Книги по разным темам
Pages: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | ... | 36 | mySuicide.RU | |||||
| |||||
Душасамоубийцы Оглавление Введение: ЖИЗНЬ В СМЕРТИ. ЗАПИСКИ УВЛЕЧЁННОГОСУИЦИДОЛОГА Сканирование и OCR - Survivor Kat |
а Координатор проекта - Исаева Алиса |
ЖИЗНЬ В СМЕРТИ. ЗАПИСКИ УВЛЕЧЁННОГОСУИЦИДОЛОГА
I.НЕЯСНЫЕ ОЧЕРТАНИЯ
Не уместно ли начать повествование— при наличии стольсоблазнительной возможности — с беспристрастного портрета, нарисованного этаким"психологическим Рембрандтом", художником, бывшим, по его собственномуопределению, "ветераном изучения человека", признанным мастером изучениялюдских душ и моим любимым психологом В нескольких кратких абзацах легкимиштрихами он упрекает, ворчит, льстит, преувеличивает, возмущается, обнимает,увещевает, обличает и точно описывает чуть заметные привлекательные черты илиизъяны. Для читателя, не знакомого со мной лично, это письмо может оказатьсяполезным взглядом на меня со стороны, способствующим процессу знакомства. Вотон, этот портрет, в одном из 170 писем, которые я получил за время более чем 40лет нашей дружбы от Генри Мюррея, человека, бесспорно склонного кгиперболам.
30 декабря 1966 года
Дорогой мой Эд!
Меня очень взволновало то, каким я тебяувидел, и то, что услышал во время нашей встречи в Нью-Йорке. К тому же я былпросто поражен, впервые узнав о твоей ахиллесовой пяте (хотя я, конечно, незабываю, что ей следует быть у каждого трагического персонажа). Теперь, поистечении времени, мне припоминаются и другие прошлые указания на все тот жегрех гордыни против Природы. У меня на этот счет существует несколькопредвзятое мнение, ибо весь мой предыдущий опыт — в спорте и физическойактивности, в биологии и хирургии — породил во мне величайшее благоговение перед жизнью во всех еепроявлениях, особенно в том, что касается мудрости тела. Мне кажется, чтосуществует взаимосвязь между твоей бессонницей, твоей совершенно уникальнойконцепцией сна, в чем-то сравнимого с самоубийством, и твоей постояннойнеугомонностью тела, мыслей, остроумия, предприимчивости и устремлений. И,вдобавок, твоим решением ни на мгновение не допускать возможности (с моей точкизрения, в определенных ситуациях достаточно бесспорной), рационального изащитного самоубийства. И тем не менее, ты, кажется, поставил себе цельпостоянно злоупотреблять теми недюжинными запасами энергии, которыми наделилатебя природа, и растрачивать их — так, будто они неистощимы, будто чрезмерное честолюбие инесгибаемая воля могут преодолеть процесс старения, начинающийся уже с моментазачатия. На самом деле ты торопишься истощить эту бесценную энергию. По крайнеймере, все указывает на это. Так или иначе, ты уже, к великому сожалению,столкнулся с проблемой диафрагмальной грыжи. Не мне, конечно, судить, насколькоона опасна, и я не стал бы тебя подталкивать к каким-либо действиям, исключаяразве консультацию у высококвалифицированного врача, который бы понравился тебеи вызвал доверие. Главное, не позволяй гордости или страху удерживать тебя отвыполнения его советов. Лично я не стал бы доверять врачу, непорекомендовавшему тебе полный отдых на протяжении не менее двух недель. Ты,конечно, родился с высоким темпом выделения энергии и можешь сделать в течениедня в пять раз больше других, вдобавок обладаешь ярким острым умом илюбвеобильной добротой, постоянно переливающейся через край, и еще много чем,но ведь есть и предел. Твоя жизнь настолько мне дорога, что у меня простосжимается сердце, когда я вижу, как твою мудрость побеждает юношеская (по моиммеркам) решимость продолжать безостановочное движение.
С любовью,Гарри.
Можно ли вообразить письмо, которое ругало быс большей любовью В то время мне было 48 лет, а Гарри — Генри Мюррею, врачу, докторуфилософии в области биохимии, психоаналитику, исследователю творчестваМелвилла, много лет возглавлявшему Психологическую клинику Гарвардскогоуниверситета, —минуло 73 года. Он был ровно на 25 лет (день в день!) старше меня. И если всвои 48 лет я в глазах Гарри выглядел своевольной и невротической личностью, тосидели бы вы меня раньше!
