Книги, научные публикации Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 6 | -- [ Страница 1 ] --

П АМЯТН И КИ ЛИ ТЕ РАТУ Р Ы П АМЯТН И КИ ЛИ ТЕРАТУ Р Ы. М. Достоевскй.

ЗАПИСКИ ИЗЪ МЕРТВАГО ДОМА.

СИБИРСКАЯ ТЕТРАДЬ.

СИБИРСКАЯ ТЕТРАДЬ.

ImWerdenVerlag Mnchen Ч Москва 2007 й Ч некоммерческое электронное издание, 2007 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Въ отдаленныхъ краяхъ Сибири, среди степей, горъ, или непрохон димыхъ совъ, попадаются изрдка маленькiе города, съ одной, много съ двумя тысячами жителей, деревянные, невзрачные, съ двумя церкн вами Ч одной въ город, другой на кладбищ, Ч города, похожiе боле на хорошее подмосковное село, чмъ на городъ. Они обыкновенно весьн ма достаточно снабжены исправниками, засдателями и всмъ осн тальнымъ субалтернымъ чиномъ. Вообще въ Сибири, не смотря на хон лодъ, служить чрезвычайно тепло. Люди живутъ простые, нелиберальн ные;

порядки старые, крпкiе, вками освященные. Чиновники, по спран ведливости играющiе роль сибирскаго дворянства Ч или туземцы, закон ренлые сибиряки, или назжiе изъ Россiи, большею частью изъ стон лицъ, прельщенные выдаваемымъ не въ зачетъ окладомъ жалованья, двойными прогонами и соблазнительными надеждами въ будущемъ. Изъ нихъ умющiе разршать загадку жизни, почти всегда остаются въ Син бири и съ наслажденiемъ въ ней укореняются. Впослдствiи они принон сятъ богатые и сладкiе плоды. Но другiе, народъ легкомысленный и неумющiй разршать загадку жизни, скоро наскучаютъ Сибирью и съ тоской себя спрашиваютъ: за чмъ они въ нее захали? Съ нетерн пнiемъ отбываютъ они свой законный терминъ службы, три года, и по истеченiи его тотчасъ же хлопочутъ о своемъ перевод и возвращаются во свояси, браня Сибирь и подсмиваясь надъ нею. Они не правы: не только съ служебной, но даже со многихъ точекъ зрнiя, въ Сибири можно блаженствовать. Климатъ превосходный;

есть много замчательн но богатыхъ и хлбосольныхъ купцовъ;

много чрезвычайно достаточн ныхъ инородцевъ. Барышни цвтутъ розами и нравственны до послдн ней крайности. Дичь летаетъ по улицамъ и сама натыкается на охотнин ка. Шампанскаго выпивается неестественно много. Икра удивительная.

Урожай бываетъ въ иныхъ мстахъ самъ-пятнадцать... Вообще, земля благословенная. Надобно только умть ею пользоваться. Въ Сибири умютъ ею пользоваться.

Въ одномъ изъ такихъ веселыхъ и довольныхъ собою городковъ, съ самымъ милйшимъ населенiемъ, воспоминанiе о которомъ останется неизгладимымъ въ моемъ сердц, встртилъ я Александра Петровича Горянчикова, поселенца, родившагося въ Россiи дворяниномъ и помн щикомъ, потомъ сдлавшагося ссыльно-каторжнымъ второго разряда, за убiйство жены своей и, по истеченiи опредленнаго ему закономъ десян тилтняго термина каторги, смиренно и неслышно доживавшаго свой вкъ въ городк К. поселенцемъ. Онъ, собственно, приписанъ былъ къ одной подгородной волости;

но жилъ въ город, имя возможность добын вать въ немъ хоть какое-нибудь пропитанiе обученiемъ дтей. Въ сибирн скихъ городахъ часто встрчаются учителя изъ ссыльныхъ поселенцевъ;

ими не брезгаютъ. Учатъ же они преимущественно французскому языку, столь необходимому на поприщ жизни и о которомъ, безъ нихъ, въ отдаленныхъ краяхъ Сибири не имли бы и понятiя. Въ первый разъ я встртилъ Александра Петровича въ дом одного стариннаго, заслун жоннаго и хлбосольнаго чиновника, Ивана Иваныча Гвоздикова, у кон тораго было пять дочерей, разныхъ тъ, подававшихъ прекрасныя нан дежды. Александръ Петровичъ давалъ имъ уроки, четыре раза въ недлю, по 30 копекъ серебромъ за урокъ. Наружность его меня заинн тересовала. Это былъ чрезвычайно блдный и худой человкъ, еще не старый, тъ тридцати пяти, маленькiй и тщедушный. Одтъ былъ всен гда весьма чисто, по европейски. Если вы съ нимъ заговаривали, то онъ смотрлъ на васъ чрезвычайно пристально и внимательно, съ строгой вжливостью выслушивалъ каждое слово ваше, какъ-будто въ него вдун мываясь, какъ-будто вы вопросомъ вашимъ задали ему задачу, или хон тите выпытать у него какую-нибудь тайну, и наконецъ отвчалъ ясно и коротко, но до того взвшивая каждое слово своего отвта, что вамъ вдругъ становилось отчего-то неловко и вы, наконецъ, сами радовались окончанiю разговора. Я тогда же распросилъ о немъ Ивана Иваныча и узналъ, что Горянчиковъ живетъ безукоризненно и нравственно и что иначе Иванъ Иванычъ не пригласилъ бы его для дочерей своихъ, но что онъ страшный нелюдимъ;

ото всхъ прячется, чрезвычайно ученъ, много читаетъ, но говоритъ весьма мало и что вообще съ нимъ довольно трудно разговориться. Иные утверждали, что онъ положительно сумасшедшiй, хотя и находили, что въ сущности это еще не такой важный недостан токъ, что многiе изъ почетныхъ членовъ города готовы всячески обласн кать Александра Петровича;

что онъ могъ бы даже быть полезнымъ, пин сать просьбы и проч. Полагали, что у него должна быть порядочная родн ня въ Россiи, можетъ быть даже и не послднiе люди, но знали, что онъ съ самой ссылки упорно прескъ съ ними всякiя отношенiя, Ч однимъ словомъ, вредитъ себ. Къ тому же у насъ вс знали его исторiю, знали, что онъ убилъ жену свою, еще въ первый годъ своего супружества, убилъ изъ ревности и самъ донесъ на себя (что весьма облегчило его нан казанiе). На такiя же преступленiя всегда смотрятъ, какъ на несчастiя, о которыхъ сожалютъ. Но, не смотря на все это, чудакъ упорно сторон нился отъ всхъ и являлся въ людяхъ только давать уроки.

Я сначала не обращалъ на него особеннаго вниманiя;

но, самъ не знаю почему, онъ мало по малу началъ интересовать меня. Въ немъ было что-то загадочное. Разговориться не было съ нимъ ни малйшей возможности. Конечно, на вопросы мои онъ всегда отвчалъ и даже съ такимъ видомъ, какъ-будто считалъ это своею первйшею обязанностью, но посл его отвтовъ, я какъ-то тяготился его дольше распрашивать:

да и на лиц его, посл такихъ разговоровъ, всегда виднлось какое-то страданiе и утомленiе. Помню, я шолъ съ нимъ однажды, въ одинъ прен красный тнiй вечеръ, отъ Ивана Иваныча. Вдругъ мн вздумалось пригласить его на минутку къ себ выкурить папироску. Не могу опин сать, какой ужасъ выразился на лиц его;

онъ поблднлъ, потерялся, началъ бормотать какiя-то безсвязныя слова и вдругъ, злобно взглянувъ на меня, бросился бжать въ противоположную сторону. Я даже удин вился. Съ тхъ поръ, встрчаясь со мной, онъ смотрлъ на меня какъ будто съ какимъ-то испугомъ. Но я не унялся;

меня что-то тянуло къ нему и, мсяцъ спустя, я, ни съ того, ни съ сего, самъ зашолъ къ Горянн чикову. Разумется, я поступилъ глупо и неделикатно. Онъ квартирон валъ на самомъ краю города, у старухи мщанки, у которой была больн ная въ чахотк дочь, а у той незаконнорожденная дочь, ребенокъ тъ десяти, хорошенькая и веселенькая двочка. Александръ Петровичъ сидлъ съ ней и училъ ее читать въ ту минуту, какъ я вошолъ къ нему.

Увидя меня, онъ до того смшался, какъ-будто я поймалъ его на кан комъ-нибудь преступленiи. Онъ растерялся совершенно, вскочилъ со стула и глядлъ на меня во вс глаза. Мы наконецъ услись, онъ прин стально слдилъ за каждымъ моимъ взглядомъ, какъ-будто въ каждомъ изъ нихъ подозрвалъ какой-нибудь особенный таинственный смыслъ. Я догадался, что онъ былъ мнителенъ до сумасшествiя, подозрителенъ до крайности. Онъ съ ненавистью глядлъ на меня, чуть не спрашивая: да скоро ли ты уйдешь отсюда? Я заговорилъ съ нимъ о нашемъ городк, о текущихъ новостяхъ;

онъ отмалчивался и злобно улыбался;

я догадался, что онъ не только не зналъ самыхъ обыкновенныхъ, всмъ извстныхъ городскихъ новостей, но даже не интересовался знать ихъ. Заговорилъ я потомъ о нашемъ кра, о его потребностяхъ;

онъ слушалъ меня молча и до того странно смотрлъ мн въ глаза, что мн стало наконецъ совстн но за нашъ разговоръ. Впрочемъ, я чуть не раздразнилъ его новыми книгами и журналами;

они были у меня въ рукахъ, только что съ почты, и я предлагалъ ихъ ему еще неразрзанные. Онъ бросилъ на нихъ жадн ный взглядъ, но тотчасъ же перемнилъ намренiе и отклонилъ предлон женiе, отзываясь недосугомъ. Наконецъ, я простился съ нимъ и, выйдя отъ него, почувствовалъ, что съ сердца моего спала какая-то несносная тяжесть. Мн было стыдно и показалось чрезвычайно глупымъ пристан вать къ человку, который именно поставляетъ своею главнйшею задан чею какъ можно подальше спрятаться отъ всего свта. Но дло было сдлано. Помню, что книгъ я у него почти совсмъ не замтилъ и стало быть несправедливо говорили о немъ, что онъ много читаетъ. Однако же, прозжая раза два, очень поздно ночью, мимо его оконъ, я замтилъ въ нихъ свтъ. Что же длалъ онъ, просиживая до зари? Не писалъ ли? а если такъ, что же именно?

Обстоятельства удалили меня изъ нашего городка мсяца на три.

Возвратясь домой уже зимою, я узналъ, что Александръ Петровичъ умеръ осенью, умеръ въ уединенiи и даже ни разу не позвалъ къ себ лекаря. Въ городк о немъ уже почти позабыли. Квартира его стояла пустая. Я немедленно познакомился съ хозяйкой покойника, намрен ваясь вывдать у нея: чмъ особенно занимался ея жилецъ и не писалъ ли онъ чего-нибудь? За двугривенный, она принесла мн цлое лукошко бумагъ, оставшихся посл покойника. Старуха призналась, что дв тетн радки она ужь истратила. Это была угрюмая и молчаливая баба, отъ кон торой трудно было допытаться чего-нибудь путнаго. О жильц своемъ она не могла сказать мн ничего особенно новаго. По ея словамъ, онъ почти никогда ничего не длалъ и по мсяцамъ не раскрывалъ книги и не бралъ пера въ руки;

за то цлыя ночи прохаживалъ взадъ и впередъ по комнат и все что-то думалъ, а иногда и говорилъ самъ съ собою;

что онъ очень полюбилъ и очень ласкалъ ея внучку, Катю, какъ только узналъ, что ее зовутъ Катей, и что въ Катерининъ день каждый разъ хон дилъ по комъ-то служить панихиду. Гостей не могъ терпть;

со двора выходилъ только учить дтей;

косился даже на нее, старуху, когда она, разъ въ недлю, приходила хоть немножко прибрать въ его комнат, и почти никогда не сказалъ съ нею ни единаго слова, въ цлыхъ три года.

Я спросилъ Катю: помнитъ ли она своего учителя? Она посмотрла на меня молча, отвернулась къ стнк и заплакала. Стало быть, могъ же этотъ человкъ хоть кого-нибудь заставить любить себя.

Я унесъ его бумаги къ сб и цлый день перебиралъ ихъ. Три четверти этихъ бумагъ были пустые, незначущiе лоскутки или ученичен скiя упражненiя съ прописей. Но тутъ же была одна тетрадка, довольно объемистая, мелко исписанная и недоконченная, можетъ быть, заброн шенная и забытая самимъ авторомъ. Это было описанiе, хотя и безсвязн ное, десятилтней каторжной жизни, вынесенной Александромъ Петрон вичемъ. Мстами это описанiе прерывалось какою-то другою повстью, какими-то странными, ужасными воспоминанiями, набросанными неровн но, судорожно, какъ-будто по какому-то принужденiю. Я нсколько разъ перечитывалъ эти отрывки и почти убдился, что они писаны въ суман сшествiи. Но каторжныя записки, Ч Сцены изъ Мертваго Дома Ч какъ называетъ онъ ихъ самъ гд-то въ своей рукописи, показались мн не совсмъ безынтересными. Совершенно новый мiръ, до сихъ поръ нен вдомый, странность иныхъ фактовъ, Ч нкоторыя особенныя замтки о погибшемъ народ, Ч увлекли меня и я прочелъ кое-что съ любопытн ствомъ. Разумется, я могу ошибаться. На пробу выбираю сначала дв три главы;

пусть судитъ публика...

I. МЕРТВЫЙ ДОМЪ.

Острогъ нашъ стоялъ на краю крпости, у самаго крпостного вала. Случалось, посмотришь сквозь щели забора на свтъ Божiй: не увидишь ли хоть чего-нибудь? Ч и только и увидишь, что краюшекъ неба, да высокiй земляной валъ, поросшiй бурьяномъ, а взадъ и впередъ по валу, день и ночь, расхаживаютъ часовые, и тутъ же подумаешь, что пройдутъ цлые годы, а ты точно также подойдешь смотрть сквозь щели забора и увидишь тотъ же валъ, такихъ же часовыхъ и тотъ же ман ленькiй краюшекъ неба, не того неба, которое надъ острогомъ, а другого, далекаго, вольнаго неба. Представьте себ большой дворъ, шаговъ въ двсти длины и шаговъ въ полтораста ширины, весь обнесенный крун гомъ, въ вид неправильнаго шестиугольника, высокимъ тыномъ, то есть заборомъ изъ высокихъ столбовъ (паль), врытыхъ стойкомъ глубоко въ землю, крпко прислоненныхъ другъ къ другу ребрами, скрпленныхъ поперечными планками и сверху заостренныхъ: вотъ наружная ограда острога. Въ одной изъ сторонъ ограды вдланы крпкiя ворота, всегда запертыя, всегда день и ночь охраняемыя часовыми: ихъ отпирали по требованiю, для выпуска на работу. За этими воротами былъ свтлый, вольный мiръ, жили люди какъ и вс. Но по сю сторону ограды о томъ мiр представляли себ, какъ о какой-то несбыточной сказк. Тутъ былъ свой особый мiръ, ни на что боле непохожiй;

тутъ были свои осон бые законы, свои костюмы, свои нравы и обычаи и заживо-мертвый домъ, жизнь Ч какъ нигд и люди особенные. Вотъ этотъ-то особенный уголокъ я и принимаюсь описывать.

Какъ входите въ ограду, Ч видите внутри ея нсколько зданiй. Ч По обимъ сторонамъ широкаго, внутренняго двора, тянутся два длинн ныхъ, одно-этажныхъ, деревянныхъ сруба. Это казармы. Здсь живутъ арестанты, размщонные по разрядамъ. Потомъ, въ глубин ограды, еще такой же срубъ: это кухня, раздленная на дв артели;

дале еще строенiе, гд подъ одной крышей помщаются погреба, амбары, сараи.

Средина двора пустая и составляетъ ровную, довольно большую площадн ку. Здсь строятся арестанты, происходитъ поврка и перекличка утромъ, въ полдень и вечеромъ, иногда же и еще по нскольку разъ въ день, Ч судя по мнительности караульныхъ и ихъ умнью скоро счин тать. Кругомъ, между строенiями и заборомъ остается еще довольно большое пространство. Здсь, по задамъ строенiй, иные изъ заключенн ныхъ, понелюдиме и помрачне характеромъ, любятъ ходить въ неран бочее время, закрытые отъ всхъ глазъ, и думать свою думушку.

Встрчаясь съ ними во время этихъ прогулокъ, я любилъ всматриваться въ ихъ угрюмыя, клейменыя лица и угадывать, о чемъ они думаютъ.

Былъ одинъ ссыльный, у котораго любимымъ занятiемъ, въ свободное время, было считать пали. Ихъ было тысячи полторы и у него они были вс на счету и на примт. Каждая паля означала у него день;

каждый день онъ отсчитывалъ по одной пал и такимъ образомъ, по оставшемун ся числу несосчитанныхъ паль, могъ наглядно видть, сколько дней еще остается ему пробыть въ острог до срока работы. Онъ былъ искренно радъ, когда доканчивалъ какую-нибудь сторону шестиугольника. Много тъ приходилось еще ему дожидаться;

но въ острог было время научиться терпнiю. Я видлъ разъ, какъ прощался съ товарищами одинъ арестантъ, пробывшiй въ каторг двадцать тъ и наконецъ вын ходившiй на волю. Были люди, помнившiе какъ онъ вошолъ въ острогъ въ первый разъ, молодой, беззаботный, не думавшiй ни о своемъ прен ступленiи, ни о своемъ наказанiи. Онъ выходилъ сдымъ старикомъ, съ лицомъ угрюмымъ и грустнымъ. Молча обошолъ онъ вс наши шесть кан зармъ. Входя въ каждую казарму, онъ молился на образа и потомъ низн ко, въ поясъ, откланивался товарищамъ, прося не поминать его лин хомъ. Ч Помню я тоже, какъ однажды одного арестанта, прежде зажин точнаго сибирскаго мужика, разъ подъ вечеръ, позвали къ воротамъ.

Полгода передъ этимъ получилъ онъ извстiе, что бывшая жена его вын шла замужъ и крпко запечалился. Теперь она сама подъхала къ острогу, вызвала его и подала ему подаянiе. Они поговорили минуты дв, оба всплакнули и простились на вки. Я видлъ его лицо, когда онъ возвращался въ казарму... Да, въ этомъ мст можно было научиться терпнiю.

Когда смерклось, насъ всхъ вводили въ казармы, гд и запирали на всю ночь. Мн всегда было тяжело возвращаться со двора въ нашу казарму. Это была длинная, низкая и душная комната, тускло освщенн ная сальными свчами, съ тяжолымъ, удушающимъ запахомъ. Не понин маю теперь, какъ я выжилъ въ ней десять тъ. На нарахъ у меня было три доски: это было все мое мсто. На этихъ же нарахъ размщалось въ одной нашей комнат человкъ тридцать народу. Зимой запирали рано;

часа четыре надо было ждать, пока вс засыпали. А до того Ч шумъ, гамъ, хохотъ, ругательства, звукъ цпей, чадъ и копоть, бритыя головы, клейменыя лица, лоскутныя платья, все Ч обруганное, ошельмованное...

