Книги, научные публикации Pages:     | 1 |   ...   | 3 | 4 | 5 | 6 |

П АМЯТН И КИ ЛИ ТЕ РАТУ Р Ы П АМЯТН И КИ ЛИ ТЕРАТУ Р Ы. М. Достоевскй. ...

-- [ Страница 5 ] --

Ломовъ былъ изъ зажиточныхъ т-хъ крестьянъ, к-скаго узда. Вс Ломовы жили семьею: старикъ-отецъ, три сына и дядя ихъ, Ломовъ. Мун жики они были богатые. Говорили по всей губернiи, что у нихъ было до трехсотъ тысячъ асигнацiями капиталу. Они пахали, выдлывали кожи, торговали, но боле занимались ростовщичествомъ, укрывательствомъ бродягъ и краденаго имущества и прочими художествами. Крестьяне на полъ-узда были у нихъ въ долгахъ, находились у нихъ въ кабал. Мун жиками они слыли умными и хитрыми, но наконецъ зачванились, осон бенно когда одно очень важное лицо въ тамошнемъ кра сталъ у нихъ останавливаться по дорог, познакомился съ старикомъ лично и полюн билъ его за сметливость и оборотливость. Они вдругъ вздумали, что на нихъ ужь боле нтъ управы и стали все сильне и сильне рисковать въ разныхъ беззаконныхъ предпрiятiяхъ. Вс роптали на нихъ;

вс жен лали имъ провалиться сквозь землю;

но они задирали носъ все выше и выше. Исправники, засдатели стали имъ уже нипочемъ. Наконецъ они свихнулись и погибли, но не за худое, не за тайныя преступленiя свои, а за напраслину. У нихъ былъ верстахъ въ десяти отъ деревни большой хуторъ, посибирски заимка. Тамъ однажды проживало у нихъ подъ осень человкъ шесть работниковъ-киргизовъ, закабаленныхъ съ давнян го времени. Въ одну ночь вс эти киргизы-работники были перерзаны.

Началось дло. Оно продолжалось долго. При дл раскрылось много другихъ нехорошихъ вещей. Ломовы были обвинены въ умерщвленiи своихъ работниковъ. Сами они такъ расказывали и весь острогъ это зналъ: ихъ заподозрили въ томъ, что они слишкомъ много задолжали ран ботникамъ, а такъ какъ несмотря на свое большое состоянiе были скупы и жадны, то и перерзали киргизовъ, чтобы не платить имъ долгу. Во время слдствiя и суда все состоянiе ихъ пошло прахомъ. Старикъ умеръ. Дти были разосланы. Одинъ изъ сыновей и его дядя попали въ нашу каторгу на двнадцать тъ. И чтоже? Они были совершенно нен винны въ смерти киргизовъ. Тутъ-же, въ острог, объявился потомъ Гаврилка, извстный плутъ и бродяга, малый веселый и бойкiй, который бралъ все это дло на себя. Не слыхалъ я впрочемъ, признавался-ль онъ въ этомъ самъ, но весь острогъ былъ убжденъ совершенно, что киргизы его рукъ не миновали. Гаврилка съ Ломовыми еще бродягой имлъ дло.

Онъ пришолъ въ острогъ на короткiй срокъ, какъ бглый солдатъ и брон дяга. Киргизовъ онъ зарзалъ вмст съ тремя другими бродягами;

они думали сильно поживиться и пограбить въ заимк.

Ломовыхъ у насъ не любили, незнаю зачто. Одинъ изъ нихъ, плен мянникъ, былъ молодецъ, умный малый и уживчиваго характера;

но дядя его, пырнувшiй Гаврилку шиломъ, былъ глупый и вздорный мун жикъ. Онъ со многими еще допрежъ того ссорился и его порядочно биван ли. Гаврилку вс любили за веселый и складной характеръ. Хоть Ломон вы и знали, что онъ преступникъ и они за его дло пришли, но съ нимъ не ссорились;

никогда впрочемъ и не сходились;

да и онъ не обращалъ на нихъ никакого вниманiя. И вдругъ вышла ссора у него съ дядей Лон мовымъ за одну противнйшую двку. Гаврилка сталъ хвалиться ея благосклонностью;

мужикъ сталъ ревновать, и въ одинъ прекрасный полдень пырнулъ его шиломъ.

Ломовы хоть и разорились подъ судомъ, но жили въ острог боган чами. У нихъ видимо были деньги. Они держали самоваръ, пили чай.

Нашъ майоръ зналъ объ этомъ и ненавидлъ обоихъ Ломовыхъ до пон слдней крайности. Онъ видимо для всхъ придирался къ нимъ и вообн ще добирался до нихъ. Ломовы объясняли это майорскимъ желанiемъ взять съ нихъ взятку. Но взятку они не давали.

Конечно еслибъ Ломовъ хоть немного дальше просунулъ шило, онъ убилъ-бы Гаврилку. Но дло кончилось ршительно только одной царапиной. Доложили майору. Я помню какъ онъ прискакалъ запыхавн шись и видимо довольный. Онъ удивительно ласково, точно съ роднымъ сыномъ обошолся съ Гаврилкой.

Ч Что, дружокъ, можешь въ гошпиталь такъ дойти, али нтъ?

Нтъ ужь лучше ему лошадь запречь. Запречь сейчасъ лошадь! закрин чалъ онъ впопыхахъ унтеръ-офицеру.

Ч Да я, ваше высокоблагородiе, ничего не чувствую. Онъ только слегка покололъ, ваше высокоблагородiе.

Ч Ты незнаешь, ты незнаешь, мой милый;

вотъ увидишь... Мсто опасное;

все отъ мста зависитъ;

подъ самое сердце угодилъ, разбойн никъ! А тебя, тебя, заревлъ онъ обращаясь къ Ломову, Ч ну теперь я до тебя доберусь!.. Въ кордегардiю!

И дйствительно добрался. Ломова судили, и хоть рана оказалась самымъ легкимъ поколомъ, но намренiе было очевидное. Преступнику набавили рабочаго сроку и провели сквозь тысячу. Майоръ былъ соверн шенно доволенъ...

Наконецъ прибылъ и ревизоръ.

На второй-же день по прибытiи въ городъ онъ прiхалъ и къ намъ въ острогъ. Дло было въ праздникъ. Еще за нсколько дней у насъ было все вымыто, выглажено, вылизано. Арестанты выбриты заново.

Платье на нихъ было блое, чистое. Лтомъ вс ходили, по положенiю, въ полотняныхъ блыхъ курткахъ и панталонахъ. На спин у каждаго былъ вшитъ чорный кругъ, вершка два въ дiаметр. Цлый часъ учили арестантовъ какъ отвчать, если на случай высокое лицо поздоровается.

Производились репетицiи. Майоръ суетился какъ угорлый. За часъ до появленiя генерала вс стояли по своимъ мстамъ, какъ истуканы, и держали руки по швамъ. Наконецъ въ часъ пополудни генералъ прiхалъ. Это былъ важный генералъ, такой важный, что кажется вс начальственныя сердца должны были дрогнуть по всей западной Сибири съ его прибытiемъ. Онъ вошолъ сурово и величаво;

за нимъ ввалилась большая свита сопровождавшаго его мстнаго начальства;

нсколько ген нераловъ, полковниковъ. Былъ одинъ штатскiй, высокiй и красивый господинъ во фрак и башмакахъ, прiхавшiй тоже изъ Петербурга и державшiй себя чрезвычайно непринужденно и независимо. Генералъ часто обращался къ нему и весьма вжливо. Это необыкновенно заинн триговало арестантовъ: штатскiй, а такой почетъ, и еще отъ такого гене н рала! Впослдствiи узнали его фамилiю и кто онъ такой, но толковъ было множество. Нашъ майоръ, затянутый, съ оранжевымъ воротнин комъ, съ налитыми кровью глазами, съ багровымъ, угреватымъ лицомъ, кажется не произвелъ на генерала особенно прiятнаго впечатлнiя. Изъ особеннаго уваженiя къ высокому постителю онъ былъ безъ очковъ.

Онъ стоялъ поодаль, вытянутый въ струнку, и всмъ существомъ своимъ лихорадочно выжидалъ мгновенiя на что-нибудь понадобиться, чтобъ летть исполнять желанiя его превосходительства. Но онъ ниначн то не понадобился. Молча обошолъ генералъ казармы, заглянулъ и на кухню, кажется попробовалъ щей. Ему указали меня: такъ и такъ дескать, изъ дворянъ.

Ч А! отвчалъ генералъ. Ч А какъ онъ теперь ведетъ себя?

Ч Покамстъ удовлетворительно, ваше превосходительство, отн вчали ему.

Генералъ кивнулъ головою и минуты черезъ дв вышелъ изъ острога. Арестанты конечно были ослплены и озадачены, но все-таки остались въ нкоторомъ недоумнiи. Ни о какой претензiи на майора разумется не могло быть и рчи. Да и майоръ былъ совершенно въ этомъ увренъ еще заран.

VI. КАТОРЖНЫЯ ЖИВОТНЫЯ.

Покупка гндка, случившаяся вскор въ острог, заняла и разн влекла арестантовъ гораздо прiятне высокаго посщенiя. Въ острог у насъ полагалась лошадь для привоза воды, для вывоза нечистотъ и проч.

Для уходу опредлялся къ ней арестантъ. Онъ же съ ней и здилъ, ран зумется подъ конвоемъ. Работы нашему коню было очень достаточно и утромъ и вечеромъ. Гндко служилъ у насъ уже очень давно. Лошадка была добрая, но поизносившаяся. Въ одно прекрасное утро, передъ сан мымъ петровымъ днемъ, гндко, привезя вечернюю бочку, упалъ и изн дохъ въ нсколько минутъ. О немъ пожалли, вс собрались кругомъ, толковали, спорили. Бывшiе у насъ отставные кавалеристы, цыганы, вен теринары и проч. выказали при этомъ даже много особенныхъ познанiй по лошадиной части, даже поругались между собою, но гндка не воскресили. Онъ лежалъ мертвый, со вздутымъ брюхомъ, въ которое вс считали обязанностью потыкать пальцемъ;

доложили майору о приклюн чившейся вол божiей и онъ ршилъ, чтобъ немедленно была куплена новая лошадь. Въ самый петровъ день, поутру, посл обдни, когда вс у насъ были въ полномъ сбор, стали приводить продажныхъ лошадей.

Само собою разумется, что препоручить покупку слдовало самимъ арестантамъ. У насъ были настоящiе знатоки и надуть двсти пятьден сятъ человкъ, только этимъ прежде и занимавшихся, было трудно. Явн лялись киргизы, барышники, цыгане, мщане. Арестанты съ нетерн пнiемъ ждали появленiя каждаго новаго коня. Они были веселы какъ дти. Всего боле имъ льстило, что вотъ и они, точно вольные, точно дйствительно изъ своего кармана покупаютъ себ лошадь и имютъ полное право купить. Три коня было приведено и уведено пока покончин ли дло на четвертомъ. Входившiе барышники съ нкоторымъ изумн ленiемъ и какбы робостью осматривались кругомъ и даже изрдка оглян дывались на конвойныхъ, вводившихъ ихъ. Двухсотенная ватага такого народу, бритая, проклейменая, въ цпяхъ и у себя дома, въ своемъ кан торжномъ гнзд, за порогъ котораго никто не переступаетъ, внушала къ себ своего рода уваженiе. Наши же истощались въ разныхъ хитрон стяхъ при испытанiи каждаго приводимаго коня. Куда-куда они ему не заглядывали, чего у него не ощупали и вдобавокъ съ такимъ дловымъ, съ такимъ серьознымъ и хлопотливымъ видомъ, какъ-будто отъ этого зан висло главное благосостоянiе острога. Черкесы такъ даже вскакивали на лошадь верхомъ;

у нихъ глаза разгорались и бгло болтали они на своемъ непонятномъ нарчiи, скаля свои блые зубы и кивая своими смуглыми горбоносыми лицами. Иной изъ русскихъ такъ и прикуется всмъ вниманiемъ къ ихъ спору, точно въ глаза къ нимъ вскочить хон четъ. Словъ-то непонимаетъ, такъ хочетъ хоть по выраженiю глазъ дон гадаться, какъ ршили: годится ли конь или нтъ? И даже страннымъ показалось бы такое судорожное вниманiе иному постороннему наблюдан телю. О чемъ бы кажется тутъ такъ особенно хлопотать иному арестанн ту и арестанту-то какому-нибудь такъ-себ, смиренному, забитому, кон торый даже передъ инымъ изъ своихъ же арестантовъ пикнуть не сметъ? Точно онъ самъ для себя покупалъ лошадь, точно и въ самомъ дл для него не все равно было, какая ни купится. Кром черкесовъ наиболе отличались бывшiе цыганы и барышники: имъ уступили и перн вое мсто и первое слово. Тутъ даже произошолъ нкотораго рода блан городный поединокъ, особенно между двумя, Ч арестантомъ Кулин ковымъ, прежнимъ цыганомъ, конокрадомъ и барышникомъ, и самоучн кой-ветеринаромъ, хитрымъ сибирскимъ мужичкомъ, недавно пришедн шимъ въ острогъ и уже успвшимъ отбить у Куликова всю его городскую практику. Дло въ томъ, что нашихъ острожныхъ самоучекъ-ветеринан ровъ весьма цнили во всемъ город, и нетолько-мщане или купцы, но даже самые высшiе чины обращались въ острогъ, когда у нихъ заболван ли лошади, несмотря на бывшихъ въ город нсколькихъ настоящихъ ветеринарныхъ врачей. Куликовъ до прибытiя Елкина, сибирскаго мун жичка, не зналъ себ соперника, имлъ большую практику и разумется получалъ денежную благодарность. Онъ сильно цыганилъ и шарлатан нилъ и зналъ гораздо мене, чмъ выказывалъ. По доходамъ онъ былъ аристократъ между нашими. По бывалости, по уму, по смлости и ршин мости онъ уже давно внушилъ къ себ невольное уваженiе всмъ арен стантамъ въ острог. Его у насъ слушали и слушались. Но говорилъ онъ мало: говорилъ какъ рублемъ дарилъ, и все только въ самыхъ важныхъ случаяхъ. Былъ онъ ршительный фатъ, но было въ немъ много дйн ствительной, неподдльной энергiи. Онъ былъ уже въ тахъ, но очень красивъ, очень уменъ. Съ нами дворянами обходился какъ-то утонченно и вжливо и вмст съ тмъ съ необыкновеннымъ достоинствомъ. Я дун маю, еслибъ нарядить его и привезть подъ видомъ какого-нибудь графа въ какой-нибудь столичный клубъ, то онъ бы и тутъ нашолся, сыгралъ бы въ вистъ, отлично бы поговорилъ, немного, но съ всомъ, и въ цлый вечеръ можетъ-быть не раскусили бы, что онъ не графъ, а бродяга. Я гон ворю серьозно: такъ онъ былъ уменъ, смтливъ и быстръ на сообран женiе. Ктому же манеры его были прекрасныя, щегольскiя. Должно-быть онъ видалъ въ своей жизни виды. Впрочемъ прошедшее его было покрын то мракомъ неизвстности. Жилъ онъ у насъ въ особомъ отдленiи. Но съ прибытiемъ Елкина, хоть и мужика, но зато хитрйшаго мужика, тъ пятидесяти, изъ раскольниковъ, ветеринарная слава Куликова зан тмилась. Въ какiе-нибудь два мсяца онъ отбилъ у него почти всю его городскую практику. Онъ вылечивалъ, и очень легко, такихъ лошадей, отъ которыхъ Куликовъ еще прежде давно отказался. Онъ даже вылечин валъ такихъ, отъ которыхъ отказывались городскiе ветеринарные лекан ря. Этотъ мужичокъ пришолъ вмст съ другими за фальшивую монету.

Надо было ему ввязаться, на старости тъ, въ такое дло компаньон номъ. Самъ же онъ, смясь надъ собой, расказывалъ у насъ, что изъ трехъ настоящихъ золотыхъ у нихъ вышелъ всего только одинъ фальшивый. Куликовъ былъ нсколько оскорбленъ его ветеринарными успхами, даже слава его между арестантами начала было меркнуть.

Онъ держалъ любовницу въ форштадт, ходилъ въ плисовой поддевк, носилъ серебряное кольцо, серьгу и собственные сапоги съ оторочкой и вдругъ, за неимнiемъ доходовъ, онъ принужденъ былъ сдлаться цлон вальникомъ, и потому вс ждали, что теперь при покупк новаго гндка враги, чего добраго, пожалуй еще подерутся. Ждали съ любопытствомъ.

У каждаго изъ нихъ была своя партiя. Передовые изъ обихъ партiй уже начинали волноваться и помаленьку уже перекидывались ругательн ствами. Самъ Елкинъ уже съежилъ было свое хитрое лицо въ самую сарн кастическую улыбку. Но оказалось не то: Куликовъ и не подумалъ рун гаться, но и безъ ругани поступилъ мастерски. Онъ началъ съ уступки, даже съ уваженiемъ выслушалъ критическiя мннiя своего соперника, но поймавъ его на одномъ слов, скромно и настойчиво замтилъ ему, что онъ ошибается, и прежде чмъ Елкинъ усплъ опомниться и оговон риться, доказалъ, что ошибается онъ вотъ именно въ томъ-то и въ томъ то. Однимъ словомъ Елкинъ былъ сбитъ чрезвычайно неожиданно и исн кусно, и хоть верхъ все-таки остался за нимъ, но и куликовская партiя осталась довольна.

Ч Нтъ, ребята, его знать нескоро собьешь, за себя постоитъ;

куды! говорили одни.

Ч Елкинъ больше знаетъ! замчали другiе, но какъ-то уступчиво замчали. Об партiи заговорили вдругъ въ чрезвычайно уступчивомъ тон.

Ч Нето-что знаетъ, у него только рука полегче. А насчетъ скотин ны и Куликовъ несробетъ.

Ч Не сробетъ парень!

Ч Не сробетъ...

Новаго гндка наконецъ выбрали и купили. Это была славная лон шадка, молоденькая, красивая, крпкая и съ чрезвычайно милымъ, весен лымъ видомъ. Ужь разумется по всмъ другимъ статьямъ она оказан лась безукоризненною. Стали торговаться: просили тридцать рублей, наши давали двадцать пять. Торговались горячо и долго, сбавляли и уступали. Наконецъ самимъ смшно стало.

Ч Что ты изъ своего кошеля чтоли деньги брать будешь? говорили одни: Ч чего торговаться-то?

Ч Казну чтоли жалть? кричали другiе.

Ч Да все-же, братцы, всежъ это деньги, артельныя...

Ч Артельныя! Нтъ видно, нашего брата дураковъ не сютъ, а мы сами родимся...

Наконецъ за двадцать восемь рублей торгъ состоялся. Доложили майору и покупка была ршена. Разумется тотчасъ-же вынесли хлба съ солью и съ честiю ввели новаго гндка въ острогъ. Кажется небыло арестанта, который при этомъ случа не потрепалъ его по ше или не погладилъ по морд. Въ этотъ-же день запрягли гндка возить воду и вс съ любопытствомъ посмотрли, какъ новый гндко повезетъ свою бочку. Нашъ водовозъ Романъ поглядывалъ на новаго конька съ необыкновеннымъ самодовольствiемъ. Это былъ мужикъ тъ пятидесян ти, молчаливаго и солиднаго характера. Да и вс русскiе кучера быван ютъ чрезвычайно солиднаго и даже молчаливаго характера, какъ-будто дйствительно врно, что постоянное обращенiе съ лошадьми придаетъ человку какую-то особенную солидность и даже важность. Романъ былъ тихъ, со всми ласковъ, несловоохотенъ, нюхалъ изъ рожка табакъ и постоянно съ незапамятныхъ временъ возился съ острожными гндкан ми. Новокупленный былъ уже третiй. У насъ были вс уврены, что къ острогу идетъ гндая масть, что намъ это будто бы къ дому. Такъ подн тверждалъ и Романъ. Пгаго напримръ низачто не купили-бы. Мсто водовоза постоянно, по какому-то праву, оставалось навсегда за Роман номъ, и у насъ никто никогда и не вздумалъ-бы оспаривать у него это право. Когда палъ прежнiй гндко, никому и въ голову не пришло, даже и майору, обвинить въ чемъ-нибудь Романа: воля божiя да и только, а Романъ хорошiй кучеръ. Скоро гндко сдлался любимцемъ острога.

