Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |   ...   | 36 |

Если я и порицаю в чем-то своих родителей, толишь в том, что они создали для меня счастливое и наполненное теплом домашнегоочага окружение. Они не обеспечили меня ничем, против чего можно было бывосставать. В нашей семье не приветствовался однобокий догматизм; мы во всемпридерживались золотой середины. И хотя временами я отчаянно пестовал в себестрасть к мятежу, родители не снабдили меня четкой мишенью, - в лице самихсебя, либо чего-то указанного извне, - против чего стоилобунтовать.

Я всегда жил в безопасности, в самой что нина есть середине. Даже моей глубокой влюбленности - наиболее волнующему событиюв жизни - недоставало качества интенсивной опасности; вместо этого в ней царилтрадиционный романтический дух: в военное время молодой офицер пленяетпрекрасную невесту.

Моя оппозиционность в жизни проявлялась развечто в критических высказываниях в адрес моей семьи, религии, работы, профессии,университета, но я никогда не был настолько независимым, чтобы заявить (подобноДжойсу): "Non serviam"*.

Non serviam (лат.) - не служу.

Конечно, мне хотелось обладать большейнезависимостью, но при этом я не стремился - очевидно, просто не виделнеобходимости - жить отдельно от других, а тем более, отправиться вгеографическое или интеллектуальное изгнание.

Таким образом, моя профессиональная карьерасостояла в иконоборчестве внутри храма. Мне не приходило в голову разрушитьосновы всей современной психологии (естественно, имеющей множество изъянов)чтобы на ее месте воздвигнуть лучшую науку. И хотя я глубоко уважаюреволюционное воображение таких людей, как Галилей, Ньютон, Лейбниц, Дарвин,Фрейд, Рассел, Витгенштейн или Генри Мюррей, но сам не обладаю ихвсепоглощающей страстью к интеллектуальному разрушению, которое предваряетутверждение совершенно новой точки зрения. Но, признаюсь, мне очень хотелось бытакой страстью обладать.

Итак, я могу поставить в вину моим родителямто, что они не обеспечили меня психодинамикой мятежного героя, поглощенногоклассовой борьбой, а вместо этого наделили своего сына способностью испытыватьсчастье, будучи свободным от непосильных, раздирающих дилемм страдающеготворческого разума. Я полагаю, что для гения Джойса ведущей движущей силой былавездесущая католическая церковь. Она являлась той незыблемой догматическойскалой, от которой у него была возможность оттолкнуться. В отличие от этого, вмоей жизни существовали лишь пески терпимости, в которые я мог погружаться стой же легкостью, с какой и отталкиваться от них. Они не предоставляли никакойтвердой основы для активного противодействия или решительного бунта. В конечномсчете, в моей жизни не было никаких дихотомий, трагических разломов,ожесточенных разногласий или разрывов, болезненных самоизгнаний, не было изначимых противников, которые требовали бы чрезмерной реакции и которым имелобы смысл противопоставлять свою жизнь. (Тогда в моей жизни еще не было никакихГитлеров.) Только любящие родители и доброжелательные учителя. На такомдевственном фундаменте просто невозможно было стать великим мыслителем илиписателем.

Здесь вновь меня спасало чтение. Например,поругание невинности и попрание чистоты Билли Балда[4] произошло не вследствиеего красоты, а по причине безграмотности (он оказался не в состоянии "прочесть"даже бросающиеся в глаза межличностные знаки). Ни один читающий их человек небудет таким опасно наивным (он может оказаться опасным, но никак не наивным дотакой степени). И еще хочется добавить: ни одному человеку, который работает ссуицидальными пациентами, не следует чрезмерно обращать внимание направдоподобие, внешнюю точность фактов. Как бы там ни было, в свои семьдесятлет, оглядываясь назад, на время, когда мне было пятнадцать, я в состоянииразличить предвестники того, каким именно психологом мне доведется стать:увлеченным познанием мотивов, страстей и судеб ущербных и потерпевших фиасколюдей, участь которых, по счастью, мне не пришлось испытать самому.

[4] Билли Бадд - герой одноименного романаГермана Мелвилла, законченного автором в 1891 году (в год его смерти), нообнаруженного лишь в 1924 году. Многими знатоками американской литературы этакнига считается наиболее глубоким произведением Мелвилла после "Моби Дика". Вотчто сказано об этом герое в "Оксфордском справочнике американской литературы":"Билли Бадд - типичный Красивый Моряк, словно вышедший из английских балладXVIII столетия. За свою невинность и красоту он ненавидим младшим офицеромКлаггартом, мрачным и одержимым бесом. По душевной простоте Билли невдомек, зачто его не любит Клаггарт, зачем злу необходимо разрушать добро. По ходудействия романа Клаггарт выдумывает историю о бунте, якобы задуманном Билли, иобвиняет его перед капитаном. Не имея возможности оправдаться, Билли, вкачестве единственного проявления личного бунта, наносит Клаггарту смертельныйудар. Капитан Вер, сочувствуя Билли и признавая его исходную невиновность, всеже вынужден осудить его. И хотя Билли был повешен, он продолжал жить средиматросов как живая легенда". - Примеч. автора.