да, живучъ человкъ! Человкъ есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его опредленiе.

Помщалось насъ въ острог всего человкъ двсти пятьден сятъ, Ч цыфра почти постоянная. Одни приходили, другiе кончали срон ки и уходили, третьи умирали. И какого народу тутъ не было! Я думаю, каждая губернiя, каждая полоса Россiи имла тутъ своихъ представин телей. Были и инородцы, было нсколько ссыльныхъ даже изъ кавказн скихъ горцевъ. Все это раздлялось по степени преступленiй, а слдован тельно по числу тъ, опредленныхъ за преступленiе. Надо полагать, что не было такого преступленiя, которое бы не имло здсь своего представителя. Главное основанiе всего острожнаго населенiя составлян ли ссыльно-каторжные разряда гражданскаго (сильно каторжные, какъ наивно произносили сами арестанты). Это были преступники, совершенн но лишонные всякихъ правъ состоянiя, отрзанные ломти отъ общества, съ проклейменымъ лицомъ для вчнаго свидтельства объ ихъ отверн женiи. Они присылались въ работу на сроки отъ восьми до двнадцати тъ и потомъ разсылались куда-нибудь по сибирскимъ волостямъ въ поселенцы. Ч Были преступники и военнаго разряда, не лишонные правъ состоянiя, какъ вообще въ русскихъ военныхъ арестантскихъ рон тахъ. Присылались они на короткiе сроки;

по окончанiи же ихъ поворан чивались туда же откуда пришли, въ солдаты, въ сибирскiе линейные бан тальоны. Многiе изъ нихъ почти тотчасъ же возвращались обратно въ острогъ за вторичныя важныя преступленiя, но уже не на короткiе срон ки, а на двадцать тъ. Этотъ разрядъ назывался всегдашнимъ. Но всегдашнiе все еще не совершенно лишались всхъ правъ состоянiя.

Наконецъ, былъ еще одинъ особый разрядъ самыхъ страшныхъ преступн никовъ, преимущественно военныхъ, довольно многочисленный. Назын вался онъ лособымъ отдленiемъ. Со всей Руси присылались сюда прен ступники. Они сами считали себя вчными и срока работъ своихъ не знали. По закону имъ должно было удвоять и утроять рабочiе уроки. Сон держались они при острог впредь до открытiя въ Сибири самыхъ тяжн кихъ каторжныхъ работъ. Вамъ на срокъ, а намъ вдоль по каторг Ч говорили они другимъ заключеннымъ. Я слышалъ потомъ, что разрядъ этотъ уничтоженъ. Кром того уничтоженъ при нашей крпости и гран жданскiй порядокъ, а заведена одна общая военно-арестантская рота.

Разумется, съ этимъ вмст перемнилось и начальство. Я описываю стало быть старину, дла давно минувшiя и прошедшiя...

Давно ужь это было;

все это снится мн теперь, какъ во сн. Пон мню, какъ я вошолъ въ острогъ. Это было вечеромъ, въ декабр мсяц.

Уже смеркалось;

народъ возвращался съ работы;

готовились къ поврк.

Усатый унтеръ-офицеръ отворилъ мн наконецъ двери въ этотъ странн ный домъ, въ которомъ я долженъ былъ пробыть столько тъ, вынесть столько такихъ ощущенiй, о которыхъ, не испытавъ ихъ на самомъ дл, я бы не могъ имть даже приблизительнаго понятiя. Напримръ, я бы никакъ не могъ представить себ: что страшнаго и мучительнаго въ томъ, что я во вс десять тъ моей каторги, ни разу, ни одной минуты не буду одинъ? на работ всегда подъ конвоемъ, дома съ двумя-стами товарищей и ни разу, ни разу Ч одинъ! Впрочемъ, къ этому ли еще мн надо было привыкать!

Были здсь убiйцы-невзначай и убiйцы по ремеслу, разбойники и атаманы разбойниковъ. Были просто мазурики и бродяги Ч промышленн ники по находнымъ деньгамъ или по столевской части. Были и такiе, про которыхъ трудно было ршить: за чтобы, кажется, они могли прiйдти сюда? Ч А между тмъ у всякаго была своя повсть, смутная и тяжон лая, какъ угаръ отъ вчерашняго хмля. Вообще, о быломъ своемъ они говорили мало, не любили разсказывать и видимо старались не думать о прошедшемъ. Я зналъ изъ нихъ даже убiйцъ до того веселыхъ, до того никогда не задумывающихся, что можно было биться объ закладъ, что никогда совсть не сказала имъ никакого упрека. Но были и мрачныя лица, почти всегда молчаливыя. Вообще жизнь свою рдко кто разсказын валъ, да и любопытство было не въ мод, какъ-то не въ обыча, не прин нято. Такъ разв, изрдка, разговорится кто-нибудь отъ бездлья, а другой хладнокровно и мрачно слушаетъ. Никто здсь никого не могъ удивить. Мы Ч народъ грамотный, говорили они часто, съ какимъ-то страннымъ самодовольствiемъ. Помню, какъ однажды одинъ разбойн никъ, хмльной (въ каторг иногда можно напиться), началъ разсказын вать, какъ онъ зарзалъ пятилтняго мальчика, какъ онъ обманулъ его сначала игрушкой, завелъ куда-то въ пустой сарай, да тамъ и зарзалъ.

Вся казарма, досел смявшаяся его шуткамъ, закричала какъ одинъ человкъ, и разбойникъ принужденъ былъ замолчать;

не отъ негодон ванiя закричала казарма, а такъ, потомучто не надо было про это говон рить: потомучто говорить про это не принято. Замчу кстати, что этотъ народъ былъ дйствительно грамотный и даже не въ переносномъ, а въ буквальномъ смысл. Наврно боле половины изъ нихъ умло читать и писать. Въ какомъ другомъ мст, гд русскiй народъ собирается въ большихъ массахъ, отдлите вы отъ него кучу въ 250 человкъ, изъ кон торыхъ половина была бы грамотныхъ? Слышалъ я потомъ, что кто-то сталъ выводить изъ подобныхъ же данныхъ, что грамотность губитъ нан родъ. Это ошибка;

тутъ совсмъ другiя причины;

хотя и нельзя не соглан ситься, что грамотность развиваетъ въ народ самонадянность. Но вдь это вовсе не недостатокъ. Ч Различались вс разряды по платью: у однихъ половина куртки была темно-бурая, а другая срая, равно и на панталонахъ одна нога срая, а другая темно-бурая. Одинъ разъ, на ран бот, двчонка-калашница, подошедшая къ арестантамъ, долго всматрин валась въ меня и потомъ вдругъ захохотала. Ч Фу, какъ не славно, зан кричала она, Ч и сраго сукна не достало и чорнаго сукна не достало! Были и такiе, у которыхъ вся куртка была одного сраго сукна, но тольн ко рукава были темнобурые. Равно и голова брилась по разному: у одн нихъ половина головы была выбрита вдоль черепа, у другихъ поперегъ.

Съ перваго взгляда можно было замтить нкоторую рзкую общн ность во всемъ этомъ странномъ семейств;

даже самыя рзкiя, самыя оригинальныя личности, царившiя надъ другими невольно, и т старан лись попасть въ общiй тонъ всего острога. Вообще же скажу, что весь этотъ народъ, за нкоторыми, немногими исключенiями неистощимо-вен селыхъ людей, пользовавшихся за это всеобщимъ презрнiемъ, Ч былъ народъ угрюмый, завистливый, страшно тщеславный, хвастливый, обидн чивый и въ высшей степени формалистъ. Способность ничему не удивн ляться была величайшею добродтелью. Вс были помшаны на томъ:

какъ наружно держать себя. Но нердко самый заносчивый видъ съ бын стротою молнiи смнялся на самый малодушный. Было нсколько истинн но-сильныхъ людей, т были просты и не кривлялись. Но странное дло!

изъ этихъ настоящихъ сильныхъ людей, было нсколько тщеславныхъ до послдней крайности, почти до болзни. Вообще тщеславiе, наружн ность, были на первомъ план. Большинство было развращено и страшн но исподлилось. Сплетни и пересуды были безпрерывные: это былъ адъ, тьма кромшная. Но противъ внутреннихъ уставовъ и принятыхъ обын чаевъ острога, никто не смлъ возставать;

вс подчинялись. Бывали хан рактеры рзко-выдающiеся, трудно, съ усилiемъ подчинявшiеся, но все таки подчинявшiеся. Приходили въ острогъ такiе, которые ужь слишн комъ зарвались, слишкомъ выскочили изъ мрки на вол, такъ что ужь и преступленiя свои длали, подъ конецъ, какъ будто не сами собой, какъ будто сами не зная за чмъ, какъ будто въ бреду, въ чаду;

часто изъ тщеславiя, возбужденнаго въ высочайшей степени. Но у насъ ихъ тотчан съ осаживали, не смотря на то, что иные, до прибытiя въ острогъ, быван ли ужасомъ цлыхъ селенiй и городовъ. Оглядываясь кругомъ, новичекъ скоро замчалъ, что онъ не туда попалъ, что здсь дивить уже некого, и непримтно смирялся и попадалъ въ общiй тонъ. Этотъ общiй тонъ сон ставлялся снаружи изъ какого-то особеннаго, собственнаго достоинства, которымъ былъ проникнутъ чуть не каждый обитатель острога. Точно въ самомъ дл званiе каторжнаго, ршонаго, составляло какой-нибудь чинъ, да еще и почетный. Ни признаковъ стыда и раскаянiя! Впрочемъ было и какое-то наружное смиренiе, такъ сказать, офицiальное, какое-то спокойное резонерство: Ч Мы погибшiй народъ говорили они: не умлъ на вол жить, теперь ломай зеленую улицу, повряй ряды. Ч Не слушался отца и матери, послушайся теперь барабанной шкуры. Ч Не хотлъ шить золотомъ, теперь бей камни молотомъ. Ч Все это говорилось часто, и въ вид нравоученiя, и въ вид обыкновенн ныхъ поговорокъ и присловiй, но никогда серьезно. Все это были только слова. Врядъ ли хоть одинъ изъ нихъ сознавался внутренно въ своей беззаконности. Попробуй кто не изъ каторжныхъ упрекнуть арестанта его преступленiемъ, Ч выбранить его (хотя впрочемъ не въ русскомъ дух попрекать преступника) Ч ругательствамъ не будетъ конца. А какiе были они вс мастера ругаться! Ругались они утонченно, художен ственно. Ругательство возведено было у нихъ въ науку;

старались взять не столько обиднымъ словомъ, сколько обиднымъ смысломъ, духомъ, идеей, Ч а это утонченне, ядовите. Безпрерывныя ссоры еще боле развивали между ними эту науку. Весь этотъ народъ работалъ изъ подъ палки, слдственно онъ былъ праздный, слдственно развращался;

если и не былъ прежде развращенъ, то въ каторг развращался. Вс они сон брались сюда не своей волей;

вс они были другъ другу чужiе.

Чортъ трое лаптей сносилъ прежде чмъ насъ собралъ въ одну кучу Ч говорили они про себя сами;

а потому сплетни, интриги, бабьи наговоры, зависть, свара, злость, были всегда на первомъ план въ этой кромшной жизни. Никакая баба не въ состоянiи была быть такой бан бой, какъ нкоторые изъ этихъ душегубцевъ. Повторяю, были и между ними люди сильные, характеры, привыкшiе всю жизнь свою ломить и пон велвать, закаленные, безстрашные. Этихъ какъ-то невольно уважали;

они же съ своей стороны, хотя часто и очень ревнивы были къ своей слав, но вообще старались не быть другимъ въ тягость, въ пустыя руган тельства не вступали, вели себя съ необыкновеннымъ достоинствомъ, были разсудительны и почти всегда послушны начальству, Ч не изъ принципа послушанiя, не изъ сознанiя обязанностей, а такъ, какъ будто по какому-то контракту, сознавъ взаимныя выгоды. Впрочемъ, съ ними и поступали осторожно. Я помню, какъ одного изъ такихъ арестантовъ, человка безстрашнаго и ршительнаго, извстнаго начальству своими зврскими наклонностями, за какое-то преступленiе позвали разъ къ нан казанiю. День былъ тнiй, пора не рабочая. Штабъ-офицеръ, блин жайшiй и непосредственный начальникъ острога, прiхалъ самъ въ корн дегардiю, которая была у самыхъ нашихъ воротъ, присутствовать при наказанiи. Этотъ маiоръ былъ какое-то фатальное существо для арен стантовъ;

онъ довелъ ихъ до того, что они его трепетали. Былъ онъ до безумiя строгъ, бросался на людей, какъ говорили каторжные. Всего боле страшились они въ немъ его проницательнаго, рысьяго взгляда, отъ котораго нельзя было ничего утаить. Онъ видлъ какъ-то не глядя.

Входя въ острогъ, онъ уже зналъ, что длается на другомъ конц его.

Арестанты звали его осьмиглазымъ. Его система была ложная. Онъ только озлоблялъ уже озлобленныхъ людей своими бшеными, злыми пон ступками, и еслибъ не было надъ нимъ коменданта, человка благородн наго и разсудительнаго, умрявшаго иногда его дикiя выходки, то онъ бы надлалъ большихъ бдъ своимъ управленiемъ. Не понимаю, какъ могъ онъ кончить благополучно;

онъ вышелъ въ отставку живъ и здон ровъ, хотя впрочемъ и былъ отданъ подъ судъ.

Арестантъ поблднлъ, когда его кликнули. Обыкновенно онъ молча и ршительно ложился подъ розги, молча терплъ наказанiе и вставалъ посл наказанiя, какъ встрепанный, хладнокровно и философн ски смотря на приключившуюся неудачу. Съ нимъ впрочемъ поступали всегда осторожно. Но на этотъ разъ онъ считалъ себя почему-то пран вымъ. Онъ поблднлъ и, тихонько отъ конвоя, усплъ сунуть въ рун кавъ, острый, англiйскiй сапожный ножъ. Ножи и всякiе острые инструн менты страшно запрещались въ острог. Обыски были частые, неожин данные и нешуточные, Ч наказанiя жестокiя;

но такъ какъ трудно отысн кать у вора, когда тотъ ршится что-нибудь особенно спрятать, и такъ какъ ножи и инструменты были всегдашнею необходимостью въ острог, то, не смотря на обыски, они не переводились. А если и отбирались, то немедленно заводились новые. Вся каторга бросилась къ забору и съ зан миранiемъ сердца смотрла сквозь щели паль. Вс знали, что Петровъ въ этотъ разъ не захочетъ лечь подъ розги и что маiору пришолъ кон нецъ. Но въ самую ршительную минуту нашъ маiоръ слъ на дрожки и ухалъ, поручивъ исполненiе экзекуцiи другому офицеру. Самъ Богъ спасъ говорили потомъ арестанты. Что же касается до Петрова, онъ преспокойно вытерплъ наказанiе. Его гнвъ прошолъ съ отъздомъ маiора. Арестантъ послушенъ и покоренъ до извстной степени;

но есть крайность, которую не надо переходить. Кстати: ничего не можетъ быть любопытне этихъ странныхъ вспышекъ нетерпнiя и строптивости.

Часто человкъ терпитъ нсколько тъ, смиряется, выноситъ жестон чайшiя наказанiя и вдругъ прорывается на какой-нибудь малости, на кан комъ-нибудь пустяк, почти за ничто. На иной взглядъ можно даже нан звать его сумасшедшимъ;

да такъ и длаютъ.

Я сказалъ уже, что въ продолженiе нсколькихъ тъ я не видалъ между этими людьми ни малйшаго признака раскаянiя, ни малйшей тягостной думы о своемъ преступленiи, и что большая часть изъ нихъ, внутренно, считаетъ себя совершенно правыми. Это фактъ. Конечно, тщеславiе, дурные примры, молодечество, ложный стыдъ во многомъ тому причиною. Съ другой стороны: кто можетъ сказать, что выслдилъ глубину этихъ погибшихъ сердецъ и прочелъ въ нихъ сокровенное отъ всего свта? Но вдь можно же было, во столько тъ, хоть что-нибудь замтить, поймать, уловить въ этихъ сердцахъ, хоть какую-нибудь черн ту, которая бы свидтельствовала о внутренней тоск, о страданiи. Но этого не было, положительно не было. Да, преступленiе, кажется, не мон жетъ быть осмыслено съ данныхъ, готовыхъ точекъ зрнiя, и философiя его нсколько потрудне, чмъ полагаютъ. Конечно, остроги и система насильныхъ работъ не исправляютъ преступника;

они только его накан зываютъ и обезпечиваютъ общество отъ дальнйшихъ покушенiй злодя на его спокойствiе. Въ преступник же острогъ и самая усиленная кан торжная работа, развиваютъ только ненависть, жажду запрещенныхъ наслажденiй и страшное легкомыслiе. Но я твердо увренъ, что и знамен нитая келейная система достигаетъ только ложной, обманчивой, наружн ной цли. Она высасываетъ жизненный сокъ изъ человка, энервируетъ его душу, ослабляетъ ее, пугаетъ ее, и потомъ нравственно изсохшую мумiю, полусумасшедшаго представляетъ какъ образецъ исправленiя и раскаянiя. Конечно, преступникъ, возставшiй на общество, ненавидитъ его и почти всегда считаетъ себя правымъ, а его виноватымъ. Къ тому же онъ уже потерплъ отъ него наказанiе, а чрезъ это почти считаетъ себя очищеннымъ, сквитавшимся. Можно судить, наконецъ, съ такихъ точекъ зрнiя, что чуть ли не прiйдется оправдать самаго преступника.

Но не смотря на всевозможныя точки зрнiя, всякiй согласится, что есть такiя преступленiя, которыя всегда и везд, по всевозможнымъ закон намъ, съ начала мiра считаются безспорными преступленiями и будутъ считаться такими до тхъ поръ, покамсть человкъ останется чен ловкомъ. Только въ острог я слышалъ разсказы о самыхъ страшныхъ, о самыхъ неестественныхъ поступкахъ, о самыхъ чудовищныхъ убiйн ствахъ, разсказанные съ самымъ неудержимымъ, съ самымъ дтски-вен селымъ смхомъ. Особенно не выходитъ у меня изъ памяти одинъ отцен убiйца. Онъ былъ изъ дворянъ, служилъ и былъ у своего шестидесяти тняго отца чмъ-то въ род блуднаго сына. Поведенiя онъ былъ сон вершенно безпутнаго, ввязался въ долги. Отецъ ограничивалъ его, угон варивалъ;

но у отца былъ домъ, былъ хуторъ, подозрвались деньги, и сынъ убилъ его, жаждая наслдства. Преступленiе было розыскано только черезъ мсяцъ. Самъ убiйца подалъ объявленiе въ полицiю, что отецъ его исчезъ неизвстно куда. Весь этотъ мсяцъ онъ провелъ сан мымъ развратнымъ образомъ. Наконецъ, въ его отсутствiе, полицiя нан шла тло. На двор, во всю длину его, шла канавка для стока нечистотъ, прикрытая досками. Тло лежало въ этой канавк. Оно было одто и убн рано, сдая голова была отрзана прочь, приставлена къ туловищу, а подъ голову убiйца подложилъ подушку. Онъ не сознался;

былъ лишонъ дворянства, чина и сосланъ въ работу на двадцать тъ. Все время, какъ я жилъ съ нимъ, онъ былъ въ превосходнйшемъ, въ веселйшемъ расположенiи духа. Это былъ взбалмошный, легкомысленный, неразсун дительный въ высшей степени человкъ, хотя совсмъ не глупецъ. Я нин когда не замчалъ въ немъ какой-нибудь особенной жестокости. Арен станты презирали его, не за преступленiе, о которомъ не было и помину, а за дурь, за то, что не умлъ вести себя. Въ разговорахъ онъ иногда вспоминалъ о своемъ отц. Разъ, говоря со мной о здоровомъ сложенiи, наслдственномъ въ ихъ семейств, онъ прибавилъ: вотъ, родитель мой, такъ тотъ до самой кончины своей не жаловался ни на какую болзнь. Такая зврская безчувственность разумется невозможна.