Арестанты хоть и суровый народъ, но подходили часто ласкать его. Бын вало Романъ, воротясь съ рки, запираетъ ворота отворенные ему унн теръ-офицеромъ, а гндко, войдя въ острогъ, стоитъ съ бочкой и ждетъ его, коситъ на него глазами. Пошолъ одинъ! крикнетъ ему Романъ Ч и гндко тотчасъ же повезетъ одинъ, довезетъ до кухни и остановится, ожидая стряпокъ и парашниковъ съ ведрами, чтобъ брать воду. Умникъ гндко! кричатъ ему: Ч лодинъ привезъ!.. Слушается! Ч Ишь въ самомъ дл: скотина, а понимаетъ!

Ч Молодецъ гндко!

Гндко мотаетъ головою и фыркаетъ, точно онъ и въ самомъ дл понимаетъ и доволенъ похвалами. И кто-нибудь непремнно тутъ-же вынесетъ ему хлба съ солью. Гндко стъ и опять закиваетъ головою, точно проговариваетъ: Знаю я тебя, знаю! и я милая лошадка, и ты хон рошiй человкъ! Я тоже любилъ подносить гндку хлба. Какъ-то прiятно было смотрть въ его красивую морду и чувствовать на ладони его мягкiя, теплыя губы, проворно подбиравшiя подачку.

Вообще наши арестантики могли-бы любить животныхъ, и еслибъ имъ это позволили, они съ охотою развели-бы въ острог множество дон машней скотины и птицы. И кажется что-бы больше могло смягчить, облагородить суровый и зврскiй характеръ арестантовъ, какъ не такое напримръ занятiе? Но этого непозволяли. Ни порядки наши, ни мсто этого недопускали.

Въ острог во все мое время перебывало однакоже случайно нсколько животныхъ. Кром гндка были у насъ собаки, гуси, козелъ Васька, да жилъ еще нкоторое время орелъ.

Въ качеств постоянной острожной собаки жилъ у насъ, какъ уже и сказано было мною прежде, Шарикъ, умная и добрая собака, съ котон рой я былъ въ постоянной дружб. Но такъ какъ ужь собака вообще у всего простонародья считается животнымъ нечистымъ, на которое и вниманiя не слдуетъ обращать, то и на Шарика у насъ почти никто не обращалъ вниманiя. Жила-себ собака, спала на двор, ла кухонные выброски и никакого особеннаго интереса ни въ комъ не возбуждала, одн нако всхъ знала и всхъ въ острог считала своими хозяевами. Когда арестанты возвращались съ работы, она уже по крику у кордегардiи:

лефрейтора! бжитъ къ воротамъ, ласково встрчаетъ каждую партiю, вертитъ хвостомъ и привтливо засматриваетъ въ глаза каждому вошедн шему, ожидая хоть какой-нибудь ласки. Но впродолженiи многихъ тъ она не добилась никакой ласки, ни отъ кого, кром разв меня. За это то она и любила меня боле всхъ. Не помню какимъ образомъ появин лась у насъ потомъ въ острог и другая собака, Блка. Третью-же, Культяпку, я самъ завелъ, принеся ее какъ-то съ работы, еще щенкомъ.

Блка была странное созданiе. Ее кто-то перехалъ телгой и спина ея была вогнута внутрь, такъ что когда она бывало бжитъ, то казалось изн дали, что бгутъ двое какихъ-то блыхъ животныхъ, срощенныхъ межн ду собою. Кром того вся она была какая-то паршивая, съ гноящимися глазами;

хвостъ былъ облзшiй, почти весь безъ шерсти и постоянно поджатый. Оскорбленная судьбою, она видимо ршилась смириться. Нин когда-то она ни на кого не лаяла и не ворчала, точно не смла. Жила она больше, изъ хлба, за казармами;

если же увидитъ бывало кого-нин будь изъ нашихъ, то тотчасъ-же, еще за нсколько шаговъ, въ знакъ смиренiя перекувырнется на спину: длай дескать со мной что теб угодно, а я, видишь, и не думаю сопротивляться. И каждый арестантъ, передъ которымъ она перекувырнется, пырнетъ ее бывало сапогомъ, точно считая это непремнною своею обязанностью: Вишь подлая! гон ворятъ бывало арестанты. Но Блка даже и визжать не смла, и если ужь слишкомъ пронимало ее отъ боли, то какъ-то заглушонно и жалобно ныла. Точно также она перекувыркивалась и передъ Шарикомъ и передъ всякой другой собакой, когда выбгала, по своимъ дламъ, за острогъ. Бывало перекувырнется и лежитъ смиренно, когда какой-нин будь большой вислоухiй песъ бросится на нее съ рыкомъ и лаемъ. Но сон баки любятъ смиренiе и покорность въ себ подобныхъ. Свирпый песъ немедленно укрощался, съ нкоторою задумчивостью останавливался надъ лежащей передъ нимъ вверхъ ногами покорной собакой и медленн но, съ большимъ любопытствомъ начиналъ ее обнюхивать во всхъ чан стяхъ тла. Что-то въ это время могла думать вся трепетавшая Блка?

А ну какъ, разбойникъ, рванетъ? вроятно приходило ей въ голову.

Но обнюхавъ внимательно, песъ наконецъ бросалъ ее, ненаходя въ ней ничего особенно любопытнаго. Блка тотчасъ-же вскакивала и опять бывало пускалась, ковыляя, за длинной вереницей собакъ, провожавн шихъ какую-нибудь Жучку. И хоть она наврно знала, что съ Жучкой ей никогда коротко не познакомиться, а все-таки хоть издали поковын лять Ч и то было для ней утшенiемъ въ ея несчастьяхъ. Объ чести она уже видимо перестала думать. Потерявъ всякую карьеру въ будущемъ, она жила только для одного хлба и вполн сознавала это. Я попробон валъ разъ ее приласкать;

это было для нея такъ ново и неожиданно, что она вдругъ вся осла къ земл, на вс четыре лапы, вся затрепетала и начала громко визжать отъ умиленiя. Изъ жалости я ласкалъ ее часто.

Зато она и встрчать меня не могла безъ визгу. Завидитъ издали и визн житъ, визжитъ болзненно и слезливо. Кончилось тмъ, что ее за острон гомъ на валу разорвали собаки.

Совсмъ другого характера былъ Культяпка. Зачмъ я его принен съ изъ мастерской въ острогъ еще слпымъ щенкомъ, не знаю. Мн прiятно было кормить и ростить его. Шарикъ тотчасъ-же принялъ Культяпку подъ свое покровительство и спалъ съ нимъ вмст. Когда Культяпка сталъ подростать, то онъ позволялъ ему кусать свои уши, рвать себя за шерсть и играть съ нимъ какъ обыкновенно играютъ взрослыя собаки со щенками. Странно, что Культяпка почти не росъ въ вышину, а все въ длину и въ ширину. Шерсть была на немъ лохматая, какого-то свтло-мышинаго цвту;

одно ухо росло внизъ, а другое вверхъ. Характера онъ былъ пылкаго и восторженнаго какъ и всякiй ще н нокъ, который отъ радости, что видитъ хозяина, обыкновенно навизн житъ, накричитъ, ползетъ лизать въ самое лицо и тутъ-же передъ вами готовъ не удержать и всхъ остальныхъ чувствъ своихъ: былъ бы тольн ко виднъ восторгъ, а приличiя ничего не значатъ! Бывало гд бы я нибылъ, но по крику: Культяпка! онъ вдругъ являлся изъ-за какого нибудь угла, какъ изъ-подъ земли, и съ визгливымъ восторгомъ летлъ ко мн, катясь какъ шарикъ и перекувыркиваясь дорогою. Я ужасно пон любилъ этого маленькаго уродца. Казалось судьба готовила ему въ жизн ни довольство и одн только радости. Но въ одинъ прекрасный день арен стантъ Неустроевъ, занимавшiйся шитьемъ женскихъ башмаковъ и выдлкой кожъ, обратилъ на него особенное вниманiе. Его вдругъ что то поразило. Онъ подозвалъ Культяпку къ себ, пощупалъ его шерсть и ласково повалялъ его спиной по земл. Культяпка, ничего неподон зрвавшiй, визжалъ отъ удовольствiя. Но на другое же утро онъ исчезъ.

Я долго искалъ его;

точно въ воду канулъ;

и только черезъ дв недли все объяснилось: культяпкинъ мхъ чрезвычайно понравился Неустроен ву. Онъ содралъ его, выдлалъ и подложилъ имъ бархатные зимнiе полу н сапожки, которые заказала ему аудиторша. Онъ показывалъ мн и полун сапожки, когда они были готовы. Шерсть вышла удивительная. Бдный Культяпка!

Въ острог у насъ многiе занимались выдлкой кожъ и часто бын вало приводили съ собой собакъ съ хорошей шерстью, которыя въ тотъ же мигъ исчезли. Иныхъ воровали, а иныхъ даже и покупали. Помню, разъ за кухнями я увидалъ двухъ арестантовъ. Они объ чемъ-то совщались и хлопотали. Одинъ изъ нихъ держалъ на веревк велин колпнйшую большую чорную собаку, очевидно дорогой породы. Кан кой-то негодяй-лакей увелъ ее отъ своего барина и продалъ нашимъ башмачникамъ за тридцать копекъ серебромъ. Арестанты собирались ее повсить. Это очень удобно длалось: кожу сдирали, а трупъ бросали въ большую и глубокую помойную яму, находившуюся въ самомъ задн немъ углу нашего острога и которая томъ, въ сильные жары, ужасно воняла. Ее изрдка вычищали. Бдная собака казалось понимала готон вившуюся ей участь. Она пытливо и съ безпокойствомъ взглядывала пон очередно на насъ троихъ и изрдка только осмливалась повертть своимъ пушистымъ прижатымъ хвостомъ, точно желая смягчить насъ этимъ знакомъ своей къ намъ довренности. Я поскорй ушолъ, а они разумется кончили свое дло благополучно.

Гуси у насъ завелись какъ-то тоже случайно. Кто ихъ развелъ и кому они собственно принадлежали, не знаю, но нкоторое время они очень тшили арестантовъ и даже стали извстны въ город. Они и вын велись въ острог, и содержались на кухн. Когда выводокъ подросъ, то вс они, цлымъ кагаломъ, повадились ходить вмст съ арестантами на работу. Только бывало загремитъ барабанъ и двинется каторга къ выхон ду, наши гуси съ крикомъ бгутъ за нами, распустивъ свои крылья, одинъ за другимъ выскакиваютъ черезъ высокiй порогъ изъ калитки и непремнно отправляются на правый флангъ, гд и выстраиваются, ожидая окончанiя разводки. Примыкали они всегда къ самой большой партiи и на работахъ паслись гд-нибудь неподалеку. Только что двиган лась партiя съ работы обратно въ острогъ, подымались и они. Въ крпон сти разнеслись слухи, что гуси ходятъ съ арестантами на работу. Ишь, арестанты съ своими гусями идутъ! говорятъ бывало встрчающiеся: Ч да какъ это вы ихъ обучили! Ч Вотъ вамъ на гусей! прибавлялъ другой и подавалъ подаянiе. Но несмотря на всю ихъ преданность, къ какому-то розговнью ихъ всхъ перерзали.

Зато нашего козла Ваську низачто бы не зарзали, еслибъ не слун чилось особеннаго обстоятельства. Тоже не знаю откуда онъ у насъ взялся, и кто принесъ его, но вдругъ очутился въ острог маленькой, бленькой, прехорошенькой козленокъ. Въ нсколько дней вс его у насъ полюбили и онъ сдлался общимъ развлеченiемъ и даже отрадою.

Нашли и причину держать его: надо же было въ острог, при конюшн держать козла. Однакожъ онъ жилъ не въ конюшн, а сначала въ кухн н, а потомъ по всему острогу. Это было преграцiозное и прешаловливое созданiе. Онъ бжалъ на кличку, вскакивалъ на скамейки, на столы, бон дался съ арестантами, былъ всегда веселъ и забавенъ. Разъ, когда уже у него прорзывались порядочные рожки, однажды вечеромъ лезгинъ Бан бай, сидя на казарменномъ крылечк, въ толп другихъ арестантовъ, вздумалъ съ нимъ бодаться. Они уже долго стукались бами, Ч это была любимая забава арестантовъ съ козломъ, Ч какъ вдругъ Васька вспрыгн нулъ на самую верхнюю ступеньку крыльца и только-что Бабай отворон тился всторону, мигомъ поднялся на дыбки, прижалъ къ себ переднiя копытцы и со всего размаха ударилъ Бабая въ затылокъ, такъ что тотъ слетлъ кувыркомъ съ крыльца, къ восторгу всхъ присутствующихъ и перваго Бабая. Однимъ словомъ Ваську вс ужасно любили. Когда онъ сталъ подрастать, надъ нимъ, вслдствiе общаго и серьознаго совщанiя, произведена была извстная операцiя, которую наши ветен ринары отлично умли длать. Нето пахнуть козломъ будетъ, говорин ли арестанты. Посл того Васька сталъ ужасно жирть. Да и кормили его точно на убой. Наконецъ выросъ прекрасный большой козелъ, съ длиннйшими рогами и необыкновенной толщины. Бывало идетъ и перен валивается. Онъ тоже повадился ходить съ нами на работу, для увесен ленiя арестантовъ и встрчавшейся публики. Вс знали острожнаго козн ла Ваську. Иногда, если работали напримръ на берегу, арестанты нан рвутъ бывало гибкихъ талиновыхъ втокъ, достанутъ еще какихъ-нин будь листьевъ, наберутъ на валу цвтовъ и уберутъ всмъ этимъ Васьн ку: рога оплетутъ втвями и цвтами, по всему туловищу пустятъ гирн лянды. Возвращается бывало Васька въ острогъ, всегда впереди арен стантовъ, разубранный и разукрашенный, а они идутъ за нимъ и точно гордятся передъ прохожими. Дотого зашло это любованье козломъ, что инымъ изъ нашихъ приходила даже въ голову, словно дтямъ, мысль:

не вызолотить ли рога Васьк? Но только такъ поговорили, а не исн полнили. Я впрочемъ, помню, спросилъ Акимъ Акимыча, лучшаго нашен го золотильщика посл Исая омича: можно ли дйствительно вызолон тить козлу рога? Онъ сначала внимательно посмотрлъ на козла, серьозно сообразилъ и отвчалъ, что пожалуй можно, но будетъ нен прочно-съ, и ктому же совершенно безполезно. Тмъ дло и кончилось.

И долго бы прожилъ Васька въ острог, и умеръ бы разв отъ одышки;

но однажды, возвращаясь во глав арестантовъ съ работы, разубранный и разукрашенный, онъ попался навстрчу майору, хавшему на дрожн кахъ. Ч Стой! заревлъ онъ: Ч чей козелъ? Ему объяснили. Ч Какъ! въ острог козелъ, и безъ моего позволенiя! Унтеръ-офицера! Явился унтеръ-офицеръ и тотчасъ же было повелно немедленно зарзать козла. Шкуру содрать, продать на базар и вырученныя деньн ги включить въ казенную, арестантскую сумму, а мясо отдать арестанн тамъ во щи. Въ острог поговорили, пожалли, но однакожъ не посмли ослушаться. Ваську зарзали надъ нашей помойной ямой. Мясо купилъ одинъ изъ арестантовъ все цликомъ, внеся острогу полтора цлковын хъ. На эти деньги купили калачей, а купившiй Ваську распродалъ по чан стямъ, своимъ же, на жаркое. Мясо оказалось дйствительно необыкнон венно вкуснымъ.

Проживалъ у насъ тоже нкоторое время въ острог орелъ (каран гушъ), изъ породы степныхъ, небольшихъ орловъ. Кто-то принесъ его въ острогъ раненаго и измученнаго. Вся каторга обступила его;

онъ не могъ летать: правое крыло его висло по земл, одна нога была вывихн нута. Помню, какъ онъ яростно оглядывался кругомъ, осматривая любон пытную толпу, и развалъ свой горбатый клювъ, готовясь дорого прон дать свою жизнь. Когда на него насмотрлись и стали расходиться, онъ отковылялъ, хромая, прискакивая на одной ног и помахивая здоровымъ крыломъ, въ самый дальнiй конецъ острога, гд забился въ углу, плотно прижавшись къ палямъ. Тутъ онъ прожилъ у насъ мсяца три и во все время ниразу не вышелъ изъ своего угла. Сначала приходили часто глядть на него, натравливали на него собаку. Шарикъ кидался на него съ яростiю, но видимо боялся подступить ближе, что очень потшало арестантовъ. Ч Зврь! говорили они: Ч недается! Потомъ и Шарикъ сталъ больно обижать его;

страхъ прошолъ, и онъ, когда натравливали, изловчился хватать его за больное крыло. Орелъ защищался изъ всхъ силъ когтями и клювомъ, и гордо и дико, какъ раненый король, забивн шись въ свой уголъ, оглядывалъ любопытныхъ, приходившихъ его разн сматривать. Наконецъ всмъ онъ наскучилъ;

вс его бросили и забыли, и однакожъ каждый день можно было видть возл него клочки свжаго мяса и черепокъ съ водой. Кто-нибудь да наблюдалъ же его. Онъ сначан ла и сть не хотлъ, не лъ нсколько дней;

наконецъ началъ принин мать пищу, но никогда изъ рукъ или при людяхъ. Мн случалось неразъ издали наблюдать его. Невидя никого и думая, что онъ одинъ, онъ инон гда ршался недалеко выходить изъ угла и ковылялъ вдоль паль, шаговъ на двнадцать отъ своего мста, потомъ возвращался назадъ, потомъ опять выходилъ, точно длалъ моцiонъ. Завидя меня, онъ тотчасъ же изо всхъ силъ, хромая и прискакивая, спшилъ на свое мсто и откин нувъ назадъ голову, разинувъ клювъ, ощетинившись, тотчасъ же пригон товлялся къ бою. Никакими ласками я не могъ смягчить его: онъ кусался и бился, говядины отъ меня небралъ и все время бывало какъ я надъ нимъ стою, пристально-пристально смотритъ мн въ глаза своимъ злымъ, пронзительнымъ взглядомъ. Одиноко и злобно онъ ожидалъ смерти, недовряя никому и непримиряясь ни съ кмъ. Наконецъ арен станты точно вспомнили о немъ и хоть никто не заботился, никто и не поминалъ о немъ мсяца два, но вдругъ во всхъ точно явилось къ нему сочувствiе. Заговорили, что надо вынесть орла: Ч Пусть хоть околетъ, да не въ острог, говорили одни.

Ч Встимо, птица вольная, суровая, не приучишь къ острогу-то, поддакивали другiе.

Ч Знать онъ не такъ какъ мы, прибавилъ кто-то.

Ч Вишь сморозилъ: то птица, а мы значитъ человки.

