотря на прибывавшихъ къ нему потребителей.

Самъ онъ былъ трезвъ и не выпилъ ни капли. Онъ намренъ былъ гун лять въ конц праздника, обобравъ предварительно вс денежки изъ арестантскихъ кармановъ. По казармамъ раздавались псни. Но пьянн ство переходило уже въ чадный угаръ и отъ псенъ недалеко было до слезъ. Многiе расхаживали съ собственными балалайками, тулупы въ накидку, и съ молодецкимъ видомъ перебирали струны. Въ особомъ отдленiи образовался даже хоръ, человкъ изъ восьми. Они славно пли подъ акомпаниментъ балалаекъ и гитаръ. Чисто народныхъ пн сенъ плось мало. Помню только одну, молодецки проптую:

Я вечоръ млада Во пиру была.

И здсь я услышалъ новый варiянтъ этой псни, котораго прежде не встрчалъ. Въ конц псни прибавлялось нсколько стиховъ:

У меня-ль младой Дома убрано:

Ложки вымыла, Во щи вылила;

Съ косяковъ сскребла, Пироги спекла.

Плись же большею частью псни такъ называемыя у насъ арен стантскiя, впрочемъ вс извстныя. Одна изъ нихъ: Бывало... юморин стическая, описывающая какъ прежде человкъ веселился и жилъ барин номъ на вол, а теперь попалъ въ острогъ. Описывалось какъ онъ подн правлялъ прежде бламанже шенпанскимъ, а теперь Ч Дадутъ капусты мн съ водою И мъ, такъ за ушьми трещитъ.

Въ ходу была тоже слишкомъ извстная:

Прежде жилъ я, мальчикъ веселился, И имлъ свой капиталъ:

Капиталу, мальчикъ, я ршился И въ неволю жить попалъ и такъ дале. Только у насъ произносили не капиталъ, а копиталъ, производя капиталъ отъ слова копить;

плись тоже заунывныя. Одна была чисто каторжная, тоже кажется извстная:

Свтъ небесный возсiяетъ, Барабанъ зарю пробьетъ, Ч Старшiй двери отворяетъ, Писарь требовать идетъ.

Насъ невидно за стнами, Каково мы здсь живемъ;

Богъ, Творецъ Небесный, съ нами, Мы и здсь не пропадемъ, и т. д.

Другая плась еще заунывне, впрочемъ прекраснымъ напвомъ, сочиненная вроятно какимъ-нибудь ссыльнымъ, съ приторными и дон вольно безграмотными словами. Изъ нея я вспоминаю теперь нсколько стиховъ:

Не увидитъ взоръ мой той страны, Въ которой я рожденъ;

Терпть мученья безъ вины На вкъ я осужденъ.

На кровл филинъ прокричитъ, Раздастся по самъ, Заноетъ сердце, загруститъ, Меня не будетъ тамъ.

Эта псня плась у насъ часто, но не хоромъ, а въ одиночку. Кто нибудь, въ гулевое время, выйдетъ бывало на крылечко казармы, сядетъ, задумается, подопретъ щеку рукой и затянетъ ее высокимъ фальцетомъ.

Слушаешь, и какъ-то душу надрываетъ. Голоса у насъ были порядочн ные.

Между тмъ начинались ужь и сумерки. Грусть, тоска и чадъ тян жело проглядывали среди пьянства и гульбы. Смявшiйся за часъ тому назадъ, уже рыдалъ гд-нибудь, напившись черезъ край. Другiе успли уже раза по два подраться. Третьи, блдные и чуть держась на ногахъ, шатались по казармамъ, заводили ссоры. Тже, у которыхъ хмль былъ незадорнаго свойства, тщетно искали друзей, чтобы излить передъ ними свою душу и выплакать свое пьяное горе. Весь этотъ бдный народъ хотлъ повеселиться, провесть весело великiй праздникъ Ч и, Господи!

какой тяжолый и грустный былъ этотъ день чуть не для каждаго. Кажн дый проводилъ его какъ-будто обманувшись въ какой-то надежд. Петн ровъ раза два еще забгалъ ко мн. Онъ очень немного выпилъ во весь день и былъ почти совсмъ трезвый. Но онъ до самаго послдняго часа все чего-то ожидалъ, что непремнно должно случиться, чего-то необыкн новеннаго, праздничнаго, развеселаго. Хоть онъ и не говорилъ объ этомъ, но видно было по его глазамъ. Онъ сновалъ изъ казармы въ кан зарму безъ устали. Но ничего особеннаго не случалось и не встрчалось, кром пьянства, пьяной безтолковой ругани и угорвшихъ отъ хмля головъ. Сироткинъ бродилъ тоже въ новой красной рубашк, по всмъ казармамъ, хорошенькой, вымытый, и тоже, тихо и наивно, какъ-будто ждалъ чего-то. Мало-помалу въ казармахъ становилось несносно и омерн зительно. Конечно было много и смшного, но мн было какъ-то грустно и жалко ихъ всхъ, тяжело и душно между ними. Вонъ два арестанта спорятъ кому кого угощать. Видно, что они уже долго спорятъ и прежъ того даже поссорились. У одного особенно есть какой-то давнишнiй зубъ на другого. Онъ жалуется, и нетвердо ворочая языкомъ, силится докан зать, что тотъ поступилъ съ нимъ несправедливо: былъ проданъ какой то полушубокъ, утаены когда-то какiя-то деньги, въ прошломъ году на масляниц. Что-то еще кром этого было... Обвиняющiй Ч высокiй и мун скулистый парень, неглупый, смирный, но когда пьянъ, Ч съ стремн ленiемъ дружиться и излить свое горе. Онъ и ругается, и претензiю пон казываетъ какъ-будто съ желанiемъ еще крпче потомъ помириться съ соперникомъ. Другой Ч плотный, коренастый, невысокаго роста, съ круглымъ лицомъ, хитрый и пронырливый. Онъ выпилъ можетъ-быть больше своего товарища, но пьянъ только слегка. Онъ съ характеромъ и слыветъ богатымъ, но ему почему-то выгодно не раздражать теперь свон его экспансивнаго друга, и онъ подводитъ его къ цловальнику;

другъ утверждаетъ, что онъ долженъ и обязанъ ему поднести, лесли только ты честный человкъ есть.

Цловальникъ, съ нкоторымъ уваженiемъ къ требователю и съ оттнкомъ презрнiя къ экспансивному другу, потомучто тотъ пьетъ не на свои, а его подчуютъ, достаетъ и наливаетъ чашку вина.

Ч Нтъ, Степка, это ты должонъ, говоритъ экспансивный другъ, видя, что его взяла, Ч потому ефто твой долгъ.

Ч Да я съ тобой и языкъ-то даромъ не стану мозолить! отвчаетъ Степка.

Ч Нтъ, Степка, это ты врешь, подтверждаетъ первый, принимая отъ цловальника чашку: Ч потому ты мн деньги долженъ;

совсти нтъ и глаза-то у тебя не свои, а заемные! Подлецъ ты Степка, вотъ теб;

одно слово подлецъ!

Ч Ну чего рюмишь, вино расплескалъ! честь ведутъ да даютъ, такъ пей! кричитъ цловальникъ на экспансивнаго друга: Ч не дозавтра надъ тобой стоять!

Ч Да и выпью, чего кричишь! Съ праздникомъ, Степанъ Дорофен ичъ! вжливо и съ легкимъ поклономъ обратился онъ, держа чашку въ рукахъ, къ Степк, котораго еще за полминуты обзывалъ подлецомъ. Ч Будь здоровъ на сто годовъ, а что жилъ, не въ зачетъ! Онъ выпилъ, крякнулъ и утерся. Ч Прежде, братцы, я много вина подымалъ, замтилъ онъ съ серьозною важностью, обращаясь какъ-будто ко всмъ и ни къ кому въ особенности: Ч а теперь ужь знать та мои подходятъ.

Благодарствуй, Степанъ Дорофеичъ.

Ч Не на чемъ.

Ч Такъ я все про то буду теб, Степка, говорить;

и окромя того, что ты выходишь передо мной большой подлецъ, я теб скажу...

Ч А я теб вотъ что, пьяная ты харя, скажу, перебиваетъ потен рявшiй терпнiе Степка. Ч Слушай, да всякое мое слово считай: вотъ теб свтъ пополамъ;

теб полсвта, и мн полсвта. Иди и не встрчайся ты больше мн. Надолъ!

Ч Такъ не отдашь денегъ?

Ч Какихъ теб еще денегъ, пьяный ты человкъ?

Ч Эй, на томъ свт самъ придешь отдавать Ч не возьму! Наша денежка трудовая, да потная, да мозольная. Замаешься съ моимъ пятан комъ на томъ свт.

Ч Да ну тебя къ чорту.

Ч Что нукаешь;

не запрягъ.

Ч Пошолъ, пошолъ!

Ч Подлецъ!

Ч Варнакъ!

И пошла опять ругань, еще больше чмъ до подчиванья.

Вотъ сидятъ на нарахъ отдльно два друга: одинъ высокiй, плотн ный, мясистый, настоящiй мясникъ;

лицо его красно. Онъ чуть не план четъ, потомучто очень растроганъ. Другой Ч тщедушный, тоненькiй, худой, съ длиннымъ носомъ, съ котораго какъ-будто что-то каплетъ, и съ маленькими свиными глазками, обращенными въ землю. Это человкъ политичный и образованный;

былъ когда-то писаремъ и трактуетъ своен го друга нсколько свысока, что тому втайн очень непрiятно. Они весь день вмст пили.

Ч Онъ меня дерзнулъ! кричитъ мясистый другъ, крпко качая гон лову писаря вой рукой, которою онъ обхватилъ его. Дерзнулъ знан читъ ударилъ. Мясистый другъ, самъ изъ унтеръ-офицеровъ, втайн зан видуетъ своему испитому другу, и потому оба они, одинъ передъ друн гимъ, щеголяютъ изысканностью слога.

Ч А я теб говорю, что и ты неправъ... начинаетъ догматически писарь, упорно неподымая на него своихъ глазъ и съ важностью смотря въ землю.

Ч Онъ меня дерзнулъ, слышь ты! прерываетъ другъ, еще больше теребя своего милаго друга. Ч Ты одинъ мн теперь на всемъ свт остался, слышишь ты это? потому я теб одному говорю: онъ меня дерзн нулъ!..

Ч А я опять скажу: такое кислое оправданье, милый другъ, сон ставляетъ только стыдъ твоей голов! тоненькимъ и вжливымъ гон лоскомъ возражаетъ писарь: Ч а лучше согласись, милый другъ, все это пьянство черезъ твое собственное непостоянство...

Мясистый другъ нсколько отшатывается назадъ, тупо глядитъ своими пьяными глазами на самодовольнаго писаришку, и вдругъ, соверн шенно неожиданно, изо всей силы ударяетъ своимъ огромнымъ кулакомъ по маленькому лицу писаря. Тмъ и кончается дружба за цлый день.

Милый другъ безъ памяти летитъ подъ нары...

Вотъ входитъ въ нашу казарму одинъ мой знакомый изъ особаго отдленiя, безконечно добродушный и веселый парень, неглупый, безн обидно-насмшливый и необыкновенно простоватый съ виду. Это тотъ самый, который, въ первый мой день въ острог, въ кухн за обдомъ искалъ гд живетъ богатый мужикъ, уврялъ что онъ съ анбицiей и напился со мною чаю. Онъ тъ сорока, съ необыкновенно толстой губой и съ большимъ мясистымъ носомъ, усяннымъ угрями. Въ рукахъ его балалайка, на которой онъ небрежно перебираетъ струны. За нимъ слн довалъ, точно прихвостень, чрезвычайно маленькiй арестантикъ, съ большой головой, котораго я очень мало зналъ досел. На него впрочемъ и никто не обращалъ никакого вниманiя. Онъ былъ какой-то странный, недоврчивый, вчно молчаливый и серьозный;

ходилъ работать въ швальню и видимо старался жить особнякомъ и ни съ кмъ не связын ваться. Теперь же, пьяный, онъ привязался какъ тнь къ Варламову.

Онъ слдовалъ за нимъ въ ужасномъ волненiи, размахивалъ руками, билъ кулакомъ по стн, по нарамъ и даже чуть не плакалъ. Варламовъ казалось не обращалъ на него никакого вниманiя, какъ-будто и не было его подл. Замчательно, что прежде эти два человка почти совсмъ другъ съ другомъ не сходились;

у нихъ и по занятiямъ, и по характеру ничего нтъ общаго. И разрядовъ они разныхъ, и живутъ по разнымъ казармамъ. Звали маленькаго арестанта Ч Булкинъ.