Это феноменъ;

тутъ какой-нибудь недостатокъ сложенiя, какое-нибудь тлесное и нравственное уродство, еще неизвстное наук, а не просто преступленiе. Разумется, я не врилъ этому преступленiю. Но люди изъ его города, которые должны были знать вс подробности его исн торiи, разсказывали мн все его дло. Факты были до того ясны, что нен возможно было не врить.

Арестанты слышали, какъ онъ кричалъ однажды ночью во сн:

Держи его, держи;

голову-то ему руби, голову, голову!..

Арестанты почти вс говорили ночью и бредили. Ругательства, вон ровскiя слова, ножи, топоры, чаще всего приходили имъ въ бреду на языкъ. Мы народъ битый, говорили они;

у насъ нутро отбитое;

отъ того и кричимъ по ночамъ.

Казенная каторжная крпостная работа была не занятiемъ, а обян занностью: арестантъ отработывалъ свой урокъ или отбывалъ законные часы работы и шолъ въ острогъ. На работу смотрли съ ненавистью.

Безъ своего особаго, собственнаго занятiя, которому бы онъ преданъ былъ всмъ умомъ, всмъ разсчетомъ своимъ, человкъ въ острог не могъ бы жить. Да и какимъ способомъ весь этотъ народъ, развитой, сильно пожившiй и желавшiй жить, насильно сведенный сюда въ одну кучу, насильно оторванный отъ общества и отъ нормальной жизни, могъ бы ужиться здсь нормально и правильно, своей волей и охотой! Отъ одн ной праздности здсь развились бы въ немъ такiя преступныя свойства, о которыхъ онъ прежде не имлъ и понятiя. Безъ труда и безъ законн ной, нормальной собственности, человкъ не можетъ жить, развращаетн ся, обращается въ звря. И потому каждый въ острог, вслдствiе естен ственной потребности и какого-то чувства самосохраненiя, имлъ свое мастерство и занятiе. Длинный тнiй день почти весь наполнялся кан зенной работой;

въ короткую ночь едва было время выспаться. Но зимой арестантъ, по положенiю, какъ только смеркалось, уже долженъ быть запертъ въ острог. Что же длать въ длинные, скучные часы зимняго вечера? И потому, почти каждая казарма, не смотря на запретъ, обн ращалась въ огромную мастерскую. Собственно трудъ, занятiе не запрен щались;

но строго запрещалось имть при себ, въ острог, инструменн ты, а безъ этого невозможна была работа. Но работали тихонько и, кан жется, начальство въ иныхъ случаяхъ смотрло на это не очень прин стально. Многiе изъ арестантовъ приходили въ острогъ ничего не зная, но учились у другихъ и потомъ выходили на волю хорошими мастеровын ми. Тутъ были и сапожники, и башмачники, и портные, и столяры, и слен саря, и рзщики, и золотильщики. Былъ одинъ еврей, Исай Бумштейнъ, ювелиръ, онъ же и ростовщикъ. Вс они трудились и добывали копйку.

Заказы работъ добывались изъ города. Деньги есть чеканенная свобода, а потому для человка, лишоннаго совершенно свободы, они дороже вден сятеро. Если они только брякаютъ у него въ карман, онъ уже вполовин ну утшенъ, хотя бы и не могъ ихъ тратить. Но деньги всегда и везд можно тратить, тмъ боле, что запрещенный плодъ вдвое слаще. А въ каторг можно было даже имть и вино. Трубки были строжайше запрен щены, но вс ихъ курили. Деньги и табакъ спасали отъ цынготной и другихъ болзней. Работа же спасала отъ преступленiй;

безъ работы арестанты поли бы другъ друга, какъ пауки въ стклянк. Не смотря на то и работа, и деньги запрещались. Нердко по ночамъ длались внен запные обыски, отбиралось все запрещенное и Ч какъ ни прятались деньги, а все-таки иногда попадались сыщикамъ. Вотъ, отчасти, почему они и не береглись, а въ скорости пропивались;

вотъ почему заводилось въ острог и вино. Посл каждаго обыска, виноватый, кром того что лишался всего своего состоянiя, бывалъ обыкновенно больно наказанъ.

Но, посл каждаго обыска, тотчасъ же пополнялись недостатки, нен медленно заводились новыя вещи и все шло по старому. И начальство знало объ этомъ, и арестанты не роптали на наказанiя, хотя такая жизнь похожа была на жизнь поселившихся на гор Везувi.

Кто не имлъ мастерства, промышлялъ другимъ образомъ. Были способы довольно оригинальные. Иные промышляли, напримръ, одн нимъ перекупствомъ, а продавались иногда такiя вещи, что и въ голову не могло бы прiйдти кому нибудь за стнами острога, не только покун пать и продавать ихъ, но даже считать вещами. Но каторга была очень бдна и чрезвычайно промышленна. Послдняя тряпка была въ цн и шла въ какое-нибудь дло. По бдности же и деньги въ острог имли совершенно другую цну, чмъ на вол. За большой и сложный трудъ платилось грошами. Нкоторые съ успхомъ промышляли ростовщичен ствомъ. Арестантъ, замотавшiйся или разорившiйся, несъ послднiя свои вещи ростовщику и получалъ отъ него нсколько мдныхъ денегъ, за ужасные проценты. Если онъ не выкупалъ эти вещи въ срокъ, то они безотлагательно и безжалостно продавались;

ростовщичество до того процвтало, что принимались подъ закладъ даже казенныя смотровыя вещи, какъ-то: казенное блье, сапожный товаръ и проч., Ч вещи, необн ходимыя всякому арестанту во всякiй моментъ. Но при такихъ заклан дахъ случался и другой оборотъ дла, не совсмъ впрочемъ неожиданн ный: заложившiй и получившiй деньги немедленно, безъ дальнихъ разгон воровъ шолъ къ старшему унтеръ-офицеру, ближайшему начальнику острога, доносилъ о заклад смотровыхъ вещей и они тотчасъ же отбин рались у ростовщика обратно, даже безъ доклада высшему начальству.

Любопытно, что при этомъ иногда даже не было и ссоры: ростовщикъ молча и угрюмо возвращалъ что слдовало и даже какъ будто самъ ожин далъ что такъ будетъ. Можетъ быть, онъ не могъ не сознаться въ себ, что на мст закладчика и онъ бы такъ сдлалъ. И потому, если ругался иногда потомъ, то безъ всякой злобы, а такъ только, для очистки совсти.

Вообще, вс воровали другъ у друга ужасно. Почти у каждаго былъ свой сундукъ, съ замкомъ, для храненiя казенныхъ вещей. Это позволялось;

но сундуки не спасали. Я думаю можно представить, какiе были тамъ искусные воры. У меня одинъ арестантъ, искренно преданн ный мн человкъ (говорю это безъ всякой натяжки), укралъ библiю, единственную книгу которую позволялось имть въ каторг;

онъ въ тотъ же день мн самъ сознался въ этомъ, не отъ раскаянiя, но жаля меня, потомучто я ее долго искалъ. Были цловальники, торговавшiе вин номъ и быстро обогащавшiеся. Объ этой продаж я скажу когда нибудь особенно;

она довольно замчательна. Въ острог было много пришедн шихъ за контрабанду, и потому нечего удивляться какимъ способомъ, при такихъ осмотрахъ и конвояхъ, въ острогъ проносилось вино. Кстан ти: контрабанда, по характеру своему, какое-то особенное преступленiе.

Можно ли, напримръ, представить себ, что деньги, выгода у инаго контрабандиста играютъ только второстепенную роль, стоятъ на втон ромъ план? А между тмъ бываетъ именно такъ. Контрабандистъ ран ботаетъ по страсти, по призванiю. Это отчасти поэтъ. Онъ рискуетъ всмъ, идетъ на страшную опасность, хитритъ, изобртаетъ, выпутыван ется;

иногда даже дйствуетъ по какому то вдохновенiю. Это страсть столь же сильная какъ и картежная игра. Я зналъ въ острог одного арестанта, наружностью размра колоссальнаго, но до того кроткаго, тихаго, смиреннаго, что нельзя было представить себ, какимъ образомъ онъ очутился въ острог. Онъ былъ до того незлобивъ и уживчивъ, что во все время своего пребыванiя въ острог ни съ кмъ не поссорился. Но онъ былъ съ западной границы, пришолъ за контрабанду и, разумется, не могъ утерпть, и пустился проносить вино. Сколько разъ его за это наказывали, и какъ онъ боялся розогъ! Да и самый проносъ вина дон ставлялъ ему самые ничтожные доходы. Отъ вина обогащался только одинъ антрепренеръ. Чудакъ любилъ искусство для искусства. Онъ былъ плаксивъ какъ баба и сколько разъ, бывало, посл наказанiя, клялся и заркался не носить контрабанды. Съ мужествомъ онъ преодолвалъ себя иногда по цлому мсяцу, но наконецъ все-таки не выдерживалъ...

Благодаря этимъ то личностямъ, вино не оскудвало въ острог.

Наконецъ, былъ еще одинъ доходъ, хотя не обогащавшiй арестанн товъ, но постоянный и благодтельный. Это подаянiе. Высшiй классъ нашего общества не иметъ понятiя, какъ заботятся о несчастныхъ купцы, мщане и весь народъ нашъ. Подаянiе бываетъ почти безпрерывн ное и почти всегда хлбомъ, сайками и калачами, гораздо рже деньган ми. Безъ этихъ подаянiй, во многихъ мстахъ, арестантамъ, особенно подсудимымъ, которые содержатся гораздо строже ршоныхъ, было бы слишкомъ трудно. Подаянiе религiозно длится арестантами поровну.

Если не достанетъ на всхъ, то калачи разрзаются поровну, иногда даже на шесть частей, и каждый заключенный непремнно получаетъ себ свой кусокъ. Помню, какъ я въ первый разъ получилъ денежное пон даянiе. Это было скоро по прибытiи моемъ въ острогъ. Я возвращался съ утренней работы одинъ, съ конвойнымъ. На встрчу мн прошли мать и дочь, двочка тъ десяти, хорошенькая какъ ангельчикъ. Я уже видлъ ихъ разъ. Мать была солдатка, вдова. Ея мужъ, молодой солн датъ, былъ подъ-судомъ и умеръ въ госпитал, въ арестантской палат, въ то время, когда и я тамъ лежалъ больной. Жена и дочь приходили къ нему прощаться;

об ужасно плакали. Увидя меня, двочка закрасн нлась, пошептала что-то матери;

та тотчасъ же остановилась, отыскала въ узелк четверть копйки и дала ее двочк. Та бросилась бжать за мной... Ч На, несчастный возьми Христа ради, копечку Ч кричала она забгая впередъ меня и суя мн въ руки монетку. Я взялъ ея копечку, и двочка возвратилась къ матери совершенно довольная. Эту копечку я долго берегъ у себя.

II. ПЕРВЫЯ ВПЕЧАТЛНIЯ.

Первый мсяцъ и вообще начало моей острожной жизни живо представляются теперь моему воображенiю. Послдующiе мои острожн ные годы мелькаютъ въ воспоминанiи моемъ гораздо тускле. Иные какъ будто совсмъ стушевались, слились между собою, оставивъ по себ одно цльное впечатлнiе: тяжолое, однообразное, удушающее.

Но все, что я выжилъ въ первые дни моей каторги, представляется мн теперь какъ будто вчера случившимся. Да такъ и должно быть.

Помню ясно, что съ перваго шагу въ этой жизни поразило меня то, что я какъ будто и не нашолъ въ ней ничего особенно поражающаго, необыкновеннаго, или лучше сказать неожиданнаго. Все это какъ будто и прежде мелькало передо мной въ воображенiи, когда я, идя въ Сибирь, старался угадать впередъ мою долю. Но скоро бездна самыхъ странныхъ неожиданностей, самыхъ чудовищныхъ фактовъ начала останавливать меня почти на каждомъ шагу. И уже только въ послдствiи, уже довольн но долго поживъ въ острог, осмыслилъ я вполн всю исключительность, всю неожиданность такого существованiя, и все боле и боле дивился на него. Признаюсь, что это удивленiе сопровождало меня во весь долгiй срокъ моей каторги;

я никогда не могъ примириться съ нею.

Первое впечатлнiе мое, при поступленiи въ острогъ, вообще было самое отвратительное;

но не смотря на то, Ч странное дло, Ч мн пон казалось, что въ острог гораздо легче жить, чмъ я воображалъ себ дорогой. Арестанты, хоть и въ кандалахъ, ходили свободно по всему острогу, ругались, пли псни, работали на себя, курили трубки, даже пили вино (хотя очень немногiе), а по ночамъ иные заводили картежъ.

Самая работа, напримръ, показалась мн вовсе не такъ тяжолою, кан торжною, и только довольно долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы, не столько въ трудности и безпрерывности ея, сколько въ томъ, что она принужденная, обязательная, изъ подъ палки. Мужикъ на вол, работаетъ пожалуй и несравненно больше, инон гда даже и по ночамъ, особенно томъ;

но онъ работаетъ на себя, рабон таетъ съ разумною цлью, и ему несравненно легче, чмъ каторжному, на вынужденной и совершенно для него безполезной работ. Мн прин шло разъ на мысль, что еслибъ захотли вполн раздавить, уничтожить человка, наказать его самымъ ужаснымъ наказанiемъ, такъ что самый страшный убiйца содрогнулся бы отъ этого наказанiя и пугался его зан ране, то стоило бы только придать работ характеръ совершенной, полнйшей безполезности и безсмыслицы. Если теперешняя каторжная работа и безынтересна и скучна для каторжнаго, то сама въ себ, какъ работа, она разумна: арестантъ длаетъ кирпичъ, копаетъ землю, штун катуритъ, строитъ;

въ работ этой есть смыслъ и цль. Каторжный ран ботникъ иногда даже увлекается ею, хочетъ сработать ее ловче, споре, лучше. Но еслибъ заставить его, напримръ, переливать воду изъ одного ушата въ другой, а изъ другого въ первый, толочь песокъ, перетаскивать кучу земли съ одного мста на другое и обратно, я думаю, арестантъ удавился бы черезъ нсколько дней или надлалъ бы тысячу преступн ленiй, чтобъ хоть умереть, да выдти изъ такого униженiя, стыда и муки.

Разумется, такое наказанiе обратилось бы въ пытку, въ мщенiе, и было бы безсмысленно, потомучто не достигало бы никакой разумной цли.

Но такъ какъ часть такой пытки, безсмыслицы, униженiя и стыда, есть непремнно и во всякой вынужденной работ, то и каторжная работа несравненно мучительне всякой вольной, именно тмъ, что вынужденн ная.

Впрочемъ, я поступилъ въ острогъ зимою, въ декабр мсяц, и еще не имлъ понятiя о тней работ, въ пятеро тяжелйшей. Зимою же въ нашей крпости казенныхъ работъ вообще было мало. Арестанты ходили на Иртышъ ломать старыя казенныя барки, работали по мастерн скимъ, разгребали у казенныхъ зданiй снгъ, нанесенный бурунами, обн жигали и толкли алебастръ и проч. и проч. Зимнiй день былъ коротокъ;

работа кончалась скоро, и весь нашъ людъ возвращался въ острогъ рано, гд ему почти бы нечего было длать, еслибъ не случалось кой-кан кой своей работы. Но собственной работой занималась, можетъ быть, только треть арестантовъ;

остальные же били баклуши, слонялись безъ нужды по всмъ казармамъ острога, ругались, заводили межъ собой инн триги, исторiи, напивались, если навертывались хоть какiя-нибудь деньн ги;

по ночамъ проигрывали въ карты послднюю рубашку, и все это отъ тоски, отъ праздности, отъ нечего длать. Въ послдствiи я понялъ, что кром лишенiя свободы, кром вынужденной работы, въ каторжной жизн ни есть еще одна мука, чуть ли не сильнйшая, чмъ вс другiя. Это:

вынужденное общее сожительство. Общее сожительство, конечно, есть и въ другихъ мстахъ;

но въ острогъ-то приходятъ такiе люди, что не всякому хотлось бы сживаться съ ними, и я увренъ, что всякiй кан торжный чувствовалъ эту муку, хотя конечно большею частью безсознан тельно.

Также и пища показалась мн довольно достаточною. Арестанты увряли, что такой нтъ въ арестантскихъ ротахъ европейской Россiи.

Объ этомъ я не берусь судить: я тамъ не былъ. Къ тому же многiе имли возможность имть собственную пищу. Говядина стоила у насъ грошъ за фунтъ, томъ три копйки. Но собственную пищу заводили только т, у которыхъ водились постоянныя деньги;

большинство же каторги ло казенную. Впрочемъ, арестанты хвалясь своею пищею, говорили только про одинъ хлбъ, и благословляли именно то, что хлбъ у насъ общiй, а не выдается съ всу. Послднее ихъ ужасало: при выдач съ всу, треть людей была бы голодная;

въ артели же всмъ доставало. Хлбъ нашъ былъ какъ-то особенно вкусенъ и этимъ славился во всемъ город. Прин писывали это удачному устройству острожныхъ печей. Щи же были очень неказисты. Они варились въ общемъ котл, слегка заправлялись крупой и, особенно въ буднiе дни, были жидкiе, тощiе. Меня ужаснуло въ нихъ огромное количество таракановъ. Арестанты же не обращали на это никакого вниманiя.

Первые три дня я не ходилъ на работу;

такъ поступали и со всян кимъ новоприбывшимъ;

давалось отдохнуть съ дороги. Но на другой же день мн пришлось выйдти изъ острога, чтобъ перековаться. Кандалы мои были не форменные, кольчатые, мелкозвонъ, какъ называли ихъ арестанты. Они носились наружу. Форменные же острожные кандалы, приспособленные къ работ, состояли не изъ колецъ, а изъ четырехъ желзныхъ прутьевъ, почти въ палецъ толщиною, соединенныхъ между собою тремя кольцами. Ихъ должно было надвать подъ панталоны. Къ серединному кольцу привязывался ремень, который въ свою очередь, прикрплялся къ поясному ремню, надвавшемуся прямо на рубашку.