Ч Орелъ, братцы, есть царь совъ... началъ было Скуратовъ, но его на этотъ разъ не стали слушать. Разъ посл обда, когда пробилъ барабанъ на работу, взяли орла, зажавъ ему клювъ рукой, потомучто онъ началъ жестоко драться, и понесли изъ острога. Дошли до вала. Чен ловкъ двнадцать, бывшихъ въ этой партiи, съ любопытствомъ желали видть, куда пойдетъ орелъ. Странное дло: вс были чмъ-то довольн ны, точно отчасти сами они получали свободу.

Ч Ишь, собачье мясо: добро ему творишь, а онъ все кусается! гон ворилъ державшiй его, почти съ любовью смотря на злую птицу.

Ч Отпущай его, Микитка!

Ч Ему знать чорта въ чемодан не строй. Ему волю подавай, заправскую волю-волюшку.

Орла сбросили съ валу въ степь. Это было глубокою осенью, въ хон лодный и сумрачный день. Втеръ свисталъ въ голой степи и шумлъ въ пожелтлой, изсохшей, клочковатой степной трав. Орелъ пустился прямо, махая больнымъ крыломъ и какъ-бы торопясь уходить отъ насъ куда глаза глядятъ. Арестанты съ любопытствомъ слдили какъ мелькан ла въ трав его голова.

Ч Вишь его! задумчиво проговорилъ одинъ.

Ч И не оглянется! прибавилъ другой. Ч Ниразу-то, братцы, не оглянулся, бжитъ себ!

Ч А ты думалъ благодарить воротится? замтилъ третiй.

Ч Знамо дло воля. Волю почуялъ.

Ч Слобода значитъ.

Ч И невидать ужь, братцы...

Ч Чего стоять-то? маршъ! закричали конвойные, и вс молча пон плелись на работу.

VII. ПРЕТЕНЗIЯ.

Начиная эту главу, издатель записокъ покойнаго Александра Петн ровича Горянчикова считаетъ своею обязанностью сдлать читателямъ слдующее сообщенiе.

Въ первой глав Записокъ изъ Мертваго Дома сказано нскольн ко словъ объ одномъ отцеубiйц, изъ дворянъ. Между прочимъ онъ пон ставленъ былъ въ примръ того, съ какой безчувственностью говорятъ иногда арестанты о совершонныхъ ими преступленiяхъ. Сказано было тоже, что убiйца не сознался передъ судомъ въ своемъ преступленiи, но что, судя по расказамъ людей, знавшихъ вс подробности его исторiи, факты были дотого ясны, что невозможно было не врить преступленiю.

Эти же люди расказывали автору Записокъ, что преступникъ повен денiя былъ совершенно безпутнаго, ввязался въ долги, и убилъ своего отца, жаждая посл него наслдства. Впрочемъ весь городъ, въ котон ромъ прежде служилъ этотъ отцеубiйца, расказывалъ эту исторiю одинан ково. Объ этомъ послднемъ факт издатель Записокъ иметъ довольн но врныя свднiя. Наконецъ въ Запискахъ сказано, что въ острог убiйца былъ постоянно въ превосходнйшемъ, въ веселйшемъ располон женiи духа;

что это былъ взбалмошный, легкомысленный, неразсудин тельный въ высшей степени человкъ, хотя отнюдь не глупецъ, и что авн торъ Записокъ никогда не замчалъ въ немъ какой-нибудь особенной жестокости. И тутъ же прибавлены слова: Разумется я не врилъ этон му преступленiю. На дняхъ издатель Записокъ изъ Мертваго Дома получилъ увдомленiе изъ Сибири, что преступникъ былъ дйствительно правъ и десять тъ страдалъ въ каторжной работ напрасно;

что невинность его обнаружена по суду, офицiально. Что настоящiе преступники нан шлись и сознались, и что несчастный уже освобожденъ изъ острога. Изн датель никакъ не можетъ сомнваться въ достоврности этого извстiя...

Прибавлять больше нечего. Нечего говорить и распространяться о всей глубин трагическаго въ этомъ факт, о загубленной еще смолоду жизни, подъ такимъ ужаснымъ обвиненiемъ. Фактъ слишкомъ понятенъ, слишкомъ поразителенъ самъ по себ.

Мы думаемъ тоже, что если такой фактъ оказался возможнымъ, то уже самая эта возможность прибавляетъ еще новую и чрезвычайно ярн кую черту къ характеристик и полнот картины Мертваго Дома.

А теперь продолжаемъ.

Я уже говорилъ прежде, что я наконецъ освоился съ моимъ полон женiемъ въ острог. Но это наконецъ совершалось очень туго и мучин тельно, слишкомъ мало-помалу. Въ сущности мн надо было почти годъ времени для этого, и это былъ самый трудный годъ моей жизни. Оттого то онъ такъ весь, цликомъ и уложился въ моей памяти. Мн кажется, я каждый часъ этого года помню въ послдовательности. Говорилъ я тоже, что привыкнуть къ этой жизни не могли и другiе арестанты. Помню, какъ въ этотъ первый годъ я часто размышлялъ про себя: что они, какъ? Неужели могли привыкнуть? неужели спокойны? И вопросы эти очень меня занимали. Я уже упоминалъ, что вс арестанты жили здсь какбы не у себя дома, а какъ-будто на постояломъ двор, на поход, на этап какомъ-то. Люди, присланные на всю жизнь, и т суетились или тосковали, и ужь непремнно каждый изъ нихъ про себя мечталъ о чемъ-нибудь почти невозможномъ. Это всегдашнее безпокойство, выкан зывавшееся хоть и молча, но видимо;

эта странная горячность и нетерн пливость иногда невольно высказанныхъ надеждъ, подчасъ дотого нен основательныхъ, что он какбы походили на бредъ и, что боле всего поражало, уживавшихся нердко въ самыхъ практическихъ повидимому умахъ, Ч все это придавало необыкновенный видъ и характеръ этому мсту, дотого, что можетъ-быть эти-то черты и составляли самое харакн терное его свойство. Какъ-то чувствовалось, почти съ перваго взгляда, что этого нтъ за острогомъ. Тутъ вс были мечтатели и это бросалось въ глаза. Это чувствовалось болзненно, именно потому, что мечтательн ность сообщала большинству острога видъ угрюмый и мрачный, нездорон вый какой-то видъ. Огромное большинство было молчаливо и злобно до ненависти, не любило выставлять своихъ надеждъ напоказъ. Простон душiе, откровенность были въ презрнiи. Чмъ несбыточне были наден жды и чмъ больше чувствовалъ эту несбыточность самъ мечтатель, тмъ упорне и цломудренне онъ ихъ таилъ про себя, но отказаться отъ нихъ онъ не могъ. Кто знаетъ, можетъ-быть иной стыдился ихъ про себя. Въ русскомъ характер столько положительности и трезвости взн гляда, столько внутренней насмшки надъ первымъ собою... Можетъ быть отъ этого постояннаго затаеннаго недовольства собою и было столько нетерпливости у этихъ людей въ повседневныхъ отношенiяхъ другъ съ другомъ, столько непримиримости и насмшки другъ надъ друн гомъ. И если напримръ выскакивалъ вдругъ, изъ нихъ же, какой-нин будь понаивне и нетерпливе, и высказывалъ иной разъ вслухъ то, что у всхъ было про себя на ум, пускался въ мечты и надежды, то его тотчасъ же грубо осаживали, обрывали, осмивали;

но сдается мн, что самые рьяные изъ преслдователей были именно т, которые можетъ быть сами-то еще дальше него пошли въ своихъ мечтахъ и надеждахъ.

На наивныхъ и простоватыхъ, я сказалъ уже, смотрли у насъ вс вообн ще какъ на самыхъ пошлыхъ дураковъ и относились къ нимъ презрин тельно. Каждый былъ дотого угрюмъ и самолюбивъ, что начиналъ презин рать человка добраго и безъ самолюбiя. Кром этихъ наивныхъ и прон стоватыхъ болтуновъ вс остальные, то-есть молчаливые, рзко раздлялись на добрыхъ и злыхъ, на угрюмыхъ и свтлыхъ. Угрюмыхъ и злыхъ было несравненно больше;

если-жъ изъ нихъ и случались иные ужь такъ по природ своей говоруны, то вс они непремнно были безн покойные сплетники и тревожные завистники. До всего чужого имъ было дло, хотя своей собственной души, своихъ собственныхъ тайныхъ длъ и они никому не выдавали напоказъ. Это было не въ мод, неприн нято. Добрые Ч очень маленькая кучка Ч были тихи, молчаливо таили про себя свои упованiя и разумется боле мрачныхъ склонны были къ надежд и вр въ нихъ. Впрочемъ, сдается мн, что въ острог былъ еще отдлъ: вполн отчаявшихся. Таковъ былъ напримръ и старикъ изъ Стародубскихъ слободъ;

во всякомъ случа такихъ было очень мало.

Старикъ былъ съ виду спокоенъ (я уже говорилъ о немъ), но по нкотон рымъ признакамъ я полагаю, душевное состоянiе его было ужасное.

Впрочемъ у него было свое спасенiе, свой выходъ: молитва и идея о мун ченичеств. Сошедшiй съ ума, зачитавшiйся библiи арестантъ, о котон ромъ я уже упоминалъ и который бросился съ кирпичемъ на майора, вроятно тоже былъ изъ отчаявшихся, изъ тхъ, кого покинула послдн няя надежда;

а такъ какъ совершенно безъ надежды жить невозможно, то онъ и выдумалъ себ исходъ въ добровольномъ, почти искуственномъ мученичеств. Онъ объявилъ, что онъ бросился на майора безъ злобы, а единственно желая принять муки. И кто знаетъ какой психологическiй процесъ совершился тогда въ душ его! Безъ какой-нибудь цли и стремленiя къ ней не живетъ ни одинъ живъ человкъ. Потерявъ цль и надежду, человкъ съ тоски обращается нердко въ чудовище... Цль у всхъ нашихъ была свобода и выходъ изъ каторги.

Впрочемъ вотъ я теперь силюсь подвести весь нашъ острогъ подъ разряды;

но возможно ли это? Дйствительность безконечно разнообн разна, сравнительно со всми даже и самыми хитрйшими выводами отн влеченной мысли и не терпитъ рзкихъ и крупныхъ различенiй. Дйн ствительность стремится къ раздробленiю. Жизнь своя особенная была и у насъ, хоть какая-нибудь, да все-же была, и не одна офицiальная, а внутренняя, своя собственная жизнь.

Но какъ уже и упоминалъ я отчасти, я не могъ и даже не умлъ проникнуть во внутреннюю глубину этой жизни въ начал моего острон га, а потому вс вншнiя проявленiя ея мучили меня тогда невыразимой тоской. Я иногда просто начиналъ ненавидть этихъ такихъ же стран дальцевъ, какъ я. Я даже завидовалъ имъ и обвинялъ судьбу. Я завидон валъ имъ въ томъ, что они все-таки между своими, въ товариществ, пон нимаютъ другъ друга, хотя въ сущности имъ всмъ, какъ и мн, нан доло и омерзло это товарищество изъ-подъ плети и палки, эта насильн ная артель и всякiй про себя смотрлъ отъ всхъ куда-нибудь въ сторон ну. Повторяю опять, эта зависть, посщавшая меня въ минуты злобы, имла свое законное основанiе. Въ самомъ дл положительно неправы т, которые говорятъ, что дворянину, образованному и т. д. совершенно одинаково тяжело въ нашихъ каторгахъ и острогахъ, какъ и всякому мужику. Я знаю, я слышалъ объ этомъ предположенiи въ послднее врен мя, я читалъ про это. Основанiе этой идеи врное, гуманное. Вс люди, вс человки. Но идея-то слишкомъ отвлеченная. Упущено изъ виду очень много практическихъ условiй, которыя неиначе можно понять, какъ въ самой дйствительности. Я говорю это не потому, что дворян нинъ и образованный будто-бы чувствуютъ утонченне, больне, что они боле развиты. Душу и развитiе ея трудно подводить подъ какой нибудь данный уровень. Даже само образованiе въ этомъ случа не мрн ка. Я первый готовъ свидтельствовать, что и въ самой необразованной, въ самой придавленной сред, между этими страдальцами встрчалъ черты самаго утонченнаго развитiя душевнаго. Въ острог было иногда такъ, что знаешь человка нсколько тъ и думаешь про него, что это зврь, а не человкъ, презираешь его. И вдругъ приходитъ случайно мин нута, въ которую душа его невольнымъ порывомъ открывается наружу и вы видите въ ней такое богатство, чувство, сердце, такое яркое пониман нье и собственнаго и чужого страданiя, что у васъ какбы глаза открыван ются и въ первую минуту даже не врится тому, что вы сами увидли и услышали. Бываетъ и обратно: образованiе уживается иногда съ такимъ варварствомъ, съ такимъ цинизмомъ, что вамъ мерзитъ и какъ бы вы ни были добры или предубждены, вы не находите въ сердц своемъ ни изн виненiй, ни оправданiй.

Не говорю я тоже ничего о перемн привычекъ, образа жизни, пищи, и проч., что для человка изъ высшаго слоя общества конечно тян желе, чмъ для мужика, который нердко голодалъ на вол, а въ острог покрайней-мр сыто надался. Не буду и объ этомъ спорить.

Положимъ, что человку хоть немного сильному волей все это вздоръ сравнительно съ другими неудобствами, хотя въ сущности перемна привычекъ дло вовсе не вздорное и не послднее. Но есть неудобства, передъ которыми все это блднетъ, дотого что не обращаешь вниманiя ни на грязь содержанiя, ни на тиски, ни на тощую, неопрятную пищу.

Самый гладенькой блоручка, самый нжный нженка, поработавъ день въ пот лица, такъ, какъ онъ никогда не работалъ на свобод, будетъ сть и черный хлбъ, и щи съ тараканами. Къ этому еще можно привыкн нуть, какъ и упомянуто въ юмористической арестантской псн о прежн немъ блоручк, попавшемъ въ каторгу:

Дадутъ капусты мн съ водою Ч И мъ, такъ за ушми трещитъ.

Нтъ;

важне всего этого то, что всякiй изъ новоприбывающихъ въ острог, черезъ два часа по прибытiи становится такимъ же, какъ и вс другiе, становится у себя дома, такимъ же равноправнымъ хозяин номъ въ острожной артели, какъ и всякой другой. Онъ всмъ понятенъ и самъ всхъ понимаетъ, всмъ знакомъ, и вс считаютъ его за своего. Не то съ благороднымъ, съ дворяниномъ. Какъ ни будь онъ справедливъ, добръ, уменъ, его цлые годы будутъ ненавидть и презирать вс, цлой массой;

его не поймутъ, и главное Ч не поврятъ ему. Онъ не другъ и не товарищъ, и хоть и достигнетъ онъ наконецъ, съ годами того, что его обижать не будутъ, но все-таки онъ будетъ не свой, и вчно, мучительно будетъ сознавать свое отчужденiе и одиночество. Это отчужденiе длан ется иногда совсмъ безъ злобы со стороны арестантовъ, а такъ, безсон знательно. Не свой человкъ, да и только. Ничего нтъ ужасне какъ жить не въ своей сред. Мужикъ, переселенный изъ Таганрога въ Петн ропавловскiй портъ, тотчасъ же найдетъ тамъ такого же точно русскаго мужика, тотчасъ же сговорится и сладится съ нимъ, и черезъ два часа они пожалуй заживутъ самымъ мирнымъ образомъ въ одной изб или въ одномъ шалаш. Не то для благородныхъ. Они раздлены съ простонан родьемъ глубочайшею бездной и это замчается вполн только тогда, когда благородный вдругъ самъ, силою вншнихъ обстоятельствъ, дйн ствительно, на дл лишится прежнихъ правъ своихъ и обратится въ простонародье. Нето хоть всю жизнь свою знайтесь съ народомъ, хоть сорокъ тъ сряду каждый день сходитесь съ нимъ, по служб напримръ, въ условно-административныхъ формахъ, или даже такъ, просто подружески, въ вид благодтеля и въ нкоторомъ смысл отца, Ч никогда самой сущности не узнаете. Все будетъ только оптичен скiй обманъ и ничего больше. Я вдь знаю, что вс, ршительно вс, чин тая мое замчанiе скажутъ, что я преувеличиваю. Но я убжденъ, что оно врно. Я убдился не книжно, не умозрительно, а въ дйствительн ности и имлъ очень довольно времени, чтобъ проврить мои убжденiя.

Можетъ-быть впослдствiи вс узнаютъ до какой степени это спран ведливо...

Событiя какъ нарочно съ перваго шагу подтверждали мои наблюн денiя и нервно и болзненно дйствовали на меня. Въ это первое то я скитался по острогу почти одинъ-одинехонекъ. Я сказалъ уже, что былъ въ такомъ состоянiи духа, что даже не могъ оцнить и отличить тхъ изъ каторжныхъ, которые могли бы любить меня, которые и любили меня впослдствiи, хоть и никогда не сходились со мною на ровную ногу.

Были товарищи и мн, изъ дворянъ, но не снимало съ души моей всего бремени это товарищество. Не смотрлъ бы ни на что кажется, а бжать некуда. И вотъ напримръ одинъ изъ тхъ случаевъ, которые съ перван го разу наиболе дали мн понять мою отчужденность и особенность мон его положенiя въ острог. Однажды, въ это же то, уже къ августу мн сяцу, въ буднiй ясный и жаркiй день, въ первомъ часу пополудни, когда по обыкновенiю вс отдыхали передъ послобденной работой, вдругъ вся каторга поднялась какъ одинъ человкъ и начала строиться на острожномъ двор. Я ни о чемъ не зналъ до самой этой минуты. Въ это время, подчасъ я дотого бывалъ углубленъ въ самого себя, что почти не замчалъ, что вокругъ происходитъ. А между тмъ каторга уже дня три глухо волновалась. Можетъ-быть и гораздо раньше началось это волн ненiе, какъ сообразилъ я уже потомъ, невольно припомнивъ кое-что изъ арестантскихъ разговоровъ, а вмст съ тмъ и усиленную сварливость арестантовъ, угрюмость и особенно-озлобленное состоянiе, замчавшеен ся въ нихъ въ послднее время. Я приписывалъ это тяжолой работ, скучнымъ, длиннымъ тнимъ днямъ, невольнымъ мечтамъ о сахъ и о вольной-волюшк, короткимъ ночамъ, въ которыя трудно было въ волю выспаться. Можетъ-быть все это и соединилось теперь вмст, въ одинъ взрывъ, но предлогъ этого взрыва былъ Ч пища. Уже нсколько дней въ послднее время громко жаловались, негодовали въ казармахъ и особенн но сходясь въ кухн за обдомъ и ужиномъ, были недовольны стряпкан ми, даже попробовали смнить одного изъ нихъ, но тотчасъ прогнали новаго и воротили стараго. Однимъ словомъ вс были въ какомъ-то безн покойномъ настроенiи духа.

Ч Работа тяжолая, а насъ брюшиной кормятъ, заворчитъ бывало кто-нибудь на кухн.

Ч А ненравится, такъ бламанже закажи, подхватитъ другой.

Ч Щи съ брюшиной, братцы, я очинно люблю, подхватываетъ третiй, Ч потому скусны.

Ч А какъ все время тебя одной брюшиной кормить, будетъ скусно?

Ч Оно конечно, теперь мясная пора, говоритъ четвертый: Ч мы на завод-то маемся-маемся, посл урока-то жрать хочется. А брюшина кан кая да!

Ч А не съ брюшиной, такъ съ усердiемъ. (То-есть съ осердiемъ. Арен станты въ насмшку выговаривали: съ усерЧ дiемъ.) Ч Вотъ хоть-бы еще взять это усердiе. Брюшина да усердiе только одно и наладили. Это какая да! Есть тутъ правда, аль нтъ?

Ч Да, кормъ плохой.

Ч Карманъ-то набиваетъ небось.