В 1851 году Герман Мелвилл писал своему другуНатаниэлю Готорну: "До двадцати пяти лет я практически совершенно неразвивался". это письмо доставило мне большое утешение, и я горжусь тем, чтонахожусь в одном ряду с Мел вилл ом, даже если это касается задержкиразвития.
К 30 годам я еще не был зрелой личностью.Правда, я был женат, имел детей, отслужил в армии в чине капитана в периодвторой мировой войны, защитил докторскую диссертацию в области психологии иработал в психоневрологической больнице, где врачевал пациентов с психическимирасстройствами. Таким образом, внешне все выглядело достаточно "взросло". Но вто же время следует сказать, что тогда я не был достаточно развит впсихологическом смысле и сравнительно мало знал о своем бессознательном. Сейчасименно в этом я усматриваю признак определенной незрелости.
Моя жена Джин, — идеальная для меня супруга,— также не склоннавсе усложнять. Она прямо и откровенно любит и принимает меня, как и я ее, вотуже на протяжении 45 лет. В своей профессиональной деятельности я был примернотаким же, каким казался со стороны: энергичным, увлеченным, прямым и честным,иногда — милым иостроумным, изредка —несносным и вредным; однако даже яркие солнечные дни или бури в моем обыденномповедении отличались простотой и поверхностностью. В них не отмечалось большойи зрелой глубины Мелвилла, не отражались темные семейные тайны или скрытыетравмы детства, словом, не было никаких свидетельств легкого доступа к богатымподсознательным пластам. Теперь мне очевидно, что эта преобладавшаяповерхностность как раз и являлась существенным недостатком моей общейпсихологической структуры.
Ниже я упомяну две свои опубликованныеработы: "Шизофрения и тест MAPS" (Shneidman,1948), написанную в возрасте 30 лет, и "Ориентация ксмерти" (Shneidman, 1963),написанную в 45 лет. Перечитывая их сейчас, я прихожу к выводу, что различиемежду ними состоит не только в том, что второе исследование принадлежит перучеловека, 15 годами старше. Мне кажется, что они написаны разными людьми.Например, во второй работе ход моих мыслей совершенно отличен, я говорю в нейдругим голосом, как бы, наконец, повернувшись лицом к реальным собственнымпроблемам. Как и тогда, сегодня мне не кажется, что второе исследованиеотличается большей глубиной — однако я могу с уверенностью сказать, что в нем проявилсячеловек, оперировавший более, чем двумя, измерениями и признавший, что в жизнисуществуют и другие важные вещи, помимо рассудка.
Сейчас мне кажется, что до рубежа 30 лет ядаже и не начинал размышлять о чем-либо существенном. Во всяком случае, так явоспринимаю это сегодня. Но со мной случилась совершенно обыденная вещь. Янашел прекрасного педагога, который поощрял меня к познанию других и своейличности, и, что еще важнее, не воздействовал насильно на ход моих собственныхмыслей, а постоянно стимулировал их с тем, чтобы я самостоятельно смограсширять их сферу. И его катализирующее влияние я не переставалощущать.
Теперь, когда мне перевалило за 70 лет, и яоглядываюсь на прожитую жизнь, для меня очевидно, что в ней был один человек,во многом изменивший и обогативший ее, насытив фактуру моих впечатлений и,опосредованно, фактуру моей личности, и который в свою очередь был наиболеемногогранным, противоречивым, трудным, захватывающе интересным,привлекательным, содержательным, раздражающим, сложным, требовательнымчеловеком из всех, кого мне довелось встретить на моем жизненном пути, а не настраницах романа какого-нибудь великого писателя. Этим человеком был ГенриМюррей.
Может возникнуть вопрос: зачем начинатьавтобиографический очерк с портрета совсем другого человека Ответ кажетсясовершенно очевидным: любой из нас существенными аспектами своего Я обязан другим.
Так и мое Я,формируясь, оказалось составлено из образов и зеркал,в которых отразились мои родители, братья и сестры, другие родственники,приятели отрочества, школьные учителя, друзья военного времени и коллеги поработе.