Помню первое мое утро въ казарм. Въ кордегардiи у острожныхъ воротъ барабанъ пробилъ зорю и, минутъ черезъ десять, караульный унн теръ-офицеръ началъ отпирать казармы. Стали просыпаться. При тускломъ свт отъ шестериковой сальной свчи, подымались арестанн ты, дрожа отъ холода, съ своихъ наръ. Большая часть была молчалива и угрюма со сна. Они звали, потягивались и морщили свои клейменые бы. Иные крестились, другiе уже начинали вздорить. Духота была страшная. Свжiй зимнiй воздухъ ворвался въ дверь, какъ только ее отворили, и клубами пара понесся по казарм. У ведеръ съ водой столн пились арестанты;

они по очереди брали ковшъ, набирали въ ротъ воды и умывали себ руки и лицо изо рта. Вода заготовлялась съ вечера пан рашникомъ. Во всякой казарм по положенiю былъ одинъ арестантъ, выбранный артелью, для прислуги въ казарм. Онъ назывался парашнин комъ и не ходилъ на работу. Его занятiе состояло въ наблюденiи за чин стотой казармы, въ мыть и въ скобленiи наръ и половъ, въ принос и вынос ночного ушата, и въ доставленiи свжей воды въ два ведра, утромъ для умыванiя, а днемъ для питья. Изъ-за ковша, который былъ одинъ, начались немедленно ссоры:

Ч Куда зешь, язевый лобъ! ворчалъ одинъ угрюмый, высокiй арестантъ, сухощавый и смуглый, съ какими-то странными выпуклостян ми на своемъ бритомъ череп, толкая другого, толстаго и приземистаго, съ веселымъ и румянымъ лицомъ, Ч постой!

Ч Чего кричишь! За постой у насъ деньги платятъ;

самъ провалин вай! Ишь монументъ вытянулся. То есть никакой-то, братцы, въ немъ фортикультянности нтъ.

Фортикультянность произвела нкоторый эфектъ: многiе засмян лись. Того только и надо было веселому толстяку, который очевидно былъ въ казарм чмъ-то въ род добровольнаго шута. Высокiй арен стантъ посмотрлъ на него съ глубочайшимъ презрнiемъ.

Ч Бирюлина корова! проворчалъ онъ какъ бы про себя, Ч ишь отълся на острожномъ чистяк (Чистякомъ назывался хлбъ изъ чин стой муки, безъ примси.);

радъ, что къ розговнью двнадцать порон сятъ принесетъ.

Толстякъ наконецъ разсердился.

Ч Да ты, что за птица такая! вскричалъ онъ вдругъ раскраснвн шись.

Ч То и есть, что птица!

Ч Какая?

Ч Такая.

Ч Какая такая?

Ч Да ужь одно слово такая.

Ч Да какая?

Оба впились глазами другъ въ друга. Толстякъ ждалъ отвта и, сжалъ кулаки, какъ-будто хотлъ тотчасъ же кинуться въ драку. Я и вправду думалъ, что будетъ драка. Для меня все это было ново, и я смотн рлъ съ любопытствомъ. Но въ послдствiи я узналъ, что вс подобныя сцены были чрезвычайно невинны и разыгрывались, какъ въ комедiи, для всеобщаго удовольствiя;

до драки же никогда почти не доходило. Все это было довольно характерно и изображало нравы острога.

Высокiй арестантъ стоялъ спокойно и величаво. Онъ чувствовалъ, что на него смотрятъ и ждутъ, осрамится ли онъ или нтъ своимъ отн втомъ;

что надо было поддержать себя, доказать, что онъ дйствительн но птица и показать, какая именно птица. Съ невыразимымъ прен зрнiемъ скосилъ онъ глаза на своего противника, стараясь, для большей обиды, посмотрть на него какъ-то черезъ плечо, сверху внизъ, какъ-будто онъ разглядывалъ его какъ букашку, и медленно и внятно произнесъ:

Ч Каганъ!...

То есть что онъ птица каганъ. Громкiй залпъ хохота привтствон валъ находчивость арестанта.

Ч Подлецъ ты, а не каганъ! заревлъ толстякъ, почувствовавъ, что срзался на всхъ пунктахъ, и дойдя до крайняго бшенства.

Но только что ссора стала серьезною, молодцовъ немедленно осан дили.

Ч Что загалдли! закричала на нихъ вся казарма.

Ч Да вы лучше подеритесь, чмъ горло-то драть, прокричалъ кто то изъ-за угла.

Ч Да, держи, подерутся! раздалось въ отвтъ. Ч У насъ народъ бойкiй, задорный;

семеро одного не боимся...

Ч Да и оба хороши! Одинъ за фунтъ хлба въ острогъ пришолъ, а другой Ч крыночная блудница, у бабы простокишу полъ, за то и кнута хватилъ.

Ч Ну-ну-ну! полно вамъ, закричалъ инвалидъ, проживавшiй для порядка въ казарм и поэтому спавшiй въ углу на особой койк.

Ч Вода, ребята! Невалидъ Петровичъ проснулся! Невалиду Петн ровичу, родимому братцу!

Ч Братъ... Какой я теб братъ? Рубля вмст не пропили, а братъ, ворчалъ инвалидъ, натягивая въ рукава шинель...

Готовились къ поврк;

начало разсвтать;

въ кухн набралась густая толпа народу, не впрорзъ. Арестанты толпились въ своихъ пон лушубкахъ и въ половинчатыхъ шапкахъ у хлба, который рзалъ имъ одинъ изъ кашеваровъ. Кашевары выбирались артелью, въ каждую кухн ню по двое. У нихъ же сохранялся и кухонный ножъ для рзанiя хлба и мяса, на всю кухню одинъ.

По всмъ угламъ и около столовъ размстились арестанты, въ шапкахъ, въ полушубкахъ и подпоясанные, готовые выйдти сейчасъ на работу. Передъ нкоторыми стояли деревянныя чашки съ квасомъ. Въ квасъ крошили хлбъ и прихлебывали. Гамъ и шумъ былъ нестерпимый;

но нкоторые благоразумно и тихо разговаривали по угламъ.

Ч Старичку Антонычу, хлбъ да соль, здравствуй! проговорилъ молодой арестантъ, усаживаясь подл нахмуреннаго и беззубаго арен станта.

Ч Ну, здравствуй, коли не шутишь, проговорилъ тотъ, не поднин мая глазъ и стараясь ужевать хлбъ своими беззубыми деснами.

Ч А вдь я, Антонычъ, думалъ, что ты померъ;

право-ну.

Ч Нтъ, ты сперва помри, а я посл...

Я слъ подл нихъ. Справа меня разговаривали два степенные арестанта, видимо стараясь другъ передъ другомъ сохранить свою важн ность.

Ч У меня небось не украдутъ, Ч говорилъ одинъ;

я, братъ, самъ боюсь какъ бы чего не украсть.

Ч Ну, да и меня голой рукой не бери, обожгу.

Ч Да чего обожжешь-то! Такой же варнакъ;

больше и названiя намъ нтъ... она тебя оберетъ, да и не поклонится. Тутъ, братъ, и моя копечка умылась. Намедни сама пришла. Куда съ ней дться? Началъ проситься къ едьк-палачу, у него еще въ форштадт домъ стоялъ, у Соломонки-паршиваго у жида купилъ, вотъ еще который потомъ удавил н ся...

Ч Знаю. Онъ у насъ въ третьемъ год въ цловальникахъ сидлъ, а по прозвищу Гришка Ч темный кабакъ. Знаю.

Ч А вотъ и не знаешь;

это другой темный кабакъ.

Ч Какъ не другой! Знать ты толсто знаешь! Да я теб столько пон средственниковъ приведу.

Ч Приведешь! Ты откуда, а я чей?

Ч Чей! Да я вотъ тебя и бивалъ, да не хвастаю, а то еще чей!

Ч Ты бивалъ! Да кто меня прибьетъ, еще тотъ не родился;

а кто бивалъ, тотъ въ земл лежитъ.

Ч Чума бендерская!

Ч Чтобъ-те язвила язва сибирская!

Ч Чтобъ съ тобой говорила турецкая сабля!..

И пошла ругань.

Ч Ну-ну-ну! Загалдли! Ч закричали кругомъ. На вол не умли жить;

рады, что здсь до чистяка добрались...

Тотчасъ уймутъ. Ругаться, колотить языкомъ позволяется. Это отчасти и развлеченiе для всхъ. Но до драки не допустятъ, и только разв въ исключительномъ случа враги подерутся. О драк донесутъ маiору;

начнутся розыски, прiдетъ самъ маiоръ, Ч однимъ словомъ, всмъ не хорошо будетъ, а потому-то драка и не допускается. Да и сами враги ругаются больше для развлеченiя, для упражненiя въ слог.

Нердко сами себя обманываютъ, начинаютъ съ страшной горячкой, съ остервеннiемъ... думаешь: вотъ бросятся другъ на друга;

ничуть не бын вало: дойдутъ до извстной точки и тотчасъ расходятся. Все это меня сначала чрезвычайно удивляло. Я нарочно привелъ здсь примръ сан мыхъ обыкновенныхъ каторжныхъ разговоровъ. Не могъ я представить себ сперва, какъ можно ругаться изъ удовольствiя, находить въ этомъ забаву, милое упражненiе, прiятность? Впрочемъ не надо забывать и тщеславiя. Дiалектикъ, ругатель былъ въ уваженiи. Ему только что не аплодировали, какъ актеру.

Еще вчера, съ вечера замтилъ я, что на меня смотрятъ косо.

Я уже поймалъ нсколько мрачныхъ взглядовъ. Напротивъ, другiе арестанты ходили около меня, подозрвая, что я принесъ съ собой деньн ги. Они тотчасъ же стали подслуживаться: начали учить меня, какъ нон сить новые кандалы;

достали мн, конечно за деньги, сундучекъ съ замн комъ, чтобъ спрятать въ него уже выданныя мн казенныя вещи и нсколько моего блья, которое я пронесъ въ острогъ. На другой же день они у меня его украли и пропили. Одинъ изъ нихъ сдлался впон слдствiи преданнйшимъ мн человкомъ, хотя и не переставалъ обн крадывать меня при всякомъ удобномъ случа. Онъ длалъ это безъ всян каго смущенiя, почти безсознательно, какъ будто по обязанности, и на него невозможно было сердиться.

Между прочимъ они научили меня, что должно имть свой чай;

что не худо мн завести и чайникъ, а покамсть достали мн на подержанiе чужой и рекомендовали мн кашевара, говоря, что копекъ за тридцать въ мсяцъ онъ будетъ стряпать мн что угодно, если я пожелаю сть особо и покупать себ провiантъ... Разумется, они заняли у меня ден негъ и каждый изъ нихъ въ одинъ первый день приходилъ занимать раза по три.

На бывшихъ дворянъ въ каторг вообще смотрятъ мрачно и нен благосклонно.

Не смотря на то, что т уже лишены всхъ своихъ правъ состоянiя и вполн сравнены съ остальными арестантами, Ч арестанты никогда не признаютъ ихъ своими товарищами. Это длается даже не по сознан тельному предубжденiю, а такъ, совершенно искренно, безсознательно.

Они искренно признавали насъ за дворянъ, не смотря на то, что сами же любили дразнить насъ нашимъ паденiемъ.

Ч Нтъ! теперь полно! постой. Бывало Петръ черезъ Москву претъ, а ныньче Петръ веревки вьетъ, и проч. и проч. любезности.

Они съ любовью смотрли на наши страданiя, которыя мы старан лись имъ не показывать. Особенно доставалось намъ сначала на работ, за то, что въ насъ не было столько силы, какъ въ нихъ, и что мы не могн ли имъ вполн помогать. Нтъ ничего трудне, какъ войдти къ народу въ довренность (и особенно къ такому народу) и заслужить его любовь.

Въ каторг было нсколько человкъ изъ дворянъ. Во первыхъ чен ловкъ пять поляковъ. Объ нихъ я поговорю когда-нибудь особо. Кан торжные страшно не любили поляковъ, даже больше чмъ ссыльныхъ изъ русскихъ дворянъ. Поляки (я говорю объ однихъ политическихъ преступникахъ), были съ ними какъ-то утонченно, обидно вжливы, крайне несообщительны и никакъ не могли скрыть передъ арестантами своего къ нимъ отвращенiя, а т понимали это очень хорошо и платили той же монетою.

Мн надо было почти два года прожить въ острог, чтобъ прiобрсть расположенiе нкоторыхъ изъ каторжныхъ. Но большая часть изъ нихъ, наконецъ, меня полюбила и признала за хорошаго чен ловка.

Изъ русскихъ дворянъ, кром меня, было четверо. Одинъ Ч низн кое и подленькое созданiе, страшно-развращенное, шпiонъ и донощикъ по ремеслу. Я слышалъ о немъ еще до прихода въ острогъ и съ первыхъ же дней прервалъ съ нимъ всякiя отношенiя. Другой, Ч тотъ самый отн цеубiйца, о которомъ я уже говорилъ въ своихъ запискахъ. Третiй былъ Акимъ Акимычъ;

рдко видалъ я такого чудака, какъ этотъ Акимъ Акин мычъ. Рзко отпечатался онъ въ моей памяти. Былъ онъ высокъ, худон щавъ, слабоуменъ, ужасно безграмотенъ, чрезвычайный резонеръ и акн куратенъ, какъ нмецъ. Каторжные смялись надъ нимъ;

но нкоторые даже боялись съ нимъ связываться за придирчивый, взыскательный и вздорный его характеръ. Онъ съ перваго шагу сталъ съ ними за-панин брата, ругался съ ними, даже дрался. Честенъ онъ былъ феноменально.

Замтитъ несправедливость и тотчасъ же ввяжется, хоть бы не его было дло. Наивенъ до крайности: онъ, напримръ, бранясь съ арестантами, корилъ ихъ иногда за то, что они были воры и серьезно убждалъ ихъ не воровать. Служилъ онъ на Кавказ прапорщикомъ. Мы сошлись съ нимъ съ перваго же дня и онъ тотчасъ же разсказалъ мн свое дло. Нан чалъ онъ на Кавказ же, съ юнкеровъ, въ пхотномъ полку, долго тянулъ лямку, наконецъ былъ произведенъ въ офицеры и отправленъ въ какое-то укрпленiе старшимъ начальникомъ. Одинъ сосднiй мирной князекъ зажогъ его крпость и сдлалъ на нее ночное нападенiе;

оно не удалось. Акимъ Акимычъ схитрилъ и не показалъ даже виду, что знан етъ, кто злоумышленникъ. Дло свалили на немирнхъ, а черезъ мн сяцъ Акимъ Акимычъ зазвалъ князька къ себ по дружески въ гости.

Тотъ прiхалъ, ничего не подозрвая. Акимъ Акимычъ выстроилъ свой отрядъ;

уличалъ и укорялъ князька всенародно;

доказалъ ему, что крн пости зажигать стыдно. Тутъ же прочелъ ему самое подробное наставн ленiе, какъ должно мирному князю вести себя впередъ и, въ заключенiе, разстрлялъ его, о чемъ немедленно и донесъ начальству со всми пон дробностями. За все это его судили, приговорили къ смертной казни, но смягчили приговоръ и сослали въ Сибирь, въ каторгу второго разряда въ крпостяхъ на двнадцать тъ. Онъ вполн сознавалъ, что поступилъ неправильно, говорилъ мн, что зналъ объ этомъ и передъ разн стрлянiемъ князька, зналъ, что мирного должно было судить по закон намъ, но не смотря на то, что зналъ это, онъ какъ будто никакъ не могъ понять своей вины настоящимъ образомъ:

Ч Да помилуйте! вдь онъ зажогъ мою крпость! Чтожъ мн, поклониться что ли ему за это! говорилъ онъ мн, отвчая на мои возран женiя.

Но не смотря на то, что арестанты подсмивались надъ придурью Акима Акимыча, они все-таки уважали его за аккуратность и умлость.

Не было ремесла, котораго бы не зналъ Акимъ Акимычъ. Онъ былъ столяръ, сапожникъ, башмачникъ, маляръ, золотильщикъ, слесарь и всему этому обучился уже въ каторг. Онъ длалъ все самоучкой: взн глянетъ разъ и сдлаетъ. Онъ длалъ тоже разные ящики, корзинки, фонарики, дтскiя игрушки и продавалъ ихъ въ город. Такимъ обн разомъ у него водились деньжонки и онъ немедленно употреблялъ ихъ на лишнее блье, на подушку помягче, завелъ складной тюфячекъ.

Помщался онъ въ одной казарм со мною и многимъ услужилъ мн въ первые дни моей каторги.

Выходя изъ острога на работу, арестанты строились передъ корден гардiей, въ два ряда;

спереди и сзади арестантовъ выстроивались конн войные солдаты съ заряжонными ружьями. Являлись инженерный офин церъ, кондукторъ и нсколько инженерныхъ нижнихъ чиновъ, пристан вовъ надъ работами. Кондукторъ разсчитывалъ арестантовъ и посылалъ ихъ партiями куда нужно на работу.

Вмст съ другими я отправился въ инженерную мастерскую. Это было низенькое, каменное зданiе, стоявшее на большомъ двор, заваленн номъ разными матерiялами. Тутъ была кузница, слесарня, столярная, малярная и проч. Акимъ Акимычъ ходилъ сюда и работалъ въ малярной, варилъ олифу, составлялъ краски и раздлывалъ столы и мебель подъ орхъ.

Въ ожиданiи перековки, я разговорился съ Акимомъ Акимычемъ о первыхъ моихъ впечатлнiяхъ въ острог.

Ч Да-съ, дворянъ они не любятъ, замтилъ онъ, Ч особенно пон литическихъ, състь рады;

не мудрено-съ. Во первыхъ, вы и народъ друн гой, на нихъ непохожiй, а во вторыхъ, они вс прежде были или помн щичьи, или изъ военнаго званiя. Сами посудите: могутъ ли они васъ пон любить-съ? Здсь, я вамъ скажу, жить трудно. А въ россiйскихъ арен стантскихъ ротахъ еще трудне-съ. Вотъ у насъ есть оттуда, такъ не нахвалятся нашимъ острогомъ, точно изъ ада въ рай перешли. Не въ ран бот бда-съ. Говорятъ тамъ, въ первомъ-то разряд, начальство не сон вершенно военное-съ, по крайней мр другимъ манеромъ, чмъ у насъ, поступаетъ-съ. Тамъ, говорятъ, ссыльный можетъ жить своимъ домкомъ.

Я тамъ не былъ, да такъ говорятъ-съ. Не брютъ, въ мундирахъ не хон дятъ-съ;

хотя впрочемъ оно и хорошо, что у насъ они въ мундирномъ вид и бритые;

все-таки порядку больше, да и глазу прiятне-съ. Да только имъ-то это не нравится. Да и посмотрите, сбродъ-то какой-съ!

Иной изъ кантонистовъ, другой изъ черкесовъ, третiй изъ раскольнин ковъ, четвертый православный мужичекъ, семью, дтей милыхъ остан вилъ на родин, пятый жидъ, шестой цыганъ, седьмой неизвстно кто, и вс-то они должны ужиться вмст, во что бы ни стало, согласиться другъ съ другомъ, сть изъ одной чашки, спать на однхъ нарахъ. Да и воля-то какая: лишнiй кусокъ можно състь только украдкой, всякiй грошъ въ сапоги прятать, и все только и есть, что острогъ, да острогъ...

По невол дурь пойдетъ въ голову.

Но это я уже зналъ. Мн особенно хотлось распросить о нашемъ маiор. Акимъ Акимычъ не секретничалъ и, помню, впечатлнiе мое было не совсмъ прiятное.