Ч Не твоего ума это дло.

Ч А чьего же? Брюхо-то мое. А всмъ бы мiромъ сказать претенн зiю, и было бы дло.

Ч Претензiю?

Ч Да.

Ч Мало тебя знать за ефту претензiю прежде драли. Статуй!

Ч Оно правда, прибавляетъ ворчливо другой, до сихъ поръ молчан ливый, Ч хоть и скоро да не споро. Что говорить-то на претензiи бун дешь, ты вотъ что сперва скажи, голова съ затылкомъ?

Ч Ну и скажу. Коли-бъ вс пошли, и я-бъ тогда со всми говон рилъ. Бдность значитъ. У насъ кто свое стъ, а кто и на одномъ казенн номъ сидитъ.

Ч Ишь, завидокъ востроглазый! Разгорлись глаза на чужое дон бро.

Ч На чужой кусокъ не развай ротокъ, а раньше вставай да свой затвай.

Ч Затвай!.. Я съ тобой до сдыхъ волосъ въ ефтомъ дл торгон ваться буду. Значитъ ты богатый, коли сложа руки сидть хочешь?

Ч Богатъ Ерошка, есть собака да кошка.

Ч А и вправду, братцы, чего сидть! Значитъ полно ихнимъ дуран чествамъ подражать. Шкуру дерутъ. Чего нейти?

Ч Чего! Теб небось разжуй, да въ ротъ положи;

привыкъ жован ное сть. Значитъ каторга Ч вотъ отчего!

Ч Выходитъ что: поссорь Боже народъ, накорми воеводъ.

Ч Оно самое. Растолстлъ восьмиглазый. Пару срыхъ купилъ.

Ч Ну и не любитъ выпить.

Ч Намеднись съ ветиринаромъ за картами подрались. Всю ночь козыряли. Нашъ-то два часа прожилъ на кулакахъ. Федька сказывалъ.

Ч Оттого и щи съ усердiемъ.

Ч Эхъ вы дураки! Да не съ нашимъ мстомъ выходить-то.

Ч А вотъ выдти всмъ, такъ посмотримъ какое онъ оправданiе произнесетъ. На томъ и стоять.

Ч Оправданiе! Онъ тебя по идоламъ (По зубамъ.), да и былъ таковъ.

Ч Да еще подъ судъ отдадутъ...

Однимъ словомъ вс волновались. Въ это время дйствительно у насъ была плохая да. Да ужь и все одно къ одному привалило. А главн ное Ч общiй тоскливый настрой, всегдашняя затаенная мука. Каторжн ный сварливъ и подымчивъ уже по природ своей;

но подымаются вс вмст или большой кучей рдко. Причиной тому всегдашнее разнон гласiе. Это всякой изъ нихъ самъ чувствовалъ: вотъ почему и было у насъ больше руготни, нежели дла. И однакожъ въ этотъ разъ волненiе не прошло даромъ. Начали собираться по кучкамъ, толковали по казарн мамъ, ругались, припоминали со злобой все управленiе нашего майора, вывдывали всю подноготную. Особенно волновались нкоторые. Во всякомъ подобномъ дл всегда являются зачинщики, коноводы. Конон воды въ этихъ случаяхъ, то-есть въ случаяхъ претензiй Ч вообще презамчательный народъ, и не въ одномъ острог, а во всхъ артен ляхъ, командахъ и проч. Это особенный типъ, повсемстно между собою схожiй. Это народъ горячiй, жаждущiй справедливости и самымъ наивн нымъ, самымъ честнымъ образомъ увренный въ ея непремнной, нен преложной, и главное немедленной возможности. Народъ этотъ не глупе другихъ, даже бываютъ изъ нихъ и очень умные, но они слишн комъ горячи, чтобъ быть хитрыми и расчетливыми. Во всхъ этихъ слун чаяхъ, если и бываютъ люди, которые умютъ ловко направить массу и выиграть дло, то ужь эти составляютъ другой типъ народныхъ вожан ковъ и естественныхъ предводителей его, типъ чрезвычайно у насъ рдн кiй. Но эти, про которыхъ я теперь говорю, зачинщики и коноводы прен тензiй, почти всегда проигрываютъ дло и населяютъ за это потомъ остроги и каторги. Черезъ горячку свою они проигрываютъ, но черезъ горячку же и влiянiе имютъ на массу. За ними наконецъ охотно идутъ.

Ихъ жаръ и честное негодованiе дйствуютъ на всхъ и подъ конецъ сан мые нершительные къ нимъ примыкаютъ. Ихъ слпая увренность въ успх соблазняетъ даже самыхъ закоренлыхъ скептиковъ, несмотря на то, что иногда эта увренность иметъ такiя шаткiя, такiя младенчен скiя основанiя, что дивишься вчуж какъ это за ними пошли. А главное то, что они идутъ первые и идутъ ничего не боясь. Они какъ быки бросан ются прямо внизъ рогами, часто безъ знанiя дла, безъ осторожности, безъ того практическаго езуитизма, съ которымъ нердко даже самый подлый и замаранный человкъ выигрываетъ дло, достигаетъ цли и выходитъ сухъ изъ воды. Они же непремнно ломаютъ рога. Въ обыкнон венной жизни это народъ жолчный, брезгливый, раздражительный и нен терпимый. Чаще же всего ужасно ограниченный, что впрочемъ отчасти и составляетъ ихъ силу. Досадне же всего въ нихъ-то, что вмсто прян мой цли, они часто бросаются вкось, вмсто главнаго дла на мелочи.

Это-то ихъ и губитъ. Но они понятны массамъ;

въ этомъ ихъ сила...

Впрочемъ надо сказать еще два слова о томъ: что такое значитъ прен тензiя?........

Въ нашемъ острог было нсколько человкъ такихъ, которые пришли за претензiю. Они-то и волновались наиболе. Особенно одинъ, Мартыновъ, служившiй прежде въ гусарахъ, горячiй, безпокойный и подозрительный человкъ, впрочемъ честный и правдивый. Другой былъ Василiй Антоновъ, человкъ какъ-то хладнокровно раздражавшiйся, съ наглымъ взглядомъ, съ высокомрной саркастической улыбкой, чрезвын чайно развитой, впрочемъ тоже честный и правдивый. Но всхъ не перен берешь;

много ихъ было. Петровъ между прочимъ такъ и сновалъ взадъ и впередъ, прислушивался ко всмъ кучкамъ, мало говорилъ, но видимо былъ въ волненiи и первый выскочилъ изъ казармы, когда начали строиться.

Нашъ острожный унтеръ-офицеръ, исправлявшiй у насъ должность фельдфебеля, тотчасъ же вышелъ испуганный. Построившись, люди вж н ливо попросили его сказать майору, что каторга желаетъ съ нимъ говон рить и лично просить его насчетъ нкоторыхъ пунктовъ. Вслдъ за унн теръ-офицеромъ вышли и вс инвалиды и построились съ другой сторон ны, напротивъ каторги. Порученiе, данное унтеръ-офицеру, было чрезвы н чайное и повергло его въ ужасъ. Но не доложить немедленно майору онъ не смлъ. Вопервыхъ ужь если поднялась каторга, то могло выйти и что нибудь хуже. Все начальство наше насчетъ каторги было какъ-то усилен н но-трусливо. Вовторыхъ, еслибъ даже и ничего небыло, такъ что вс бы тотчасъ же одумались и разошлись, то и тогда бы унтеръ-офицеръ нен медленно долженъ былъ доложить о всемъ происходившемъ начальству.

Блдный и дрожащiй отъ страха отправился онъ поспшно къ майору, даже и не пробуя самъ опрашивать и увщевать арестантовъ. Онъ видлъ, что съ нимъ теперь и говорить-то не станутъ.

Совершенно незная ничего, и я вышелъ строиться. Вс подробнон сти дла я узналъ уже потомъ. Теперь же, я думалъ, происходитъ кан кая-нибудь поврка;

но невидя караульныхъ, которые производятъ пон врку, удивился и сталъ осматриваться кругомъ. Лица были взволнованн ныя и раздражонныя. Иные были даже блдны. Вс вообще были озабон чены и молчаливы въ ожиданiи того, какъ-то придется заговорить передъ майоромъ. Я замтилъ, что многiе посмотрли на меня съ чрезн вычайнымъ удивленiемъ, но молча отворотились. Имъ было видимо странно, что и я съ ними построился. Они очевидно не врили, чтобъ и я тоже показывалъ претензiю. Вскор однакожъ почти вс бывшiе крун гомъ меня стали снова обращаться ко мн. Вс глядли на меня вопрон сительно.

Ч Ты здсь зачмъ? грубо и громко спросилъ меня Василiй Антон новъ, стоявшiй отъ меня подальше другихъ и до сихъ поръ всегда говон рившiй мн вы и обращавшiйся со мной вжливо.

Я посмотрлъ на него въ недоумнiи, все еще стараясь понять, что это значитъ и уже догадываясь, что происходитъ что-то необыкновенн ное.

Ч Въ самомъ дл, чего теб здсь стоять? ступай въ казарму, проговорилъ одинъ молодой парень, изъ военныхъ, съ которымъ я до сихъ поръ вовсе былъ незнакомъ, малый добрый и тихiй. Ч Не твоего ума это дло.

Ч Да вдь строятся, отвчалъ я ему: Ч я думалъ поврка.

Ч Ишь тоже выползъ, крикнулъ одинъ.

Ч Желзный носъ, проговорилъ другой.

Ч Муходавы! проговорилъ третiй съ невыразимымъ презрнiемъ.

Это новое прозвище вызвало всеобщiй хохотъ.

Ч При милости на кухн состоитъ, прибавилъ еще кто-то.

Ч Имъ везд рай. Тутъ каторга, а они калачи дятъ да поросятъ покупаютъ. Ты вдь собственное шь;

чего жъ сюда зешь?

Ч Здсь вамъ не мсто, проговорилъ Куликовъ, развязно подходя ко мн;

онъ взялъ меня за руку и вывелъ изъ рядовъ.

Самъ онъ былъ блденъ, черные глаза его сверкали и нижняя губа была закусана. Онъ не хладнокровно ожидалъ майора. Кстати: я ужасно любилъ смотрть на Куликова во всхъ подобныхъ случаяхъ, то-есть во всхъ тхъ случаяхъ, когда требовалось ему показать себя. Онъ рисон вался ужасно, но и дло длалъ. Мн кажется онъ и на казнь бы пон шолъ съ нкоторымъ шикомъ, щеголеватостью. Теперь, когда вс говон рили мн ты и ругали меня, онъ видимо нарочно удвоилъ свою вжлин вость со мною, а вмст съ тмъ слова его были какъ-то особенно, даже высокомрно настойчивы, нетерпвшiя никакого возраженiя.

Ч Мы здсь про свое, Александръ Петровичъ, а вамъ здсь нечего длать. Ступайте куда-нибудь, переждите... Вонъ ваши вс на кухн, идите туда.

Ч Подъ девятую сваю, гд Антипка безпятый живетъ! подхватилъ кто-то.

Сквозь приподнятое окно въ кухн я дйствительно разглядлъ нашихъ поляковъ;

впрочемъ мн показалось, что тамъ кром нихъ много народу. Озадаченный я пошолъ на кухню. Смхъ, ругательства и тюкан нье (замнявшее у каторжныхъ свистки) раздались мн вслдъ.

Ч Не понравились!.. тю-тю-тю! бери его!..

Никогда еще я не былъ до сихъ поръ такъ оскорбленъ въ острог, и въ этотъ разъ мн было очень тяжело. Но я попалъ въ такую минуту.

Въ сняхъ въ кухн мн встртился Т-вскiй, изъ дворянъ, твердый и великодушный молодой человкъ безъ большого образованiя и любившiй ужасно Б. Его изъ всхъ другихъ различали каторжные и даже отчасти любили. Онъ былъ храбръ, мужественъ и силенъ, и это какъ-то выказын валось въ каждомъ жест его.

Ч Что вы, Горянчиковъ, закричалъ онъ мн: Ч идите сюда!

Ч Да что тамъ такое?

Ч Они претензiю показываютъ, разв вы не знаете? Имъ ран зумется неудастся: кто повритъ каторжнымъ? Станутъ разыскивать зачинщиковъ, и если мы тамъ будемъ, разумется на насъ первыхъ сван лятъ обвиненiе въ бунт. Вспомните за что мы пришли сюда. Ихъ прон сто выскутъ, а насъ подъ судъ. Майоръ насъ всхъ ненавидитъ и радъ погубить. Онъ нами самъ оправдается.

Ч Да и каторжные выдадутъ насъ головою, прибавилъ М-цкiй, когда мы вошли на кухню.

Ч Не безпокойтесь, не пожалютъ! подхватилъ Т-вскiй.

Въ кухн кром дворянъ было еще много народу, всего человкъ тридцать. Вс они остались нежелая показывать претензiю, Ч одни изъ трусости, другiе по ршительному убжденiю въ полной безполезности всякой претензiи. Былъ тутъ и Акимъ Акимычъ, закоренлый и естен ственный врагъ всхъ подобныхъ претензiй, мшающихъ правильному теченiю службы и благонравiю. Онъ молча и чрезвычайно спокойно вын жидалъ окончанiя дла, нимало нетревожась его исходомъ, напротивъ совершенно увренный въ неминуемомъ торжеств порядка и воли нан чальства. Былъ тутъ и Исай Фомичъ, стоявшiй въ чрезвычайномъ недон умнiи, повсивъ носъ, жадно и трусливо прислушиваясь къ нашему гон вору. Онъ былъ въ большомъ безпокойств. Были тутъ вс острожные полячки изъ простыхъ, примкнувшiе тоже къ дворянамъ. Было нскольн ко робкихъ личностей изъ русскихъ, народу всегда молчаливаго и забин таго. Выйти съ прочими они не осмлились и съ грустью ожидали чмъ кончится дло. Было наконецъ нсколько угрюмыхъ и всегда суровыхъ арестантовъ, народу неробкаго. Они остались по упрямому и брезгливон му убжденiю, что все это вздоръ и ничего кром худого изъ этого дла не будетъ. Но мн кажется, что они все-таки чувствовали себя теперь какъ-то неловко, смотрли несовсмъ самоувренно. Они хоть и понин мали, что совершенно правы насчетъ претензiи, что и подтвердилось впослдствiи, но все-таки сознавали себя какъ бы отщепенцами, остан вившими артель, точно выдали товарищей плацъ-майору. Очутился тутъ и Елкинъ, тотъ самый хитрый мужичокъ-сибирякъ, пришедшiй за фальшивую монету и отбившiй ветеринарную практику у Куликова. Стан ричокъ изъ стародубовскихъ слободъ былъ тоже тутъ. Стряпки ршин тельно вс до единаго остались на кухн, вроятно по убжденiю, что они тоже составляютъ часть администрацiи, а слдственно и неприлично имъ выходить противъ нея.

Ч Однако, началъ я нершительно, обращаясь къ М-му, Ч кром этихъ почти вс вышли.

Ч Да намъ-то что? проворчалъ Б.

Ч Мы во сто разъ больше ихъ рисковали бы, еслибъ вышли;

а для чего? Je bas ces brigands. И неужели вы думаете хоть одну минуту, что ихъ претензiя состоится? Что за охота соваться въ нелпость?

Ч Ничего изъ этого не будетъ, подхватилъ одинъ изъ каторжн ныхъ, упрямый и озлобленный старикъ. Алмазовъ, бывшiй тутъ же, поспшилъ поддакнуть ему въ отвтъ.

Ч Окромя того, что перескутъ съ полсотни, Ч ничего изъ этого не будетъ.

Ч Майоръ прiхалъ! крикнулъ кто-то и вс жадно бросились къ окошкамъ.

Майоръ влетлъ злой, взбсившiйся, красный, въ очкахъ. Молча, но ршительно подошолъ онъ къ фрунту. Въ этихъ случаяхъ онъ дйн ствительно былъ смлъ и не терялъ присутствiя духа. Впрочемъ онъ пон чти всегда былъ вполпьяна. Даже его засаленная фуражка съ оранжен вымъ околышкомъ и грязные серебряные эполеты имли въ эту минуту что-то зловщее. За нимъ шолъ писарь Дятловъ, чрезвычайно важная особа въ нашемъ острог, въ сущности управлявшiй всмъ въ острог и даже имвшiй влiянiе на майора, малый хитрый, очень себ на ум, но и не дурной человкъ. Арестанты были имъ довольны. Вслдъ за нимъ шолъ нашъ унтеръ-офицеръ, очевидно уже успвшiй получить страшн нйшую распеканцiю и ожидавшiй еще вдесятеро больше;

за нимъ конн войные, три или четыре человка не боле. Арестанты, которые стояли безъ фуражекъ кажется еще съ того самаго времени какъ послали за май н оромъ, теперь вс выпрямились, подправились;

каждый изъ нихъ перен ступилъ съ ноги на ногу, а затмъ вс такъ и замерли на мст, ожидая перваго слова, или лучше сказать перваго крика высшаго начальства.

Онъ немедленно послдовалъ;

со второго слова майоръ заоралъ во все горло, даже съ какимъ-то визгомъ на этотъ разъ: очень ужь онъ былъ разбшонъ. Изъ оконъ намъ видно было какъ онъ бгалъ по фрунн ту, бросался, допрашивалъ. Впрочемъ вопросовъ его, равно какъ и арен стантскихъ отвтовъ, намъ за дальностью мста не было слышно. Тольн ко и разслышали мы, какъ онъ визгливо кричалъ:

Ч Бунтовщики!.. сквозь строй... Зачинщики! Ты зачинщикъ! Ты зачинщикъ! накинулся онъ на кого-то.

Отвта не было слышно. Но черезъ минуту мы увидли какъ арен стантъ отдлился и отправился въ кордегардiю. Еще черезъ минуту отн правился вслдъ за нимъ другой, потомъ третiй.

Ч Всхъ подъ судъ! я васъ! Это кто тамъ на кухн? взвизгнулъ онъ, увидя насъ въ отворенныя окошки. Ч Всхъ сюда! гнать ихъ сейн часъ сюда!

Писарь Дятловъ отправился къ намъ на кухню. Въ кухн сказали ему, что не имютъ претензiи. Онъ немедленно воротился и доложилъ майору.

Ч А, не имютъ! проговорилъ онъ двумя тонами ниже, видимо обн радованный. Ч Все равно, всхъ сюда!

Мы вышли. Я чувствовалъ, что какъ-то совстно намъ выходить.

Да и вс шли точно понуривъ голову.

Ч А, Прокофьевъ! Елкинъ тоже, это ты Алмазовъ... Становитесь, становитесь сюда, въ кучку, говорилъ намъ майоръ какимъ-то уторопн леннымъ, но мягкимъ голосомъ, ласково на насъ поглядывая. Ч М-цкiй, ты тоже здсь... вотъ и переписать. Дятловъ! Сейчасъ же переписать всхъ, довольныхъ особо и всхъ недовольныхъ особо, всхъ до единан го, и бумагу ко мн. Я всхъ васъ представлю... подъ судъ! Я васъ, мон шенники!

Бумага подйствовала.

Ч Мы довольны! угрюмо крикнулъ вдругъ одинъ голосъ изъ толпы недовольныхъ, но какъ-то не очень ршительно.

Ч А, довольны! Кто доволенъ? Кто доволенъ, тотъ выходи.

Ч Довольны, довольны! прибавилось нсколько голосовъ.

Ч Довольны! Значитъ васъ смущали? значитъ были зачинщики, бунтовщики? Тмъ хуже для нихъ!...

Ч Господи, чтожъ это такое! раздался чей-то голосъ въ толп.

Ч Кто, кто это крикнулъ, кто? заревлъ майоръ, бросаясь въ ту сторону, откуда послышался голосъ. Ч Это ты, Расторгуевъ, ты крикн нулъ? Въ кордегардiю!