Варламовъ, увидвъ меня, осклабился. Я сидлъ на своихъ нарахъ у печки. Онъ сталъ поодаль противъ меня, что-то сообразилъ, покачнулн ся, и неровными шагами подойдя ко мн, какъ-то молодцовато избочен нился всмъ корпусомъ и слегка потрогивая струны, проговорилъ речин тативомъ, чуть-чуть постукивая сапогомъ:

Круглолица, блолица Милая моя;

Она въ платьиц атласномъ, Гарнитуровомъ прикрасномъ, Очень хороша.

Эта псня казалось вывела изъ себя Булкина;

онъ замахалъ рукан ми и обращаясь ко всмъ закричалъ:

Ч Все-то вретъ, братцы, все-то онъ вретъ! Ни одного слова не скан жетъ вправду, все вретъ!

Ч Старичку Александру Петровичу! проговорилъ Варламовъ, съ плутоватымъ смхомъ заглядывая мн въ глаза и чуть не ползъ со мной цловаться. Онъ былъ пьяненекъ. Выраженiе: старичку такому то..., т. е. такому-то мое почтенiе, употребляется въ простонародьи по всей Сибири, хотя бы относилось къ человку двадцати тъ. Слово старичокъ означаетъ что-то почетное, почтительное, даже льстивое.

Ч Ну что, Варламовъ, какъ поживаете?

Ч Да по деньку на день. А ужь кто празднику радъ, тотъ спозан ранку пьянъ;

вы ужь меня извините! Варламовъ говорилъ нсколько нан распвъ.

Ч И все-то вретъ, все-то онъ опять вретъ! закричалъ Булкинъ, въ какомъ-то отчаянiи стуча рукою по нарамъ. Но тотъ какъ-будто слово далъ не обращать на него ни малйшаго вниманiя, и въ этомъ было чрез н вычайно много комизму, потомучто Булкинъ привязался къ Варламову совершенно ни съ того, ни съ сего еще съ самаго утра, именно зато, что Варламовъ все вретъ, какъ ему отчего-то показалось. Онъ бродилъ за нимъ какъ тнь, привязывался къ каждому его слову, ломалъ свои руки, обколотилъ ихъ чуть не въ кровь объ стны и объ нары, и страдалъ, вин димо страдалъ отъ убжденiя, что Варламовъ все вретъ! Еслибъ у него были волосы на голов, онъ бы кажется вырвалъ ихъ отъ огорченiя.

Точно онъ взялъ на себя обязанность отвчать за поступки Варламова, точно на его совсти лежали вс недостатки Варламова. Но тотъ даже и не глядлъ на него.

Ч Все вретъ, все вретъ, все вретъ! Ни одно-то слово его ни къ чему не подходитъ! кричалъ Булкинъ.

Ч Да теб-то что! отвчали со смхомъ арестанты.

Ч Я вамъ, Александръ Петровичъ, доложу, что былъ я очень кран сивъ изъ себя и очень меня любили двки... началъ вдругъ ни съ того, ни съ сего Варламовъ.

Ч Вретъ! опять вретъ! прерываетъ съ какимъ-то визгомъ Булн кинъ. Арестанты хохочутъ.

Ч А я-то передъ ними куражусь: рубаха на мн красная, шарован ры плисовыя;

лежу себ, какъ эдакой графъ Бутылкинъ, ну то-есть пьянъ какъ шведъ, одно слово Ч чего изволите!

Ч Вретъ! ршительно подтверждаетъ Булкинъ.

Ч А въ т поры былъ у меня отъ батюшки домъ двухъ-этажный каменный. Ну, въ два-то года я два этажа и спустилъ, остались у меня одни ворота безъ столбовъ. Чтожъ, деньги Ч голуби: прилетятъ и опять улетятъ!

Ч Вретъ! еще ршительне подтверждаетъ Булкинъ.

Ч Такъ ужь я вотъ опомясь и послалъ моимъ родичамъ отсюда слезницу;

авось деньжонокъ пришлютъ. Потому, говорили, я противъ родителевъ моихъ шолъ. Неуважительный былъ! Вотъ ужь седьмой годъ какъ послалъ.

Ч И нтъ отвту? спросилъ я засмявшись.

Ч Да нтъ, отвчалъ онъ вдругъ засмявшись самъ и все ближе и ближе приближая свой носъ къ самому моему лицу. Ч А у меня, Алекн сандръ Петровичъ, здсь полюбовница есть...

Ч У васъ? любовница?

Ч Онуфрiевъ даве и говоритъ: моя пусть рябая, нехорошая, да зато у ней сколько одежи;

а твоя хорошая, да нищая, съ мшкомъ хон дитъ. Ч Да разв правда?

Ч А и вправду нищая! отвчалъ онъ и залился неслышнымъ смн хомъ;

въ казарм тоже захохотали. Дйствительно вс знали, что онъ связался съ какой-то нищей и выдалъ ей въ полгода всего десять копекъ.

Ч Ну такъ чтожъ? спросилъ я, желая отъ него наконецъ отвязатьн ся.

Онъ помолчалъ, умильно посмотрлъ на меня и нжно произнесъ:

Ч Такъ вотъ не соблаговолите ли мн по сей причин на косушку? Я вдь, Александръ Петровичъ, все чай пилъ сегодня, прибан вилъ онъ въ умиленiи, принимая деньги: Ч и такъ я этого чаю нахлен стался, что одышка взяла, а въ брюх какъ въ бутылк болтается...

Межъ тмъ какъ онъ принималъ деньги, нравственное разстройн ство Булкина казалось дошло до послднихъ предловъ. Онъ жестикун лировалъ какъ отчаянный, чуть не плакалъ.

Ч Люди божiи! кричалъ онъ, обращаясь ко всей казарм въ изн ступленiи: Ч смотрите на него! Все вретъ! Что ни скажетъ, все-то, все то, все-то онъ вретъ!

Ч Да теб-то что? кричатъ ему арестанты, удивляясь на его ярость: Ч несообразный ты человкъ!

Ч Не дамъ соврать! кричитъ Булкинъ, сверкая глазами и стуча изъ всей силы кулакомъ по нарамъ: Ч не хочу, чтобъ онъ вралъ!

Вс хохочутъ. Варламовъ беретъ деньги, откланивается мн, и кривляясь спшитъ изъ казармы, разумется къ цловальнику. И тутъ кажется онъ въ первый разъ замчаетъ Булкина.

Ч Ну, пойдемъ! говоритъ онъ ему, останавливаясь на порог, точн но онъ и впрямь былъ ему на что-то нуженъ. Ч Набалдашникъ! прибавн ляетъ онъ, съ презрнiемъ пропуская огорченнаго Булкина впередъ себя и вновь начиная тренькать на балалайк...

Но что описывать этотъ чадъ! Наконецъ кончается этотъ удушлин вый день. Арестанты тяжело засыпаютъ на нарахъ. Восн они говорятъ и бредятъ еще больше чмъ въ другiя ночи. Кой-гд еще сидятъ за майданами. Давно ожидаемый праздникъ прошолъ. Завтра опять будни, опять на работу...

ХI. ПРЕДСТАВЛЕНIЕ.

На третiй день праздника, вечеромъ, состоялось первое представн ленiе въ нашемъ театр. Предварительныхъ хлопотъ по устройству вроятно было много, но актеры взяли все на себя, такъ что вс мы, остальные, и не знали: въ какомъ положенiи дло? что именно длается?

даже хорошенько не знали, что будетъ представляться. Актеры вс эти три дня, выходя на работу, старались какъ можно боле добыть костюн мовъ. Баклушинъ, встрчаясь со мной, только прищелкивалъ пальцами отъ удовольствiя. Кажется и на плацъ-майора нашолъ порядочный стихъ. Впрочемъ намъ было совершенно неизвстно, зналъ ли онъ о тен атр. Если зналъ, то позволилъ ли его формально, или только ршился молчать, махнувъ рукой на арестантскую затю и подтвердивъ ран зумется, чтобъ все было повозможности въ порядк? Я думаю, онъ зналъ о театр, не могъ не знать;

но вмшиваться не хотлъ, понимая, что можетъ быть хуже, если онъ запретитъ: арестанты начнутъ шалить, пьянствовать, такъ что гораздо лучше, если чмъ-нибудь займутся. Я впрочемъ предполагаю въ плацъ-майор такое разсужденiе единственно потому, что оно самое естественное, самое врное и здравое. Даже такъ можно сказать: еслибъ у арестантовъ не было на праздникахъ театра, или какого-нибудь занятiя въ этомъ род, то его слдовало самому нан чальству выдумать. Но такъ какъ нашъ плацъ-майоръ отличался соверн шенно обратнымъ способомъ мышленiя, чмъ остальная часть человчен ства, то очень немудрено, что я беру большой грхъ на себя, предполан гая, что онъ зналъ о театр и позволилъ его. Такому человку какъ плацъ-майоръ надо было везд кого-нибудь придавить, что-нибудь отн нять, кого-нибудь лишить права, однимъ словомъ Ч гд-нибудь произн вести распорядокъ. Въ этомъ отношенiи онъ былъ извстенъ въ цломъ город. Какое ему дло, что именно отъ этихъ стсненiй въ острог могн ли выйти шалости! На шалости есть наказанiя (разсуждаютъ такiе, какъ нашъ плацъ-майоръ), а съ мошенниками-арестантами Ч строгость и безпрерывное, буквальное исполненiе закона Ч вотъ и все что требуетн ся! Эти бездарные исполнители закона ршительно не понимаютъ, да и не въ состоянiи понять, что одно буквальное исполненiе его, безъ смысн ла, безъ пониманiя духа его, прямо ведетъ къ безпорядкамъ, да и нин когда къ другому не приводило. Въ законахъ сказано, чего же больше? говорятъ они и искренно удивляются, что отъ нихъ еще требун ютъ, въ придачу къ законамъ, здраваго разсудка и трезвой головы. Пон слднее особенно кажется многимъ изъ нихъ излишнею и возмутительн ною роскошью, стсненiемъ, нетерпимостью.

Но какъ бы то ни было, старшiй унтеръ-офицеръ не протин ворчилъ арестантамъ, а имъ только того и надо было. Я утвердительно скажу, что театръ и благодарность зато-что его позволили, были причин ною, что на праздникахъ не было ни одного серьознаго безпорядка въ острог: ни одной злокачественной ссоры, ни одного воровства. Я самъ былъ свидтелемъ, какъ свои же унимали иныхъ разгулявшихся или ссон рящихся, единственно подъ тмъ предлогомъ, что запретятъ театръ. Ун н теръ-офицеръ взялъ съ арестантовъ слово, что все будетъ тихо и вести будутъ себя хорошо. Согласились съ радостью и свято исполняли общанiе;

льстило тоже очень, что врятъ ихъ слову. Надо впрочемъ сказать, что позволить театръ ршительно ничего не стоило начальству, никакихъ пожертвованiй. Предварительно мста не огораживали: театн ръ созидался и разнимался весь въ какiя-нибудь четверть часа. Продолн жался онъ полтора часа и еслибъ вдругъ вышло свыше приказанiе прен кратить представленiе, Ч дло бы обдлалось въ одинъ мигъ. Костюмы были спрятаны въ сундукахъ у арестантовъ. Но прежде чмъ скажу какъ устроенъ былъ театръ и какiе именно были костюмы, скажу объ афиш театра, т. е. что именно предполагалось играть.

Собственно писаной афишки не было. На второе, на третье предн ставленiе явилась впрочемъ одна, написанная Баклушинымъ для гг.

офицеровъ и вообще благородныхъ постителей, удостоившихъ нашъ театръ, еще въ первое представленiе, своимъ посщенiемъ. Именно: изъ господъ приходилъ обыкновенно караульный офицеръ, и однажды зан шолъ самъ дежурный по карауламъ. Зашолъ тоже разъ инженерный офицеръ;

вотъ на случай этихъ-то постителей и создалась афишка.

Предполагалось, что слава острожнаго театра прогремитъ далеко въ крпости и даже въ город, тмъ боле что въ город не было театра.

Слышно было, что составился на одно представленiе изъ любителей, да и только. Арестанты какъ дти радовались малйшему успху, тщеславин лись даже. Вдь кто знаетъ, Ч думали и говорили у насъ про себя и между собою: Ч пожалуй и самое высшее начальство узнаетъ;

придутъ и посмотрятъ;

увидятъ тогда, какiе есть арестанты. Это не простое солн датское представленiе, съ какими-то чучелами, съ плывучими лодками, съ ходячими медвдями и козами. Тутъ актеры, настоящiе актеры, господскiя комедiи играютъ;

такого театра и въ город нтъ. У генерала Абросимова было разъ, говорятъ, представленiе и еще будетъ;

ну такъ можетъ только костюмами и возьмутъ, а насчетъ разговору, такъ еще кто знаетъ передъ нашими-то! До губернатора дойдетъ пожалуй, и Ч чмъ чортъ не шутитъ? Ч можетъ и самъ захочетъ придти посмотрть.