Но еще два года мн суждено было прожить подъ его начальн ствомъ. Все, что разсказалъ мн о немъ Акимъ Акимычъ, оказалось вполн справедливымъ, съ тою разницею, что впечатлнiе дйствительн ности всегда сильне, чмъ впечатлнiе отъ простого разсказа. Страшн ный былъ это человкъ, именно потому, что такой человкъ былъ нан чальникомъ почти неограниченнымъ, надъ двумя стами душъ. Самъ по себ онъ только былъ безпорядочный и злой человкъ, больше ничего.

На арестантовъ онъ смотрлъ какъ на своихъ естественныхъ враговъ и это была первая и главная ошибка его. Онъ дйствительно имлъ нкон торыя способности;

но все, даже и хорошее, представлялось въ немъ въ такомъ исковерканномъ вид. Невоздержный, злой, онъ врывался въ острогъ даже иногда по ночамъ, а если замчалъ, что арестантъ спитъ на вомъ боку или навзничъ, то на утро его наказывалъ: спи, дескать, на правомъ боку, какъ я приказалъ. Въ острог его ненавидли и боян лись, какъ чумы. Лицо у него было багровое, злобное. Вс знали, что онъ былъ вполн въ рукахъ своего деньщика, едьки. Любилъ же онъ больше всего своего пуделя Трезорку и чуть съ ума не сошолъ съ горя, когда Трезорка заболлъ. Говорятъ, что онъ рыдалъ надъ нимъ, какъ надъ роднымъ сыномъ;

прогналъ одного ветеринара и, по своему обыкн новенiю, чуть не подрался съ нимъ и, услышавъ отъ Федьки, что въ острог есть арестантъ, ветеринаръ-самоучка, который лечилъ чрезвын чайно удачно, немедленно призвалъ его.

Ч Выручи! озолочу тебя, вылечи Трезорку! закричалъ онъ арен станту.

Это былъ мужикъ, сибирякъ, хитрый, умный, дйствительно очень ловкiй ветеринаръ, но вполн мужичекъ.

Ч Смотрю я на Трезорку, разсказывалъ онъ потомъ арестантамъ, впрочемъ долго спустя посл своего визита къ маiору, когда уже все дло было забыто;

Ч смотрю: лежитъ песъ на диван, на блой подушн к;

и вдь вижу, что воспаленiе, что надо-ть бы кровь пустить и вылен чился бы песъ, ей-ей говорю! да и думаю про себя: а что какъ не вылечу, какъ околетъ? Нтъ, говорю, ваше высокоблагородiе, поздно позвали;

кабы вчера или третьяго дня, въ это же время, такъ вылечилъ бы пса;

а теперь не могу, не вылечу...

Такъ и умеръ Трезорка.

Мн разсказывали въ подробности, какъ хотли убить нашего маiора. Былъ въ острог одинъ арестантъ. Онъ жилъ у насъ уже нсколько тъ и отличался своимъ кроткимъ поведенiемъ. Замчали тоже, что онъ почти ни съ кмъ никогда не говорилъ. Его такъ и считан ли какимъ-то юродивымъ. Онъ былъ грамотный и весь послднiй годъ постоянно читалъ библiю, читалъ и днемъ и ночью. Когда вс засыпали, онъ вставалъ въ полночь, зажигалъ восковую церковную свчу, взн залъ на печку, раскрывалъ книгу и читалъ до утра. Въ одинъ день онъ пошолъ и объявилъ унтеръ-офицеру, что не хочетъ идти на работу.

Доложили маiору;

тотъ вскиплъ и прискакалъ немедленно самъ. Арен стантъ бросился на него съ приготовленнымъ заране кирпичемъ, но промахнулся. Его схватили, судили и наказали. Все произошло очень скоро. Черезъ три дня онъ умеръ въ больниц. Умирая, онъ говорилъ, что не имлъ ни на кого зла, а хотлъ только пострадать. Онъ, впрон чемъ, не принадлежалъ ни къ какой раскольничей сект. Въ острог вспоминали о немъ съ уваженiемъ.

Наконецъ меня перековали. Между тмъ въ мастерскую явились одна за другою нсколько калашницъ. Иныя были совсмъ маленькiя двочки. До зрлаго возраста он ходили обыкновенно съ калачами;

ман тери пекли, а он продавали. Войдя въ возрастъ, он продолжали хон дить, но уже безъ калачей;

такъ почти всегда водилось. Были и не двочки. Калачъ стоилъ грошъ и арестанты почти вс ихъ покупали.

Я замтилъ одного арестанта, столяра, уже сденькаго, но румян наго и съ улыбкой заигрывавшаго съ калашницами. Передъ ихъ прихон домъ онъ только что навертлъ на шею красненькiй, кумачный платон чекъ. Одна толстая и совершенно рябая бабенка поставила на его верн стакъ свою сельницу. Между ними начался разговоръ.

Ч Что-жъ вы вчера не приходили туда? заговорилъ арестантъ съ самодовольной улыбочкой.

Ч Вотъ! я пришла, а васъ Митькой звали, отвчала бойкая бабенн ка.

Ч Насъ потребовали, а то бы мы неизмнно находились при мст... А ко мн, третьяго дня, вс ваши приходили.

Ч Кто да кто?

Ч Марьяшка приходила, Хаврошка приходила, Чекунда приходин ла, Двугрошовая приходила...

Ч Это что же? спросилъ я Акима Акимыча, Ч неужели?..

Ч Бываетъ-съ, отвчалъ онъ, скромно опустивъ глаза, потомучто былъ чрезвычайно цломудренный человкъ.

Это конечно бывало, но очень рдко и съ величайшими трудностян ми. Вообще было больше охотниковъ, напримръ, хоть выпить, чмъ на такое дло, не смотря на всю естественную тягость вынужденной жизни.

До женщинъ было трудно добраться. Надобно выбирать время, мсто, условливаться, назначать свиданiя, искать уединенiя, что было особенно трудно, склонять конвойныхъ, что было еще трудне, и вообще тратить бездну денегъ, судя относительно. Но все-таки мн удавалось, впослдн ствiи, иногда быть свидтелемъ и любовныхъ сценъ. Помню, однажды томъ мы были втроемъ въ какомъ-то сара на берегу Иртыша и прон тапливали какую-то обжигательную печку;

конвойные были добрые. Нан конецъ явились дв суфлеры, какъ называютъ ихъ арестанты.

Ч Ну, что такъ засидлись, небось у Зврковыхъ? встртилъ ихъ арестантъ, къ которому он пришли, давно уже ихъ ожидавшiй.

Ч Я засидлась? Да давеча сорока на кол дольше, чмъ я у нихъ, посидла, отвчала весело двица.

Это была наигрязнйшая двица въ мiр. Она то и была Чекунда.

Съ ней вмст пришла Двугрошовая. Эта уже была вн всякаго опин санiя.

Ч И съ вами давно не видались, продолжалъ волокита обращаясь къ Двугрошовой;

Ч что это вы словно какъ похудли?

Ч А можетъ быть. Прежде то я куды была толстая, а теперь Ч вотъ словно иглу проглотила.

Ч Все по солдатикамъ-съ?

Ч Нтъ ужь это вамъ про насъ злые люди набухвостили;

а впрон чемъ чтожъ-съ? Хоть безъ ребрушка ходить, да солдатика любить!

Ч А вы ихъ бросьте, а насъ любите;

у насъ деньги есть.

Въ довершенiе картины представьте себ этого волокиту бритаго, въ кандалахъ, полосатаго и подъ конвоемъ.

Я простился съ Акимомъ Акимычемъ и, узнавъ, что мн можно вон ротиться въ острогъ, взялъ конвойнаго и пошолъ домой. Народъ уже сходился. Прежде всхъ возвращаются съ работы Ч работающiе на урон ки. Единственное средство заставить арестанта работать усердно, это Ч задать ему урокъ. Иногда уроки задаются огромные, но все-таки они кончаются вдвое скоре, чмъ еслибъ заставили работать вплоть до обденнаго барабана. Окончивъ урокъ, арестантъ безпрепятственно шолъ домой, и ужь никто его не останавливалъ.

Обдаютъ не вмст, а какъ попало, кто раньше пришолъ;

да и кухня не вмстила бы всхъ разомъ. Я попробовалъ щей, но съ неприн вычки не могъ ихъ сть и заварилъ себ чаю. Мы услись на конц стон ла. Со мной былъ одинъ товарищъ, также какъ и я изъ дворянъ.

Арестанты приходили и уходили. Было впрочемъ просторно;

еще не вс собрались. Кучка въ пять человкъ услась особо за большимъ столомъ. Кашеваръ налилъ имъ въ дв чашки щей и поставилъ на столъ цлую латку съ жареной рыбой. Они что-то праздновали и ли свое. На насъ они поглядли искоса. Вошолъ одинъ полякъ и слъ рядомъ съ нами.

Ч Дома не былъ, а все знаю! громко закричалъ одинъ высокiй арен стантъ, входя въ кухню и взглядомъ окидывая всхъ присутствующихъ.

Онъ былъ тъ пятидесяти, мускулистъ и сухощавъ. Въ лиц его было что-то лукавое и вмст веселое. Въ особенности замчательна была его толстая, нижняя, отвисшая губа;

она придавала его лицу что то чрезвычайно комическое.

Ч Ну, здорово ночевали! Что жъ не здороваетесь? Нашимъ курн скимъ! прибавилъ онъ, усаживаясь подл обдавшихъ свое кушанье, Ч хлбъ да соль! Встрчайте гостя.

Ч Да мы, братъ, не курскiе.

Ч Аль тамбовскимъ?

Ч Да и не тамбовскiе. Съ насъ, братъ, теб нечего взять. Ты стун пай къ богатому, тамъ проси.

Ч Въ брюх-то у меня, братцы, сегодня Иванъ-Таскунъ, да Марья Икотишна;

а гд онъ, богатый мужикъ, живетъ?

Ч Да вонъ, Газинъ, богатый мужикъ;

къ нему и ступай.

Ч Кутитъ, братцы, сегодня Газинъ, запилъ;

весь кошель пропиван етъ.

Ч Цлковыхъ двадцать есть, замтилъ другой. Выгодно, братцы, цловальникомъ быть.

Ч Чтожъ, братцы, не примете гостя? Ну такъ похлебаемъ и казенн наго.

Ч Да ты ступай проси чаю. Вонъ баре пьютъ.

Ч Какiе баре, тутъ нтъ баръ;

такiе-же какъ и мы теперь, мрачно промолвилъ одинъ, сидвшiй въ углу арестантъ. До сихъ поръ онъ не проговорилъ слова.

Ч Напился бы чаю, да просить совстно, мы съ анбицiей, замтилъ арестантъ съ толстой губой, добродушно смотря на насъ.

Ч Если хотите, я вамъ дамъ, сказалъ я, приглашая арестанта Ч угодно?

Ч Угодно? да ужь какъ не угодно? Ч Онъ подошолъ къ столу.

Ч Ишь, дома лаптемъ щи хлебалъ, а здсь чай узналъ;

господскан го питья захотлось, проговорилъ мрачный арестантъ.

Ч А разв здсь никто не пьетъ чаю? спросилъ я его, но онъ не удостоилъ меня отвтомъ.

Ч Вотъ и калачи несутъ. Ужь удостойте и калачика!

Внесли калачи. Молодой арестантъ несъ цлую связку и распродан валъ ее по острогу. Калашница уступала ему десятый калачъ;

на этотъ то калачъ онъ и разсчитывалъ.

Ч Калачи, калачи! кричалъ онъ, входя въ кухню Ч московскiе, гон рячiе! Самъ бы лъ, да денегъ надо. Ну, ребята, послднiй калачъ остался: у кого мать была?

Это воззванiе къ материнской любви разсмшило всхъ, и у него взяли нсколько калачей.

Ч А что, братцы, проговорилъ онъ, Ч вдь Газинъ-то сегодня дон гуляется до грха! ей Богу! когда гулять вздумалъ. Неравно осьмиглан зый прiдетъ.

Ч Спрячутъ. А что: крпко пьянъ?

Ч Куды! Злой, пристаетъ.

Ч Ну такъ догуляется до кулаковъ...

Ч Про кого они говорятъ? спросилъ я поляка, сидвшаго рядомъ со мною.

Ч Это Газинъ, арестантъ. Онъ торгуетъ здсь виномъ. Когда нан торгуетъ денегъ, то тотчасъ же ихъ пропиваетъ. Онъ жестокъ и золъ;

впрочемъ трезвый смиренъ;

когда же напьется, то весь наружу;

на люн дей съ ножомъ кидается. Тутъ ужь его унимаютъ.

Ч Какже унимаютъ?

Ч На него бросаются человкъ десять арестантовъ и начинаютъ ужасно бить, до тхъ поръ, пока онъ не лишится всхъ чувствъ, т. е.

бьютъ до полусмерти. Тогда укладываютъ его на нары и накрываютъ пон лушубкомъ.

Ч Да вдь они могутъ его убить?

Ч Другого бы убили, но его нтъ. Онъ ужасно силенъ, сильне здсь всхъ въ острог и самаго крпкаго сложенiя. На другое-же утро онъ встаетъ совершенно здоровый.

Ч Скажите пожалуйста, продолжалъ я разспрашивать поляка, вдь вотъ эти тоже дятъ свою пищу;

а я пью только чай. А между тмъ они смотрятъ, какъ будто завидуютъ за этотъ чай. Что это значитъ?

Ч Это не за чай, отвчалъ полякъ. Они злятся на васъ за то, что вы дворянинъ и на нихъ не похожи. Многiе изъ нихъ желали бы къ вамъ придраться. Какъ бы хотлось васъ оскорбить, унизить. Вы еще много увидите здсь непрiятностей. Здсь ужасно тяжело для всхъ насъ.

Намъ всхъ тяжеле во всхъ отношенiяхъ. Нужно много равнодушiя, чтобъ къ этому привыкнуть. Вы еще не разъ встртите непрiятности и брань за чай и за особую пищу, не смотря на то, что здсь очень многiе и очень часто дятъ свое, а нкоторые постоянно пьютъ чай. Имъ можно, а вамъ нельзя.

Проговоривъ это, онъ всталъ и ушолъ изъ-за стола. Черезъ нсколько минутъ сбылись и слова его...

III. ПЕРВЫЯ ВПЕЧАТЛНIЯ.

Только что ушолъ М-цкiй (тотъ полякъ, который говорилъ со мною), Газинъ, совершенно пьяный, ввалился въ кухню.

Пьяный арестантъ, среди бла-дня, въ буднiй день, когда вс обян заны были выходить на работу, при строгомъ начальник, который кажн дую минуту могъ прiхать въ острогъ, при унтеръ-офицер, завдуюн щемъ каторжными и находящимся въ острог безотлучно;

при караульн ныхъ, при инвалидахъ, однимъ словомъ, при всхъ этихъ строгон стяхъ, Ч совершенно спутывалъ вс зарождавшiяся во мн понятiя объ арестантскомъ жить-быть. И довольно долго пришлось мн прожить въ острог прежде, чмъ я разъяснилъ себ вс такiе факты, столь заган дочные для меня въ первые дни моей каторги.

Я говорилъ уже, что у арестантовъ всегда была собственная рабон та и что эта работа Ч естественная потребность каторжной жизни;

что, кром этой потребности, арестантъ страстно любитъ деньги и цнитъ ихъ выше всего, почти наравн съ свободой, и что онъ уже утшенъ, если он звенятъ у него въ карман. Напротивъ, онъ унылъ, грустенъ, безпокоенъ и падаетъ духомъ, если ихъ нтъ и тогда онъ готовъ и на вон ровство и на что попало, только бы ихъ добыть. Но, не смотря на то, что въ острог деньги были такою драгоцнностью, они никогда не залежин вались у счастливца, ихъ имющаго. Во первыхъ трудно было ихъ сохранить, чтобъ не украли, или не отобрали. Если маiоръ добирался до нихъ, при внезапныхъ обыскахъ, то немедленно отбиралъ. Можетъ быть онъ употреблялъ ихъ на улучшенiе арестантской пищи;

по крайней мр, он приносились къ нему. Но всего чаще ихъ крали;

ни на кого нельзя было положиться. Впослдствiи у насъ открыли способъ сохран нять деньги съ полною безопасностью. Он отдавались на сохраненiе старику, старовру, поступившему къ намъ изъ Стародубовскихъ слободъ бывшихъ когда-то Втковцевъ... Но не могу утерпть, чтобъ не сказать о немъ нсколько словъ, хотя и отвлекаюсь отъ предмета.

Это былъ старичокъ тъ шестидесяти, маленькiй, сденькiй. Онъ пришолъ въ каторгу годомъ позже меня и рзко поразилъ меня съ перн ваго взгляда. Онъ такъ не похожъ былъ на другихъ арестантовъ: Ч что то до того спокойное и тихое было въ его взгляд, что, помню, я съ кан кимъ-то особеннымъ довольствiемъ смотрлъ на его ясные, свтлые глан за, окружонные мелкими лучистыми морщинками. Часто говорилъ я съ нимъ, и рдко встрчалъ такое доброе, благодушное существо въ моей жизни. Прислали его за чрезвычайно важное преступленiе. Между стан родубовскими старообрядцами стали появляться обращонные. Правин тельство сильно поощряло ихъ и стало употреблять вс усилiя для дальн нйшаго обращенiя другихъ несогласныхъ. Старикъ, вмст съ другими фанатиками, ршился стоять за вру, какъ онъ выражался. Началась строиться единоврческая церковь, и они сожгли ее. Какъ одинъ изъ зан чинщиковъ Ч старикъ сосланъ былъ въ каторжную работу. Былъ онъ зажиточный, торгующiй мщанинъ;

дома оставилъ жену, дтей;

но съ твердостью пошолъ въ ссылку, потомучто въ ослпленiи своемъ, считалъ ее мукою за вру. Проживъ съ нимъ нкоторое время, вы бы невольно задали себ вопросъ: какъ могъ этотъ смиренный, кроткiй какъ дитя чен ловкъ, быть бунтовщикомъ? Я нсколько разъ заговаривалъ съ нимъ ло вр. Ч Онъ не уступалъ ничего изъ своихъ убжденiй;

но никогда никакой злобы, никакой ненависти не было въ его возраженiяхъ. А межн ду тмъ онъ разорилъ церковь и не запирался въ этомъ. Казалось, что по своимъ убжденiямъ, свой поступокъ и принятыя за него муки, онъ долженъ бы былъ считать славнымъ дломъ. Но какъ ни всматривался я, какъ ни изучалъ его, никогда никакого признака тщеславiя или гордости не замчалъ я въ немъ. Были у насъ въ острог и другiе старообрядцы большею частью сибиряки. Это былъ сильно развитой народъ, хитрые мужики, чрезвычайные начетчики и букводы и, по своему, сильные дiан лектики;

народъ надменный, заносчивый, лукавый и нетерпимый въ вын сочайшей степени. Совсмъ другой человкъ былъ старикъ. Начетчикъ можетъ быть больше ихъ, онъ уклонялся отъ споровъ. Характера былъ въ высшей степени сообщительнаго. Онъ былъ веселъ, часто смялся, Ч не тмъ грубымъ, циническимъ смхомъ, какимъ смялись каторжные, а яснымъ, тихимъ смхомъ, Ч въ которомъ много было дтскаго простон душiя и который какъ-то особенно шолъ къ сдинамъ. Можетъ быть я ошибаюсь, но мн кажется, что по смху можно узнать человка, и если вамъ съ первой встрчи прiятенъ смхъ кого-нибудь изъ совершенно нен знакомыхъ людей, то смло говорите, что это человкъ хорошiй. Ч Во всемъ острог старикъ прiобрлъ всеобщее уваженiе, которымъ нин сколько не тщеславился. Арестанты называли его ддушкой и никогда не обижали его. Я отчасти понялъ, какое могъ онъ имть влiянiе на своихъ единоврцевъ. Но, не смотря на видимую твердость, съ которою онъ переживалъ свою каторгу, въ немъ таилась глубокая, неизлчимая грусть, которую онъ старался скрывать отъ всхъ. Я жилъ съ нимъ въ одной казарм. Однажды, часу въ третьемъ ночи, я проснулся и услын шалъ тихiй, сдержанный плачъ. Старикъ сидлъ на печи (той самой, на которой прежде него, по ночамъ молился зачитавшiйся арестантъ, хотвшiй убить маiора), и молился по своей рукописной книг. Онъ план калъ, и я слышалъ какъ онъ говорилъ по временамъ: Господи, не оставь меня! Господи, укрпи меня! Дтушки мои малые, дтушки мои милые, никогда-то намъ не свидться! Не могу разсказать какъ мн стало грустно. Ч Вотъ этому-то старику мало по малу почти вс арен станты начали отдавать свои деньги на храненiе. Въ каторг почти вс были воры, но вдругъ вс почему-то уврились, что старикъ никакъ не можетъ украсть. Знали, что онъ куда-то пряталъ врученныя ему деньги, но въ такое потаенное мсто, что никому нельзя было ихъ отыскать.