Расторгуевъ, одутловатый и высокiй молодой парень, вышелъ и медленно отправился въ кордегардiю. Крикнулъ вовсе не онъ, но такъ какъ на него указали, то онъ и не противорчилъ.

Ч Съ жиру бситесь! завопилъ ему вслдъ майоръ. Ч Ишь толн стая рожа, въ три дня не...! Вотъ я васъ всхъ розыщу! Выходите дон вольные!

Ч Довольны, ваше высокоблагородiе! мрачно раздалось нсколько десятковъ голосовъ;

остальные упорно молчали. Но майору только того и надо было. Ему очевидно самому было выгодно кончить скоре дло, и какъ-нибудь кончить согласiемъ.

Ч А, теперь вс довольны! проговорилъ онъ торопясь. Ч Я это и видлъ... зналъ. Это зачинщики! Между ними очевидно есть зачинщики!

продолжалъ онъ обращаясь къ Дятлову: Ч это надо подробне рон зыскать. А теперь... Теперь на работу время. Бей въ барабанъ!

Онъ самъ присутствовалъ на разводк. Арестанты молча и грустно расходились по работамъ, довольные покрайней-мр тмъ, что пон скорй съ глазъ долой уходили. Но посл разводки майоръ немедленно навдался въ кордегардiю и распорядился съ зачинщиками, впрочемъ не очень жестоко. Даже спшилъ. Одинъ изъ нихъ, говорили потомъ, попросилъ прощенiя и онъ тотчасъ простилъ его. Видно было, что майн оръ отчасти не въ своей тарелк и даже можетъ-быть струхнулъ. Прен тензiя во всякомъ случа вещь щекотливая, и хотя жалоба арестантовъ въ сущности и не могла назваться претензiей, потомучто показывали ее не высшему начальству, а самому же майору, но все-таки было какъ-то неловко, нехорошо. Особенно смущало, что вс поголовно возстали.

Слдовало затушить дло вочто бы нистало. Зачинщиковъ скоро выпустили. Назавтра же пища улучшилась, хотя впрочемъ ненадолго.

Майоръ въ первые дни сталъ чаще навщать острогъ и чаще находилъ безпорядки. Нашъ унтеръ-офицеръ ходилъ озабоченный и сбившiйся съ толку, какъ-будто все еще не могъ придти въ себя отъ удивленiя. Чтоже касается арестантовъ, то долго еще посл этого, они не могли успокон иться, но уже не волновались попрежнему, а были молча растревожены, озадачены какъ-то. Иные даже повсили голову. Другiе ворчливо, хоть и не словоохотно отзывались о всемъ этомъ дл. Многiе какъ-то озлобн ленно и вслухъ подсмивались сами надъ собою, точно казня себя за претензiю.

Ч Натко братъ, возьми, закуси! говоритъ бывало одинъ.

Ч Чему посмешься, тому и поработаешь! прибавляетъ другой.

Ч Гд та мышь, чтобъ коту звонокъ привсила? замчаетъ третiй.

Ч Нашего брата безъ дубины не увришь, извстно. Хорошо еще, что не всхъ выскъ.

Ч А ты впередъ больше знай, да меньше болтай, крпче будетъ!

озлобленно замчаетъ кто-нибудь.

Ч Да ты что учишь-то, учитель?

Ч Знамо дло учу.

Ч Да ты кто таковъ выскочилъ?

Ч Да я-то покамстъ еще человкъ, а ты-то кто?

Ч Огрызокъ собачiй, вотъ ты кто.

Ч Это ты самъ.

Ч Ну-ну, довольно вамъ! чего загалдли! кричатъ со всхъ стон ронъ на спорящихъ...

Въ тотъ же вечеръ, то-есть въ самый день претензiи, возвратясь съ работы, я встртился за казармами съ Петровымъ. Онъ меня ужь искалъ.

Подойдя ко мн, онъ что-то пробормоталъ, что-то врод двухъ трехъ неопредленныхъ восклицанiй, но вскор разсянно замолчалъ и машин нально пошолъ со мной рядомъ. Все это дло еще больно лежало у меня на сердц, и мн показалось, что Петровъ мн кое-что разъяснитъ.

Ч Скажите, Петровъ, спросилъ я его: Ч ваши на насъ не сердятн ся?

Ч Кто сердится? спросилъ онъ какбы очнувшись.

Ч Арестанты, на насъ... на дворянъ?

Ч А за что на васъ сердиться?

Ч Ну, да зато что мы не вышли на претензiю.

Ч Да вамъ зачмъ показывать претензiю? спросилъ онъ, какбы стараясь понять меня: Ч вдь вы свое кушаете.

Ч Ахъ боже-мой! Да вдь и изъ вашихъ есть, что свое дятъ, а вышли же. Ну и намъ надо было... изъ товарищества.

Ч Да... да какой же вы намъ товарищъ? спросилъ онъ съ недон умнiемъ.

Я поскорй взглянулъ на него: онъ ршительно не понималъ меня, не понималъ чего я добиваюсь. Но зато я понялъ его въ это мгновенiе совершенно. Въ первый разъ теперь одна мысль, уже давно неясно во мн шевелившаяся и меня преслдовавшая, разъяснилась мн окончан тельно, и я вдругъ понялъ то, о чемъ до сихъ поръ плохо догадывался. Я понялъ, что меня никогда не примутъ въ товарищество, будь я разъарен стантъ, хоть на вки вчные, хоть особаго отдленiя. Но особенно остался мн въ памяти видъ Петрова въ эту минуту. Въ его вопрос:

какой же вы намъ товарищъ? слышалась такая неподдльная нан ивность, такое простодушное недоумнiе. Я думалъ: нтъ ли въ этихъ словахъ какой-нибудь иронiи, злобы, насмшки? Ничего не бывало: прон сто не товарищъ да и только. Ты иди своей дорогой, а мы своей;

у тебя свои дла, а у насъ свои.

И дйствительно: я было думалъ, что посл претензiи они просто загрызутъ насъ и намъ житья не будетъ. Ничуть не бывало: ни малйн шаго упрека, ни малйшаго намека на упрекъ мы не слыхали, никакой особенной злобы не прибавилось. Просто пилили насъ понемногу при случа, какъ и прежде пилили, и больше ничего. Впрочемъ не сердились тоже нимало и на всхъ тхъ, которые не хотли показывать претензiю и оставались на кухн, равно какъ и на тхъ, которые изъ первыхъ крикнули, что всмъ довольны. Даже и не помянулъ объ этомъ никто.

Особенно послдняго я не могъ понять.

ГЛАВА VIII.

(НЕБЫВШАЯ ВЪ ПЕЧАТИ.) ТОВАРИЩИ.

Меня конечно боле тянуло къ своимъ, то-есть къ дворянамъ, особенно въ первое время. Но изъ троихъ бывшихъ русскихъ дворянъ, находившихся у насъ въ острог (Акимъ Акимыча, шпiона А-ва и того, котораго считали отцеубiйцею) я знался и говорилъ только съ Акимъ Акимычемъ. Признаться, я подходилъ къ Акимъ Акимычу такъ-сказать съ отчаянiя, въ минуты самой сильной скуки и когда уже ни къ кому кром него подойти не предвидлось. Въ прошлой глав я было попрон бовалъ разсортировать всхъ нашихъ людей на разряды, но теперь, какъ припомнилъ Акимъ Акимыча, то думаю, что можно еще прибавить одинъ разрядъ. Правда, что онъ одинъ его и составлялъ. Это Ч разрядъ совершенно равнодушныхъ каторжныхъ. Совершенно равнодушныхъ, то-есть такихъ, которымъ было бы все-равно жить, что на вол, что въ каторг, у насъ разумется не было и быть не могло, но Акимъ Акин мычъ кажется составлялъ исключенiе. Онъ даже и устроился въ острог такъ какъ-будто всю жизнь собирался прожить въ немъ: все вокругъ него, начиная съ тюфяка, подушекъ, утвари, расположилось такъ плотн но, такъ устойчиво, такъ надолго. Бивачнаго, временного не замчалось въ немъ и слда. Пробыть въ острог оставалось ему еще много тъ, но врядъ ли онъ хоть когда-нибудь подумалъ о выход. Но если онъ и прин мирился съ дйствительностью, то разумется не по сердцу, а разв по субординацiи, что впрочемъ для него было одно и тоже. Онъ былъ дон брый человкъ и даже помогалъ мн вначал совтами и кой-какими услугами;

но иногда, каюсь, невольно онъ нагонялъ на меня, особенно въ первое время, тоску безпримрную, еще боле усиливавшую и безъ того уже тоскливое расположенiе мое. А я отъ тоски-то и заговаривалъ съ нимъ. Жаждешь бывало хоть какого-нибудь живого слова, хоть жолчн наго, хоть нетерпливаго, хоть злобы какой-нибудь: мы бы ужь хоть пон злились на судьбу нашу вмст;

а онъ молчитъ, клеитъ свои фонарики, или раскажетъ о томъ, какой у нихъ смотръ былъ въ такомъ-то году, и кто былъ начальникъ дивизiи, и какъ его звали по имени и отчеству, и доволенъ былъ онъ смотромъ или нтъ, и какъ застрльщикамъ сигналы были измнены и проч. И все такимъ ровнымъ, такимъ чиннымъ голосон мъ, точно вода капаетъ по капл. Онъ даже почти совсмъ не воодушевн лялся, когда расказывалъ мн, что за участiе въ какомъ-то дл на Кавн каз удостоился получить святыя Анны на шпагу. Только голосъ его становился въ эту минуту какъ-то необыкновенно важенъ и солиденъ;

онъ немного понижалъ его, даже до какой-то таинственности, когда произносилъ святыя Анны, и посл этого минуты на три становился какъ-то особенно молчаливъ и солиденъ... Въ этотъ первый годъ у меня бывали глупыя минуты, когда я (и всегда какъ-то вдругъ) начиналъ пон чти ненавидть Акимъ Акимыча, неизвстно за что, и молча проклин налъ судьбу свою, зато что она помстила меня съ нимъ на нарахъ голон ва съ головою. Обыкновенно черезъ часъ я уже укорялъ себя за это. Но это было только въ первый годъ;

впослдствiи я совершенно примирился въ душ съ Акимъ Акимычемъ и стыдился моихъ прежнихъ глупостей.

Наружно же мы, помнится, съ нимъ никогда не ссорились.

Кром этихъ троихъ русскихъ, другихъ въ мое время перебывало у насъ восемь человкъ. Съ нкоторыми изъ нихъ я сходился довольно кон ротко и даже съ удовольствiемъ, но не со всми. Лучшiе изъ нихъ были какiе-то болзненные, исключительные и нетерпимые въ высшей степен ни. Съ двумя изъ нихъ я впослдствiи просто пересталъ говорить. Обн разованныхъ изъ нихъ было только трое: Б-славскiй, М-цкiй и старикъ Ж-ховскiй, бывшiй прежде гд-то професоромъ математики Ч старикъ добрый, хорошiй, большой чудакъ, и несмотря на образованiе, кажется крайне ограниченный человкъ. Совсмъ другiе были М-цкiй и Б-славн скiй. Съ М-цкимъ я хорошо сошолся съ перваго раза;

никогда съ нимъ не ссорился, уважалъ его, но полюбить его, привязаться къ нему я нин когда не могъ. Это былъ глубоко недоврчивый и озлобленный чен ловкъ, но умвшiй удивительно хорошо владть собой. Вотъ это-то слишкомъ большое умнье и не нравилось въ немъ: какъ-то чувствован лось, что онъ никогда и не передъ кмъ не развернетъ всей души своей.

Впрочемъ можетъ-быть я и ошибаюсь. Это была натура сильная и въ высшей степени благородная. Чрезвычайная, даже нсколько езуитская ловкость и осторожность его въ обхожденiи съ людьми выказывала его затаенный, глубокiй скептицизмъ. А между тмъ это была душа страдан ющая именно этой двойственностью: скептицизма и глубокаго, ничмъ непоколебимаго врованiя въ нкоторыя свои особыя убжденiя и наден жды. Несмотря однакоже на всю житейскую ловкость свою, онъ былъ въ непримиримой вражд съ Б-славскимъ и съ другомъ его Т-жевскимъ. Б славскiй былъ больной, нсколько наклонный къ чахотк человкъ, разн дражительный и нервный, но въ сущности предобрый и даже великодушн ный. Раздражительность его доходила иногда до чрезвычайной нетерпин мости и капризовъ. Я не вынесъ этого характера и впослдствiи разон шолся съ Б-славскимъ, но зато никогда не переставалъ любить его;

а съ М-цкимъ и не ссорился, но никогда его не любилъ. Разойдясь съ Б-славн скимъ, такъ случилось, что я тотчасъ же долженъ былъ разойтись и съ Т-жевскимъ, тмъ самымъ молодымъ человкомъ, о которомъ я упомин налъ въ предыдущей глав, расказывая о нашей претензiи. Это было мн очень жаль. Т-жевскiй былъ хоть и необразованный человкъ, но добрый, мужественный, славный молодой человкъ однимъ-словомъ. Все дло было въ томъ, что онъ дотого любилъ и уважалъ Б-славскаго, дотон го благоговлъ передъ нимъ, что тхъ, которые чуть-чуть расходились съ Б-славскимъ, считалъ тотчасъ-же почти своими врагами. Онъ и съ М цкимъ кажется разошолся впослдствiи за Б-славскаго, хотя долго крпился. Впрочемъ вс они были больные нравственно, жолчные, разн дражительные, недоврчивые. Это понятно: имъ было очень тяжело, гон раздо тяжеле, чмъ намъ. Были они далеко отъ своей родины. Нкотон рые изъ нихъ были присланы на долгiе сроки, на десять, на двнадцать тъ, а главное, они съ глубокимъ предубжденiемъ смотрли на всхъ окружающихъ, видли въ каторжныхъ одно только зврство и не могли, даже не хотли разглядть въ нихъ ни одной доброй черты, ничего чен ловческаго, и что тоже очень было понятно: на эту несчастную точку зрнья они были поставлены силою обстоятельствъ, судьбой. Ясное дло, что тоска душила ихъ въ острог. Съ черкесами, съ татарами, съ Исаемъ Фомичемъ они были ласковы и привтливы, но съ отвращенiемъ избгали всхъ остальныхъ каторжныхъ. Только одинъ Стародубскiй старовръ заслужилъ ихъ полное уваженiе. Замчательно впрочемъ, что никто изъ каторжныхъ, впродолженiи всего времени какъ я былъ въ острог, не упрекнулъ ихъ ни въ происхожденiи, ни въ вр ихъ, ни въ образ мыслей, что случается въ нашемъ простонародьи относительно иностранцевъ, преимущественно нмцевъ, хотя впрочемъ и очень рдко.

Впрочемъ надъ нмцами только разв смются;

нмецъ представляетъ собою что-то глубоко комическое для русскаго простонародья. Съ нашин ми же каторжные обращались даже уважительно, гораздо боле, чмъ съ нами русскими и нисколько не трогали ихъ. Но т кажется никогда этого не хотли замтить и взять въ соображенiе. Я заговорилъ о Т жевскомъ. Это онъ, когда ихъ переводили изъ мста первой ихъ ссылки въ нашу крпость, несъ Б-славскаго на рукахъ впродолженiи чуть не всей дороги, когда тотъ, слабый здоровьемъ и сложенiемъ, уставалъ пон чти съ полъэтапа. Они присланы были прежде въ У-горскъ. Тамъ, расн казывали они, было имъ хорошо, то-есть гораздо лучше чмъ въ нашей крпости. Но у нихъ завелась какая-то, совершенно впрочемъ невинная, переписка съ другими ссыльными изъ другого города, и за это ихъ троихъ нашли нужнымъ перевести въ нашу крпость, ближе на глаза къ нашему высшему начальству. Третiй товарищъ ихъ былъ Ж-кiй. До ихъ прибытiя М-кiй былъ въ острог одинъ. То-то онъ долженъ былъ тоскон вать въ первый годъ своей ссылки!

Этотъ Ж-кiй былъ тотъ самый вчно молившiйся Богу старикъ, о которомъ я уже упоминалъ. Вс наши политическiе преступники были народъ молодой, нкоторые даже очень;

одинъ Ж-кiй былъ тъ уже слишкомъ пятидесяти. Это былъ человкъ конечно честный, но нскольн ко странный. Товарищи его Б-славскiй и Т-жевскiй его очень не любили, даже не говорили съ нимъ, отзываясь о немъ, что онъ упрямъ и вздон ренъ. Незнаю насколько они были въ этомъ случа правы. Въ острог, какъ и во всякомъ такомъ мст, гд люди сбираются въ кучу не волею, а насильно, мн кажется скоре можно поссориться и даже возненан видть другъ друга, чмъ на вол. Много обстоятельствъ тому способн ствуетъ. Впрочемъ Ж-ховскiй былъ дйствительно человкъ довольно тупой и можетъ-быть непрiятный. Вс остальные его товарищи были тоже съ нимъ не въ ладу. Я съ нимъ хоть и никогда не ссорился, но осон бенно не сходился. Свой предметъ, математику, онъ кажется зналъ. Пон мню, онъ все мн силился растолковать на своемъ полурусскомъ язык какую-то особенную, имъ самимъ выдуманную астрономическую систен му. Мн говорили, что онъ это когда-то напечаталъ, но надъ нимъ въ ученомъ мiр только посмялись. Мн кажется онъ былъ нсколько пон врежденъ разсудкомъ. По цлымъ днямъ онъ молился на колняхъ Богу, чмъ снискалъ общее уваженiе каторги и пользовался имъ до самой смерти своей. Онъ умеръ въ нашемъ гошпитал посл тяжкой болзни, на моихъ глазахъ. Впрочемъ уваженiе каторжныхъ онъ прин обрлъ съ самаго перваго шагу въ острог, посл своей исторiи съ нан шимъ майоромъ. Въ дорог отъ У-горска до нашей крпости ихъ не брин ли и они обросли бородами, такъ что когда ихъ прямо привели къ плацъ майору, то онъ пришолъ въ бшеное негодованiе на такое нарушенiе субординацiи, въ чемъ впрочемъ они вовсе не были виноваты.

Ч Въ какомъ они вид! заревлъ онъ: Ч это бродяги, разбойники!

Ж-ховскiй, тогда еще плохо понимавшiй порусски и подумавшiй, что ихъ спрашиваютъ: кто они такiе? бродяги или разбойники? отн вчалъ:

Ч Мы не бродяги, а политическiе преступники.

Ч Ка-а-акъ! Ты грубить? грубить! заревлъ майоръ: Ч въ корден гардiю! сто розогъ, сей же часъ, сiю же минуту!

Старика наказали. Онъ легъ подъ розги безпрекословно, закусилъ себ зубами руку и вытерплъ наказанiе безъ малйшаго крика или стон на, нешевелясь. Б-славскiй и Т-жевскiй тмъ временемъ уже вошли въ острогъ, гд М-цкiй уже поджидалъ ихъ у воротъ и прямо бросился къ нимъ на шею, хотя до сихъ поръ никогда ихъ и не видывалъ. Взволнован н ные отъ майорскаго прiема, они расказали ему все о Ж-ховскомъ. Помню какъ М-цкiй мн расказывалъ объ этомъ: Я былъ вн себя, говорилъ онъ: Ч я не понималъ что со мною длается и дрожалъ какъ въ озноб. Я ждалъ Ж-ховскаго у воротъ. Онъ долженъ былъ придти прямо изъ корде н гардiи, гд его наказывали. Вдругъ отворилась калитка: Ж-ховскiй, нен глядя ни на кого, съ блднымъ лицомъ и съ дрожавшими блдными губан ми прошолъ между собравшихся на двор каторжныхъ, уже узнавшихъ, что наказываютъ дворянина, вошолъ въ казарму, прямо къ своему мсту, и ни слова неговоря сталъ на колни и началъ молиться Богу. Каторжн ные были поражены и даже растроганы. Какъ увидалъ я этого старин ка, Ч говорилъ М-цкiй Ч сдого, оставившаго у себя на родин жену, дтей, какъ увидалъ я его на колняхъ, позорно наказаннаго и молящан гося, Ч я бросился за казармы и цлыхъ два часа былъ какъ безъ памяти;

я былъ въ изступленiи... Каторжные стали очень уважать Ж-ховскаго съ этихъ поръ и обходились съ нимъ всегда почтительно. Имъ особенно пон нравилось, что онъ не кричалъ подъ розгами.