Став студентом Лос-Анджелесского университетаво время, наступившее после Великой депрессии (с 1934 по 1940 год), я проводилзначительную часть времени, не представляя, чему можно посвятить себя вбудущем, которое казалось совершенно неизвестным (а через пару лет война ивовсе изменила мою жизнь). Каким-то чудесным образом в университете меняприбило к берегу психологии; до сих пор я так и не знаю, почему. В то время накафедре работали увлеченные преподаватели, — в частности, Франклин Фиеринг иДжозеф Джинджерелли, — но, в противовес им, двое заведующих кафедрой, сменившие одиндругого в этой должности, Найт Данлэп и Рой Доркус, сделали все возможное,чтобы практически полностью подавить возникший у меня интерес к психологии. Илишь одна книга —"Психология и социальный порядок" Дж.Ф.Брауна (Brown,1937), являвшаяся блестящим, за исключением некоторыхнеточностей, сплавом Фрейда, Маркса и Курта Левина, использовавшаяся в качествеучебника на курсе у профессора Фиеринга, раскрыла мне глаза в те безотрадныедни на сущность психологии как науки. Она была как бы заключена в капсулувремени, став отражением интеллектуальных увлечений и общественных событийтридцатых годов. Мне она нравилась по обеим этим причинам.
Для меня двое упомянутых выше заведующихпредставляли очевидную угрозу вследствие их антисемитизма. Один из них открытозаявил мне, что он не может поддержать моего ходатайства в отношениидокторантуры, поскольку у него нет места для еврея. Как же я мог принести этоизвестие домой, моим родителям-иммигрантам, которые, можно сказать, жили радидетей, став чем-то вроде золотого жертвенного моста, связавшего местечко вчерте оседлости царской России с американским университетом.
Среди профессоров, чьи лекции я в то времяпосещал, но с которыми лично никогда не беседовал, мне нравились двое: первымбыл Карл Хаббелл, профессор американской литературы, чьи эрудированные ибезукоризненно подготовленные лекции я старался записывать дословно. По егопредмету я подготовил исследование на тему "Марк Твен и религия", для чегоперечитал все опубликованные произведения этого писателя, выбирая высказывания,касавшиеся различных аспектов веры. Профессору Хаббеллу было суждено не толькоотточить мою неизменную любовь к американской поэзии и прозе, но и познакомитьменя с Мелвиллом. Я был поражен, узнав через несколько лет, что этот элегантныймужчина (читавший лекции в черном костюме, со своим "Phi Beta Kappa key"1, висящим на толстой золотой цепочке нафоне жилета) закончил свои дни в тюрьме Сан-Квентин, отбывая наказание заразвращение несовершеннолетних.
а
1 Phi Beta Kappa key — Ключ "Бета Каппа": маленький золотойзнак отличия, отмечающий выдающиеся успехи в учебе у выпускников американскихуниверситетов. Кроме того, так именуется почетное национальное студенческоеобщество в США, куда принимаются только студенты с отличной академическойуспеваемостью. —Примеч. автора.
Вторым моим любимым профессором был ЧарльзРибер, еще с первых курсов заразивший меня своим увлечением 64 выводами (не всеиз которых являются достоверными) из четырех основных положений (отношениймежду общими терминами) аристотелевской теории силлогизмов. Гораздо болееважным для моей дальнейшей жизни явилось его кристально ясное пониманиефундаментальной важности индуктивных канонов Джона Стюарта Милля*, вособенности метода различия.
* Милль Джон Стюарт (1806—1873) —английский философ, один из основателей позитивизма. Его бесспорнойтеоретической заслугой является разработка индуктивной логики, принципы иличастные методы (приемы) которой Милль назвал "канонами". Один из них именуетсяметодом единственного различия (если случай, при котором не происходитизучаемое явление, отличается от случая, где это явление налицо, толькофактором отсутствия данного обстоятельства, то последнее и есть причина этогоявления). —Примеч. редактора.
Этот логический подход стал основой моегонаучного мышления, и в дальнейшем, что бы я ни исследовал, я автоматическистарался сравнивать это явление с чем-нибудь подобным ему в основных аспектах,но отличающимся в отношении какой-либо одной важной характеристики.
Совершенно очевидно, что именно методразличия Милля был у меня на уме, когда я несколько лет спустя, в 1949 году,знакомился с предсмертными записками в городском архиве Лос-Анджелеса. В тотмомент, когда я в самом деле осознал, что передо мной "настоящие" предсмертныезаписки самоубийц, меня тотчас осенила идея создания контрольной группы мнимых("симулятивных") предсмертных записок. Так Рене Декарт и Джон Милль сталисвоего рода моими святыми патронами; а профессора Джинджерелли и Рибер— служителями ихкульта. Являясь убежденным атеистом, я тем не менее отличался крепкой верой всилу человеческого разума, сосредоточенного на сложной творческойидее.
Pages: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | ... | 36 | Книги по разным темам