Мне почему-то кажется, что клиническиепсихологи, испытывающие определенную личную ответственность за экономические ипсихологические нужды простых людей, в большинстве своем происходят из кругов слиберальной политической ориентацией, а не из каких-либо иных. К тому же меняозадачивает, что это отношение парадоксальным образом перекликается скорее сосредневековыми воззрениями, согласно которым обладание личными привилегияминеотделимо от чувства общественной ответственности, нежели с древнеримскими илисовременными консервативными взглядами. Я полагаю, что эта позиция входит такженеотъемлемой составной частью в еврейскую традицию.

В 1941 году я получил ученую степень магистрав Университете Лос-Анджелеса. Недоброжелательно настроенный председателькомиссии активно отговаривал меня от соискания степени доктора философии. Витоге я был принят на работу в аттестационную комиссию по отбору кандидатов надолжности муниципальных служащих (например, полицейских или пожарников).Проработав в ней полтора года, я сам принял участие в конкурсе на подобнуюдолжность (personnel examiner[5]) в Сан-Диего.

[5] Personnel examiner - экзаменаторперсонала - лицо, ответственное за подготовку и прием экзаменов у кандидатов,претендующих на государственные гражданские должности. - Примеч.автора.

Затем случился бомбовый удар по Перл-Харбор,началась война, и я решил пойти на воинскую службу в качестве психологавоенно-воздушных сил. Меня приняли в отдел психологических исследований,занимавшийся отбором летного состава и возглавляемый майором Дж.Гилфордом. Вдальнейшем меня хотели направить в офицерскую школу. Я приступил к службе навоенно-воздушной базе в Санта-Ане в марте 1942 года, а в октябре прошелкомиссию в офицерской школе, находившейся в Майами-Бич.

Служба в армии сделала меня убежденнымсторонником того, что в естественных условиях серьезные возможности для научныхпсихологических исследований окружают нас со всех сторон, нужно лишь держатьоткрытыми глаза и уши, и иметь живой и пытливый ум. Возможности дляисследований, преподавания и учебы существуют в любом месте, где бы ни работалпсихолог.

Вторую мировую войну мне довелось пройтисовершенно целым и невредимым. Меня так и не послали за океан. Я продолжалслужить в качестве офицера классификации военно-воздушных сил, занятого отборомкадров, вначале в Техасе, а затем в Нью-Джерси.

Именно в это время, будучи молодым капитаном,я впервые освоился с командованием людьми. Армейские команды изменили тон моегоголоса и мое отношение к подчиненным. Я и вне службы разговаривал сповелительными интонациями, будто отдавая приказания, что зачастую так и было.Именно осознание моего авторитета позднее дало мне "право" преподавать ипредлагать интерпретации в ходе психотерапевтической работы. До этого яполагал, что не имею никакого права авторитетно судить о чем бы то ни было. А стех пор, если я только чувствовал свою компетентность в каком-то вопросе, тобез смущения заявлял о своем авторитете. Я всегда с соответствующим почтениемотносился к людям, занимавшим вышестоящее положение, но никогда не боялсясвоего отца.

Возможно поэтому я мог свободно поступатьтаким образом, какой считал лучшим. А позднее чувство авторитета дало мневозможность писать книги и статьи в энциклопедических изданиях.

Мои воспоминания о войне могут показатьсяскучноватыми. Хотя я и носил военную форму, но практически все время провел наконтиненте, в Соединенных Штатах. Большей частью я переживал войнуопосредованно, в основном через большие карты боевых действий, печатавшиеся напервой странице "Нью-Йорк Тайме". На протяжении всей войны, вплоть до внезапныхпобед в Европе и Японии, они вызывали у меня сильный страх, ибо я знал, чтопобеда фашистов означала бы конец благополучной жизни для меня и мне подобных,если не любой жизни вообще.

Уволившись с воинской службы, я некотороевремя находился в размышлении, не вернуться ли к своей прежней должности вСан-Диего. Но теперь я превратился в подходящего кандидата, имевшего право нальготы для демобилизованных, которые, в частности, обеспечивали бесплатноеобразование. Поэтому вместе с женой я предпочел вернуться в Лос-Анджелес, гдеимелись подобные перспективы.

Я полагаю, что одним из самых отвратительныхпоследствий войны является то, что она лишает людей спокойствия из-закардинальных изменений обычаев и нравов, и практически каждого участника послеее окончания, иногда на долгое время, в психологическом смысле превращает вперемещенное лицо. Вероятно, именно по ощущениям будоражащего возбуждения,интереса (и необычной свободы от повседневных ограничений) больше всего итоскуют ветераны войны. Даже я, прослуживший в безопасном раю на окраинахродной страны, был выбит из колеи возбуждением войны, и после ее окончания мнедолго не хотелось возвращаться к довоенной рутине. Кроме того, рассуждаяпсиходинамически, я не желал вступать в непосредственное соревнование состаршим братом, чтобы не вызвать неизбежных проблем в случае своегоуспеха.