Въ город-то нтъ театра... Однимъ словомъ фантазiя арестантовъ, особенно посл перваго успха, дошла на праздникахъ до послдней степени, чуть ли не до наградъ или до уменьшенiя срока работъ, хотя въ тоже время и сами они почти тотчасъ же предобродушно принимались смяться надъ собою. Однимъ словомъ, это были дти, вполн дти, нен смотря на то, что инымъ изъ этихъ дтей было чуть не по сороку тъ.

Но несмотря на то, что не было афиши, я уже зналъ, въ главныхъ черн тахъ, составъ предполагаемаго представленiя. Первая пьеса была: Фин латка и Мирошка соперники. Баклушинъ еще за недлю до представн ленiя хвалился передо мной, что роль самого Филатки, которую онъ бралъ на себя, будетъ такъ представлена, что и въ санктъ-петербургн скомъ театр не видывали. Онъ расхаживалъ по казармамъ, хвастался немилосердно и безстыдно, а вмст съ тмъ и совершенно добродушно, а иногда вдругъ бывало отпуститъ что-нибудь по-тiатральному, т. е.

изъ своей роли, Ч и вс хохочутъ, смшно или несмшно то что онъ отпустилъ. Впрочемъ, надо признаться, и тутъ арестанты умли себя выдержать и достоинство соблюсти: восторгались выходками Баклушина и разсказами о будущемъ театр или только самый молодой и желторон тый народъ, безъ выдержки, или только самые значительные изъ арен стантовъ, которыхъ авторитетъ былъ незыблемо установленъ, такъ что имъ ужь нечего было бояться прямо выражать свои ощущенiя, какiя бы они ни были, хотя бы самаго наивнаго (т. е., по острожнымъ понятiямъ, самаго неприличнаго) свойства. Прочiе же выслушивали слухи и толки молча, правда не осуждали, не противорчили, но всми силами старан лись отнестись къ слухамъ о театр равнодушно и даже отчасти и свын сока. Только ужь въ послднее время, въ самый почти день представн ленiя, вс начали интересоваться: что-то будетъ? какъ-то наши? что плацъ-майоръ? удастся ли такъ же, какъ въ прошломъ году? и проч. Бан клушинъ уврялъ меня, что вс актеры подобраны великолпно, кажн дый къ своему мсту. Что даже и занавсъ будетъ. Что филаткину нен всту будетъ играть Сироткинъ, Ч и вотъ сами увидите, каковъ онъ въ женскомъ-то плать! говорилъ онъ прищуриваясь и прищелкивая язын комъ. У благодтельной помщицы будетъ платье со фальбалой, и перен леринка, и зонтикъ въ рукахъ, а благодтельный помщикъ выйдетъ въ офицерскомъ сертук съ эксельбантами и съ тросточкой. Затмъ слдон вала вторая пьеса, драматическая: Кедрилъ-обжора. Названiе меня очень заинтересовало;

но какъ я ни распрашивалъ объ этой пьес, Ч ничего не могъ узнать предварительно. Узналъ только, что взята она не изъ книги, а по списку;

что пьесу достали у какого-то отставного унн теръ-офицера, въ форштадт, который врно самъ когда-нибудь участн вовалъ въ представленiи ея на какой-нибудь солдатской сцен. У насъ, въ отдаленныхъ городахъ и губернiяхъ, дйствительно есть такiя театн ральныя пьесы, которыя казалось бы никому неизвстны, можетъ-быть нигд никогда не напечатаны, но которыя сами собой откудова-то явин лись и составляютъ необходимую принадлежность всякаго народнаго тен атра въ извстной полос Россiи. Кстати: я сказалъ народнаго театра.

Очень бы и очень хорошо было, еслибъ кто изъ нашихъ изыскателей зан нялся новыми и боле тщательными, чмъ досел изслдованiями о нан родномъ театр, который есть, существуетъ и даже можетъ-быть не совсмъ ничтожный. Я врить не хочу, чтобъ все что я потомъ видлъ у насъ, въ нашемъ острожномъ театр, было выдумано нашими же арен стантами. Тутъ необходима преемственность преданiя, разъ установленн ные прiемы и понятiя, переходящiе изъ рода въ родъ и по старой памян ти. Искать ихъ надо у солдатъ, у фабричныхъ, въ фабричныхъ городахъ и даже по нкоторымъ незнакомымъ бднымъ городкамъ у мщанъ.

Сохранились тоже они по деревнямъ и по губернскимъ городамъ между дворнями большихъ помщицкихъ домовъ. Я даже думаю, что многiя старинныя пьесы расплодились въ спискахъ по Россiи не иначе какъ чен резъ помщицкую дворню. У прежнихъ старинныхъ помщиковъ и мон сковскихъ баръ бывали собственные театры, составленные изъ крпостн ныхъ артистовъ. И вотъ въ этихъ-то театрахъ и получилось начало нан шего народнаго драматическаго искуства, котораго признаки несомннн ны. Чтоже касается до Кедрила-обжоры, то, какъ ни желалось мн, я ничего не могъ узнать о немъ предварительно, кром того, что на сцен появляются злые духи и уносятъ Кедрила въ адъ. Но что такое значитъ Кедрилъ, и наконецъ почему Кедрилъ, а не Кирилъ? русское ли это, или иностранное происшествiе? Ч этого я никакъ не могъ добиться. Въ зан ключенiе объявлялось что будетъ представляться пантомина подъ мун зыку. Конечно все это было очень любопытно. Актеровъ было человкъ пятнадцать, Ч все бойкой и бравый народъ. Они гомозились про себя, длали репетицiи, иногда за казармами, таились, прятались. Однимъ словомъ хотли удивить всхъ насъ чмъ-то необыкновеннымъ и неожин даннымъ.

Въ будни острогъ запирался рано, какъ только наступала ночь. Въ рождественскiй праздникъ сдлано было исключенiе: не запирали до самой вечерней зари. Эта льгота давалась собственно для театра. Впрон долженiе праздника обыкновенно каждый день, передъ вечеромъ, посын лали изъ острога съ покорнйшей просьбой къ караульному офицеру:

позволить театръ и не запирать подольше острога, прибавляя, что и вчера былъ театръ и долго не запирался, а безпорядковъ никакихъ не было. Караульный офицеръ разсуждалъ такъ: безпорядковъ дйствин тельно вчера не было;

а ужь какъ сами слово даютъ, что не будетъ и сегодня, значитъ сами за собой будутъ смотрть, а это всего крпче.

Ктому же не позволь представленiя, такъ пожалуй (кто ихъ знаетъ? нан родъ каторжный!) нарочно что-нибудь напакостятъ со зла и караульн ныхъ подведутъ. Наконецъ и то: въ караул стоять скучно, а тутъ тен атръ, да не просто солдатскiй, а арестантскiй, а арестанты народъ любон пытный: весело будетъ посмотрть. А смотрть караульный офицеръ всегда вправ.

Прiдетъ дежурный: Гд караульный офицеръ? Ч Пошолъ въ острогъ арестантовъ считать, казармы запирать, Ч отвтъ прямой и оправданiе прямое. Такимъ образомъ караульные офицеры каждый вен черъ впродолженiе всего праздника позволяли театръ и не запирали кан зармъ вплоть до вечерней зари. Арестанты и прежде знали, что отъ кан раула не будетъ препятствiя, и были покойны.

Часу въ седьмомъ пришолъ за мной Петровъ, и мы вмст отпран вились въ представленье. Изъ нашей казармы отправились почти вс, кром черниговскаго старовра и поляковъ. Поляки только въ самое пон слднее представленiе, четвертаго генваря, ршились побывать въ театн р, и то посл многихъ увренiй, что тамъ и хорошо, и весело, и безн опасно. Брезгливость поляковъ нимало не раздражала каторжныхъ, а встрчены они были четвертаго января очень вжливо. Ихъ даже пропун стили на лучшiя мста. Чтоже касается до черкесовъ и въ особенности Исая омича, то для нихъ нашъ театръ былъ истиннымъ наслан жденiемъ. Исай омичъ каждый разъ давалъ по три копйки, а въ пон слднiй разъ положилъ на тарелку десять копекъ, и блаженство изобн ражалось на лиц его. Актеры положили сбирать съ присутствующихъ, кто сколько дастъ, на расходы по театру и на свое собственное подкрпн ленiе. Петровъ уврялъ, что меня пустятъ на одно изъ первыхъ мстъ, какъ бы ни былъ набитъ биткомъ театръ, на томъ основанiи, что я, какъ богаче другихъ, вроятно и больше дамъ, а ктому же и толку больше ихн няго знаю. Такъ и случилось. Но опишу первоначально залу и устройн ство театра.

Военная казарма наша, въ которой устроился театръ, была шаговъ въ пятнадцать длиною. Со двора вступали на крыльцо, съ крыльца въ сни, а изъ сней въ казарму. Эта длинная казарма, какъ уже и сказалъ я, была особаго устройства: нары тянулись въ ней по стн, такъ что средина комнаты оставалась свободной. Половина комнаты, ближайшая отъ выхода съ крыльца, была отдана зрителямъ;

другая же половина, которая сообщалась съ другой казармой, назначалась для самой сцены.

Прежде всего меня поразила занавсь. Она тянулась шаговъ на десять поперегъ всей казармы. Занавсь была такою роскошью, что дйствин тельно было чему подивиться. Кром того она была расписана масляной краской: изображались деревья, бесдки, пруды и звзды. Составилась она изъ холста, стараго и новаго, кто сколько далъ и пожертвовалъ;

изъ старыхъ арестантскихъ онучекъ и рубахъ, кое-какъ сшитыхъ въ одно большое полотнище, и наконецъ часть ея, на которую не хватило холста, была просто изъ бумаги, тоже выпрошеной по листочку въ разныхъ канн целярiяхъ и приказахъ. Наши же маляры, между которыми отличался и Брюловъ Ч А-въ, позаботились раскрасить и расписать ее. Эфектъ былъ удивительный. Такая роскошь радовала даже самыхъ угрюмыхъ и самыхъ щепетильныхъ арестантовъ, которые, какъ дошло до представн ленiя, оказались вс безъ исключенiя такими же дтьми, какъ и самые горячiе изъ нихъ и нетерпливые. Вс были очень довольны, даже хвастливо довольны. Освщенiе состояло изъ нсколькихъ сальныхъ свчекъ, разрзаныхъ на части. Передъ занавсью стояли дв скамейки изъ кухни, а передъ скамейками три-четыре стула, которые нашлись въ унтеръ-офицерской комнат. Стулья назначались на случай, для самыхъ высшихъ лицъ офицерскаго званiя. Скамейки же для унтеръ-офицеровъ, и инженерныхъ писарей, кондукторовъ и прочаго народа, хотя и начальн ствующаго, но не въ офицерскихъ чинахъ, на случай еслибъ они заглян нули въ острогъ. Такъ и случилось: постороннiе постители у насъ не переводились во весь праздникъ;

иной вечеръ приходило больше, другой меньше, а въ послднее представленiе такъ ни одного мста на скамьяхъ не оставалось незанятымъ. И наконецъ, уже сзади скамеекъ, помщан лись арестанты, стоя, изъ уваженiя къ постителямъ безъ фуражекъ, въ курткахъ или въ полушубкахъ, несмотря на удушливый, парной воздухъ комнаты. Конечно мста для арестантовъ полагалось слишкомъ мало.