Впослдствiи мн и нкоторымъ изъ поляковъ онъ объяснилъ свою тайну. Въ одной изъ паль былъ сучокъ, повидимому твердо сросшiйся съ деревомъ. Но онъ вынимался и въ дерев оказалось большое углубленiе.

Туда-то ддушка пряталъ деньги и потомъ опять вкладывалъ сучокъ, такъ что никто, никогда не могъ ничего отыскать.

Но я отклонился отъ разсказа. Ч Я остановился на томъ: почему въ карман арестанта не залеживались деньги. Но кром труда уберечь ихъ, въ острог было столько тоски;

арестантъ же по природ своей сун щество до того жаждущее свободы и наконецъ, по соцiальному своему положенiю, до того легкомысленное и безпорядочное, что его естественн но влечетъ вдругъ развернуться на вс, закутить на весь капиталъ, съ громомъ и съ музыкой, такъ Ч чтобъ забыть, хоть на минуту, тоску свою. Даже странно было смотрть, какъ иной изъ нихъ работаетъ, не разгибая шеи, иногда по нскольку мсяцевъ, единственно для того, чтн объ въ одинъ день спустить весь заработокъ, все до чиста, а потомъ опять, до новаго кутежа, нсколько мсяцевъ корпть за работой. Ч Многiе изъ нихъ любили заводить себ обновки, и непремнно партикун лярнаго свойства: какiе-нибудь неформенные, черные штаны, поддевки, сибирки. Въ большомъ употребленiи были тоже ситцевыя рубашки и пон яса съ мдными бляхами. Рядились въ праздники и разрядившiйся нен премнно бывало пройдетъ по всмъ казармамъ показать себя всему свту. Довольство хорошо-одтаго доходило до ребячества;

да и во многомъ арестанты были совершенныя дти. Правда, вс эти хорошiя вещи какъ-то вдругъ исчезали отъ хозяина, иногда въ тотъ же вечеръ закладывались и спускались за безцнокъ. Впрочемъ кутежъ развертын вался постепенно. Пригонялся онъ обыкновенно или къ праздничнымъ днямъ или къ днямъ именинъ кутившаго. Арестантъ-именинникъ, встан вая поутру, ставилъ къ образу свчку и молился;

потомъ наряжался и заказывалъ себ обдъ. Покупалась говядина, рыба, длались сибирскiе пельмени;

онъ надался какъ волъ, почти всегда одинъ, рдко приглан шая товарищей раздлить свою трапезу. Потомъ появлялось и вино:

именинникъ напивался какъ стелька и непремнно ходилъ по казарн мамъ, покачиваясь и спотыкаясь, стараясь показать всмъ, что онъ пьянъ, что онъ гуляетъ и тмъ заслужить всеобщее уваженiе. Везд въ русскомъ народ къ пьяному чувствуется нкоторая симпатiя;

въ острог же къ загулявшему даже длались почтительны. Въ острожной гульб былъ своего рода аристократизмъ. Развеселившись, арестантъ непремнно нанималъ музыку. Былъ въ острог одинъ полячекъ изъ бглыхъ солдатъ, очень гаденькiй, но игравшiй на скрипк и имвшiй при себ инструментъ Ч все свое достоянiе. Ремесла онъ не имлъ нин какого и тмъ только и промышлялъ, что нанимался къ гуляющимъ игн рать веселые танцы. Должность его состояла въ томъ, чтобъ безотлучно слдовать за своимъ пьянымъ хозяиномъ изъ казармы въ казарму и пин лить на скрипк изо всей мочи. Часто на лиц его являлась скука, тоска.

Но окрикъ: лиграй, деньги взялъ! заставлялъ его снова пилить и пин лить. Арестантъ, начиная гулять, могъ быть твердо увренъ, что если онъ ужь очень напьется, то за нимъ непремнно присмотрятъ, вовремя уложатъ спать и всегда куда-нибудь спрячутъ при появленiи начальства и все это совершенно безкорыстно. Съ своей стороны унтеръ-офицеръ и инвалиды, жившiе для порядка въ острог, могли быть тоже совершенно спокойны: пьяный не могъ произвести никакого безпорядка. За нимъ смотрла вся каторга и еслибъ онъ зашумлъ, забунтовалъ Ч его бы тотчасъ же усмирили, даже просто связали бы. А потому нисшее острожное начальство смотрло на пьянство сквозь пальцы, да и не хотло замчать. Оно очень хорошо знало, что не позволь вина, такъ бун детъ и хуже. Ч Но откуда же доставалось вино?

Вино покупалось въ острог же, у такъ называемыхъ цловальнин ковъ. Ихъ было нсколько человкъ, и торговлю свою они вели безпрен рывно и успшно, не смотря на то, что пьющихъ и гуляющихъ было вообще не много, потомучто гульба требовала денегъ, а арестантскiя деньги добывались трудно. Торговля начиналась, шла и разршалась дон вольно оригинальнымъ образомъ. Иной арестантъ, положимъ, не иметъ ремесла и не желаетъ трудиться (такiе бывали), но хочетъ имть деньги и притомъ человкъ нетерпливый, хочетъ быстро нажиться. У него есть нсколько денегъ для начала, и онъ ршается торговать виномъ;

предпрiятiе смлое, требующее большого риску. Можно было за него пон платиться спиной и разомъ лишиться товара и капитала. Но цловальн никъ на то идетъ. Денегъ у него сначала немного, и потому, въ первый разъ онъ самъ проноситъ въ острогъ вино и, разумется, сбываетъ его выгоднымъ образомъ. Онъ повторяетъ опытъ второй и третiй разъ и, если не попадается начальству, то быстро расторговывается, и только тогда основываетъ настоящую торговлю на широкихъ основанiяхъ:

длается антрепренеромъ, капиталистомъ, держитъ агентовъ и помощн никовъ, рискуетъ гораздо меньше, а наживается все больше и больше.

Рискуютъ за него помощники.

Въ острог всегда бываетъ много народу промотавшагося, проигравшагося, прогулявшаго все до копйки, народу безъ ремесла, жалкаго и оборваннаго, но одареннаго, до извстной степени, смлостью и ршимостью. У такихъ людей остается, въ вид капитала, въ цлости одна только спина;

она можетъ еще служить къ чему-нибудь, и вотъ этотъ-то послднiй капиталъ промотавшiйся гуляка и ршается пустить въ оборотъ. Онъ идетъ къ антрепренеру и нанимается къ нему для прон носки въ острогъ вина;

у богатаго цловальника такихъ работниковъ нсколько. Гд нибудь вн острога существуетъ такой человкъ, Ч изъ солдатъ, изъ мщанъ, иногда даже двка, Ч который, на деньги антрен пренера и за извстную премiю, сравнительно очень немалую, покупаетъ въ кабак вино и скрываетъ его гд-нибудь въ укромномъ мстечк, куда арестанты приходятъ на работу. Почти всегда поставщикъ первон начально испробоваетъ доброту водки и отпитое Ч безчеловчно добавн ляетъ водой;

Ч бери не бери, да арестанту и нельзя быть слишкомъ разн борчивымъ: и то хорошо, что еще не совсмъ пропали его деньги и дон ставлена водка, хоть какая-нибудь да все-таки водка. Къ этому-то пон ставщику и являются, указанные ему напередъ отъ острожнаго цлон вальника, проносители, съ бычачьими кишками. Эти кишки сперва прон мываются, потомъ наливаются водой и, такимъ образомъ, сохраняются въ первоначальной влажности и растяжимости, чтобы современемъ быть удобными къ воспрiнятiю водки. Наливъ кишки водкой, арестантъ обвян зываетъ ихъ кругомъ себя, по возможности въ самыхъ скрытныхъ мстахъ своего тла. Разумется, при этомъ выказывается вся ловкость, вся воровская хитрость контрабандиста. Его честь отчасти затронута;

ему надо надуть и конвойныхъ и караульныхъ. Онъ ихъ надуваетъ: у хорошаго вора конвойный, иногда какой-нибудь рекрутикъ, всегда прозваетъ. Разумется, конвойный изучается предварительно;

ктому же принимается въ соображенiе время, мсто работы. Арестантъ, напримръ, печникъ, ползетъ на печь: кто увидитъ, что онъ тамъ длаетъ? Не зть-же за нимъ и конвойному. Подходя къ острогу, онъ беретъ въ руки монетку, Ч пятнадцать или двадцать копекъ серен бромъ, на всякiй случай и ждетъ у воротъ ефрейтора. Всякаго арестанн та, возвращающагося съ работы, караульный ефрейторъ осматриваетъ кругомъ и ощупываетъ и потомъ уже отпираетъ ему двери острога. Прон носитель вина обыкновенно надется, что посовстятся слишкомъ пон дробно его ощупывать въ нкоторыхъ мстахъ. Но иногда пролазъ ефрейторъ добирается и до этихъ мстъ и нащупываетъ вино. Тогда остается одно послднее средство: контрабандистъ, молча и скрытно отъ конвойнаго, суетъ въ руки ефрейтора затаенную въ рук монетку. Слун чается, что вслдствiе такого маневра, онъ проходитъ въ острогъ благон получно и проноситъ вино. Но чаще всего маневръ не удается, и тогда приходится разсчитаться своимъ послднимъ капиталомъ, т. е. спиной.

Докладываютъ маiору, капиталъ скутъ и скутъ больно, вино отбиран ется въ казну, и контрабандистъ принимаетъ все на себя, не выдавая анн трепренера, но, замтимъ себ, не потому, чтобъ гнушался доноса, а единственно потому, что доносъ для него невыгоденъ;

его бы все-таки выскли;

все утшенiе было бы въ томъ, что ихъ бы выскли обоихъ. Но антрепренеръ ему еще нуженъ, хотя, по обычаю и по предварительному договору, за высченную спину контрабандистъ не получаетъ съ антрен пренера ни копйки. Что же касается вообще доносовъ, то они обыкнон венно процвтаютъ. Въ острог доносчикъ не подвергается ни малйн шему униженiю;

негодованiе къ нему даже не мыслимо. Его не чуждаютн ся, съ нимъ водятъ дружбу, такъ что, еслибъ вы стали въ острог докан зывать всю гадость доноса, то васъ бы совершенно не поняли. Тотъ арен стантъ изъ дворянъ, развратный и подлый, съ которымъ я прервалъ вс сношенiя, водилъ дружбу съ маiорскимъ деньщикомъ едькой и служилъ у него шпiономъ, а тотъ передавалъ все, услышанное имъ объ арестанн тахъ, маiору. У насъ вс это знали, и никто, никогда, даже не вздумалъ наказать или даже укорить негодяя.

Но я отклонился въ сторону. Разумется, бываетъ, что вино прон носится и благополучно;

тогда антрепренеръ принимаетъ принесенныя кишки, заплативъ за нихъ деньги и начинаетъ разсчитывать. По разсчен ту оказывается, что товаръ стоитъ уже ему очень дорого;

а потому, для большихъ барышей, онъ переливаетъ его еще разъ, сызнова разбавляя еще разъ водой, чуть не на половину и, такимъ образомъ, приготовивн шись совершенно, ждетъ покупателя. Въ первый же праздникъ, а инон гда въ будни, покупатель является: это арестантъ, работавшiй нскольн ко мсяцевъ какъ кордонный волъ и скопившiй копйку, чтобы пропить все въ заране опредленный для того день. Этотъ день еще за долго до своего появленiя снился бдному труженику и во сн и въ счастливыхъ мечтахъ за работой, и обаянiемъ своимъ поддерживалъ его духъ на скучн номъ поприщ острожной жизни. Наконецъ, заря свтлаго дня появн ляется на восток;

деньги скоплены, не отобраны, не украдены, и онъ ихъ несетъ цловальнику. Тотъ подаетъ ему сначала вино, по возможн ности чистое, т. е. всего только два раза разбавленное;

но, по мр отпиванiя изъ бутылки, все отпитое немедленно добавляется водой. За чашку вина платится въ пятеро, въ шестеро больше, чмъ въ кабак.

Можно представить себ, сколько нужно выпить такихъ чашекъ и скольн ко заплатить за нихъ денегъ, чтобъ напиться! Но по отвычк отъ питья и отъ предварительнаго воздержанiя, арестантъ хмлетъ довольно скон ро и, обыкновенно, продолжаетъ пить до тхъ поръ, пока не пропьетъ вс свои деньги. Тогда идутъ въ ходъ вс обновки: цловальникъ въ тоже время и ростовщикъ. Сперва поступаютъ къ нему новозаведенныя партикулярныя вещи, потомъ доходитъ и до стараго хлама, а, наконецъ, и до казенныхъ вещей. Съ пропитiемъ всего, до послдней тряпки, пьян ница ложится спать и на другой день, проснувшись съ неминуемой тресн котней въ голов, тщетно проситъ у цловальника хоть глотокъ вина на похмлье. Грустно переноситъ онъ невзгоду и, въ тотъ же день, принин мается опять за работу и опять нсколько мсяцевъ работаетъ, не разн гибая шеи, мечтая о счастливомъ кутежномъ дн, безвозвратно канувн шемъ въ вчность и, мало по малу, начиная ободряться и поджидать другого такого же дня, который еще далеко, но который все-таки прiйн детъ же когда-нибудь, въ свою очередь.

Что же касается цловальника, то, наторговавъ, наконецъ, огромн ную сумму, нсколько десятковъ рублей, онъ заготовляетъ послднiй разъ вино и уже не разбавляетъ его водой, потомучто назначаетъ его для себя;

довольно торговать: пора и самому попраздновать! Начинается кутежъ, питье, да, музыка. Средства большiя;

задобривается даже и ближайшее, нисшее острожное начальство. Кутежъ иногда продолжаетн ся по нсколько дней. Разумется, заготовленное вино скоро пропиваетн ся;

тогда гуляка идетъ къ другимъ цловальникамъ, которые уже подн жидаютъ его, и пьетъ до тхъ поръ, пока не пропиваетъ всего до копйн ки. Какъ ни оберегаютъ арестанты гуляющаго, но иногда онъ попадаетн ся на глаза высшему начальству, маiору или караульному офицеру. Его берутъ въ кордегардiю, обираютъ его капиталы, если найдутъ ихъ на немъ и, въ заключенiе, скутъ. Встряхнувшись, онъ приходитъ обратно въ острогъ и, чрезъ нсколько дней, снова принимается за ремесло цловальника. Иные изъ гулякъ, разумется, богатенькiе, мечтаютъ и о прекрасномъ пол. За большiя деньги они пробираются иногда, тайкомъ, вмсто работы, куда-нибудь изъ крпости на форштатъ, въ сопровон жденiи подкупленнаго конвойнаго. Тамъ, въ какомъ нибудь укромномъ домик, гд нибудь на самомъ краю города, задается пиръ на весь мiръ, и ухлопываются дйствительно большiя суммы. За деньги и арестантомъ не брезгаютъ;

конвойный же подбирается какъ нибудь заран, съ знанiемъ дла. Обыкновенно такiе конвойные сами Ч будущiе кандидан ты въ острогъ. Впрочемъ за деньги все можно сдлать, и такiя путешен ствiя остаются почти всегда въ тайн. Надо прибавить, что они весьма рдко случаются;

на это надо много денегъ, и любители прекраснаго пола прибгаютъ къ другимъ средствамъ, совершенно безопаснымъ...

Еще съ первыхъ дней моего острожнаго житья одинъ молодой арен стантъ, чрезвычайно хорошенькiй мальчикъ, возбудилъ во мн особенн ное любопытство. Звали его Сироткинъ. Былъ онъ довольно загадочное существо, во многихъ отношенiяхъ. Прежде всего меня поразило его прекрасное лицо;

ему было не боле двадцати трехъ тъ отъ роду. Нан ходился онъ въ особомъ отдленiи, т. е. въ безсрочномъ, слдственно, считался однимъ изъ самыхъ важныхъ военныхъ преступниковъ. Тихiй и кроткiй, онъ говорилъ мало, рдко смялся. Глаза у него были голун бые, черты правильныя, личико чистенькое, нжное, волосы свтлорун сые. Даже полуобритая голова мало его безобразила, Ч такой онъ былъ хорошенькiй мальчикъ. Ремесла онъ не имлъ никакого, но деньги добын валъ хоть по немногу, но часто. Былъ онъ примтно нивъ, ходилъ нен ряхой. Разв кто другой оденетъ его хорошо, иногда даже въ красную рубашку, и Сироткинъ видимо радъ обновк: ходитъ по казармамъ, себя показываетъ. Онъ не пилъ, въ карты не игралъ, почти ни съ кмъ не ссорился. Ходитъ, бывало, за казармами, Ч руки въ карманахъ, смирн ный, задумчивый. О чемъ онъ могъ думать, трудно было себ и предстан вить. Окликнешь иногда его, изъ любопытства, спросишь о чемъ нибудь, онъ тотчасъ же отвтитъ и даже какъ-то почтительно, не по арестантн ски, но всегда коротко, неразговорчиво;

глядитъ же на васъ какъ десян тилтнiй ребенокъ. Заведутся у него деньги, Ч онъ не купитъ себ чего нибудь необходимаго, не отдастъ починить куртку, не заведетъ новыхъ сапоговъ, а купитъ калачика, пряничка и скушаетъ, Ч точно ему семь тъ отъ роду. Ч Эхъ ты, Сироткинъ! говорятъ бывало ему арестанн ты Ч сирота ты казанская! Въ нерабочее время онъ, обыкновенно, скин тается по чужимъ казармамъ;

вс почти заняты своимъ дломъ;

одному ему нечего длать. Скажутъ ему что-нибудь, почти всегда въ насмшку, (надъ нимъ и его товарищами таки часто посмивались);

Ч онъ, не скан завъ ни слова, поворотится и идетъ въ другую казарму;

а иногда, если ужь очень просмютъ его, покраснетъ. Часто я думалъ, за что это смирное, простодушное существо явилось въ острогъ? Разъ я лежалъ въ больниц, въ арестантской палат. Сироткинъ былъ также боленъ и лен жалъ подл меня;

какъ-то подъ вечеръ, мы съ нимъ разговорились;

онъ невзначай одушевился и, къ слову, разсказалъ мн, какъ его отдавали въ солдаты, какъ, провожая его, плакала надъ нимъ его мать и какъ тян жело ему было въ рекрутахъ. Онъ прибавилъ, что никакъ не могъ вын терпть рекрутской жизни;

потомучто тамъ вс были такiе сердитые, строгiе, а командиры всегда почти были имъ недовольны...