Надобно однакожъ сказать всю правду: по этому примру отнюдь нельзя судить объ обращенiи начальства въ Сибири съ ссыльными изъ дворянъ кто бы они ни были эти ссыльные, русскiе или поляки. Этотъ примръ только показываетъ, что можно нарваться на лихого человка, и конечно, будь этотъ лихой человкъ гд-нибудь отдльнымъ и старн шимъ командиромъ, то участь ссыльнаго, въ случа еслибъ его особенно не взлюбилъ этотъ лихой командиръ, была бы очень плохо обезпечена.

Но нельзя не признаться, что самое высшее начальство въ Сибири, отъ котораго зависитъ тонъ и настрой всхъ прочихъ командировъ, насчетъ ссыльныхъ дворянъ очень разборчиво и даже въ иныхъ случаяхъ нарон витъ дать имъ поблажку въ сравненiи съ остальными каторжными, изъ простонародiя. Причины тому ясныя: эти высшiе начальники вопервыхъ сами дворяне;

вовторыхъ случалось еще прежде, что нкоторые изъ двон рянъ не ложились подъ розги и бросались на исполнителей, отчего происходили ужасы;

а втретьихъ, и мн кажется это главное, уже давно, еще тъ тридцать-пять тому назадъ, въ Сибирь явилась вдругъ, разомъ, большая масса ссыльныхъ дворянъ, и эти-то ссыльные, впродолн женiи тридцати тъ, умли поставить и зарекомендовать себя такъ по всей Сибири, что начальство уже по старинной, преемственной привычн к, поневол глядло въ мое время на дворянъ-преступниковъ извстн наго разряда иными глазами, чмъ на всхъ другихъ ссыльныхъ.

Вслдъ за высшимъ начальствомъ привыкли глядть такими же глазами и низшiе командиры, разумется заимствуя этотъ взглядъ и тонъ свыше, повинуясь, подчиняясь ему. Впрочемъ многiе изъ этихъ низшихъ кон мандировъ глядли тупо, критиковали про себя высшiя распоряженiя и очень, очень рады бы были, еслибъ имъ только не мшали распорядиться посвоему. Но имъ несовсмъ это позволяли. Я имю твердое основанiе такъ думать, и вотъ почему. Второй разрядъ каторги, въ которомъ я нан ходился и состоявшiй изъ крпостныхъ арестантовъ, подъ военнымъ нан чальствомъ, былъ несравненно тяжеле остальныхъ двухъ разрядовъ, то есть третьяго (заводскаго) и перваго (въ рудникахъ.) Тяжеле онъ былъ нетолько для дворянъ, но и для всхъ остальныхъ арестантовъ, именно потому, что начальство и устройство этого разряда Ч все военное, очень похожее на арестантскiя роты въ Россiи. Военное начальство строже, порядки тсне, всегда въ цпяхъ, всегда подъ конвоемъ, всегда подъ замкомъ: а этого нтъ въ такой сил въ первыхъ двухъ разрядахъ. Такъ покрайней-мр говорили вс наши арестанты, а между ними были знан токи дла. Они вс съ радостью пошли бы въ первый разрядъ, считан ющiйся въ законахъ тягчайшимъ и даже много разъ мечтали объ этомъ.

Объ арестантскихъ же ротахъ въ Россiи, вс наши, которые были тамъ, говорили съ ужасомъ и увряли, что во всей Россiи нтъ тяжеле мста, какъ арестантскiя роты по крпостямъ, и что въ Сибири рай сравнин тельно съ тамошней жизнью. Слдственно если при такомъ строгомъ сон держанiи, какъ въ нашемъ острог, при военномъ начальств, на глазан хъ самого генералъ-губернатора и наконецъ въ виду такихъ случаевъ (иногда бывавшихъ), что нкоторые постороннiе, но офицiозные люди, по злоб или по ревности къ служб, готовы были тайкомъ донести куда слдуетъ, что такого-то дескать разряда преступникамъ такiе-то нен благонамренные командиры даютъ поблажку, Ч если въ такомъ мст, говорю я, на преступниковъ-дворянъ смотрли нсколько другими глан зами, чмъ на остальныхъ каторжныхъ, то тмъ боле смотрли на нихъ гораздо льготне въ первомъ и третьемъ разрядахъ. Слдственно по тому мсту, гд я былъ, мн кажется я могу судить въ этомъ отнон шенiи и о всей Сибири. Вс слухи и расказы, доходившiе до меня на этотъ счетъ, отъ ссыльныхъ перваго и третьяго разрядовъ, подтверждан ли мое заключенiе. Въ самомъ дл на всхъ насъ, дворянъ, въ нашемъ острог начальство смотрло внимательне и осторожне. Поблажки намъ насчетъ работы и содержанiя не было ршительно никакой: тже работы, тже кандалы, тже замки, однимъ словомъ все тоже самое, что и у всхъ арестантовъ. Да и облегчить-то нельзя было. Я знаю, что въ этомъ город въ то недавнее давнопрошедшее время было столько доносн чиковъ, столько интригъ, столько рывшихъ другъ другу яму, что нан чальство естественно боялось доноса. А ужь чего страшне было въ то время доноса о томъ, что извстнаго разряда преступникамъ даютъ пон блажку! Итакъ всякiй побаивался, и мы жили наравн со всми каторжн ными, но относительно тлеснаго наказанiя было нкоторое исключенiе.

Правда, насъ бы чрезвычайно удобно выскли, еслибъ мы заслужили это, то-есть проступились въ чемъ-нибудь. Этого требовалъ долгъ служн бы и равенства Ч передъ тлеснымъ наказанiемъ. Но такъ, зря, легкон мысленно насъ все-таки бы не выскли;

а съ простыми арестантами тан кого рода легкомысленное обращенiе разумется случалось, особенно при нкоторыхъ субалтерныхъ командирахъ и охотникахъ распорядитьн ся и внушить при всякомъ удобномъ случа. Намъ извстно было, что комендантъ, узнавъ объ исторiи съ старикомъ Ж-ховскимъ, очень вознен годовалъ на майора и внушилъ ему, чтобъ онъ на будущее время извон лилъ держать руки покороче. Такъ расказывали мн вс. Знали тоже у насъ, что самъ генералъ-губернаторъ, доврявшiй нашему майору и отн части любившiй его, какъ исполнителя и человка съ нкоторыми способностями, узнавъ про эту исторiю, тоже выговаривалъ ему. И майн оръ нашъ принялъ это къ свднiю. Ужь какъ напримръ ему хотлось добраться до М-цкаго, котораго онъ ненавидлъ черезъ наговоры А-ва, но онъ никакъ не могъ его высчь, хотя и искалъ предлога, гналъ его и подыскивался къ нему. Объ исторiи Ж-ховскаго скоро узналъ весь гон родъ и общее мннiе было противъ майора;

многiе ему выговаривали, иные даже съ непрiятностями. Вспоминаю теперь и мою первую встрчу съ плацъ-майоромъ. Насъ, то-есть меня и другого ссыльнаго изъ двон рянъ, съ которымъ я вмст вступилъ въ каторгу, напугали еще въ Тон больск расказами о непрiятномъ характер этого человка. Бывшiе тамъ въ это время старинные двадцатипятилтнiе ссыльные изъ двон рянъ, встртившiе насъ съ глубокой симпатiей и имвшiе съ нами снон шенiя все время какъ мы сидли на пересыльномъ двор, предостереган ли насъ отъ будущаго командира нашего и общались сдлать все что только могутъ, черезъ знакомыхъ людей, чтобъ защитить насъ отъ его преслдованiя. Въ самомъ дл, три дочери генералъ-губернатора, прiхавшiя изъ Россiи и гостившiя въ то время у отца, получили отъ нихъ письма и кажется говорили ему въ нашу пользу. Но что онъ могъ сдлать? Онъ только сказалъ майору, чтобъ онъ былъ нсколько поразн борчиве. Часу въ третьемъ пополудни мы, то-есть я и товарищъ мой, прибыли въ этотъ городъ, и конвойные прямо повели насъ къ нашему повелителю. Мы стояли въ передней ожидая его. Между тмъ уже пон слали за острожнымъ унтеръ-офицеромъ. Какъ только явился онъ, вын шелъ и плацъ-майоръ. Багровое, угреватое и злое лицо его произвело на насъ чрезвычайно тоскливое впечатлнiе: точно злой паукъ выбжалъ на бдную муху, попавшуюся въ его паутину.

Ч Какъ тебя зовутъ? спросилъ онъ моего товарища. Онъ говорилъ скоро, рзко, отрывисто, и очевидно хотлъ произвести на насъ впечатн нiе.

Ч Такой-то.

Ч Тебя? продолжалъ онъ, обращаясь ко мн, уставивъ на меня свои очки.

Ч Такой-то.

Ч Унтеръ-офицеръ! сейчасъ ихъ въ острогъ, выбрить въ кордегарн дiи по-гражданскому, немедленно, половину головы;

кандалы перековать завтра же. Это какiя шинели? откуда получили? спросилъ онъ вдругъ, обративъ вниманiе на срые капоты, съ жолтыми кругами на спинахъ, выданные намъ въ Тобольск и въ которыхъ мы предстали предъ его свтлыя очи. Ч Это новая форма! Это врно какая-нибудь новая форн ма... Еще проектируется... изъ Петербурга... говорилъ онъ повертывая насъ поочередно. Ч Съ ними нтъ ничего? спросилъ онъ вдругъ конвоин ровавшаго насъ жандарма.

Ч Собственная одежда есть, ваше высокоблагородiе, отвчалъ жандармъ, какъ-то мгновенно вытянувшись, даже съ небольшимъ вздран гиванiемъ. Его вс знали, вс о немъ слышали, онъ всхъ пугалъ.

Ч Все отобрать. Отдать имъ только одно блье, и то блое, а цвтное, если есть, отобрать. Остальное все продать съ аукцiона. Деньн ги записать въ приходъ. Арестантъ не иметъ собственности, продолн жалъ онъ, строго посмотрвъ на насъ. Ч Смотрите же, вести себя хорон шо! чтобъ я не слыхалъ! Нето... тлес-нымъ на-казанiемъ! За малйшiй проступокъ Ч р-р-розги!..

Весь этотъ вечеръ я съ непривычки былъ почти боленъ отъ этого прiема. Впрочемъ впечатлнiе усилилось и тмъ, что я увидлъ въ острог;

но о вступленiи моемъ въ острогъ я уже расказывалъ.

Я упомянулъ сейчасъ, что намъ не длали и не смли длать никан кой поблажки, никакого облегченiя передъ прочими арестантами въ ран бот. Но одинъ разъ однако попробовали сдлать: я и Б-славскiй цлыхъ три мсяца ходили въ инженерную канцелярiю въ качеств пин сарей. Но это сдлали шито-крыто и сдлало инженерное начальство.

То-есть прочiе вс пожалуй, кому надо было, знали, но длали видъ, что незнали. Это случилось еще при командир команды Г-в. Подполковн никъ Г-ковъ упалъ къ намъ какъ съ неба, пробылъ у насъ очень недолн го, Ч если не ошибаюсь, неболе полугода, даже и того меньше Ч и ухалъ въ Россiю, произведя необыкновенное впечатлнiе на всхъ арен стантовъ. Его нето-что любили арестанты, его они обожали, если только можно употребить здсь это слово. Какъ онъ это сдлалъ, незнаю, но онъ завоевалъ ихъ съ перваго разу. Отецъ, отецъ! отца ненадо! говон рили поминутно арестанты во все время его управленiя инженерною чан стью. Кутила онъ былъ кажется ужаснйшiй. Небольшого роста, съ дерзкимъ, самоувреннымъ взглядомъ. Но вмст съ тмъ онъ былъ ласковъ съ арестантами, чуть не до нжностей, и дйствительно букн вально любилъ ихъ какъ отецъ. Отчего онъ такъ любилъ арестантовъ Ч сказать не могу, но онъ не могъ видть арестанта, чтобъ не сказать ему ласковаго, веселаго слова, чтобъ не посмяться съ нимъ, не пошутить съ нимъ, и главное Ч ни капли въ этомъ не было чего-нибудь начальничен скаго, хоть чего-нибудь обозначавшаго неровную иличисто начальничью ласку. Это былъ свой товарищъ, свой человкъ въ высочайшей степени.

Но несмотря на весь этотъ инстинктивный демократизмъ его, арестанты ниразу не проступились передъ нимъ въ какой-нибудь непочтительнон сти, фамильярности. Напротивъ. Только все лицо арестанта расцвтало, когда онъ встрчался съ командиромъ, и снявши шапку, онъ уже смотн рлъ улыбаясь, когда тотъ подходилъ къ нему. А если тотъ заговон ритъ, Ч какъ рублемъ подаритъ. Бываютъ-же такiе популярные люди.

Смотрлъ онъ молодцомъ, ходилъ прямо, браво. Орелъ! говорятъ бын вало о немъ арестанты. Облегчить ихъ онъ конечно ничмъ не могъ:

завдывалъ онъ только одними инженерными работами, которыя и при всхъ другихъ командирахъ шли въ своемъ всегдашнемъ, разъ заведенн номъ законномъ порядк. Разв только встртивъ случайно партiю на работ, видя, что дло кончено, не держитъ бывало лишняго времени и отпуститъ до барабана. Но нравилась его довренность къ арестанту, отсутствiе мелкой щепетильности и раздражительности, совершенное отсутствiе иныхъ оскорбительныхъ формъ въ начальническихъ отнон шенiяхъ. Потеряй онъ тысячу рублей, Ч я думаю первый воръ изъ нан шихъ, еслибъ нашолъ ихъ, отнесъ бы къ нему. Да, я увренъ что такъ было бы. Съ какимъ глубокимъ участiемъ узнали арестанты, что ихъ орелъ-командиръ поссорился на-смерть съ нашимъ ненавистнымъ майон ромъ. Это случилось въ первый же мсяцъ по его прибытiи. Нашъ майн оръ былъ когда-то его сослуживецъ. Они встртились посл долгой разн луки какъ друзья и закутили было вмст. Но вдругъ у нихъ порвалось.

Они поссорились и Г-въ сдлался ему смертельнымъ врагомъ. Слышно было даже, что они подрались при этомъ случа, что съ нашимъ майон ромъ могло случиться: онъ часто дирался. Какъ услышали это арестанн ты, радости ихъ не было конца. Осьмиглазому-ли съ такимъ ужиться!

тотъ орелъ, а нашъ..., и тутъ обыкновенно прибавлялось словцо, неун добное въ печати. Ужасно интересовались у насъ тмъ, кто изъ нихъ кого поколотилъ. Еслибъ слухъ объ ихъ драк оказался неврнымъ (что можетъ-быть такъ и было), то кажется нашимъ арестантикамъ было бы это очень досадно. Нтъ ужь наврно командиръ одоллъ, говорили они: Ч онъ маленькой да удаленькой, а тотъ слышь подъ кровать отъ него залзъ. Но скоро Г-ковъ ухалъ, и арестанты опять впали въ унынiе. Инженерные командиры были у насъ правда вс хороши: при мн смнилось ихъ трое или четверо;

да все не нажить ужь такого, гон ворили арестанты: Ч орелъ былъ, орелъ и заступникъ. Вотъ этотъ-то Г-ковъ очень любилъ всхъ насъ дворянъ и подъ конецъ веллъ мн и Б-славскому ходить иногда въ канцелярiю. По отъзд же его это устроилось боле правильнымъ образомъ. Изъ инженеровъ были люди (изъ нихъ особенно одинъ) очень намъ симпатизировавшiе. Мы ходили, переписывали бумаги, даже почеркъ нашъ сталъ совершенствоваться, какъ вдругъ отъ высшаго начальства послдовало немедленное пон велнiе поворотить насъ на прежнiя работы: кто-то ужь усплъ донести!

Впрочемъ это и хорошо было: канцелярiя стала намъ обоимъ очень нан додать. Потомъ мы года два почти неразлучно ходили съ Б. на одн ран боты, чаще же всего въ мастерскую. Мы съ нимъ болтали;

говорили объ нашихъ надеждахъ, убжденiяхъ. Славный былъ онъ человкъ;

но убн жденiя его иногда были очень странныя, исключительныя. Часто у нкон тораго разряда людей, очень умныхъ, устанавливаются иногда соверн шенно парадоксальныя понятiя. Но за нихъ столько было въ жизни вын страдано, такою дорогою цною они достались, что оторваться отъ нихъ уже слишкомъ больно, почти невозможно. Б-славскiй съ болью принин малъ каждое возраженiе и съ дкостью отвчалъ мн. Впрочемъ во многомъ можетъ-быть онъ былъ и праве меня, незнаю;

но мы наконецъ разстались и это было мн очень больно: мы уже много раздлили вмст.

Между тмъ М-кiй съ годами все какъ-то становился грустне и мрачне. Тоска одолвала его. Прежде, въ первое мое время въ острог, онъ былъ сообщительне, душа его все-таки чаще и больше вырывалась наружу. Уже третiй годъ жилъ онъ въ каторг, въ то время какъ я пон ступилъ. Сначала онъ многимъ интересовался изъ того, что въ эти два года случилось на свт и объ чемъ онъ не имлъ понятiя, сидя въ острог;

распрашивалъ меня, слушалъ, волновался. Но подъ конецъ, съ годами все это какъ-то стало въ немъ сосредоточиваться внутри, на сердц. Угли покрывались золою. Озлобленiе расло въ немъ боле и боле. Je has ces brigands Ч повторялъ онъ мн часто, съ ненавин стью смотря на каторжныхъ, которыхъ я уже усплъ узнать ближе, и никакiе доводы мои въ ихъ пользу на него не дйствовали. Онъ не понин малъ что я говорю;

иногда впрочемъ разсянно соглашался;

но назавтра же опять повторялъ: Je haХs ces brigands. Кстати: мы съ нимъ часто говорили пофранцузски, и за это одинъ приставъ надъ работами, инжен нерный солдатъ Дранишниковъ, неизвстно по какому соображенiю, прозвалъ насъ фершелами. М-цкiй воодушевлялся только вспоминая про свою мать. Она стара, она больная, Ч говорилъ онъ мн: Ч она любитъ меня боле всего на свт, а я здсь незнаю жива она или нтъ? Дон вольно ужь для нея того, что она знала какъ меня гоняли сквозь строй... М-цкiй былъ не дворянинъ и передъ ссылкою былъ наказанъ тлесно. Вспоминая объ этомъ, онъ стискивалъ зубы и старался смотн рть въ сторону. Въ послднее время онъ все чаще и чаще сталъ ходить одинъ. Разъ поутру, въ двнадцатомъ часу, его потребовали къ коменн данту. Комендантъ вышелъ къ нему съ веселой улыбкой.

Ч Ну, М-цкiй, что ты сегодня во сн видлъ? спросилъ онъ его.