Но кром того, что одинъ буквально сидлъ на другомъ, особенно въ заднихъ рядахъ, заняты были еще нары, кулисы и наконецъ нашлись любители, постоянно ходившiе за театръ, въ другую казарму, и уже отн туда, изъ-за задней кулисы, высматривавшiе представленiе. Тснота въ первой половин казармы была неестественная и равнялась можетъ быть тснот и давк, которую я недавно еще видлъ въ бан. Дверь въ сни была отворена;

въ сняхъ, въ которыхъ было двадцать градусовъ морозу, тоже толпился народъ. Насъ, меня и Петрова, тотчасъ же прон пустили впередъ, почти къ самымъ скамейкамъ, гд было гораздо видн не, чмъ въ заднихъ рядахъ. Во мн отчасти видли цнителя, знатон ка, бывшаго и не въ такихъ театрахъ;

видли, что Баклушинъ все это время совтовался со мной и относился ко мн съ уваженiемъ;

мн стан ло-быть теперь честь и мсто. Положимъ арестанты были народъ тщен славный и легкомысленный въ высшей степени, но все это было напускн ное. Арестанты могли смяться надо мной видя, что я плохой имъ пон мощникъ на работ. Алмазовъ могъ съ презрнiемъ смотрть на насъ, дворянъ, тщеславясь передъ нами своимъ умньемъ обжигать ален бастръ. Но къ гоненiямъ и къ насмшкамъ ихъ надъ нами примшиван лось и другое: мы когда-то были дворяне;

мы принадлежали къ тому же сословiю, какъ и ихъ бывшiе господа, о которыхъ они не могли сохран нить хорошей памяти. Но теперь, въ театр, они посторонились передо мной. Они признавали, что въ этомъ я могу судить лучше ихъ, что я вин далъ и знаю больше ихъ. Самые нерасположонные изъ нихъ ко мн (я знаю это) желали теперь моей похвалы ихъ театру и безо всякаго самон униженiя пустили меня на лучшее мсто. Я сужу теперь, припоминая тогдашнее мое впечатлнiе. Мн тогда же показалось, Ч я помню это, Ч что въ ихъ справедливомъ суд надъ собой было вовсе не принин женiе, а чувство собственнаго достоинства. Высшая и самая рзкая хан рактеристическая черта нашего народа, Ч это чувство справедливости и жажда ея. Птушиной же замашки быть впереди во всхъ мстахъ и вон что бы то нистало, стоитъ ли, нтъ ли того человкъ, Ч этого въ народ нтъ. Стоитъ только снять наружную, наносную кору и посмотрть на самое зерно повнимательне, поближе, безъ предразсудковъ Ч и иной увидитъ въ народ такiя вещи, о которыхъ и не предугадывалъ. Не многому могутъ научить народъ мудрецы наши. Даже, утвердительно скажу, Ч напротивъ: сами они еще должны у него поучиться.

Петровъ наивно сказалъ мн, когда мы только еще собирались въ театръ, что меня пустятъ впередъ и потому еще, что я дамъ больше ден негъ. Положенной цны не было: всякой давалъ что могъ или что хотлъ. Почти вс положили что-нибудь, хоть по грошу, когда пошли сбирать на тарелку. Но если меня пустили впередъ, отчасти и за деньги, въ предположенiи, что я дамъ больше другихъ, то опять-таки, сколько было въ этомъ чувства собственнаго достоинства! Ты богаче меня и ступай впередъ, и хоть мы здсь вс равны, но ты положишь больше:

слдственно такой поститель, какъ ты, прiятне для актеровъ, Ч теб и первое мсто, потомучто вс мы здсь не за деньги, а изъ уваженiя, а слдственно сортировать себя мы должны уже сами. Сколько въ этомъ настоящей благородной гордости! Это не уваженiе къ деньгамъ, а уван женiе къ самому себ. Вообще же къ деньгамъ, къ богатству, въ острог не было особеннаго уваженiя, особенно если смотрть на арестантовъ на всхъ безразлично, въ масс, въ артели. Я не помню даже ни одного изъ нихъ серьозно унижавшагося изъ-за денегъ, еслибъ пришлось даже разн сматривать ихъ и по одиночк. Были попрошайки, выпрашивавшiе и у меня. Но въ этомъ попрошайств было больше шалости, плутовства, чмъ прямого дла;

было больше юмору, наивности. Не знаю понятно ли я выражаюсь... Но я забылъ о театр. Къ длу.

До поднятiя занавса вся комната представляла странную и оживн ленную картину. Вопервыхъ толпа зрителей, сдавленная, сплюснутая, стиснутая со всхъ сторонъ, съ терпнiемъ и съ блаженствомъ въ лиц ожидающая начала представленiя. Въ заднихъ рядахъ люди, гомозящiян ся одинъ на другого. Многiе изъ нихъ принесли съ собой полнья съ кухни: установивъ кое-какъ у стнки толстое полно, человкъ взбин рался на него ногами, обими руками упирался въ плеча впереди стоян щаго и неизмняя положенiя, стоялъ такимъ образомъ часа два, соверн шенно довольный собою и своимъ мстомъ. Другiе укрплялись ногами на печи, на нижней приступк, и точно также выстаивали все время, опираясь на передовыхъ. Это было въ самыхъ заднихъ рядахъ, у стны.

Сбоку, взмостившись на нары стояла тоже сплошная толпа, надъ музын кантами. Тутъ были хорошiя мста. Человкъ пять взмостились на сан мую печь и лежа на ней смотрли внизъ. То-то блаженствовали! На подн оконникахъ по другой стн тоже гомозились цлыя толпы опоздавн шихъ или ненашедшихъ хорошаго мста. Вс вели себя тихо и чинно.

Всмъ хотлось себя выказать передъ господами и постителями съ самой лучшей стороны. На всхъ лицахъ выражалось самое наивное ожиданiе. Вс лица были красныя и смоченыя потомъ, отъ жару и духон ты. Что за странный отблескъ дтской радости, милаго, чистаго удоволь н ствiя сiялъ на этихъ изборожденныхъ, клейменыхъ бахъ и щекахъ, въ этихъ взглядахъ людей досел мрачныхъ и угрюмыхъ, въ этихъ глазахъ, сверкавшихъ иногда страшнымъ огнемъ! Вс были безъ шапокъ, и съ правой стороны вс головы представлялись мн бритыми. Но вотъ на сцен слышится возня, суетня. Сейчасъ подымется занавсь. Вотъ заигн ралъ оркестръ... Этотъ оркестръ стоитъ упоминанiя. Сбоку, по нарамъ размстилось человкъ восемь музыкантовъ: дв скрипки (одна была въ острог, другую у кого-то заняли въ крпости, а артистъ нашолся и дома), три балалайки, Ч вс самодльщина, дв гитары, и бубенъ вмн сто контрбаса. Скрипки только визжали и пилили, гитары были дрянн ныя, зато балалайки были неслыханныя. Проворство переборки струнъ пальцами ршительно равнялось самому ловкому фокусу. Игрались все плясовые мотивы. Въ самыхъ плясовыхъ мстахъ балалаечники ударяли костями пальцевъ о деку балалайки;

тонъ, вкусъ, исполненiе, обращенiе съ инструментами, характеръ передачи мотива, Ч все это было свое, оригинальное, арестантское. Одинъ изъ гитаристовъ тоже великолпно зналъ свой инструментъ. Это былъ тотъ самый изъ дворянъ, который убилъ своего отца. Чтоже касается до бубна, то онъ просто длалъ чуден са: то завертится на пальц, то большимъ пальцемъ проведутъ по его кож;

то слышатся частые, звонкiе и однообразные удары, то вдругъ этотъ сильный, отчетливый звукъ какбы разсыпается горохомъ на безн численное число маленькихъ, дребезжащихъ и шушуркающихъ звуковъ.

Наконецъ появились еще дв гармонiи. Честное, слово Ч я до тхъ поръ не имлъ понятiя о томъ, что можно сдлать изъ простыхъ, прон стонародныхъ инструментовъ;

согласiе звуковъ, сыгранность, а главное духъ, характеръ понятiя и передачи самой сущности мотива, были прон сто удивительные. Я въ первый разъ понялъ тогда совершенно, что именно есть безконечно-разгульнаго и удалаго въ разгульныхъ и удан лыхъ русскихъ плясовыхъ псняхъ. Наконецъ поднялась занавсь. Вс пошевелились, вс переступили съ одной ноги на другую, заднiе прин встали на цыпочки;

кто-то упалъ съ полна;

вс до единаго раскрыли рты и уставили глаза, и полнйшее молчанiе воцарилось... Представн ленiе началось.

Подл меня стоялъ Алей, въ груп своихъ братьевъ и всхъ остальныхъ черкесовъ. Они вс страстно привязались къ театру и ходин ли потомъ каждый вечеръ. Вс мусульмане, татаре и проч., какъ замчалъ я не одинъ разъ, всегда страстные охотники до всякихъ зрлищъ. Подл нихъ прикурнулъ и Исай омичъ, который казалось съ поднятiемъ занавса весь превратился въ слухъ, въ зрнiе и въ самое наивное, жадное ожиданiе чудесъ и наслажденiй. Даже жалко было бы, еслибъ онъ разочаровался въ своихъ ожиданiяхъ. Милое лицо Алея сiян ло такою дтскою, прекрасною радостью, что признаюсь, мн ужасно было весело на него смотрть и я, помню, невольно каждый разъ при кан кой-нибудь смшной и ловкой выходк актера, когда раздавался всеобн щiй хохотъ, тотчасъ же оборачивался къ Алею и заглядывалъ въ его лицо. Онъ меня не видалъ;

не до меня ему было! Очень недалеко отъ меня, съ вой стороны стоялъ арестантъ, пожилой, всегда нахмуренн ный, всегда недовольный и ворчливый. Онъ тоже замтилъ Алея и, я видлъ, нсколько разъ съ полуулыбкой оборачивался поглядть на него: такъ онъ былъ милъ! Алей Семенычъ называлъ онъ его, не знаю зачмъ. Начали Филаткой и Мирошкой. Филатка (Баклушинъ) былъ дйствительно великолпенъ. Онъ сыгралъ свою роль съ удивительною отчетливостью. Видно было, что онъ вдумывался въ каждую фразу, въ каждое движенiе свое. Каждому пустому слову, каждому жесту своему онъ умлъ придать смыслъ и значенiе, совершенно соотвтственное хан рактеру своей роли. Прибавьте къ этому старанiю, къ этому изученiю удивительную, неподдльную веселость, простоту, безыскуственность, и вы, еслибъ видли Баклушина, сами согласились бы непремнно, что это настоящiй, прирожденный актеръ, съ большимъ талантомъ. Филатку я видлъ неразъ на московскомъ и петербургскомъ театр, и положительн но говорю Ч столичные актеры, игравшiе Филатку, оба играли хуже Бан клушина. Въ сравненiи съ нимъ они были пейзане, а не настоящiе мужин ки. Имъ слишкомъ хотлось представить мужика. Баклушина сверхъ того возбуждало соперничество: всмъ извстно было, что во второй пьес роль Кедрила будетъ играть арестантъ Поцйкинъ, актеръ, котон раго вс почему-то считали даровите, лучше Баклушина, и Баклушинъ страдалъ отъ этого какъ ребенокъ. Сколько разъ приходилъ онъ ко мн въ эти послднiе дни и изливалъ свои чувства. За два часа до представн ленiя его трясла лихорадка. Когда хохотали и кричали ему изъ толпы:

Лихо, Баклушинъ! ай да молодецъ! Ч все лицо его сiяло счастьемъ, настоящее вдохновенiе блистало въ глазахъ его. Сцена цалованiя съ Мирошкой, когда Филатка кричитъ ему предварительно: лутрись! и самъ утирается, Ч вышла уморительно смшна. Вс такъ и покатились со смху. Но всего занимательне для меня были зрители;

тутъ ужь вс были на-распашку. Они отдавались своему удовольствiю беззавтно.

Крики ободренiя раздавались все чаще и чаще. Вотъ одинъ подталкиван етъ товарища и наскоро сообщаетъ ему свои впечатлнiя, даже незабон тясь и пожалуй невидя, кто стоитъ подл него;

другой, при вид какой нибудь смшной сцены, вдругъ съ восторгомъ оборачивается къ толп, быстро оглядываетъ всхъ, какбы вызывая всхъ смяться, машетъ рун кой и тотчасъ же опять жадно обращается къ сцен. Третiй просто прин щелкнетъ языкомъ и пальцами и не можетъ смирно устоять на мст, а такъ какъ некуда идти, то только переминается съ ноги на ногу. Къ конн цу пьесы общее веселое настроенiе дошло до высшей степени. Я ничего не преувеличиваю. Представьте острогъ, кандалы, неволю, долгiе грустн ные годы впереди, жизнь однообразную, какъ водяная копель, въ хмун рый, осеннiй день, Ч и вдругъ всмъ этимъ пригнетеннымъ и заключенн нымъ позволили на часокъ развернуться, повеселиться, забыть тяжолый сонъ, устроить цлый театръ, да еще какъ устроить: на гордость и на удивленiе всему городу, Ч знай-дескать нашихъ, каковы арестанты!