Ч Какъ же кончилось? спросилъ я, Ч за что жъ ты сюда-то пон палъ? да еще въ особое отдленiе... Ахъ ты, Сироткинъ, Сироткинъ!

Ч Да я-съ, Александръ Петровичъ, всего годъ пробылъ въ батан льон;

а сюда пришолъ за то, что Григорья Петровича, моего ротнаго командира, убилъ.

Ч Слышалъ я это, Сироткинъ, да не врю. Ну кого ты могъ убить?

Ч Такъ случилось, Александръ Петровичъ. Ужь оченно мнтяжен ло стало.

Ч Да какъ-же другiе-то рекруты живутъ? Конечно тяжело сначан ла, а потомъ привыкаютъ и, смотришь, выходитъ славный солдатъ. Тебя должно быть мать забаловала;

пряничками да молочкомъ до восемнадцан ти тъ кормила.

Ч Матушка-то меня, правда, что очень любила-съ. Когда я въ нен круты пошолъ, она посл меня слегла, да, слышно, и не вставала. Ч Горько мн ужь очень, подъ конецъ по некрутству стало. Командиръ не взлюбилъ, за все наказываетъ, Ч а и за что-съ? Я всмъ покоряюсь, живу въ акуратъ;

винишка не пью, ничмъ не заимствуюсь;

а ужь это, Александръ Петровичъ, плохое дло, коли чмъ заимствуется чен ловкъ. Ч Все кругомъ такiе жестокосердые, Ч всплакнуть негд. Бын вало пойдешь куда за уголъ, да тамъ и поплачешь. Вотъ и стою я разъ въ караул;

ужь ночь;

поставили меня на часы, на абвахт, у сошекъ.

Втеръ: осень была, а темень такая, что хоть глазъ раздери. И такъ тошно, тошно мн стало! Взялъ я къ ног ружье, штыкъ отомкнулъ, пон ложилъ подл;

скинулъ правый сапогъ, дуло наставилъ себ въ грудь, налегъ на него, и большимъ пальцемъ ноги спустилъ курокъ. Смотрю, Ч осчка! Я ружье осмотрлъ, прочистилъ затравку, пороху новаго подсын палъ, кремешокъ пообилъ и опять къ груди приставилъ. Что же-съ? пон рохъ вспыхнулъ, а выстрла опять нтъ! Ч Чтожъ это, думаю? Взялъ я надлъ сапогъ, штыкъ примкнулъ, молчу и расхаживаю. Тутъ-то я и пон ложилъ это дло сдлать: хоть куда хошь, только вонъ изъ некрутства!

Черезъ полчаса детъ командиръ;

главнымъ рундомъ правилъ. Прямо на меня: Разв такъ стоятъ на караул? Я взялъ ружье на-руку, да и всадилъ въ него штыкъ по самое дуло. Четыре тысячи прошолъ, да и сюда, въ особое отдленiе...

Онъ не галъ. Да и за что же его прислали бы въ особое отдленiе? Обыкновенныя преступленiя наказываются гораздо легче.

Впрочемъ только одинъ Сироткинъ и былъ изъ всхъ своихъ товарищей, такой красавчикъ. Что же касается другихъ, подобныхъ ему, которыхъ было у насъ всхъ человкъ до пятнадцати, то даже странно было смотн рть на нихъ;

только два-три лица были еще сносны;

остальные же все такiе вислоухiе, безобразные, неряхи;

иные даже сдые. Если позволятъ обстоятельства, я скажу когда-нибудь о всей этой кучк подробне. Син роткинъ же часто былъ друженъ съ Газинымъ, тмъ самымъ, по поводу котораго я началъ эту главу, упомянувъ, что онъ пьяный ввалился въ кухню и что это спутало мои первоначальныя понятiя объ острожной жизни.

Этотъ Газинъ былъ ужасное существо. Онъ производилъ на всхъ страшное, мучительное впечатлнiе. Мн всегда казалось, что ничего не могло быть свирпе, чудовищне его. Я видлъ въ Тобольск, знамени н таго своими злодянiями, разбойника Каменева;

видлъ потомъ Соколон ва, подсудимаго арестанта, изъ бглыхъ солдатъ, страшнаго убiйцу. Но ни одинъ изъ нихъ не производилъ на меня такого отвратительнаго впен чатлнiя, какъ Газинъ. Мн иногда представлялось, что я вижу передъ собою огромнаго исполинскаго паука, съ человка величиною. Онъ былъ татаринъ;

ужасно силенъ, сильне всхъ въ острог;

росту выше средн няго, сложенiя геркулесовскаго, съ безобразной, непропорцiонально огромной головой;

ходилъ сутуловато, смотрлъ изъ подлобья. Въ острог носились объ немъ странные слухи;

знали, что онъ былъ изъ вон енныхъ;

но арестанты толковали межь собою, не знаю правда ли, что онъ бглый изъ Нерчинска;

въ Сибирь сосланъ былъ уже не разъ, бн галъ не разъ, не разъ перемнялъ имя и наконецъ-то, попалъ въ нашъ острогъ, въ особое отдленiе. Разсказывали то же про него, что онъ люн билъ прежде рзать маленькихъ дтей, единственно изъ удовольствiя:

заведетъ ребенка куда-нибудь въ удобное мсто;

сначала напугаетъ его, измучаетъ и, уже вполн насладившись ужасомъ и трепетомъ бдной, маленькой жертвы, заржетъ ее тихо, медленно, съ наслажденiемъ. Все это, можетъ быть, и выдумывали, вслдствiе общаго, тяжолаго впечатн нiя, которое производилъ собою на всхъ Газинъ, но вс эти выдумки какъ-то шли къ нему были къ лицу. А между тмъ, въ острог онъ велъ себя, непьяный, въ обыкновенное время, очень благоразумно. Былъ всен гда тихъ, ни съ кмъ никогда не ссорился и избгалъ ссоръ, но какъ будто отъ презрнiя къ другимъ, какъ будто считая себя выше всхъ остальныхъ;

говорилъ очень мало и былъ какъ-то преднамренно не сон общителенъ. Вс движенiя его были медленныя, спокойныя, самоувренн ныя. По глазамъ его было видно, что онъ очень не глупъ и чрезвычайно хитеръ;

но что-то высокомрно-насмшливое и жестокое было всегда въ лиц его и въ улыбк. Онъ торговалъ виномъ и былъ въ острог однимъ изъ самыхъ зажиточныхъ цловальниковъ. Но въ годъ раза два ему прин ходилось напиваться самому пьянымъ, и вотъ тутъ-то высказывалось все зврство его натуры. Хмля постепенно, онъ сначала начиналъ задин рать людей насмшками, самыми злыми, расчитанными и какъ будто давно заготовленными;

наконецъ, охмлвъ совершенно, онъ приходилъ въ страшную ярость, схватывалъ ножъ и бросался на людей. Арестанты, зная его ужасную силу, разбгались отъ него и прятались;

онъ бросался на всякаго встрчнаго. Но скоро нашли способъ справляться съ нимъ.

Человкъ десять изъ его казармы бросались вдругъ на него вс разомъ, и начинали бить. Невозможно представить себ ничего жесточе этого битья: его били въ грудь, подъ сердце, подъ ложечку, въ животъ;

били много и долго и переставали только тогда, когда онъ терялъ вс свои чувства, и становился какъ мертвый. Другого бы не ршились такъ бить:

такъ бить Ч значило убить;

но только не Газина. Посл битья, Ч его, совершенно безчувственнаго, завертывали въ полушубокъ, и относили на нары. Ч Отлежится молъ! Ч И дйствительно на утро онъ встан валъ почти здоровый и молча и угрюмо выходилъ на работу. Ч И кажн дый разъ, когда Газинъ напивался пьянъ, въ острог вс уже знали, что день кончится для него непремнно побоями. Да и самъ онъ зналъ это и все-таки напивался. Такъ шло нсколько тъ. Наконецъ замтили, что и Газинъ начинаетъ поддаваться. Онъ сталъ жаловаться на разныя боли, сталъ замтно хирть;

все чаще и чаще ходилъ въ гошпиталь...

Поддался таки! Ч говорили про себя арестанты.

Онъ вошолъ въ кухню въ сопровожденiи того гаденькаго полячка со скрыпкой, котораго обыкновенно нанимали гулявшiе, для полноты своего увеселенiя, и остановился посреди кухни, молча и внимательно оглядывая всхъ присутствующихъ. Вс замолчали. Наконецъ, увидя тогда меня и моего товарища, онъ злобно и насмшливо посмотрлъ на насъ, самодовольно улыбнулся, что-то какъ будто сообразилъ про себяи, сильно покачиваясь, подошолъ къ нашему столу:

Ч А позвольте спросить Ч началъ онъ (онъ говорилъ по русски) вы изъ какихъ доходовъ изволите здсь чаи распивать?

Я молча переглянулся съ моимъ товарищемъ, понимая, что всего лучше молчать и не отвчать ему. Съ перваго противорчiя онъ прин шолъ бы въ ярость.

Ч Стало быть у васъ деньги есть? Ч продолжалъ онъ допрашин вать.

Ч Стало быть у васъ денегъ куча, а? А разв вы за тмъ въ кан торгу пришли, чтобъ чаи распивать? Вы чаи распивать пришли? Да гон ворите-же, чтобъ васъ!..

Но видя, что мы ршились молчать и не замчать его, онъ побан гровлъ и задрожалъ отъ бшенства. Подл него, въ углу, стояла большая сельница (латокъ), въ которую складывался весь нарзанный хлбъ, приготовляемый для обда или ужина арестантовъ. Она была такъ велика, что въ ней помщалось хлба для половины острога;

тен перь же стояла пустая. Онъ схватилъ ее обими руками и взмахнулъ надъ нами. Еще немного, и онъ бы раздробилъ намъ головы. Не смотря на то, что убiйство или намренiе убить грозило чрезвычайными нен прiятностями всему острогу: начались бы розыски, обыски, усиленiе строгостей, а потому арестанты всми силами старались не доводить себя до подобныхъ общихъ крайностей, Ч не смотря на это, теперь вс притихли и выжидали. Ни одного слова въ защиту насъ! Ни одного крин ка на Газина! Ч до такой степени была сильна въ нихъ ненависть къ намъ! Имъ видимо прiятно было наше опасное положенiе... Но дло конн чилось благополучно: только что онъ хотлъ опустить сельницу, кто-то крикнулъ изъ сней:

Ч Газинъ! Вино украли!..

Онъ грохнулъ сельницу на полъ и какъ сумасшедшiй бросился изъ кухни.

Ч Ну, Богъ спасъ! говорили межъ собой арестанты. Ч И долго пон томъ они говорили это.

Я не могъ узнать потомъ, было ли это извстiе о покраж вина справедливое или кстати придуманное, намъ во спасенiе.

Вечеромъ, уже въ темнот, передъ запоромъ казармъ, я ходилъ около паль и тяжолая грусть пала мн на душу, и никогда посл я не испытывалъ такой грусти во всю мою острожную жизнь. Тяжело перенон сить первый день заточенiя, гд бы то ни было: въ острог ли, въ казан мат ли, въ каторг ли... Но, помню, боле всего занимала меня одна мысль, которая потомъ неотвязчиво преслдовала меня во все время моей жизни въ острог, Ч мысль отчасти неразршимая, Ч неразршин мая для меня и теперь;

это о неравенств наказанiя за одни и тже прен ступленiя. Правда, и преступленiе нельзя сравнять одно съ другимъ, даже приблизительно. Напримръ: и тотъ и другой убили человка;

взвшены вс обстоятельства обоихъ длъ;

и потому и по другому длу выходитъ почти одно наказанiе. А между тмъ посмотрите, какая разнин ца въ преступленiяхъ. Одинъ, напримръ, зарзалъ человка такъ, за ничто, за луковицу: Ч вышелъ на дорогу, зарзалъ мужика прозжаго, а у него-то и всего одна луковица. Чтожъ, батька, ты меня посылалъ на добычу;

вонъ я мужика зарзалъ и всего-то луковицу нашолъ. Ч Дун ракъ! луковица, Ч анъ копйка! Сто душъ, Ч сто луковицъ, вотъ-те и рубль! Ч (Острожная легенда). Ч А другой убилъ, защищая отъ сладон страстнаго тирана честь невсты, сестры, дочери. Ч Одинъ убилъ по бродяжеству, осаждаемый цлымъ полкомъ сыщиковъ, защищая свою свободу, жизнь, нердко умирая отъ голодной смерти;

а другой ржетъ маленькихъ дтей изъ удовольствiя рзать, чувствовать на своихъ рун кахъ ихъ теплую кровь, насладиться ихъ страхомъ, ихъ послднимъ гон лубинымъ трепетомъ подъ самымъ ножомъ. И что же? И тотъ и другой поступаютъ въ ту же каторгу. Правда, есть варiацiя въ срокахъ присун ждаемыхъ наказанiй. Но варiацiй этихъ, сравнительно, не много;

а варiацiй въ одномъ и томъ же род преступленiй Ч безчисленное мнон жество. Что характеръ, то и варiацiя. Но положимъ, что примирить, сгладить эту разницу невозможно, что это своего рода неразршимая зан дача Ч квадратура круга;

положимъ такъ. Но еслибъ даже это неравенн ство и не существовало, Ч посмотрите на другую разницу, на разницу въ самыхъ послдствiяхъ наказанiя... Вотъ человкъ, который въ каторн г чахнетъ, таетъ какъ свчка;

и вотъ другой, который до поступленiя въ каторгу, и не зналъ даже, что есть на свт такая развеселая жизнь, такой прiятный клубъ разудалыхъ товарищей. Да, приходятъ въ острогъ и такiе. Вотъ, напримръ человкъ образованный, съ развитой совстью, съ сознанiемъ, сердцемъ. Одна боль собственнаго его сердца, прежде всякихъ наказанiй, убьетъ его своими муками. Онъ самъ себя осудитъ за свое преступленiе безпощадне, безжалостне самаго грознан го закона. А вотъ рядомъ съ нимъ другой, который даже и не подумаетъ ни разу о совершонномъ имъ убiйств, во всю каторгу. Онъ даже считан етъ себя правымъ. А бываютъ и такiе, которые нарочно длаютъ прен ступленiе, чтобъ только попасть въ каторгу и тмъ избавиться отъ нен сравненно боле каторжной жизни на вол. Тамъ онъ жилъ въ послдн ней степени униженiя, никогда не надался досыта и работалъ на своего антрепренера съ утра до ночи;

а въ каторг работа легче, чмъ дома, хлба вдоволь и такого, какого онъ еще и не видывалъ;

по праздникамъ говядина, есть подаянiе, есть возможность заработать копйку. А общен ство? Народъ продувной, ловкiй, всезнающiй;

и вотъ онъ смотритъ на своихъ товарищей съ почтительнымъ изумленiемъ;

онъ еще никогда не видалъ такихъ;

онъ считаетъ ихъ самымъ высшимъ обществомъ, которое только можетъ быть въ свт. Неужели наказанiе для этихъ двухъ один наково чувствительно? Но, впрочемъ, что заниматься неразршонными вопросами! Бьетъ барабанъ, пора по казармамъ.

IV. ПЕРВЫЯ ВПЕЧАТЛНIЯ.

Началась послдняя поврка. Посл этой поврки запирались кан зармы, каждая особымъ замкомъ, и арестанты оставлялись запертыми вплоть до разсвта.

Поврка производилась унтеръ-офицеромъ съ двумя солдатами.

Для этого арестантовъ выстраивали иногда на двор и приходилъ кан раульный офицеръ. Но чаще вся эта церемонiя происходила домашнимъ образомъ, повряли по казармамъ. Такъ было и теперь. Повряющiе чан сто ошибались, обсчитывались уходили и возвращались снова. Наконецъ бдные караульные досчитались до желанной цыфры и заперли камору.

Въ ней помщалось человкъ до тридцати арестантовъ, сбитыхъ довольн но тсно на нарахъ. Спать было еще рано. Каждый, очевидно, долженъ былъ чмъ-нибудь заняться.

Изъ начальства въ казарм оставался только одинъ инвалидъ, о которомъ я уже упоминалъ прежде. Въ каждой казарм тоже былъ старн шiй изъ арестантовъ, назначаемый самимъ плацъ-маiоромъ, разумется, за хорошее поведенiе. Очень часто случалось, что и старшiе въ свою очен редь попадались въ серьезныхъ шалостяхъ;

тогда ихъ скли, немедленн но разжалывали въ младшiе и замщали другими. Въ нашей казарм старшимъ оказался Акимъ Акимычъ, который, къ удивленiю моему, нердко покрикивалъ на арестантовъ. Арестанты отвчали ему обыкнон венно насмшками. Инвалидъ былъ умне его и ни во что не вмшивалн ся, а если и случалось ему шевелить когда языкомъ, то не боле какъ изъ приличiя, для очистки совсти. Онъ молча сидлъ на своей койк и точалъ сапогъ. Арестанты не обращали на него почти никакого внин манiя.

Въ этотъ первый день моей острожной жизни, я сдлалъ одно нан блюденiе и впослдствiи убдился, что оно врно. Именно: что вс неарестанты, кто бы они ни были, начиная съ непосредственно имюн щихъ связь съ арестантами, какъ-то конвойныхъ, караульныхъ солдатъ, до всхъ вообще, имвшихъ хоть какое-нибудь дло съ каторжнымъ бын томъ Ч какъ-то преувеличенно смотрятъ на арестантовъ. Точно они каждую минуту въ безпокойств ожидаютъ, что арестантъ, нтъ-нтъ, да и бросится на кого-нибудь изъ нихъ съ ножомъ. Но что всего замчан тельне Ч сами арестанты сознавали, что ихъ боятся, и это видимо прин давало имъ что-то въ род куражу. А между тмъ самый лучшiй начальн никъ для арестантовъ бываетъ именно тотъ, который ихъ не боится. Да и вообще, не смотря на куражъ, самимъ арестантамъ гораздо прiятне, когда къ нимъ имютъ доврiе. Этимъ ихъ можно даже привлечь къ себ. Случалось въ мое острожное время, хотя и чрезвычайно рдко, что кто-нибудь изъ начальства заходилъ въ острогъ безъ конвоя. Надо было видть, какъ это поражало арестантовъ и поражало съ хорошей сторон ны. Такой безстрашный поститель всегда возбуждалъ къ себ уван женiе, и еслибъ даже дйствительно могло случиться что-нибудь дурное, то при немъ бы оно не случилось. Внушаемый арестантами страхъ пон всемстенъ, гд только есть арестанты и, право не знаю, отчего онъ собн ственно происходитъ. Нкоторое основанiе онъ конечно иметъ, начин ная съ самаго наружнаго вида арестанта, признаннаго разбойника;

кром того всякiй, подходящiй къ каторг, чувствуетъ, что вся эта куча людей собралась здсь не своею охотою, и что не смотря ни на какiя мры, живого человка нельзя сдлать трупомъ;

онъ останется съ чувн ствами, съ жаждой мщенiя и жизни, съ страстями и съ потребностями удовлетворить ихъ. Но не смотря на то, я положительно увренъ, что бояться арестантовъ все-таки нечего. Не такъ легко и не такъ скоро бросается человкъ съ ножомъ на другого человка. Однимъ словомъ, если и возможна опасность, если она и бываетъ когда, то по рдкости подобныхъ несчастныхъ случаевъ, Ч можно прямо заключить, что она ничтожна. Разумется, я говорю теперь только объ арестантахъ ршон ныхъ, изъ которыхъ даже многiе рады, что добрались наконецъ до острога, Ч до того хороша бываетъ иногда жизнь новая, Ч а слдован тельно расположены жить спокойно и смирно;

да кром того и дйствин тельно безпокойнымъ изъ своихъ сами не дадутъ много куражиться.