Я и так "подставил" его тем, что "перескочил"через два класса средней школы. Мое внутреннее чутье подсказывало, что он влюбом начинании мог бы с легкостью выручить гораздо больше денег, чем я - чтобыло немаловажным критерием в глазах матери, - зато я имел достаточно основанийобогнать его в интеллектуальных достижениях. Я не искал прямой конфронтации,очевидно страшась не столько своего поражения, сколько победы. Темасоперничества между братьями в моей жизни очень значима, и даже сейчас я так доконца и не разобрался в ней. В то же время я чувствую, что во мне отсутствуетсклонность к конкуренции; я все совершаю ради себя самого. Я справляюсь спорученным делом лучше или раньше всех только для собственного удовлетворения,и никакие фигуры братьев меня не интересуют. Я мотивирован собственнымикритериями, которые иногда бывают достаточно строгими.

Как бы там ни было, в 1946 году я отправилсяв Медицинскую школу Университета Южной Калифорнии, переговорил там скомпетентными людьми, в том числе с Дж.Гилфордом, и вскоре был включен в новуюпослевоенную программу по клинической психологии. Пожалуй, самым интересным втечение последующих двух лет было то, что я проходил интернатуру по клиническойпсихологии одновременно в клинике психической гигиены для ветеранов войны и впсихоневрологическом госпитале. Интерны по клинической психологии быливынуждены вести своего рода "шизофреническое" существование, разрываясь междустрогим номотетическим подходом, царившим в университете, и чисто клинической,идиографической атмосферой в психиатрической больнице и клинике (позже мывернемся к словам "номотетический" и "идиографический").

Для нас, интернов, примечательными событиямистали консультативные визиты Бруно Клопфера, доброго кудесника проекции,случавшиеся раз в две недели. Он обладал даром творить поистине волшебство.Из-за сильной близорукости он напоминал терьера, вынюхивающего представленныенами протоколы обследования в поисках каких-то мимолетных дуновений души.Однажды, прочитав интерпретации одним из психически больных таблицы № 3 тестаРоршаха, он взглянул на нас поверх очков и спросил невинным тоном: "А что, унего еще и рак, да". Естественно, так и оказалось.

От Бруно Клопфера я получил немало важныхуроков, в том числе и понимание, что хотя, теоретически рассуждая, никакойинтуиции не существует, на практике все же приходится признать существованиетакого феномена как дар интуиции, проявляющийся в утонченной чувствительности кдесяткам мелких, еле заметных признаков реальности. Она не имеет отношения ксредневековому колдовству, а, скорее, состоит в сосредоточенном и напряженномвнимании, наблюдательности, быстроте оценки, ориентировке в месте иобстоятельствах, способности самостоятельно исследовать любые признаки и факты(не сверяясь с мнениями окружающих), готовности пойти на риск, решительности,смелости в быстром создании гипотез и их предъявлении, предпочтении точкизрения, гласящей: пусть люди сочтут недоумком, лишь бы не трусом. Все этисвойства практически доступны любому способному человеку в подходящих условияхи перед соответствующей аудиторией. Возможно, признаваться в этом нескромно, нофакты свидетельствуют о том, что мне иногда удавались подобные трюки, и я тожеказался кому-то волшебником, хотя сам прекрасно осознавал, что лишь произвелстремительный расчет, включивший оценку оправданности риска оказатьсясовершенно неправым или произвести неизгладимое впечатление, если стрела мыслипопадет в яблочко известного факта.

Говоря о феномене интуиции, следует отметить,что меня с одинаковой силой привлекали как причинная индукция Милля (по законамкоторой проходит большая часть психической жизни), так и иррациональная,"темная" интуиция Мелвилла вместе взятые, сосуществование внешнего ивнутреннего миров, которые вполне способны на дружбу между собой. Почему бы вжизни человеку не быть одновременно интеллектуальным и романтичным Почему быне смотреть на мир глазами критика и любовника Почему бы не являтьсяодновременно танцором и танцем - отвечая на вопрос Йейтса[6]

[6] Йейтс Уильям (1865-1939) - ирландскийпоэт и драматург. Последний из стансов поэмы У.Б.Йейтса "Среди школьников"("Among School Children") звучит следующим образом:

О chestnut tree, great-rootedblossomier,

Are you the leaf, the blossom, or thebole

О body swayed to music, о brightening glance,

How can we tell the dancer from the dance-Примеч. автора.

(Цветущий, много видевший каштан,

Ты есть листва, цветы, иль ствол вобхвате

О тело, что влекомо музыкой, овзор,

В той пляске, где неразличим танцор.

Пер. А.Моховикова).

Не получить ли два удовольствия сразу - отразиньки и трески за трапезой жизни ("Да, вот еще: что закажете на завтрак,разиньку или треску - И то и другое, - ответил я. - И вдобавок пару копченыхселедок для разнообразия". - "Моби Дик", гл. 15*).

Pages:     | 1 |   ...   | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |   ...   | 36 |    Книги по разным темам