Ихъ конечно все занимало, костюмы напримръ. Ужасно любопытно было для нихъ увидть напримръ такого-то Ваньку Отптаго, али Нен цвтаева, али Баклушина, совсмъ въ другомъ плать, чмъ въ какомъ столько ужь тъ ихъ каждый день видли. Вдь арестантъ, тотъ же арестантъ, у самого кандалы побрякиваютъ, а вотъ выходитъ же теперь въ сертук, въ круглой шляп, въ плащ Ч точно штатской! Усы себ придлалъ, волосы. Вонъ платочекъ красный изъ кармана вынулъ, обман хивается, барина представляетъ, точно самъ ни дать ни взять баринъ! И вс въ восторг. Благодтельный помщикъ вышелъ въ адън ютанскомъ мундир, правда въ очень старенькомъ, въ эполетахъ, въ фун ражк съ кокардочкой и произвелъ необыкновенный эфектъ. На эту роль было два охотника, и Ч поврятъ ли? Ч оба точно маленькiя дти ужасно поссорились другъ съ другомъ зато, кому играть: обоимъ хотлось показаться въ офицерскомъ мундир съ эксельбантами! Ихъ ужь разнимали другiе актеры и присудили большинствомъ голосовъ отдать роль Нецвтаеву, не потому, чтобъ онъ былъ казисте и кран сиве другого и такимъ образомъ лучше бы походилъ на барина, а потон мучто Нецвтаевъ уврилъ всхъ, что онъ выйдетъ съ тросточкой и бун детъ такъ ею помахивать, и по земл чертить, какъ настоящiй баринъ и первйшiй франтъ, чего Ваньк Отптому и не представить, потому нан стоящихъ господъ онъ никогда и не видывалъ. И дйствительно Нен цвтаевъ, какъ вышелъ съ своей барыней передъ публику, только и длалъ, что быстро и бгло чертилъ тоненькой камышевой тросточкой, которую откудова-то досталъ, по земл, вроятно считая въ этомъ прин знаки самой высшей господственности, крайняго щегольства и фешени.

Вроятно когда-нибудь еще въ дтств, будучи дворовымъ, босоногимъ мальчишкой, случилось ему увидать красиво-одтаго барина съ тросточн кой и плниться его умньемъ вертть ею, и вотъ впечатлнiе навки и неизгладимо осталось въ душ его, такъ что теперь въ тридцать пять тъ отъ роду припомнилось все какъ было, для полнаго плненiя и прен льщенiя всего острога. Нецвтаевъ былъ дотого углубленъ въ свое зан нятiе, что ужь и не смотрлъ ни на кого и никуда, даже говорилъ непон дымая глазъ, и только и длалъ, что слдилъ за своей тросточкой и за ея кончикомъ. Благодтельная помщица была тоже въ своемъ род чрезн вычайно замчательна: она явилась въ старомъ изношеномъ кисейномъ плать, смотрвшемъ настоящей тряпкой, съ голыми руками и шеей, страшно набленымъ и нарумяненымъ лицомъ, въ спальномъ коленкорон вомъ чепчик, подвязанномъ у подбородка, съ зонтикомъ въ одной рук, и съ веромъ изъ разрисованой бумаги въ другой, которымъ она безпрен рывно обмахивалась. Залпъ хохоту встртилъ барыню;

да и сама барыня не выдержала и нсколько разъ принималась хохотать. Игралъ барыню арестантъ Ивановъ. Сироткинъ, переодтый двушкой, былъ очень милъ. Куплеты тоже сошли хорошо. Однимъ словомъ пьеса кончилась къ самому полному и всеобщему удовольствiю. Критики не было, да и быть не могло.

Проиграли еще разъ увертюру: Сни мои сни и вновь поднян лась занавсь. Это Кедрилъ. Кедрилъ что-то врод Донъ-Жуана;

по крайней мр и барина и слугу черти подъ конецъ пьесы уносятъ въ адъ. Давался цлый актъ, но это очевидно отрывокъ;

начало и конецъ затеряны. Толку и смыслу нтъ ни малйшаго. Дйствiе происходитъ въ Россiи, гд-то на постояломъ двор. Трактирщикъ вводитъ въ комнату барина въ шинели и въ круглой исковерканой шляп. За нимъ идетъ его слуга Кедрилъ съ чемоданомъ и съ завернутой въ синюю бумагу курин цей. Кедрилъ въ полушубк и въ лакейскомъ картуз. Онъ-то и есть обн жора. Играетъ его арестантъ Поцйкинъ, соперникъ Баклушина;

барин на играетъ тотъ же Ивановъ, что игралъ въ первой пьес благодтельн ную помщицу. Трактирщикъ, Нецвтаевъ, предувдомляетъ, что въ комнат водятся черти, и скрывается. Баринъ, мрачный и озабоченный, бормочетъ про себя, что онъ это давно зналъ и велитъ Кедрилу разлон жить вещи и приготовить ужинъ. Кедрилъ трусъ и обжора. Услышавъ о чертяхъ, онъ блднетъ и дрожитъ какъ листъ. Онъ бы убжалъ, но труситъ барина. Да сверхъ того ему и сть хочется. Онъ сластолюбивъ, глупъ, хитеръ по-своему, трусъ, надуваетъ барина на каждомъ шагу и въ тоже время боится его. Это замчательный типъ слуги, въ которомъ какъ-то неясно и отдаленно сказываются черты Лепорелло, и дйствин тельно замчательно переданный. Поцйкинъ съ ршительнымъ таланн томъ и, на мой взглядъ, актеръ еще лучше Баклушина. Я разумется, встртясь на другой день съ Баклушинымъ, не высказалъ ему своего мннiя вполн: я бы слишкомъ огорчилъ его. Арестантъ, игравшiй барин на, сыгралъ тоже недурно. Вздоръ онъ несъ ужаснйшiй, ниначто не пон хожiй;

но дикцiя была правильная, бойкая, жестъ соотвтственный. Пон камстъ Кедрилъ возится съ чемоданами, баринъ ходитъ въ раздумьи по сцен, и объявляетъ во всеуслышанiе, что въ ныншнiй вечеръ конецъ его странствованiямъ. Кедрилъ любопытно прислушивается, гримаснин чаетъ, говоритъ a parte и смшитъ съ каждымъ словомъ зрителей. Ему не жаль барина;

но онъ слышалъ о чертяхъ;

ему хочется узнать что это такое, и вотъ онъ вступаетъ въ разговоры и въ распросы. Баринъ након нецъ объявляетъ ему, что когда-то въ какой-то бд онъ обратился къ помощи ада и черти помогли ему, выручили;

но что сегодня срокъ и мон жетъ-быть сегодня же они придутъ, по условiю, за душой его. Кедрилъ начинаетъ шибко трусить. Но баринъ не теряетъ духа и велитъ ему прин готовить ужинъ. Услыша про ужинъ, Кедрилъ оживляется, вынимаетъ курицу, вынимаетъ вино, Ч и нтъ-нтъ, а самъ отщипнетъ отъ курицы и отвдаетъ. Публика хохочетъ. Вотъ скрипнула дверь, втеръ стучитъ ставнями;

Кедрилъ дрожитъ и наскоро, почти безсознательно упрятыван етъ въ ротъ огромный кусокъ курицы, который и проглотить не можетъ.

Опять хохотъ. Готово ли? кричитъ баринъ, расхаживая по комнат. Ч Сейчасъ, сударь... я вамъ... приготовлю, Ч говоритъ Кедрилъ, самъ сан дится за столъ и преспокойно начинаетъ уплетать барское кушанье.

Публик видимо любо проворство и хитрость слуги, и то что баринъ въ дуракахъ. Надо признаться, что и Поцйкинъ стоилъ дйствительно пон хвалы. Слова: сейчасъ, сударь, я вамъ приготовлю онъ выговорилъ превосходно. Свъ за столъ, онъ начинаетъ сть съ жадностью и вздран гиваетъ съ каждымъ шагомъ барина, чтобъ тотъ не замтилъ его продлокъ;

чуть тотъ повернется на мст, онъ прячется подъ столъ и тащитъ съ собой курицу. Наконецъ онъ утоляетъ свой первый голодъ;

пора подумать о барин. Ч Кедрилъ, скоро ли ты? кричитъ бан ринъ. Ч Готово-съ! бойко отвчаетъ Кедрилъ, спохватившись, что бан рину почти ничего не останется. На тарелк дйствительно лежитъ одна куриная ножка. Баринъ, мрачный и озабоченный, ничего нен замчая садится за столъ, а Кедрилъ съ салфеткой становится за его стуломъ. Каждое слово, каждый жестъ, каждая гримаса Кедрила, когда онъ, оборачиваясь къ публик, киваетъ на простофилю-барина, встрчан ются съ неудержимымъ хохотомъ зрителями. Но вотъ, только что баринъ принимается сть, появляются черти. Тутъ ужь ничего понять нельзя, да и черти появляются какъ-то ужь слишкомъ не-полюдски: въ боковой кулис отворяется дверь и является что-то въ бломъ, а вмсто головы у него фонарь со свчей;

другой фантомъ тоже съ фонаремъ на голов, въ рукахъ держитъ косу. Почему фонари, почему коса, почему черти въ бломъ? никто не можетъ объяснить себ. Впрочемъ объ этомъ никто не задумывается. Такъ ужь врно тому и быть должно. Баринъ довольно храбро оборачивается къ чертямъ и кричитъ имъ, что онъ готовъ, чтобъ они брали его. Но Кедрилъ труситъ какъ заяцъ;

онъ зетъ подъ столъ, но несмотря на весь свой испугъ, не забываетъ захватить со стола бун тылку. Черти на минутку скрываются;

Кедрилъ вылзаетъ изъ-за стола;

но только что баринъ принимается опять за курицу, какъ три чорта снон ва врываются въ комнату, подхватываютъ барина сзади и несутъ его въ преисподнюю. Кедрилъ! спасай меня! кричитъ баринъ. Но Кедрилу не до того. Онъ въ этотъ разъ и бутылку, и тарелку и даже хлбъ стащилъ подъ столъ. Но вотъ онъ теперь одинъ, чертей нтъ, барина тоже. Кен дрилъ вылзаетъ, осматривается, и улыбка озаряетъ лицо его. Онъ плун товски прищуривается, садится на барское мсто и кивая публик, говон ритъ полушопотомъ:

Ч Ну, я теперь одинъ... безъ барина!..

Вс хохочутъ тому, что онъ безъ барина;

но вотъ онъ еще прибавн ляетъ полушопотомъ, конфиденцiально обращаясь къ публик, и все вен селе и веселе подмигивая глазкомъ:

Ч Барина-то черти взяли!..

Восторгъ зрителей безпредльный! Кром того, что барина черти взяли, это было такъ высказано, съ такимъ плутовствомъ, съ такой нан смшливо-торжествующей гримасой, что дйствительно невозможно не аплодировать. Но недолго продолжается счастье Кедрила. Только-было онъ распорядился бутылкой, налилъ себ въ стаканъ и хотлъ пить, какъ вдругъ возвращаются черти, крадутся сзади на цыпочкахъ и цапъ царапъ его подъ бока. Кедрилъ кричитъ во все горло;

отъ трусости онъ не сметъ оборотиться. Защищаться тоже не можетъ: въ рукахъ бутылн ка и стаканъ, съ которыми онъ не въ силахъ разстаться. Разинувъ ротъ отъ ужаса, онъ съ полминуты сидитъ выпуча глаза на публику, съ тан кимъ уморительнымъ выраженiемъ трусливаго испуга, что ршительно съ него можно было писать картину. Наконецъ его несутъ, уносятъ;

бун тылка съ нимъ, онъ болтаетъ ногами и кричитъ, кричитъ. Крики его разн даются еще за кулисами. Но занавсъ опускается и вс хохочутъ, вс въ восторг... Оркестръ начинаетъ комаринскую.

Начинаютъ тихо, едва слышно, но мотивъ растетъ и растетъ, темн пъ учащается, раздаются молодецкiя прищелкиванья по декамъ балан лайки... Это комаринская во всемъ своемъ размах, и право было бы хон рошо, еслибъ Глинка хоть случайно услыхалъ ее у насъ въ острог. Нан чинается пантомина подъ музыку. Комаринская не умолкаетъ во все продолженiе пантомины. Представлена внутренность избы. На сцен мельникъ и жена его. Мельникъ въ одномъ углу чинитъ сбрую, въ друн гомъ углу жена прядетъ ленъ. Жену играетъ Сироткинъ, мельника Нен цвтаевъ.

Замчу, что наши декорацiи очень бдны. И въ этой, и въ предын дущей пьес, и въ другихъ, вы боле дополняете собственнымъ вообран женiемъ, чмъ видите глазами. Вмсто задней стны протянутъ какой то коверъ или попона;

сбоку какiя-то дрянныя ширмы. Лвая же сторон на ничмъ не заставлена, такъ что видны нары. Но зрители невзыскан тельны и соглашаются дополнять воображенiемъ дйствительность, тмъ боле что арестанты къ тому очень способны: Сказано садъ, такъ и почитай за садъ, комната такъ комната, изба такъ изба, Ч все-равно и церемониться много нечего. Сироткинъ въ костюм молодой бабенки очень милъ. Между зрителями раздается вполголоса нсколько комплин ментовъ. Мельникъ кончаетъ работу, беретъ шапку, беретъ кнутъ, подн ходитъ къ жен и объясняетъ ей знаками, что ему надо идти, но что если безъ него жена кого приметъ, то... и онъ показываетъ на кнутъ.