Я такъ и вздрогнулъ, расказывалъ воротясь къ намъ М-кiй. Ч Мн будто сердце пронзило. Ч Видлъ, что письмо отъ матери получилъ, отвчалъ онъ.

Ч Лучше, лучше! возразилъ комендантъ. Ч Ты свободенъ! Твоя мать просила... просьба ея услышана. Вотъ письмо ея, а вотъ и приказъ о теб. Сейчасъ же выйдешь изъ острога.

Онъ воротился къ намъ блдный, еще неочнувшiйся отъ извстiя.

Мы его поздравляли. Онъ жалъ намъ руки своими дрожащими похон лодвшими руками. Многiе арестанты тоже поздравляли его и рады были его счастью.

Онъ вышелъ на поселенье и остался въ нашемъ же город. Вскор ему дали мсто. Сначала онъ часто приходилъ къ нашему острогу, и когда могъ, сообщалъ намъ разныя новости. Преимущественно политин ческiя очень интересовали его.

Изъ остальныхъ четырехъ, то-есть кром М-цкаго, Т-жевскаго, Б славскаго и Ж-ховскаго, двое были еще очень молодые люди, присланн ные на короткiе сроки, мало-образованные, но честные, простые, прян мые. Третiй, А-чуковскiй, былъ ужь слишкомъ простоватъ и ничего осон беннаго не заключалъ въ себ, но четвертый, Б-мъ, человкъ уже пон жилой, производилъ на всхъ насъ прескверное впечатлнiе. Незнаю какъ онъ попалъ въ разрядъ такихъ преступниковъ, да и самъ онъ отрин цалъ это. Это была грубая мелко-мщанская душа, съ привычками и правилами лавочника, разбогатвшаго на обсчитанныя копйки. Онъ былъ безо всякаго образованiя и не интересовался ничмъ, кром своего ремесла. Онъ былъ маляръ, но маляръ изъ ряду вонъ, маляръ велин колпный. Скоро начальство узнало о его способностяхъ и весь городъ сталъ требовать Б-ма, для малеванья стнъ и потолковъ. Въ два года онъ росписалъ почти вс казенныя квартиры. Владтели квартиръ план тили ему отъ себя и жилъ онъ-таки не бдно. Но всего лучше было то, что на работу съ нимъ стали посылать и другихъ его товарищей. Изъ троихъ, ходившихъ съ нимъ постоянно, двое научились у него ремеслу и одинъ изъ нихъ, Т-жевскiй, сталъ малевать нехуже его. Нашъ плацъ майоръ, занимавшiй тоже казенный домъ, въ свою очередь потребовалъ Б-ма и веллъ росписать ему вс стны и потолки. Тутъ ужь Б-мъ пон старался: у генералъ-губернатора не было такъ росписано. Домъ былъ деревянный, одноэтажный, довольно дряхлый, и чрезвычайно шелудин вый снаружи: росписано же внутри было какъ во дворц и майоръ былъ въ восторг... Онъ потиралъ руки и поговаривалъ, что теперь непремнн но женится: при такой квартир нельзя не жениться, прибавлялъ онъ очень серьозно. Б-момъ былъ онъ все боле и боле доволенъ, а чрезъ него и другими, работавшими съ нимъ вмст. Работа шла цлый мн сяцъ. Въ этомъ мсяц майоръ совершенно измнилъ свое мннiе о всхъ нашихъ и началъ имъ покровительствовать. Дошло до того, что однажды вдругъ онъ потребовалъ къ себ изъ острога Ж-ховскаго.

Ч Ж-ховскiй! сказалъ онъ, Ч я тебя оскорбилъ. Я тебя выскъ напрасно, я знаю это. Я раскаяваюсь. Понимаешь ты это? Я, я, я Ч расн каяваюсь!

Ж-ховскiй отвчалъ, что онъ это понимаетъ.

Ч Понимаешь ли ты, что я, я, твой начальникъ, призвалъ тебя съ тмъ, чтобъ просить у тебя прощенiя! Чувствуешь ли ты это? Кто ты передо мной? Червякъ! меньше червяка: ты арестантъ! а я Ч божьею милостью майоръ. (Буквальное выраженiе, впрочемъ въ мое время употреблявшен еся не однимъ нашимъ майоромъ, а и многими мелкими командирами, преимущен ственно вышедшими изъ нижнихъ чиновъ.) Майоръ! понимаешь ли ты это?

Ж-ховскiй отвчалъ, что и это понимаетъ.

Ч Ну такъ теперь я мирюсь съ тобой. Но чувствуешь ли, чувствун ешь ли это вполн, во всей полнот? Способенъ ли ты это понять и пон чувствовать? Сообрази только: я, я, маiоръ... и т. д.

Ж-ховскiй самъ расказывалъ мн всю эту сцену. Стало-быть было же и въ этомъ пьяномъ, вздорномъ и безпорядочномъ человк чен ловческое чувство. Взявъ въ соображенiе его понятiя и развитiе, такой поступокъ можно было считать почти великодушнымъ. Впрочемъ пьян ный видъ можетъ-быть тому много способствовалъ.

Мечта его не осуществилась: онъ не женился, хотя ужь совершенн но было ршился, когда кончили отдлывать его квартиру. Вмсто жен нитьбы онъ попалъ подъ-судъ и ему велно было подать въ отставку.

Тутъ ужь и вс старые грхи ему приплели. Прежде въ этомъ город онъ былъ, помнится, городничимъ... Ударъ упалъ на него неожиданно.

Въ острог непомрно обрадовались извстiю. Это былъ праздникъ, торжество! Майоръ, говорятъ, ревлъ какъ старая баба и обливался слен зами. Но длать нечего. Онъ вышелъ въ отставку, пару срыхъ прон далъ, потомъ все имнiе и впалъ даже въ бдность. Мы встрчали его потомъ въ штатскомъ изношеномъ сертук, въ фуражк съ кокардочн кой. Онъ злобно смотрлъ на арестантовъ. Но все обаянiе его прошло, только-что онъ снялъ мундиръ. Въ мундир онъ былъ гроза, богъ. Въ сертук онъ вдругъ сталъ совершенно ничмъ и смахивалъ на лакея.

Удивительно какъ много составляетъ мундиръ у этихъ людей.

IX. ПОБГЪ.

Вскор посл смны нашего плацъ-майора случились коренныя измненiя въ нашемъ острог. Каторгу уничтожили и вмсто нея оснон вали арестантскую роту военнаго вдомства на основанiи россiйскихъ арестантскихъ ротъ. Это значило, что уже ссыльныхъ каторжныхъ втон рого разряда въ нашъ острогъ больше не приводили. Началъ же онъ зан селяться съ сей поры единственно только арестантами военнаго вдомн ства, стало-быть людьми не лишонными правъ состоянiя, тми же солдан тами, какъ и вс солдаты, только наказанными, приходившими на кон роткiе сроки (до шести тъ наибольше) и по выход изъ острога постун павшими опять въ свои батальоны рядовыми, какими были они прежде.

Впрочемъ возвращавшiеся въ острогъ по вторичнымъ преступленiямъ наказывались, какъ и прежде, двадцатилтнимъ срокомъ. У насъ впрон чемъ и до этой перемны было отдленiе арестантовъ военнаго разряда, но они жили съ нами потому, что имъ не было другого мста. Теперь же весь острогъ сталъ этимъ военнымъ разрядомъ. Само собою разумется, что прежнiе каторжные, настоящiе гражданскiе каторжные, лишонные всхъ своихъ правъ, клейменые и обритые вдоль головы, остались при острог до окончанiя ихъ полныхъ сроковъ;

новыхъ боле не приходило, а оставшiеся помаленьку отживали сроки и уходили, такъ что тъ чен резъ десять въ нашемъ острог не могло остаться ни одного каторжнаго.

Особое отдленiе тоже осталось при острог и въ него все еще отъ врен мени до времени присылались тяжкiе преступники военнаго вдомства, впредь до открытiя въ Сибири самыхъ тяжолыхъ каторжныхъ работъ.

Такимъ образомъ для насъ жизнь продолжалась въ сущности попрежнен му: тоже содержанiе, таже работа и почти тже порядки, только начальн ство измнилось и усложнилось. Назначенъ былъ штабъ-офицеръ, кон мандиръ роты, и сверхъ того четыре оберъ-офицера, дежурившихъ пон очередно по острогу. Уничтожены были тоже инвалиды;

вмсто нихъ учреждены двнадцать унтеръ-офицеровъ и каптенармусъ. Завелись раздлы по десяткамъ, завелись ефрейтора изъ самихъ арестантовъ, нон минально разумется, и ужь само собою Акимъ Акимычъ тотчасъ же оказался ефрейторомъ. Все это новое учрежденiе и весь острогъ со всми его чинами и арестантами попрежнему остались въ вдомств кон менданта, какъ высшаго начальника. Вотъ и все что произошло. Ран зумется арестанты сначала очень волновались, толковали, угадывали и раскусывали новыхъ начальниковъ;

но когда увидли, что въ сущности все осталось попрежнему, тотчасъ же успокоились и жизнь наша пошла постарому. Но главное то, что вс были избавлены отъ прежняго майон ра;

вс какбы отдохнули и ободрились. Исчезъ запуганный видъ;

всякъ зналъ теперь, что въ случа нужды могъ объясняться съ начальникомъ, что праваго разв по ошибк накажутъ вмсто виноватаго. Даже вино продолжало продаваться у насъ точно такъ же и на тхъ же оснон ванiяхъ какъ и прежде, несмотря на то, что вмсто прежнихъ инвалин довъ настали унтеръ-офицеры. Эти унтеръ-офицеры оказались большею частью людьми порядочными и смышлеными, понимающими свое полон женiе. Иные изъ нихъ впрочемъ выказывали вначал поползновенiе пон куражиться, и конечно по неопытности, думали обращаться съ арестанн тами какъ съ солдатами. Но скоро и эти поняли въ чемъ дло. Другимъ же, слишкомъ долго непонимавшимъ, доказали ужь сущность дла сами арестанты. Бывали довольно рзкiя столкновенiя: напримръ соблазн нятъ, напоятъ унтеръ-офицера, да посл того и доложутъ ему, посвойн ски разумется, что онъ пилъ вмст съ ними, а слдственно... Кончин лось тмъ, что унтеръ-офицеры равнодушно смотрли, или лучше старан лись не смотрть какъ проносятъ пузыри и продаютъ водку. Мало того:

какъ и прежнiе инвалиды, они ходили на базаръ и приносили арестанн тамъ калачей, говядину и все прочее, то-есть такое, за что могли взяться безъ большого зазору. Для чего это все такъ перемнилось, для чего зан вели арестантскую роту, этого ужь я незнаю. Случилось уже это въ пон слднiе годы моей каторги. Но два года еще суждено мн было прожить при этихъ новыхъ порядкахъ...

Записывать ли всю эту жизнь, вс мои годы въ острог? Не думаю.

Если писать по порядку, кряду все что случилось и что я видлъ и испын талъ въ эти годы, можно бы разумется еще написать втрое, вчетверо больше главъ, чмъ до сихъ поръ написано. Но такое описанiе поневол станетъ наконецъ слишкомъ однообразно. Вс приключенiя выйдутъ слишкомъ въ одномъ и томъ же тон, особенно если читатель уже усплъ, по тмъ главамъ, которыя написаны, составить себ хоть нсколько удовлетворительное понятiе о каторжной жизни второго разн ряда. Мн хотлось представить весь нашъ острогъ и все что я прожилъ въ эти годы, въ одной наглядной и яркой картин. Достигъ ли я этой цли, незнаю. Да отчасти и не мн судить объ этомъ. Но я убжденъ, что на этомъ можно и кончить. Ктому же меня самого беретъ иногда тон ска при этихъ воспоминанiяхъ. Да врядъ ли я и могу все припомнить.

Дальнйшiе годы какъ-то стерлись въ моей памяти. Многiя обстоятельн ства, я убжденъ въ этомъ, совсмъ забыты мною. Я помню напримръ, что вс эти годы, въ сущности одинъ на другой такъ похожiе, проходили вяло, тоскливо. Помню, что эти долгiе, скучные дни были такъ однообн разны, точно вода посл дождя капала съ крыши по капл. Помню, что одно только страстное желанiе воскресенья, обновленiя, новой жизни укрпило меня ждать и надяться. И я наконецъ скрпился;

я ждалъ, я отсчитывалъ каждый день и несмотря на то что оставалось ихъ тысячу, съ наслажденiемъ отсчитывалъ по одному, провожалъ, хоронилъ его и съ наступленiемъ другого дня радъ былъ, что остается уже не тысяча дней, а девятьсотъ-девяносто-девять. Помню, что во все это время, нен смотря на сотни товарищей, я былъ въ страшномъ уединенiи, и я полюн билъ наконецъ это уединенiе. Одинокiй душевно, я пересматривалъ всю прошлую жизнь мою, перебиралъ все до послднихъ мелочей, вдумывалн ся въ мое прошедшее, судилъ себя одинъ неумолимо и строго, и даже въ иной часъ благословлялъ судьбу за то, что она послала мн это уедин ненiе, безъ котораго не состоялись бы ни этотъ судъ надъ собой, ни этотъ строгiй пересмотръ прежней жизни. И какими надеждами забилось тогда мое сердце! Я думалъ, я ршилъ, я клялся себ, что уже не будетъ въ моей будущей жизни ни тхъ ошибокъ, ни тхъ паденiй, которыя были прежде. Я начерталъ себ програму всего будущаго и положилъ твердо слдовать ей. Во мн возродилась слпая вра, что я все это исн полню и могу исполнить... Я ждалъ, я звалъ поскоре свободу;

я хотлъ испробовать себя вновь, на новой борьб. Порой захватывало меня судон рожное нетерпнiе... Но мн больно вспоминать теперь о тогдашнемъ настроенiи души моей. Конечно все это одного только меня касается...

Но я оттого и записалъ это, что мн кажется всякой это пойметъ, потон мучто со всякимъ тоже самое должно случиться, если онъ попадетъ въ тюрьму, на срокъ, въ цвт тъ и силъ.

Но что объ этомъ!.. Лучше раскажу еще что-нибудь, чтобъ ужь не кончить слишкомъ рзкимъ отрубомъ.

Мн пришло въ голову, что пожалуй кто-нибудь спроситъ: неужен ли изъ каторги нельзя было никому убжать и во вс эти года никто у насъ не бжалъ? Я писалъ уже, что арестантъ, пробывшiй два-три года въ острог, начинаетъ уже цнить эти годы и невольно приходитъ къ расчету, что лучше дожить остальное безъ хлопотъ, безъ опасностей и выйти наконецъ законнымъ образомъ на поселенiе. Но такой расчетъ помщается только въ голов арестанта, присланнаго не на долгiй срокъ. Долголтнiй пожалуй бы и готовъ рискнуть... Но у насъ какъ-то этого не длалось. Незнаю, трусили ль очень, присмотръ ли былъ осон бенно строгiй, военный, мстность ли нашего города во многомъ нен благопрiятствовала (степная, открытая)? Ч трудно сказать. Я думаю вс эти причины имли свое влiянiе. Дйствительно убжать отъ насъ было трудновато. А между тмъ и при мн случилось одно такое дло:

двое рискнули, и даже изъ самыхъ важныхъ преступниковъ...

Посл смны майора А-въ (тотъ, который шпiонилъ ему на острогъ) остался совершенно одинъ, безъ протекцiи. Онъ былъ еще очень молодой человкъ, но характеръ его укрплялся и устанавливался съ тами. Вообще это былъ человкъ дерзкiй, ршительный и даже очень смышленый. Онъ хоть бы и продолжалъ шпiонить и промышлять разными подземными способами, еслибъ ему дали свободу, но ужь не пон пался бы теперь такъ глупо и нерасчетливо какъ прежде, поплатившись за свою глупость ссылкой. Онъ упражнялся у насъ отчасти и въ фальшин выхъ паспортахъ. Не говорю впрочемъ утвердительно. Такъ слышалъ я отъ нашихъ арестантовъ. Говорили, что онъ работалъ въ этомъ род еще когда ходилъ къ плацъ-майору на кухню, и разумется извлекъ изъ этого посильный доходъ. Однимъ словомъ, онъ кажется могъ ршиться на все, чтобъ перемнить свою участь. Я имлъ случай отчасти узнать его душу: цинизмъ его доходилъ до возмутительной дерзости, до самой холодной насмшки и возбуждалъ непреодолимое отвращенiе. Мн кан жется, еслибъ ему очень захотлось выпить шкаликъ вина, и еслибъ этотъ шкаликъ можно было получить неиначе какъ зарзавъ кого-нин будь, то онъ бы непремнно зарзалъ, еслибъ только это можно было сдлать втихомолку, чтобъ никто не узналъ. Въ острог онъ научился расчету. Вотъ на этого-то человка и обратилъ свое вниманiе особаго отдленiя арестантъ Куликовъ.

Я уже говорилъ о Куликов. Человкъ онъ былъ немолодой, но страстный, живучiй, сильный, съ чрезвычайными и разнообразными способностями. Въ немъ была сила, и ему еще хотлось пожить;

такимъ людямъ до самой глубокой старости все еще хочется жить. И еслибъ я сталъ дивиться, отчего у насъ не бгутъ, то разумется подивился бы на перваго Куликова. Но Куликовъ ршился. Кто на кого изъ нихъ имлъ больше влiянiя: А-въ ли на Куликова или Куликовъ на А-ва? не знаю, но оба другъ друга стоили и для этого дла были люди взаимно подхон дящiе. Они сдружились. Мн кажется Куликовъ расчитывалъ, что А-въ приготовитъ паспорты. А-въ былъ изъ дворянъ, былъ хорошаго общен ства Ч это сулило нкоторое разнообразiе въ будущихъ приключенiяхъ, только бы добраться до Россiи. Кто-знаетъ какъ они сговорились и какiя у нихъ были надежды;

но ужь врно надежды ихъ выходили изъ обыкнон венной рутины сибирскаго бродяжничества. Куликовъ былъ отъ прирон ды актеръ, могъ выбирать многiя и разнообразныя роли въ жизни;

могъ на многое надяться, покрайней-мр на разнообразiе. Такихъ людей долженъ былъ давить острогъ. Они сговорились бжать.

Но безъ конвойнаго бжать было невозможно. Надо было подговон рить съ собой вмст конвойнаго. Въ одномъ изъ батальоновъ, стоявн шихъ въ крпости, служилъ одинъ полякъ, энергическiй человкъ и мон жетъ-быть достойный лучшей участи, человкъ уже пожилой, молодцон ватый, серьозный. Смолоду, только-что придя на службу въ Сибирь, онъ бжалъ отъ глубокой тоски по родин. Его поймали, наказали и года два продержали въ арестантскихъ ротахъ. Когда его поворотили опять въ солдаты, онъ одумался и сталъ служить ревностно, изо всхъ силъ. За отличiе его сдлали ефрейторомъ. Это былъ человкъ съ честолюбiемъ, самонадянный и знавшiй себ цну. Онъ такъ и смотрлъ, такъ и говон рилъ, какъ знающiй себ цну. Я нсколько разъ въ эти годы встрчалъ его между нашими конвойными. Мн кое-что говорили о немъ и поляки.