Каждый каторжный, какъ бы онъ смлъ и дерзокъ ни былъ, боится всего въ каторг. Подсудимый же арестантъ Ч другое дло. Этотъ дйствин тельно способенъ броситься на посторонняго человка, такъ ни зачто, единственно потому, напримръ, что ему завтра должно выходить къ нан казанiю;

а если затется новое дло, то стало быть отдаляется и накан занiе. Тутъ есть причина, цль нападенiя, это: перемнить свою участь во чтобы ни стало и какъ можно скоре. Я даже зналъ одинъ странный психологическiй случай въ этомъ род.

У насъ въ острог, въ военномъ разряд, былъ одинъ арестантъ, изъ солдатиковъ, не лишонный правъ состоянiя, присланный года на два въ острогъ по суду, страшный фанфаронъ и замчательный трусъ. Вообн ще фанфаронство и трусость встрчаются въ русскомъ солдат чрезвын чайно рдко. Нашъ солдатъ смотритъ всегда такимъ занятымъ, что еслибъ и хотлъ, то ему бы некогда было фанфаронить. Но если ужь онъ фанфаронъ, то почти всегда бездльникъ и трусъ. Дутовъ (фамилiя арен станта) отбылъ наконецъ свой коротенькiй срокъ и вышелъ опять въ лин нейный батальонъ. Но такъ какъ вс ему подобные, посылаемые въ острогъ для исправленiя, окончательно въ немъ балуются;

то обыкнон венно и случается такъ, что они, побывъ на вол не боле двухъ-трехъ недль, поступаютъ снова подъ судъ и являются въ острогъ обратно, только ужь не на два или на три года, а во всегдашнiй разрядъ, на пятнадцать или на двадцать тъ. Такъ и случилось. Недли черезъ три по выход изъ острога, Дутовъ укралъ изъ подъ-замка;

сверхъ того нан грубилъ и набуянилъ. Былъ отданъ подъ судъ и приговоренъ къ строгон му наказанiю. Испугавшись предстоящаго наказанiя до нельзя, до пон слдней степени, какъ самый жалкiй трусъ, онъ наканун того дня, когда его должны были прогнать сквозь строй, бросился съ ножомъ на вошедшаго въ арестантскую комнату караульнаго офицера. Разумется, онъ очень хорошо понималъ, что такимъ поступкомъ онъ чрезвычайно усилитъ свой приговоръ и срокъ каторжной работы. Но разсчетъ былъ именно въ томъ, чтобъ хоть на нсколько дней, хоть на нсколько чан совъ, отдалить страшную минуту наказанiя! Онъ до того былъ трусъ, что бросившись съ ножомъ, онъ даже не ранилъ офицера;

а сдлалъ все для проформы, для того только, чтобъ оказалось новое преступленiе, за кон торое бы его опять стали судить.

Минута передъ наказанiемъ конечно ужасна для приговореннаго, и мн въ нсколько тъ, пришлось видть довольно подсудимыхъ, нан канун рокового для нихъ дня. Обыкновенно я встрчался съ подсудин мыми арестантами въ госпитал, въ арестантскихъ палатахъ, когда лен жалъ больной, что случалось довольно часто. Извстно всмъ арестанн тамъ во всей Россiи, что самые сострадательные для нихъ люди Ч доктора. Они никогда не длаютъ между арестантами различiя, какъ нен вольно длаютъ почти вс постороннiе, кром разв одного простого нан рода. Тотъ никогда не коритъ арестанта за его преступленiе, какъ бы ужасно оно ни было, и прощаетъ ему все за понесенное имъ наказанiе и вообще за несчастье. Не даромъ же весь народъ во всей Россiи, называн етъ преступленiе несчастьемъ, а преступниковъ несчастными. Это глун бокознаменательное опредленiе. Оно тмъ боле важно, что сдлано безсознательно, инстинктивно. Доктора же Ч истинное прибжище арен стантовъ во многихъ случаяхъ, особенно для подсудимыхъ, которые сон держатся тяжеле ршоныхъ... И вотъ подсудимый, разсчитавъ вроятн ный срокъ ужаснаго для него дня, уходитъ часто въ госпиталь, желая хоть сколько-нибудь отдалить тяжолую минуту. Когда же онъ обратно выписывается, почти наврно зная, что роковой срокъ завтра, то всегда почти бываетъ въ сильномъ волненiи. Иные стараются скрыть свои чувн ства изъ самолюбiя, но неловкiй, напускной куражъ не обманываетъ ихъ товарищей. Вс понимаютъ въ чемъ дло и молчатъ про себя изъ чен ловколюбiя. Я зналъ одного арестанта, молодого человка, убiйцу, изъ солдатъ, приговореннаго къ полному числу палокъ. Онъ до того зан роблъ, что наканун наказанiя ршился выпить крышку вина, настон явъ въ немъ нюхальнаго табаку. Кстати: вино всегда является у подсун димаго арестанта передъ наказанiемъ. Оно проносится еще задолго до срока, добывается за большiя деньги и подсудимый скоре будетъ полгон да отказывать себ въ самомъ необходимомъ, но скопитъ нужную сумму на четверть штофа вина, чтобъ выпить его за четверть часа до приговон ра. Между арестантами вообще существуетъ убжденiе, что хмльной не такъ больно чувствуетъ плеть или палки. Но я отвлекся отъ разсказа.

Бдный малый, выпивъ свою крышку вина, дйствительно тотчасъ же сдлался боленъ;

съ нимъ началась рвота съ кровью, и его отвезли въ госпиталь почти безчувственнаго. Эта рвота до того разстроила ему грудь, что черезъ нсколько дней въ немъ открылись признаки настоян щей чахотки, отъ которой онъ умеръ черезъ полгода. Доктора, лечившiе его отъ чахотки, не знали отчего она произошла.

Но разсказывая о часто встрчающемся малодушiи преступниковъ передъ наказанiемъ, я долженъ прибавить, что напротивъ нкоторые изъ нихъ изумляютъ наблюдателя необыкновеннымъ безстрашiемъ. Я помню нсколько примровъ отваги, доходившей до какой-то безчувн ственности, и примры эти были не совсмъ рдки. Особенно помню я мою встрчу съ однимъ страшнымъ преступникомъ. Въ одинъ тнiй день распространился въ арестантскихъ палатахъ слухъ, что вечеромъ будутъ наказывать знаменитаго разбойника, Орлова, изъ бглыхъ солн датъ, и посл наказанiя приведутъ въ палаты. Больные арестанты, въ ожиданiи Орлова, утверждали, что накажутъ его жестоко. Вс были въ нкоторомъ волненiи и, признаюсь, я тоже ожидалъ появленiя знаменин таго разбойника съ крайнимъ любопытствомъ. Давно уже я слышалъ о немъ чудеса. Это былъ злодй какихъ мало, рзавшiй хладнокровно стан риковъ и дтей, Ч человкъ съ страшной силой воли и съ гордымъ сон знанiемъ своей силы. Онъ повинился во многихъ убiйствахъ и былъ прин говоренъ къ наказанiю палками, сквозь строй. Привели его уже вечен ромъ. Въ палат уже стало темно и зажгли свчи. Орловъ былъ почти безъ чувствъ, страшно блдный, съ густыми, всклокоченными черными какъ смоль волосами. Спина его вспухла и была кроваво-синяго цвта.

Всю ночь ухаживали за нимъ арестанты, перемняли ему воду, перевон рачивали его съ боку на бокъ, давали лекарство, точно они ухаживали за кровнымъ роднымъ, за какимъ-нибудь своимъ благодтелемъ. На друн гой же день онъ очнулся вполн и прошолся раза два по палат! Это меня изумило: онъ прибылъ въ госпиталь слишкомъ слабый и измученн ный. Онъ прошолъ заразъ цлую половину всего, предназначеннаго ему числа палокъ. Докторъ остановилъ экзекуцiю только тогда, когда замтилъ, что дальнйшее продолженiе наказанiя грозило преступнику неминуемой смертью. Кром того Орловъ былъ малаго роста и слабаго сложенiя, и къ тому же истощенъ долгимъ содержанiемъ подъ судомъ.

Кому случалось встрчать когда-нибудь подсудимыхъ арестантовъ, тотъ вроятно надолго запомнилъ ихъ изможденныя, худыя и блдныя лица, лихорадочные взгляды. Не смотря на то, Орловъ быстро поправлялся.

Очевидно, внутренняя душевная его энергiя сильно помогала натур.

Дйствительно, это былъ человкъ не совсмъ обыкновенный. Изъ люн бопытства я познакомился съ нимъ ближе и цлую недлю изучалъ его.

Положительно могу сказать, что никогда въ жизни я не встрчалъ боле сильнаго, боле желзнаго характеромъ человка, какъ онъ. Я видлъ уже разъ, въ Тобольск, одну знаменитость въ такомъ же род, одного бывшаго атамана разбойниковъ. Тотъ былъ дикiй зврь вполн, и вы, стоя возл него и еще не зная его имени, уже инстинктомъ предчувствон вали, что подл васъ находится страшное существо. Но въ томъ ужасало меня духовное отупнiе. Плоть до того брала верхъ надъ всми его дун шевными свойствами, что вы съ перваго взгляда по лицу его видли, что тутъ осталась только одна дикая жажда тлесныхъ наслажденiй, сладон страстiя, плотоугодiя. Я увренъ, что Кореневъ, Ч имя того разбойнин ка Ч даже упалъ бы духомъ и трепеталъ отъ страха передъ накан занiемъ, не смотря на то, что способенъ былъ рзать даже не поморщивн шись. Совершенно противоположенъ ему былъ Орловъ. Это была наяву полная побда надъ плотью. Видно было, что этотъ человкъ могъ пон велвать собою безгранично, презиралъ всякiя муки и наказанiя, и не боялся ничего на свт. Въ немъ мы видли одну безконечную энергiю, жажду дятельности, жажду мщенiя, жажду достичь предположенной цли. Между прочимъ я поражонъ былъ его страннымъ высокомрiемъ.

Онъ на все смотрлъ какъ-то до невроятности свысока, но вовсе не усиливаясь подняться на ходули, а такъ какъ-то натурально. Я думаю не было существа въ мiр, которое бы могло подйствовать на него однимъ авторитетомъ. На все онъ смотрлъ какъ-то неожиданно спокойно, какъ-будто не было ничего на свт, чтобы могло удивить его. И хотя онъ вполн понималъ, что другiе арестанты смотрятъ на него уважин тельно, но нисколько не рисовался передъ ними. А между тмъ тщен славiе и заносчивость свойственны почти всмъ арестантамъ безъ исн ключенiя. Былъ онъ очень не глупъ, и какъ-то странно откровененъ, хотя отнюдь не болтливъ. На вопросы мои онъ прямо отвчалъ мн, что ждетъ выздоровленiя, чтобъ поскорй выходить остальное наказанiе и что онъ боялся сначала, передъ наказанiемъ, что не перенесетъ его. Но теперь, прибавилъ онъ, подмигнувъ мн глазомъ, Ч дло кончено. Вын хожу остальное число ударовъ, и тотчасъ же отправятъ съ партiей въ Нерчинскъ, а я-то съ дороги бгу! Непремнно бгу! Вотъ только-бъ скоре спина зажила! И вс эти пять дней онъ съ жадностью ждалъ, когда можно будетъ проситься на выписку. Въ ожиданiи же онъ былъ иногда очень смшливъ и веселъ. Я пробовалъ съ нимъ заговаривать объ его похожденiяхъ. Онъ немного хмурился при этихъ распросахъ, но отвчалъ всегда откровенно. Когда же понялъ, что я добираюсь до его совсти и добиваюсь въ немъ хоть какого-нибудь раскаянiя, то взглян нулъ на меня до того презрительно и высокомрно, какъ-будто я вдругъ сталъ въ его глазахъ какимъ-то маленькимъ, глупенькимъ мальчикомъ, съ которымъ нельзя и разсуждать какъ съ большими. Даже что-то въ род жалости ко мн изобразилось въ лиц его. Черезъ минуту онъ расн хохотался надо мной самымъ простодушнымъ смхомъ, безъ всякой иронiи и, я увренъ, оставшись одинъ и вспоминая мои слова, можетъ быть еще нсколько разъ принимался про себя смяться. Наконецъ онъ выписался, еще съ несовсмъ поджившей спиной;

я тоже пошолъ въ этотъ разъ на выписку, и изъ госпиталя намъ случилось возвращаться вмст: мн въ острогъ, а ему въ кордегардiю подл нашего острога, гд онъ содержался и прежде. Прощаясь, онъ пожалъ мн руку, и съ его стороны это былъ знакъ высокой довренности. Я думаю, онъ сдлалъ это потому, что былъ очень доволенъ собой и настоящей минутой. Въ сущности онъ не могъ не презирать меня и непремнно долженъ былъ глядть на меня какъ на существо покоряющееся, слабое, жалкое и во всхъ отношенiяхъ передъ нимъ низшее. На завтра же его вывели къ вторичному наказанiю.

Когда заперли нашу казарму, она вдругъ приняла какой-то осон бенный видъ, Ч видъ настоящаго жилища, домашняго очага. Только тен перь я могъ видть арестантовъ, моихъ товарищей, вполн какъ дома.

Днемъ унтеръ-офицеры, караульные и вообще начальство могутъ во всякую минуту прибыть въ острогъ, а потому вс обитатели острога какъ-то и держатъ себя иначе, какъ будто не вполн успокоившись, какъ-будто поминутно ожидая чего-то, въ какой-то тревог. Но только что заперли казарму, вс тотчасъ же спокойно размстились каждый на своемъ мст, и почти каждый принялся за какое-нибудь рукодлье. Кан зарма вдругъ освтилась. Каждый держалъ свою свчу и свой подсвчн никъ, большею частью деревянный. Кто заслъ точать сапоги, кто шить какую-нибудь одежу. Ч Мефитическiй воздухъ казармы усиливался съ часу на часъ. Кучка гулякъ засла въ уголку на корточкахъ, передъ разостланнымъ ковромъ за карты. Почти въ каждой казарм былъ такой арестантъ, который держалъ у себя аршинный худенькiй коврикъ, свчн ку и до невроятности засаленныя, жирныя карты. Все это вмст назын валось: майданъ. Содержатель получалъ плату съ играющихъ, копекъ пятнадцать за ночь;

тмъ онъ и промышлялъ. Игроки играли обыкнон венно въ три листа, въ горку и проч. Вс игры были азартныя. Каждый играющiй высыпалъ передъ собою кучу мдныхъ денегъ Ч все что у него было въ карман, и вставалъ съ корточекъ только проигравшись въ пухъ или обыгравъ товарищей. Игра кончалась поздно ночью, а иногда длилась до разсвта, до самой той минуты какъ отворялась казарма. Въ нашей комнат, также какъ и во всхъ другихъ казармахъ острога, всен гда бывали нищiе, байгуши, проигравшiеся и пропившiеся, или такъ просто, отъ природы нищiе. Я говорю отъ природы и особенно напираю на это выраженiе. Дйствительно, везд въ народ нашемъ, при какой бы то ни было обстановк, при какихъ бы то ни было условiяхъ, всегда есть и будутъ существовать нкоторыя странныя личности, смирныя и нердко очень не нивыя, но которымъ ужь такъ судьбой предназначен но на вки вчные оставаться нищими. Они всегда бобыли, они всегда неряхи, они всегда смотрятъ какими-то забитыми и чмъ-то удрученнын ми и вчно состоятъ у кого нибудь на помычк, у кого нибудь на посылн кахъ, обыкновенно у гулякъ или у внезапно разбогатвшихъ и возвын сившихся. Всякiй починъ, всякая иницiатива Ч для нихъ горе и тягость.

Они какъ-будто и родились съ тмъ условiемъ, чтобъ ничего не начинать самимъ и только прислуживать, жить не своей волей, плясать по чужой дудк;

ихъ назначенiе Ч исполнять одно чужое. Въ довершенiе всего, никакiя обстоятельства, никакiе перевороты не могутъ ихъ обогатить.

Они всегда нищiе. Я замтилъ, что такiя личности водятся и не въ одн номъ народ, а во всхъ обществахъ, сословiяхъ, партiяхъ, журналахъ и ассоцiацiяхъ. Такъ-то случалось и въ каждой казарм, въ каждомъ острог, и только что составлялся майданъ, одинъ изъ такихъ немедленн но являлся прислуживать. Да и вообще ни одинъ майданъ не могъ обойн тись безъ прислужника. Его нанимали обыкновенно игроки вс вообще, на всю ночь, копекъ за пять серебромъ, и главная его обязанность была стоять всю ночь на караул. Большею частью онъ мерзъ часовъ шесть или семь въ темнот, въ сняхъ, на тридцати-градусномъ мороз, и прин слушивался къ каждому стуку, къ каждому звону, къ каждому шагу на двор. Плацъ-маiоръ или караульные являлись иногда въ острогъ дон вольно поздно ночью, входили тихо и накрывали и играющихъ, и работан ющихъ, и лишнiя свчки, которыя можно было видть еще со двора. По крайней мр, когда вдругъ начиналъ гремть замокъ на дверяхъ изъ сней на дворъ, было уже поздно прятаться, тушить свчи и улягаться на нары. Но такъ какъ караульному прислужнику посл того больно дон ставалось отъ майдана, то и случаи такихъ промаховъ были чрезвычайн но рдки. Пять копекъ конечно смшно-ничтожная плата даже и для острога;

но меня всегда поражала въ острог суровость и безжан лостность нанимателей, и въ этомъ и во всхъ другихъ случаяхъ. Деньн ги взялъ, такъ и служи! Это былъ аргументъ, нетерпвшiй никакихъ возраженiй. За выданный грошъ наниматель бралъ все что могъ брать, бралъ, если возможно, лишнее и еще считалъ, что онъ одолжаетъ наемн щика. Гуляка, хмльной, бросающiй деньги направо и налво безъ счен ту, непремнно обсчитывалъ своего прислужника, и это замтилъ я не въ одномъ острог, не у одного майдана.

Я сказалъ уже, что въ казарм почти вс услись за какiя-нибудь занятiя: кром игроковъ, было не боле пяти человкъ совершенно праздныхъ;

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 6 |    Книги, научные публикации