Жена слушаетъ и киваетъ головой. Этотъ кнутъ вроятно ей очень знан комъ: бабенка отъ мужа погуливаетъ. Мужъ уходитъ. Только что онъ за дверь, жена грозитъ ему вслдъ кулакомъ. Но вотъ стучатъ;

дверь отвон ряется и опять является сосдъ, тоже мельникъ, мужикъ въ кафтан и съ бородой. Въ рукахъ у него подарокъ, красный платокъ. Бабенка смется;

но только что сосдъ хочетъ обнять ее, какъ въ двери опять стукъ. Куда дваться? Она наскоро прячетъ его подъ столъ, а сама опять за веретено. Является другой обожатель: это писарь, въ военной форм. До сихъ поръ пантомина шла безукоризненно, жестъ былъ безн ошибочно правиленъ. Можно было даже удивляться, смотря на этихъ импровизированныхъ актеровъ и невольно подумать: сколько силъ и тан ланту погибаетъ у насъ на Руси иногда почти даромъ, въ невол и въ тяжкой дол! Но арестантъ, игравшiй писаря, вроятно когда-то былъ на провинцiальномъ или домашнемъ театр, и ему вообразилось, что наши актеры, вс до единаго, не понимаютъ дла и не такъ ходятъ, какъ слдуетъ ходить на сцен. И вотъ онъ выступаетъ какъ, говорятъ, вын ступали встарину на театрахъ классическiе герои: ступитъ длинный шагъ, и еще непридвинувъ другой ноги, вдругъ остановится, откинетъ назадъ весь корпусъ, голову, гордо поглядитъ кругомъ, и Ч ступитъ другой шагъ. Если такая ходьба была смшна въ классическихъ герон яхъ, то въ военномъ писар, въ комической сцен, еще смшне. Но публика наша думала, что вроятно такъ тамъ и надо, и длинные шаги долговязаго писаря приняла какъ совершившiйся фактъ, безъ особенной критики. Едва только писарь усплъ выйти на средину сцены, какъ пон слышался еще стукъ: хозяйка опять переполошилась. Куда двать писан ря? въ сундукъ, благо отпертъ. Писарь зетъ въ сундукъ и бабенка его накрываетъ крышкой. На этотъ разъ является гость особенный, тоже влюбленный, но особаго свойства. Это браминъ и даже въ костюм. Неун держимый хохотъ раздается между зрителями. Брамина играетъ арен стантъ Кошкинъ и играетъ прекрасно. У него фигура браминская. Жен стами объясняетъ онъ всю степень любви своей. Онъ приподымаетъ руки къ небу, потомъ прикладываетъ ихъ къ груди, къ сердцу;

но только что онъ усплъ разнжиться, Ч раздается сильный ударъ въ дверь. По удан ру слышно, что это хозяинъ. Испуганная жена вн себя, браминъ мечетн ся какъ угорлый и умоляетъ, чтобъ его спрятали. Наскоро она станон витъ его за шкапъ, а сама, забывъ отпереть, бросается къ своей пряж и прядетъ, прядетъ, неслыша стука въ дверь своего мужа, съ перепугу сун читъ нитку, которой у нея нтъ въ рукахъ и вертитъ веретено, забывъ поднять его съ пола. Сироткинъ очень хорошо и удачно изобразилъ этотъ испугъ. Но хозяинъ выбиваетъ дверь ногою и съ кнутомъ въ рук подходитъ къ жен. Онъ все замтилъ и подкараулилъ и прямо показын ваетъ ей пальцами, что у ней спрятаны трое. Затмъ ищетъ спрятан ныхъ. Перваго находитъ сосда, и провожаетъ его тузанами изъ комнан ты. Струсившiй писарь хотлъ было бжать, приподнялъ головой крышн ку и тмъ самъ себя выдалъ. Хозяинъ подстегиваетъ его кнутикомъ и на этотъ разъ влюбленный писарь прискакиваетъ вовсе не поклассически.

Остается браминъ;

хозяинъ долго ищетъ его, наконецъ находитъ въ углу за шкапомъ, вжливо откланивается ему и за бороду вытягиваетъ на средину сцены. Браминъ пробуетъ защищаться, кричитъ: локаянный, окаянный! (единственныя слова, сказанныя въ пантомин), но мужъ не слушаетъ и расправляется посвойски. Жена, видя что дло доходитъ тен перь до нея, бросаетъ пряжу, веретено и бжитъ изъ комнаты;

донцо ван лится на землю, арестанты хохочутъ. Алей неглядя на меня теребитъ меня за руку и кричитъ мн: смотри! браминъ, браминъ! а самъ устон ять не можетъ отъ смху. Занавсь падаетъ. Начинается другая сцена...

Но нечего описывать всхъ сценъ. Ихъ было еще дв или три. Вс он смшны и неподдльно веселы. Если сочинили ихъ не сами арестанн ты, то по крайней мр въ каждую изъ нихъ положили своего. Почти каждый актеръ импровизировалъ отъ себя, такъ что въ слдующiе вечен ра, одинъ и тотъ же актеръ, одну и туже роль игралъ нсколько иначе.

Послдняя пантомина, фантастическаго свойства, заключилась бален томъ. Хоронился мертвецъ. Браминъ съ многочисленной прислугой длаетъ надъ гробомъ разныя заклинанiя, но ничто не помогаетъ. Након нецъ раздается: Солнце на закат, мертвецъ оживаетъ и вс въ радон сти начинаютъ плясать. Браминъ пляшетъ вмст съ мертвецомъ и плян шетъ совершенно особеннымъ образомъ, по-брамински. Тмъ и кончаетн ся театръ, до слдующаго вечера. Наши вс расходятся веселые, довольн ные, хвалятъ актеровъ, благодарятъ унтеръ-офицера. Ссоръ неслышно.

Вс какъ-то непривычно довольны, даже какъ-будто счастливы, и засын паютъ не повсегдашнему, а почти съ покойнымъ духомъ, Ч а съ чего бы кажется? А между-тмъ это не мечта моего воображенiя. Это правда, исн тина. Только немного позволили этимъ бднымъ людямъ пожить по-свон ему, повеселиться полюдски, прожить хоть часъ не по-острожному Ч и человкъ нравственно мняется, хотя бы то было на нсколько только минутъ... Но вотъ уже глубокая ночь. Я вздрагиваю и просыпаюсь слун чайно: старикъ все еще молится на печк, и промолится тамъ до самой зари;

Алей тихо спитъ подл меня. Я припоминаю, что и засыпая онъ еще смялся, толкуя вмст съ братьями о театр и невольно засматрин ваюсь на его спокойное дтское лицо. Мало-помалу я припоминаю все:

послднiй день, праздники, весь этотъ мсяцъ... въ испуг приподымаю голову и оглядываю спящихъ моихъ товарищей, при дрожащемъ тускломъ свт шестериковой казенной свчи. Я смотрю на ихъ бдныя лица, на ихъ бдныя постели, на всю эту непроходимую голь и нищету, всматриваюсь Ч и точно мн хочется увриться, что все это не продолн женiе безобразнаго сна, а дйствительная правда. Но это правда: вотъ слышится чей-то стонъ;

кто-то тяжело откинулъ руку и брякнулъ цпян ми. Другой вздрогнулъ восн и началъ говорить, а ддушка на печи мон лится за всхъ православныхъ христiанъ и слышно его мрное, тихое, протяжное: Господи Iисусе Христе, помилуй насъ!.. Не навсегда же я здсь, а только вдь на нсколько тъ! думаю я, и склоняю опять голову на подушку.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I. ГОШПИТАЛЬ.

Вскор посл праздниковъ я сдлался боленъ и отправился въ нашъ военный гошпиталь. Онъ стоялъ особнякомъ, въ полуверст отъ крпости. Это было очень длинное одноэтажное зданье, окрашенное жолтой краской. Лтомъ, когда происходили ремонтныя работы, на него выходило чрезвычайное количество вохры. На огромномъ двор гошпин таля помщались службы, домы для медицинскаго начальства и прочiя пригодныя постройки. Въ главномъ же корпус располагались одн только палаты. Палатъ было много, но арестантскихъ всего только дв, всегда очень наполненныхъ, но особенно томъ, такъ что приходилось часто сдвигать кровати. Наполнялись наши палаты всякаго рода нен счастнымъ народомъ. Ходили туда наши, ходили разнаго рода военные подсудимые, содержавшiеся на разныхъ абвахтахъ, ршоные, нершон ные и пересылочные;

ходили и изъ исправительной роты, Ч страннаго заведенiя, въ которое отсылались провинившiеся и малонадежные солдан тики изъ батальоновъ, для поправленiя своего поведенiя, и откуда, года черезъ два и больше, они обыкновенно выходили такими мерзавцами, кан кихъ на рдкость и встртить. Заболвшiе изъ арестантовъ у насъ обыкновенно поутру объявляли о болзни своей унтеръ-офицеру. Ихъ тотчасъ же записывали въ книгу и съ этой книгой отсылали больного съ конвойнымъ въ батальонный лазаретъ. Тамъ докторъ предварительно свидтельствовалъ всхъ больныхъ изъ всхъ военныхъ командъ, расн положонныхъ въ крпости, и кого находилъ дйствительно больнымъ, записывалъ въ гошпиталь. Меня отмтили въ книг, и во второмъ часу, когда уже вс наши отправились изъ острога на послобденную рабон ту, я пошолъ въ гошпиталь. Больной арестантъ обыкновенно бралъ съ собой сколько могъ денегъ, хлба, потомучто на тотъ день не могъ ожин дать себ въ гошпитал порцiи, крошечную трубочку и кисетъ съ табан комъ, кремнемъ и огнивомъ. Эти послднiе предметы тщательно запрян тывались въ сапоги. Я вступилъ въ ограду гошпиталя не безъ нкоторан го любопытства къ этой новой, незнакомой еще мн варьяцiи нашего арестантскаго житья-бытья.

День былъ теплый, хмурый и грустный Ч одинъ изъ тхъ дней, когда такiя заведенiя, какъ гошпиталь, принимаютъ особенно-дловой, тоскливый и кислый видъ. Мы съ конвойнымъ вошли въ прiемную, гд стояли дв мдныя ванны и гд уже дожидались двое больныхъ, изъ подсудимыхъ, тоже съ конвойными. Вошолъ фельдшеръ, ниво и со властiю оглядлъ насъ и еще ниве отправился доложить дежурному лекарю. Тотъ явился скоро;

осмотрлъ, обошолся очень ласково и вын далъ намъ скорбные листы, въ которыхъ были обозначены наши имен на. Дальнйшее же росписанiе болзни, назначенiе лекарствъ, порцiи и проч. предоставлялось уже тому изъ ординаторовъ, который завдывалъ арестантскими палатами. Я уже и прежде слышалъ, что арестанты не нахвалятся своими лекарями. Отцовъ не надо! Ч отвчали они мн на мои распросы, когда я отправлялся въ больницу. Между тмъ мы переодлись. Платье и блье, въ которомъ мы пришли, отъ насъ отобран ли и одли насъ въ блье гошпитальное, да сверхъ того выдали намъ длинные чулки, туфли, колпаки и толстые суконные, бураго цвту халан ты, подшитые нето холстомъ, нето какимъ-то пластыремъ. Однимъ слон вомъ халатъ былъ до послдней степени грязенъ;

но оцнилъ я его вполн уже на мст. Затмъ насъ повели въ арестантскiя палаты, кон торыя были расположены въ конц длиннйшаго коридора, высокаго и чистаго. Наружная чистота везд была очень удовлетворительна;

все что съ перваго раза бросалось въ глаза, такъ и лоснилось. Впрочемъ это могло мн такъ показаться посл нашего острога. Двое подсудимыхъ пошли въ палату налво, я направо. У двери, замкнутой желзнымъ болтомъ, стоялъ часовой съ ружьемъ, подл него подчасокъ. Младшiй унтеръ-офицеръ (изъ гошпитальнаго караула) веллъ пропустить меня и я очутился въ длинной и узкой комнат, по обимъ продольнымъ стнамъ которой стояли кровати, числомъ около двадцати двухъ, между которыми три-четыре еще были незаняты. Кровати были деревянныя, окрашеныя зеленой краской, слишкомъ знакомыя всмъ и каждому у насъ на Руси, Ч т самыя кровати, которыя по какому-то предопредленiю никакъ не могутъ быть безъ клоповъ. Я помстился въ углу, на той сторон, гд были окна.