Мн показалось, что прежняя тоска обратилась въ немъ въ ненависть, скрытую, глухую, всегдашнюю. Этотъ человкъ могъ ршиться на все, и Куликовъ не ошибся, выбравъ его товарищемъ. Фамилiя его была Колн леръ. Они сговорились и назначили день. Это было въ iюн мсяц, въ жаркiе дни. Климатъ въ этомъ город довольно ровный;

томъ погода стоитъ постоянная, горячая: а это и наруку бродяг. Разумется они никакъ не могли пуститься прямо съ мста, изъ крпости: весь городъ стоитъ на юру, открытый со всхъ сторонъ. Кругомъ на довольно дален кое пространство нтъ са. Надо было переодться въ обывательскiй костюмъ, а для этого сначала пробраться въ форштадтъ, гд у Куликова издавна былъ притонъ. Незнаю были ли форштатскiе благопрiятели ихъ въ полномъ секрет. Надо полагать, что были, хотя потомъ, при дл, это не совсмъ объяснилось. Въ этотъ годъ въ одномъ углу форштата только-что начинала свое поприще одна молодая и весьма пригожая двица, по прозвищу Ванька-Танька, подававшая большiя надежды и отчасти осуществившая ихъ впослдствiи. Звали ее тоже: огонь. Кажетн ся и она тутъ принимала нкоторое участiе. Куликовъ разорялся на нее уже цлый годъ. Наши молодцы вышли утромъ на разводку и ловко устроили такъ, что ихъ отправили съ арестантомъ Шилкинымъ, печнин комъ и штукатурщикомъ, штукатурить батальонныя пустыя казармы, изъ которыхъ солдаты давно уже вышли въ лагери. А-въ и Куликовъ отн правились съ нимъ въ качеств подносчиковъ, Коллеръ подвернулся въ конвойные, а такъ какъ за троими требовалось двухъ конвойныхъ, то Коллеру какъ старому служивому и ефрейтору охотно поручили молодон го рекрутика, въ видахъ наставленiя и обученiя его конвойному длу.

Стало-быть имли же наши бглецы сильнйшее влiянiе на Коллера и поврилъ же онъ имъ, когда посл долголтней и удачной въ послднiе годы службы, онъ, человкъ умный, солидный, расчетливый, ршился за ними слдовать.

Они пришли въ казармы. Было часовъ шесть утра. Кром ихъ нин кого не было. Поработавъ съ часъ, Куликовъ и А-въ сказали Шилкину, что пойдутъ въ мастерскую, вопервыхъ чтобъ повидать кого-то, а вовтон рыхъ кстати ужь и захватятъ какой-то инструментъ, который оказался въ недостач. Съ Шилкинымъ надо было вести дло хитро, то-есть какъ можно натуральне. Онъ былъ москвичъ, печникъ по ремеслу, изъ мон сковскихъ мщанъ, хитрый, пронырливый, умный, малорчивый. Нан ружностью онъ былъ щедушный и испитой. Ему бы вкъ ходить въ жин летк и халат, по-московски, но судьба сдлала иначе и посл долгихъ странствiй онъ заслъ у насъ навсегда въ особомъ отдленiи, т. е. въ разряд самыхъ страшныхъ военныхъ преступниковъ. Чмъ онъ заслун жилъ такую карьеру, незнаю;

но особеннаго недовольства въ немъ нин когда не замчалось;

велъ онъ себя смирно и ровно;

иногда только напин вался какъ сапожникъ, но велъ себя и тутъ хорошо. Въ секрет ран зумется онъ не былъ, а глаза у него были зоркiе. Само собою, что Кули н ковъ мигнулъ ему, что они идутъ за виномъ, которое припасено въ ман стерской еще со вчерашняго дня. Это тронуло Шилкина;

онъ разстался съ ними безо всякихъ подозрнiй и остался съ однимъ рекрутикомъ, а Куликовъ, А-въ и Коллеръ отправились въ форштадтъ.

Прошло полчаса;

отсутствующiе не возвращались, и вдругъ, спон хватившись, Шилкинъ началъ задумываться. Парень прошолъ сквозь вс мдныя трубы. Началъ онъ припоминать: Куликовъ былъ какъ-то особенно настроенъ, А-въ два раза какъ-будто съ нимъ пошептался, пон крайней-мр Куликовъ мигнулъ ему раза два, онъ это видлъ;

теперь онъ это все помнитъ. Въ Коллер тоже что-то замчалось: покрайней мр уходя съ ними, онъ началъ читать наставленiя рекрутику, какъ вен сти себя въ его отсутствiе, а это было какъ-то несовсмъ естественно, покрайней-мр, отъ Коллера. Однимъ словомъ чмъ дальше припомин налъ Шилкинъ, тмъ подозрительне онъ становился. Время между тмъ шло, они не возвращались и безпокойство его достигло крайнихъ предловъ. Онъ очень хорошо понималъ сколько онъ рисковалъ въ этомъ дл: на него могли обратиться подозрнiя начальства. Могли подумать, что онъ отпустилъ товарищей зазнамо, по взаимному соглан шенiю, и еслибъ онъ промедлилъ объявить объ исчезновенiи Куликова и А-ва, подозрнiя эти получили бы еще боле вроятiя. Времени терять было нечего. Тутъ онъ вспомнилъ, что въ послднее время Куликовъ и А-въ были какъ-то особенно близки между собою, часто шептались, чан сто ходили за казармами, вдали отъ всхъ глазъ. Вспомнилъ онъ, что и тогда ужь что-то подумалъ про нихъ... Пытливо поглядлъ онъ на своен го конвойнаго;

тотъ звалъ, облокотясь на ружье, и невиннйшимъ обн разомъ прочищалъ пальцемъ свой носъ, такъ что Шилкинъ и не удостон илъ сообщить ему своихъ мыслей, а просто-запросто сказалъ ему, чтобъ онъ слдовалъ за нимъ въ инженерную мастерскую. Въ мастерской надо было спросить, не приходили-ль они туда? Но оказалось, что тамъ ихъ никто невидалъ. Вс сомннiя Шилкина разсялись: Еслибъ они прон сто пошли попить да погулять въ форштатъ, что иногда длалъ Кулин ковъ Ч думалъ Шилкинъ Ч то даже и этого тутъ быть не могло. Они бы сказались ему, потому этого не стоило бы отъ него таить. Шилкинъ бросилъ работу, и незаходя въ казарму, отправился прямо въ острогъ.

Было уже почти девять часовъ, когда онъ явился къ фельдфебелю и объявилъ ему въ чемъ дло. Фельдфебель струхнулъ и даже врить не хотлъ сначала. Разумется и Шилкинъ объявилъ ему все это только въ вид догадки, подозрнiя. Фельдфебель прямо кинулся къ майору. Майн оръ немедленно къ коменданту. Черезъ четверть часа уже взяты были вс необходимыя мры. Доложили самому генералъ-губернатору. Прен ступники были важные и за нихъ могъ быть сильный нагоняй изъ Пен тербурга. Правильно или нтъ, но А-въ причислялся къ преступникамъ политическимъ;

Куликовъ былъ лособаго отдленiя, то-есть архипрен ступникъ, да еще военный вдобавокъ. Примру еще не было до сихъ поръ, чтобъ бжалъ кто-нибудь изъ лособаго отдленiя. Припомнили кстати, что по правиламъ на каждаго арестанта изъ лособаго отдленiя полагалось на работ по два конвойныхъ, или покрайней-мр одинъ за каждымъ. Правила этого не было соблюдено. Выходило стало-быть нен прiятное дло. Посланы были нарочные по всмъ волостямъ, по всмъ окрестнымъ мстечкамъ, чтобъ заявить о бжавшихъ и оставить везд ихъ примты. Послали казаковъ въ догоню, на ловлю;

написали и въ сон сднiе узды и губернiи... Однимъ словомъ струхнули очень.

Между тмъ у насъ въ острог начиналось другого рода волненiе.

Арестанты, по мр того какъ подходили съ работъ, тотчасъ же узнаван ли въ чемъ дло. Всть уже облетла всхъ. Вс принимали извстiе съ какою-то необыкновенною, затаенною радостью. У всхъ какъ-то взн дрогнуло сердце... Кром того, что этотъ случай нарушилъ монотонную жизнь острога и раскопалъ муравейникъ, Ч побгъ, и такой побгъ, какъ-то родственно отозвался во всхъ душахъ и расшевелилъ въ нихъ давно забытыя струны;

что-то врод надежды, удали, возможности перемнить свою участь зашевелилось во всхъ сердцахъ. Бжали же вдь люди: почемужъ?.. И каждый при этой мысли приободрялся и съ вызывающимъ видомъ смотрлъ на другихъ. Покрайней-мр вс вдругъ стали какiе-то гордые и свысока начали поглядывать на унтеръ офицеровъ. Разумется въ острогъ тотчасъ же налетло начальство.

Прiхалъ и самъ комендантъ. Наши приободрились и смотрли смло, даже нсколько презрительно и съ какой-то молчаливой, строгой солидн ностью: мы дескать умемъ дла обдлывать. Само собой, что о всеобн щемъ посщенiи начальства у насъ тотчасъ же предугадали. Предугадан ли тоже, что непремнно будутъ обыски и заран все припрятали. Знан ли, что начальство въ этихъ случаяхъ всегда крпко заднимъ умомъ.

Такъ и случилось: была большая суматоха;

все перерыли, все переискали и Ч ничего не нашли разумется. На посл-обденную работу отправин ли арестантовъ подъ конвоемъ усиленнымъ. Ввечеру караульные нан вдывались въ острог поминутно;

пересчитали людей лишнiй разъ прон тивъ обыкновеннаго;

при этомъ обсчитались раза два противъ обыкнон веннаго. Отъ этого вышла опять суетня: выгнали всхъ на дворъ и сон считали сызнова. Потомъ просчитали еще разъ по казармамъ... Однимъ словомъ много было хлопотъ.

Но арестанты и въ усъ себ не дули. Вс они смотрли чрезвычайн но независимо, и какъ это всегда водится въ такихъ случаяхъ, вели себя необыкновенно чинно во весь этотъ вечеръ: Ни къ чему значитъ прин драться нельзя. Само собою начальство думало: не остались ли въ острог соумышленники бжавшихъ? и велло присматривать, прислун шиваться къ арестантамъ. Но арестанты только смялись. Таково ли это дло, чтобъ оставлять по себ соумышленниковъ! Дло это тихин ми стопами длается, а не какъ иначе. Да и такой ли человкъ Кулин ковъ, такой ли человкъ А-въ, чтобъ въ эдакомъ дл концовъ не схорон нить? Сдлано мастерски, шито-крыто. Народъ сквозь мдныя трубы прошолъ;

сквозь запертыя двери пройдутъ! Однимъ словомъ Куликовъ и А-въ возросли въ своей слав;

вс гордились ими. Чувствовали, что подвигъ ихъ дойдетъ до отдаленнйшаго потомства каторжныхъ, острогъ переживетъ.

Ч Народъ мастеръ! говорили одни.

Ч Вотъ думали, что у насъ не бгутъ. Бжали же!.. прибавляли другiе.

Ч Бжали! выискался третiй, съ нкоторою властью озираясь крун гомъ. Ч Да кто бжалъ-то?.. Теб чтоли пара?

Въ другое время арестантъ, къ которому относились эти слова, нен премнно отвчалъ бы на вызовъ и защитилъ свою честь. Но теперь онъ скромно промолчалъ. Въ самомъ дл: не вс-жъ такiе какъ Куликовъ и А-въ;

покажи себя сначала... Ч И чего это мы, братцы, взаправду живемъ здсь? прерываетъ молчанiе четвертый, скромно сидящiй у кухоннаго окошка, говоря нсколько нараспвъ отъ какого-то разслабленнаго, но втайн самодон вольнаго чувства, и подпирая ладонью щеку. Ч Что мы здсь? Жили Ч не люди, померли Ч не покойники. Ээхъ!

Ч Дло не башмакъ. Съ ноги не сбросишь. Чего ээхъ?

Ч Да вотъ же Куликовъ... ввязался было одинъ изъ горячихъ, мон лодой и желторотый паренекъ.

Ч Куликовъ! подхватываетъ тотчасъ же другой, презрительно ско н сивъ глаза на желторотаго парня: Ч Куликовъ!..

То-есть это значитъ: много ли Куликовыхъ-то?

Ч Ну и А-въ же, братцы! дошлый, ухъ дошлый!

Ч Куды! Этотъ и Куликова между пальцами обернетъ. Кольцовъ не найти концовъ!

Ч А далеко-ль они теперь ушли, братцы, желательно знать...

И тотчасъ же пошли разговоры, далеко-ль они ушли? и въ какую сторону пошли? и гд бы имъ лучше идти? и какая волость ближе? Нан шлись люди, знающiе окрестности. Ихъ съ любопытствомъ слушали. Гон ворили о жителяхъ сосднихъ деревень и ршили, что это народъ неподн ходящiй. Близко къ городу, натертый народъ;

арестантамъ не дадутъ потачки, изловятъ и выдадутъ.

Ч Мужикъ-отъ тутъ, братцы, лихой живетъ. У-у-у мужикъ!

Ч Неосновательный мужикъ!

Ч Сибирякъ соленыя уши. Не попадайся, убьетъ.

Ч Ну да наши-то...

Ч Само-собой, тутъ ужь чья возьметъ. И наши не такой народъ.

Ч А вотъ не помремъ, такъ услышимъ.

Ч А ты что думалъ? изловятъ?

Ч Я думаю ихъ ни въ жисть не изловятъ! подхватываетъ другой изъ горячихъ, ударивъ кулакомъ по столу.

Ч Гм. Ну, тутъ ужь какъ обернется.

Ч А я вотъ что, братцы, думаю, подхватываетъ Скуратовъ: Ч будь я бродяга, меня бы ни въ жисть не поймали!

Ч Тебя-то!

Начинается смхъ, другiе длаютъ видъ, что и слушать-то не хон тятъ. Но Скуратовъ уже расходился.

Ч Ни въ жисть не поймаютъ! подхватываетъ онъ съ энергiей: Ч я, братцы, часто про себя это думаю, и самъ на себя дивлюсь: вотъ кажись сквозь щелку бы пролзъ, а не поймали-бъ.

Ч Небось проголодаешься, къ мужику за хлбомъ придешь.

Общiй хохотъ.

Ч За хлбомъ? врешь!

Ч Да ты что языкомъ-то колотишь? Вы съ дядей Васей коровью смерть убили (То-есть убили мужика или бабу, подозрвая, что они пустили по втру порчу, отъ которой падаетъ скотъ. У насъ былъ одинъ такой убiйца.), оттого и сюда пришли.

Хохотъ подымается сильне. Серьозные смотрятъ еще съ большимъ негодованiемъ.

Ч Анъ врешь! кричитъ Скуратовъ: Ч это Микитка про меня нан бухвостилъ, да и не про меня, а про Ваську, а меня ужь такъ заодно приплели. Я москвичъ и сыздтства на бродяжеств испытанъ. Меня какъ дьячокъ еще грамот училъ, тянетъ бывало за ухо: тверди помин луй мя Боже по велицй милости твоей и такъ дальше... А я и твержу за нимъ: повели меня въ полицiю по милости твоей и такъ дальше...

Такъ вотъ я какъ съ самаго сызмалтства поступать началъ.

Вс опять захохотали. Но Скуратову того и надо было. Онъ не могъ не дурачиться. Скоро его бросили и принялись опять за серьозные разговоры. Судили больше старики и знатоки дла. Люди помоложе и посмирне только радовались на нихъ глядя и просовывали головы пон слушать;

толпа собралась на кухн большая;

разумется унтеръ-офицен ровъ тутъ не было. При нихъ бы всего не стали говорить. Изъ особенно радовавшихся я замтилъ одного татарина Маметку, невысокаго роста, скулистаго, чрезвычайно комическую фигуру. Онъ почти ничего не говон рилъ порусски и почти ничего не понималъ, что другiе говорятъ, но туда же просовывалъ голову изъ-за толпы и слушалъ, съ наслажденiемъ слун шалъ.

Ч Что, Маметка, якши? присталъ къ нему отъ нечего длать отн вергнутый всми Скуратовъ.

Ч Якши! ухъ якши! забормоталъ весь оживляясь Маметка, кивая Скуратову своей смшной головой: Ч якши!

Ч Не поймаютъ ихъ? iокъ?

Ч Iокъ, iокъ! и Маметка заболталъ опять, на этотъ разъ уже разн махивая руками.

Ч Значитъ твоя врала, моя не разобрала, такъ чтоли?

Ч Такъ, такъ, якши! подхватилъ Маметка, кивая головою.

Ч Ну и якши!

И Скуратовъ, щелкнувъ его по шапк и нахлобучивъ ее ему на глаза, вышелъ изъ кухни въ веселйшемъ расположенiи духа, оставивъ въ нкоторомъ изумленiи Маметку.

Цлую недлю продолжались строгости въ острог и усиленныя погони и поиски въ окрестностяхъ. Незнаю какимъ образомъ, но арен станты тотчасъ же и въ точности получали вс извстiя о маневрахъ нан чальства вн острога. Въ первые дни вс извстiя были въ пользу бжавшихъ: ни слуху ни духу, пропали да и только. Наши только пон смивались. Всякое безпокойство о судьб бжавшихъ исчезло. Ничего не найдутъ, никого не поймаютъ! говорили у насъ съ самодовольн ствiемъ.

Ч Нтъ ничего;

пуля!

Ч Прощайте, не стращайте, скоро ворочусь!

Знали у насъ, что всхъ окрестныхъ крестьянъ сбили на ноги, стон рожили вс подозрительныя мста, вс са, вс овраги.

Ч Вздоръ! говорили наши, подсмиваясь: Ч у нихъ врно есть тан кой человкъ, у котораго они теперь проживаютъ.

Ч Безпремнно есть! говорили другiе: Ч не такой народъ;

все впередъ изготовили.

Пошли еще дальше въ предположенiяхъ: стали говорить, что бглецы до сихъ поръ можетъ еще въ форштат сидятъ, гд-нибудь въ погреб пережидаютъ, пока трелога пройдетъ да волоса обростутъ.

Полгода, годъ проживутъ, а тамъ и пойдутъ...

Однимъ словомъ вс были даже въ какомъ-то романическомъ нан строенiи духа. Какъ вдругъ, дней восемь спустя посл побга, пронесся первый слухъ, что напали на слдъ. Разумется нелпый слухъ былъ тотчасъ же отвергнутъ съ презрньемъ. Но въ тотъ же вечеръ слухъ подтвердился. Арестанты начали тревожиться. На другой день поутру стали по городу говорить, что уже изловили, везутъ. Посл обда узнан ли еще больше подробностей: изловили въ семидесяти верстахъ, въ тан кой-то деревн. Наконецъ получилось точное извстiе. Фельдфебель, воротясь отъ майора, объявилъ положительно, что къ вечеру ихъ привен зутъ, прямо въ кордегардiю при острог. Сомнваться уже было невозн можно. Трудно передать впечатлнiе, произведенное этимъ извстiемъ на арестантовъ. Сначала точно вс разсердились, потомъ прiуныли. Пон томъ проглянуло какое-то поползновенiе къ насмшк. Стали смяться, но ужь не надъ ловившими, а надъ поймаными, сначала немногiе, пон томъ почти вс, кром нкоторыхъ серьозныхъ и твердыхъ, думавшихъ самостоятельно и которыхъ не могли сбить съ толку насмшками. Они съ презрнiемъ смотрли на легкомыслiе массы и молчали про себя.

Однимъ словомъ, въ той же мр какъ прежде возносили Куликова и А-ва, такъ теперь унижали ихъ, даже съ наслажденiемъ унижали.

Точно они всхъ чмъ-то обидли. Расказывали съ презрительнымъ вин домъ, что имъ сть очень захотлось, что они не вынесли голоду и пон шли въ деревню къ мужикамъ просить хлба. Это уже была послдняя степень униженiя для бродяги. Впрочемъ эти расказы были неврны.

Бглецовъ выслдили;

они скрылись въ су;

окружили съ со всхъ сторонъ народомъ. Т, видя, что нтъ возможности спастись, сдались сами. Больше имъ ничего не оставалось длать.

Pages:     | 1 |   ...   | 3 | 4 | 5 | 6 |    Книги, научные публикации