Какъ уже и сказалъ я, тутъ были и наши арестанты, изъ острога.

Нкоторые изъ нихъ уже знали меня или по-крайней мр видли прежде. Гораздо боле было изъ подсудимыхъ и изъ исправительной роты. Трудно-больныхъ, т. е. невстававшихъ съ постели было не такъ много. Другiе же, легко-больные или выздоравливавшiе, или сидли на койкахъ, или ходили взадъ и впередъ по комнат, гд между двумя рян дами кроватей оставалось еще пространство, достаточное для прогулки.

Въ палат былъ чрезвычайно удушливый, больничный запахъ. Воздухъ былъ заражонъ разными непрiятными испаренiями и запахомъ лекарн ствъ, несмотря на то, что почти весь день въ углу топилась печка. На моей койк былъ надтъ полосатый чехолъ. Я снялъ его. Подъ чехломъ оказалось суконное одяло, подшитое холстомъ и толстое блье слишн комъ сомнительной чистоты. Возл койки стоялъ столикъ, на которомъ была кружка и оловянная чашка. Все это для приличiя прикрывалось выданнымъ мн маленькимъ полотенцемъ. Внизу столика была еще полн ка;

тамъ сохранялись у пившихъ чай чайники, жбаны съ квасомъ и прон чее;

но пившихъ чай между больными было очень немного. Трубки же и кисеты, которые были почти у каждаго, неисключая даже и чахоточн ныхъ, прятались подъ койки. Докторъ и другiе изъ начальниковъ почти никогда ихъ не осматривали, а если и заставали кого съ трубкой, то длали видъ, что не замчаютъ. Впрочемъ и больные были почти всегда осторожны и ходили курить къ печк. Разв ужь ночью курили прямо съ кроватей;

но ночью никто не обходилъ палатъ, кром разв иногда офин цера, начальника гошпитальнаго караула.

До тхъ поръ я никогда не лежалъ ни въ какой больниц;

все окружающее потому было для меня чрезвычайно ново. Я замтилъ, что возбуждаю нкоторое любопытство. Обо мн уже слышали и оглядывали меня очень безцеремонно, даже съ оттнкомъ нкотораго превосходства, какъ оглядываютъ въ школахъ новичка или въ присутственныхъ мстахъ просителя. Справа подл меня лежалъ одинъ подсудимый, пин сарь, незаконный сынъ одного отставного капитана. Онъ судился по фальшивымъ деньгамъ и лежалъ уже съ годъ, кажется ничмъ не больн ной, но уврявшiй докторовъ, что у него аневризмъ. Онъ достигъ цли:

каторга и тлесное наказанье миновали его и онъ, еще годъ спустя, былъ отосланъ въ Т-къ, для содержанiя гд-то при больниц. Это былъ плотный, коренастый парень тъ двадцати восьми, большой плутъ и зан конникъ, очень неглупый, чрезвычайно развязный и самонадянный ман лый, до болзни самолюбивый, пресерьозно уврившiй самого себя, что онъ честнйшiй и правдивйшiй человкъ въ свт и даже вовсе ни въ чемъ невиноватый, и такъ и оставшiйся навсегда съ этой увренностью.

Онъ первый заговорилъ со мною, съ любопытствомъ сталъ меня распран шивать и довольно подробно расказалъ мн о вншнихъ порядкахъ гошпиталя. Разумется прежде всего онъ заявилъ мн, что онъ капин танскiй сынъ. Ему чрезвычайно хотлось казаться дворяниномъ или пон крайней мр лизъ благородныхъ. Вслдъ за нимъ подошолъ ко мн одинъ больной изъ исправительной роты и началъ уврять, что онъ зналъ многихъ изъ прежде-сосланныхъ дворянъ, называя ихъ по имени и отчеству. Это былъ уже сдой солдатъ;

на лиц его было написано, что онъ все вретъ. Звали его Чекуновъ. Онъ очевидно ко мн подлизын вался, вроятно подозрвая у меня деньги. Замтивъ у меня свертокъ съ чаемъ и сахаромъ, онъ тотчасъ же предложилъ свои услуги: достать чайникъ и заварить мн чаю. Чайникъ мн общалъ прислать назавтра М-цкiй изъ острога, съ кмъ-нибудь изъ арестантовъ, ходившихъ въ гошпиталь на работу. Но Чекуновъ обдлалъ все дло. Онъ досталъ кан кой-то чугунокъ, даже чашку, вскипятилъ воду, заварилъ чаю, однимъ словомъ услуживалъ съ необыкновеннымъ усердiемъ, чмъ возбудилъ тотчасъ же въ одномъ изъ больныхъ нсколько ядовитыхъ насмшекъ на свой счетъ. Этотъ больной былъ чахоточный, лежавшiй напротивъ меня, по фамильи Устьянцевъ, изъ подсудимыхъ солдатъ, тотъ самый, который, испугавшись наказанiя, выпилъ крышку вина, крпко настон явъ въ немъ табаку, и тмъ нажилъ себ чахотку;

о немъ я уже упомин налъ какъ-то прежде. До сихъ поръ онъ лежалъ молча и трудно дыша, пристально и серьозно ко мн приглядываясь и съ негодованiемъ слдя за Чекуновымъ. Необыкновенная, жолчная серьозность придавала кан кой-то особенно комическiй оттнокъ его негодованiю. Наконецъ онъ не выдержалъ:

Ч Ишь, холопъ! Нашолъ барина! проговорилъ онъ съ разстановн ками и задыхающимся отъ безсилiя голосомъ. Онъ былъ уже въ послдн нихъ дняхъ своей жизни.

Чекуновъ съ негодованiемъ оборотился къ нему:

Ч Это кто холопъ? произнесъ онъ, презрительно глядя на Устьянн цева.

Ч Ты холопъ! отвчалъ тотъ такимъ самоувреннымъ тономъ, какъ-будто имлъ полное право распекать Чекунова и даже былъ прин ставленъ къ нему для этой цли.

Ч Я холопъ?

Ч Ты и есть. Слышите, добрые люди, не вритъ! Удивляется!

Ч Да теб-то что! Вишь они одни, какъ безъ рукъ. Безъ слуги нен привычны, извстно. Почему не услужить, мохнорылый ты шутъ!

Ч Это кто мохнорылый?

Ч Ты мохнорылый.

Ч Я мохнорылый?

Ч Ты и есть!

Ч А ты красавецъ? У самого лицо какъ воронье яйцо... коли я мохнорылый.

Ч Мохнорылый и есть! Вдь ужь Богъ убилъ, лежалъ бы себ да помиралъ! Нтъ, туда-же сбираетъ! Ну чего сбираешь!

Ч Чего! Нтъ ужь я лучше сапогу поклонюсь, а не лаптю. Отецъ мой не кланялся и мн не веллъ. Я... я...

Онъ было хотлъ продолжать, но страшно закашлялся на нскольн ко минутъ, выплевывая кровью. Скоро холодный, изнурительный потъ выступилъ на узенькомъ бу его. Кашель мшалъ ему, а то бы онъ все говорилъ;

по глазамъ его видно было, какъ хотлось ему еще поругатьн ся;

но, въ безсилiи, онъ только отмахивался рукою... Такъ что Чекуновъ подконецъ ужь и позабылъ его.

Я почувствовалъ, что злость чахоточнаго направлена скоре на меня, чмъ на Чекунова. За желанiе Чекунова подслужиться и тмъ дон стать копйку никто бы не сталъ на него сердиться или смотрть на него съ особымъ презрнiемъ. Всякъ понималъ, что онъ это длаетъ просто изъ-за денегъ. На этотъ счетъ простой народъ вовсе не такъ щен петиленъ и чутко уметъ различать дло. Устьянцеву не понравился собственно я, не понравился ему мой чай, и то что я и въ кандалахъ какъ баринъ, какъ-будто не могу обойтись безъ прислуги, хотя я вовсе не звалъ и не желалъ никакой прислуги. Дйствительно мн всегда хотлось все длать самому и даже я особенно желалъ, чтобъ и виду не подавать о себ, что я блоручка, нженка, барствую. Въ этомъ отчасти состояло даже мое самолюбiе, если уже къ слову сказать пришлось. Но вотъ, Ч и ршительно не понимаю какъ это всегда такъ случалось, Ч но я никогда не могъ отказаться отъ разныхъ услужниковъ и прислужн никовъ, которые сами ко мн навязывались и подконецъ овладвали мной совершенно, такъ что они понастоящему были моими господами, а я ихъ слугой;

а по наружности и выходило какъ-то само собой, что я дйствительно баринъ, не могу обойтись безъ прислуги и барствую. Это конечно было мн очень досадно. Но Устьянцевъ былъ чахоточный, разн дражительный человкъ. Прочiе же изъ больныхъ соблюдали видъ равн нодушiя, даже съ нкоторымъ оттнкомъ высокомрiя. Помню, вс были заняты однимъ особеннымъ обстоятельствомъ: изъ арестантскихъ разгон воровъ я узналъ, что въ тотъ же вечеръ приведутъ къ намъ одного подн судимаго, котораго въ эту минуту наказываютъ шпицрутенами. Арен станты ждали новичка съ нкоторымъ любопытствомъ. Говорили впрон чемъ, что наказанье будетъ легкое, Ч всего только пятьсотъ.

Понемногу я оглядлся кругомъ. Сколько я могъ замтить, дйн ствительно больные лежали здсь все боле цынготною и глазною болзн нью Ч мстными болзнями тамошняго края. Такихъ было въ палат нсколько человкъ. Изъ другихъ, дйствительно больныхъ, лежали лин хорадками, разными болячками, грудью. Здсь не такъ какъ въ другихъ палатахъ: здсь были собраны въ кучу вс болзни, даже и венеричен скiя. Я сказалъ дйствительно больныхъ, потомучто было нсколько и пришедшихъ такъ, безо всякой болзни, лотдохнуть. Доктора допускан ли такихъ охотно, изъ состраданiя, особенно когда было много пустыхъ кроватей. Содержанiе на абвахтахъ и въ острогахъ казалось сравнин тельно съ госпитальнымъ дотого плохо, что многiе арестанты съ удон вольствiемъ приходили лежать, несмотря на спертый воздухъ и заперн тую палату. Были даже особенные любители лежанья и вообще госпин тальнаго житья-бытья;

всхъ боле впрочемъ изъ исправительной роты.

Я съ любопытствомъ осматривалъ моихъ новыхъ товарищей, но помню, особенное любопытство тогда же возбудилъ во мн одинъ, уже умиравн шiй, изъ нашего острога, тоже чахоточный и тоже въ послднихъ дняхъ, лежавшiй черезъ кровать отъ Устьянцева и такимъ образомъ тоже почти противъ меня. Звали его Михайловъ;

еще дв недли тому назадъ я видлъ его въ острог. Онъ давно уже былъ боленъ и давно бы пора ему было идти лечиться;

но онъ съ какимъ-то упорнымъ и совершенно нен нужнымъ терпньемъ преодолвалъ себя, крпился и только на праздн никахъ ушолъ въ гошпиталь, чтобъ умереть въ три недли отъ ужасной чахотки;

точно сгорлъ человкъ. Меня поразило теперь его страшно измнившееся лицо, Ч лицо, которое я изъ первыхъ замтилъ по вступн ленiи моемъ въ острогъ;

оно мн тогда какъ-то въ глаза кинулось.

Подл него лежалъ одинъ исправительный солдатъ, уже старый чен ловкъ, страшный, и отвратительный неряха... Но впрочемъ не пересчин тывать же всхъ больныхъ... Я вспомнилъ теперь и объ этомъ старикашн к единственно потому, что онъ произвелъ на меня тогда тоже нкотон рое впечатлнiе и въ одну минуту усплъ дать мн довольно полное пон нятiе о нкоторыхъ особенностяхъ арестантской палаты. У этого старин чонки, помню, былъ тогда сильнйшiй насморкъ. Онъ все чихалъ и всю недлю потомъ чихалъ даже и восн, какъ-то залпами, по пяти и по шен сти чиховъ за разъ, акуратно каждый разъ приговаривая: Господи, дан лось же такое наказанье! Въ ту минуту онъ сидлъ на постели и съ жадностью набивалъ себ носъ табакомъ изъ бумажнаго сверточка, чтн объ сильне и акуратне прочихаться. Чихалъ онъ въ бумажный план токъ, собственный, клтчатый, разъ сто мытый и до крайности полинян лый, причемъ какъ-то особенно морщился его маленькой носъ, слагаясь въ мелкiя, безчисленныя морщинки, и выставлялись осколки старыхъ, почернлыхъ зубовъ, вмст съ красными, слюнявыми деснами. Прочин хавшись, онъ тотчасъ же развертывалъ платокъ, внимательно разсматн ривалъ обильно-накопившуюся въ немъ мокроту и немедленно смазын валъ ее на свой бурый, казенный халатъ, такъ что вся мокрота оставан лась на халат, а платокъ только что разв оставался сыренекъ. Такъ онъ длалъ всю недлю. Это копотливое, скряжническое сбереженiе собн ственнаго платка въ ущербъ казенному халату вовсе не возбуждало со стороны другихъ больныхъ никакого протеста, хотя кому-нибудь изъ нихъ же посл него пришлось бы надть этотъ же самый халатъ. Но нашъ простой народъ небрезгливъ и негадливъ даже до странности.

Меня же такъ и покоробило въ ту минуту, и я тотчасъ же съ омерн зенiемъ и любопытствомъ невольно началъ осматривать только-что надтый мною халатъ. Тутъ я замтилъ, что онъ уже давно возбуждалъ мое вниманiе своимъ сильнымъ запахомъ;

онъ усплъ уже на мн нан грться и пахнулъ все сильне и сильне лекарствами, пластырями и какъ мн казалось, какимъ-то гноемъ, что было немудрено, такъ какъ онъ съ незапамятныхъ тъ несходилъ съ плечъ больныхъ. Можетъ быть холщевую подкладку его на спин и промывали когда-нибудь;

но наврно не знаю. Зато въ настоящее время эта подкладка была пропитан на всми возможными непрiятными соками, примочками, пролившеюся водою изъ прорзанныхъ мушекъ и проч. Ктому же въ арестантскiя пан латы очень часто являлись только-что наказанные шпицрутенами, съ изн раненными спинами;

ихъ лечили примочками, и потому халатъ, надвавн шiйся прямо на мокрую рубашку, никакимъ образомъ не могъ не порн титься. Такъ все на немъ и оставалось. И все время мое въ острог, вс эти нсколько тъ, какъ только мн случалось бывать въ гошпитал (а бывалъ я частенько), я каждый разъ съ боязливою недоврчивостью надвалъ халатъ. Особенно же ненравились мн иногда встрчавшiяся въ этихъ халатахъ вши, крупныя и замчательно жирныя. Арестанты съ наслажденiемъ казнили ихъ, такъ что когда подъ толстымъ, неуклюн жимъ арестантскимъ ногтемъ щелкнетъ бывало казненный зврь, то даже по лицу охотника можно было судить о степени полученнаго имъ удовлетворенiя. Очень тоже не любили у насъ клоповъ и тоже бывало подымались иногда всей палатой истреблять ихъ въ иной длинный, скучн ный зимнiй вечеръ. И хотя въ палат, кром тяжолаго запаху, снаружи все было повозможности чисто, но внутренней, такъ-сказать, подкладочн ной чистотой, у насъ далеко не щеголяли. Больные привыкли къ этому и даже считали, что такъ и надо, да и самые порядки къ особенной чин стот не располагали. Но о порядкахъ я скажу посл...

Только-что Чекуновъ подалъ мн чай (мимоходомъ сказать на пан латной вод, которая приносилась разомъ на цлыя сутки и какъ-то слишкомъ скоро портилась въ нашемъ воздух), отворилась съ нкотон рымъ шумомъ дверь и за усиленнымъ конвоемъ введенъ былъ только-что наказанный шпицрутенами солдатикъ. Это было въ первый разъ, какъ я видлъ наказаннаго. Впослдствiи ихъ приводили часто, иныхъ даже приносили (слишкомъ ужь тяжело наказанныхъ), и каждый разъ это дон ставляло большое развлеченiе больнымъ. Встрчали у насъ такового обыкновенно съ усиленно-строгимъ выраженiемъ лицъ и съ какою-то даже нсколько натянутою серьозностью. Впрочемъ прiемъ отчасти зан вислъ и отъ степени важности преступленiя, а слдственно и отъ колин чества наказанiя. Очень больно битый и, по репутацiи, большой прен ступникъ, пользовался и большимъ уваженiемъ и большимъ вниманiемъ, чмъ какой-нибудь бжавшiй рекрутикъ, вотъ какъ тотъ напримръ, кон тораго привели теперь. Но и въ томъ и въ другомъ случа ни особенн ныхъ сожалнiй, ни какихъ-нибудь особенно-раздражительныхъ замн чанiй не длалось. Молча помогали несчастному и ухаживали за нимъ, особенно если онъ не могъ обойтись безъ помощи. Фельдшера уже сами знали, что сдаютъ битаго въ опытныя и искусныя руки. Помощь обыкнон венно была въ частой и необходимой перемн смоченной въ холодной вод простыни или рубашки, которою одвали истерзанную спину, осон бенно если наказанный самъ уже былъ не въ силахъ наблюдать за собой, да кром того въ ловкомъ выдергиванiи занозъ изъ болячекъ, которыя зачастую остаются въ спин отъ сломавшихся объ нее палокъ. Послдн няя операцiя обыкновенно очень бываетъ непрiятна больному. Но вообн ще меня всегда удивляла необыкновенная стойкость въ перенесенiи боли наказанными. Много я ихъ перевидалъ, иногда уже слишкомъ битыхъ, и почти ни одинъ изъ нихъ не стоналъ! Только лицо какъ-будто все изн мнится, поблднетъ;

глаза горятъ;

взглядъ разсянный, безпокойный, губы трясутся, такъ что бдняга нарочно прикусываетъ ихъ бывало чуть не до крови зубами. Вошедшiй солдатикъ былъ парень тъ дван дцати трехъ, крпкаго мускулистаго сложенiя, красиваго лица, высокiй, стройный, смуглотлый. Спина его была впрочемъ порядочно пообита.

Сверху до самой поясницы все его тло было обнажено;

на плеча его была накинута мокрая простыня, отъ которой онъ дрожалъ всми член нами какъ въ лихорадк, и часа полтора ходилъ взадъ и впередъ по пан лат. Я вглядывался въ его лицо: казалось онъ ни о чемъ не думалъ въ эту минуту, смотрлъ странно и дико, бглымъ взглядомъ, которому вин димо тяжело было остановиться на чемъ-нибудь внимательно. Мн покан залось, что онъ пристально посмотрлъ на мой чай. Чай былъ горячiй;

паръ валилъ изъ чашки, а бднякъ иззябъ и дрожалъ, стуча зубъ объ зубъ. Я пригласилъ его выпить. Онъ молча и круто повернулъ ко мн, взялъ чашку, выпилъ стоя и безъ сахару, причемъ очень торопился и какъ-то особенно старался не глядть на меня. Выпивъ все, онъ молча поставилъ чашку и даже не кивнувъ мн головою, пошолъ опять сновать взадъ и впередъ по палат. Но ему было не до словъ и не до киванiй.

Чтоже касается до арестантовъ, то вс они сначала почему-то избгали всякаго разговору съ наказаннымъ рекрутикомъ;

напротивъ, помогши ему вначал, они какъ-будто сами старались потомъ необращать на него боле никакого вниманiя, можетъ-быть желая какъ можно боле дать ему покоя, и не докучать ему никакими дальнйшими допросами и лучастiями, чмъ онъ кажется былъ совершенно доволенъ.

Между тмъ смерклось, зажгли ночникъ. У нкоторыхъ изъ арен стантовъ оказались даже свои собственные подсвчники, впрочемъ очень не у многихъ. Наконецъ, уже посл вечерняго посщенiя доктора, вошолъ караульный унтеръ-офицеръ, сосчиталъ всхъ больныхъ, и пан лату заперли, внеся въ нее предварительно ночной ушатъ... Я съ удивн ленiемъ узналъ, что этотъ ушатъ останется здсь всю ночь, тогда какъ настоящее ретирадное мсто было тутъ же въ коридор, всего только два шага отъ дверей. Но ужь таковъ былъ заведенный порядокъ. Днемъ арестанта еще выпускали изъ палаты, впрочемъ неболе какъ на одну минуту;

ночью же ни подъ какимъ видомъ. Арестантскiя палаты не пон ходили на обыкновенныя и больной арестантъ даже и въ болзни несъ свое наказанiе. Кмъ первоначально заведенъ былъ этотъ порядокъ Ч не знаю;

знаю только, что настоящаго порядка въ этомъ не было никакон го и что никогда вся безполезная сушь формалистики не выказывалась крупне, какъ напримръ въ этомъ случа. Порядокъ этотъ шолъ ран зумется не отъ докторовъ. Повторяю: арестанты не нахвалились своин ми лекарями, считали ихъ за отцовъ, уважали, почитали ихъ. Всякiй видлъ отъ нихъ себ ласку, слышалъ доброе слово, а арестантъ, отверн женный всми, цнилъ это, потомучто видлъ неподдльность и искренн ность этого добраго слова и этой ласки. Она могла и не быть;

съ лекарей никто бы не спросилъ, еслибъ они обращались иначе, то-есть грубе и безчеловчне: слдственно они были добры изъ настоящаго человкон любiя. И ужь разумется они понимали, что больному, кто бы онъ ни былъ, арестантъ ли, нтъ ли, нуженъ такой же напримръ свжiй возн духъ, какъ и всякому другому больному, даже самаго высшаго чина.

Больные въ другихъ палатахъ, выздоравливающiе напримръ, могли свободно ходить по коридорамъ, задавать себ большiй моцiонъ, дышать воздухомъ не настолько отравленнымъ, какъ воздухъ палатный, сперн тый и всегда необходимо наполненный удушливыми испаренiями. И страшно и гадко представить себ теперь, до какой же степени долженъ былъ отравляться этотъ и безъ того уже отравленный воздухъ по нон чамъ у насъ, когда вносили этотъ ушатъ, при теплой температур палан ты и при извстныхъ болзняхъ, при которыхъ невозможно обойтись безъ выхода? Если я сказалъ теперь, что арестантъ и въ болзни несъ свое наказанiе, то разумется не предполагалъ и не предполагаю, что такой порядокъ устроенъ былъ именно только для одного наказанiя. Ран зумется это была бы безсмысленная съ моей стороны клевета. Больн ныхъ уже нечего наказывать. А если такъ, то само собою разумется, что вроятно какая-нибудь строгая, суровая необходимость принуждала начальство къ такой вредной по своимъ послдствiямъ мр. Какая же?

Но вотъ тмъ-то и досадно, что ничмъ другимъ нельзя хоть сколько нибудь объяснить необходимости этой мры и сверхъ того многихъ друн гихъ мръ, дотого непонятныхъ, что нетолько объяснить, но даже предн угадать объясненiе ихъ невозможно. Чмъ объяснить такую безполезн ную жестокость? Тмъ, видите ли, что арестантъ придетъ въ больницу нарочно притворившись больнымъ, обманетъ докторовъ, выйдетъ ночью въ сортиръ и пользуясь темнотою убжитъ? Серьозно доказывать всю нескладность такого разсужденiя почти невозможно. Куда убжитъ?

какъ убжитъ? въ чемъ убжитъ? Днемъ выпускаются по одному;

такъ же могло бы быть и ночью. У двери стоитъ часовой съ заряженымъ рун жьемъ. Ретирадное мсто буквально въ двухъ шагахъ отъ часового, но несмотря на то, туда сопровождаетъ больного подчасокъ и не спускаетъ съ него глазъ все время. Тамъ только одно окно, по-зимнему съ двумя рамами и съ желзной ршоткой. Подъ окномъ же на двор, у самыхъ оконъ арестантскихъ палатъ, тоже ходитъ всю ночь часовой. Чтобъ выдн ти въ окно, нужно выбить раму и ршотку. Ктожъ это позволитъ! Но положимъ, онъ убьетъ предварительно подчаска, такъ что тотъ и не пикнетъ, и никто того не услышитъ. Но допустивъ даже эту нелпость, нужно вдь все-таки ломать окно и ршотку. Замтьте, что тутъ же подл часового спятъ палатные сторожа, а въ десяти шагахъ, у другой арестантской палаты, стоитъ другой часовой съ ружьемъ, возл него другой подчасокъ и другiе сторожа. И куда бжать зимой въ чулкахъ, въ туфляхъ, въ больничномъ халат и въ колпак? А если такъ, если такъ мало опасности (т. е. понастоящему совершенно нтъ никакой), Ч для чего такое серьозное отягощенiе больныхъ можетъ-быть въ послднiе дни и часы ихъ жизни, больныхъ, которымъ свжiй воздухъ еще нужнй чмъ здоровымъ? Для чего? Я никогда не могъ понять этого...

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 6 |    Книги, научные публикации