Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 36 |

Он был стеснительным, много размышлял и малоговорил. Он любил людей и просто обожал детей. Я навсегда запомнил еговоздушную улыбку и мигающие глаза...

Скажу несколько слов и о твоей бабушке. Моямать была красивой, женственной, отличалась добротой, самоотверженностью,самопожертвованием и другими истинно материнскими чертами, была чутьстаромодной и нереально относилась к житейским проблемам. Но это не мешало ейбыть чудесной матерью.

До сегодняшнего дня я ясно сохранил детскиеосязательные и зрительные воспоминания о том, как мы с дедушкой идем вдольПасифик Палисэйдс в Санта-Монике и моя маленькая ручонка покоится в его руке.(Он умер в январе 1923 года, так что мне в ту пору не могло быть более четырехс половиной лет.) Именно слово "доброта" сейчас приходит мне в голову, когда явспоминаю об этом мягком усатом человеке с милосердными, добрымиглазами.

Одним из наиболее дорогих для менявоспоминаний является ощущение ласкового прикосновения отцовской ладони к моейголове. Часто по вечерам, когда я учился в школе, а затем в колледже, отец,придя вечером с работы, тихонько заходил ко мне в комнату, где я готовился кзанятиям, и едва ощутимо нежно прикасался рукой к моим волосам, с любовьюпоглаживая меня по голове. До сих пор я храню ощущение его ладони на моихволосах, хотя с тех пор давно уже облысел. Мы иногда не обменивались ни единымсловом — ведь язанимался. Позже, естественно, мы разговаривали в другой комнате или на кухне,где ужинали вместе с матерью. Однако именно то ощущение, что он своим прикосновениемдал мне родительское благословение, очень сильно во мне и сейчас. Что можетребенок получить от родителей больше, чем душевное проявление их принятия иподдержки

Уже по определению каждая жизнь несет в себесвои собственные уникальные печали и триумфы. По этой причине я считаю, что врамках определенных в начале книги целей этой автобиографии, моя жизнь — как и жизнь любого человека— не может служитьруководством или проторенной дорогой для другого, даже для воодушевленногоначинающего психолога. Время и Zeitgeist*,

а

Zeitgeist (нем.)— духвремени.

а

в котором проходила моя жизнь, канули впрошлое; природа нашей профессии изменилась; мои учителя и наставники былиуникальными и неповторимыми; и вакансии возможностей, открывавшиеся передо мнойв то или иное время, уже заняты. Жизнь — не путеводитель; но она также неможет служить и предостерегающей историей.

Нарцисстической части меня в значительноймере польстило приглашение написать автобиографию в уважаемой серии "Историяклинической психологии в лицах", и поэтому я провел несколько сеансовинтроспекции наедине с пишущей машинкой, напечатав весьма искренний отчет ободном из срезов своей жизни. Он не является ни нравоучительной пьесой, ниподпольным представлением. Это всего лишь мой отчет. Кто-то может счесть моюжизнь скучноватой, но мне она кажется не допускающей изменений — и, случись такая возможность, ябы с радостью прожил ее снова.

Последняя фраза является прямымзаимствованием из пролога к автобиографии Бертрана Рассела (Russell, 1967) и, по-моему, содержитособый скрытый смысл. Она подразумевает, что я считаю свою жизнь "достаточнохорошей"; что я, в целом, остался доволен ею; что я прожил ее, неплохосправившись со стоявшими задачами; далее, что я всегда считал, что пройду по жизни вотносительной целости и сохранности — иными словами, что я отношусь коптимистам. Мне представляется, что оптимизм—пессимизм представляет собойосновное измерение человеческой жизни. В соответствии с моими наблюдениями,лица, отличающиеся суровой непреклонностью, чрезмерной робостью, склонностьюговорить "нет", мрачной угрюмостью и пессимизмом, отчасти способствуютосуществлению своих мрачных пророчеств и склонны завершать печальным образомсвою и без того несчастную жизнь. И я уверен, что противоположная тенденцияприсуща людям, полным энергии, страсти, энтузиазма и жизнеутверждения, то естьнам, оптимистам. Эта черта досталась мне опосредованно от родителей, которымкаким-то образом удалось своего младшего сына — ослабленного, болезненного,исполненного любопытства и слегка гиперактивного ребенка маленького роста— одарить неистощимымчувством собственной неповторимости, а также заставить ощущать себя человеком,которого не настигнут в жизни никакие по-настоящему серьезные бедствия, и, еслион будет примерно себя вести (а я почти всегда так и поступал), отличные оценкиукрасят его жизненный аттестат.

Здесь будет кстати упомянуть, что моя бабушкапо материнской линии внезапно скончалась в нью-йоркском метро в феврале 1918года. Ее смерть повергла мою мать (беременную мной) в состояние глубокойдепрессии. Поэтому, когда я появился на свет 1 мая, мне суждено было растислабым ребенком, да еще на искусственном вскармливании. Как ни странно, этооказалось наиболее удачным событием в моей ранней жизни (конечно, исключаязачатие), ибо родители не только приложили все силы, чтобы сохранить мне жизнь,но своим трепетным вниманием, требовавшимся этому хилому младенцу, заставилиего почувствовать — вотличие от несчастных детей, описанных Рене Спитцем2,

2 Рене Спшпц (Rene Spitz) изучаланаклитичсскую депрессию у детей раннего возраста, воспитывавшихся в сиротскихприютах и лишенных материнского тепла и заботы. Его исследования привели кформированию понятия о детской депривации, ведущей к задержке психическогоразвития и эмоциональному опустошению, известным под названием синдромагоспитализма; в данном контексте речь идет об опустошенном эмоциональночеловеке. —Примеч. автора.

— что онкаким-то добрым волшебством огражден от океана людских страданий. Много летспустя я наблюдал сходный феномен у нескольких человек, предпринявших попытки ксамоубийству (самосожжение, прыжок с высоты, выстрел в голову), и чудом,несмотря на весьма малую вероятность спасения, оставшихся в живых. Впоследствии— пережив испытания,угрожавшие жизни —они чувствовали себя как бы заговоренными, без каких-либо суицидальныхтенденций, и ощущали (в реалистических пределах) свое всесилие. Эти мои детскиепереживания могут объяснить одно из самых глубинных моих чувств к самому себе,взлелеянное родителями, спасавшими мою жизнь.

После этих рассуждений я, возможно, удивлючитателя, заявив о глубоком убеждении, что мой неизменный интерес (почтиодержимость) к проблеме самоубийства совершенно неотражает мою внутреннюю психодинамику. К изучениюсуицидов я "пришел" совсем случайно, — как именно, я расскажу дальше— "обнаружив"несколько сотен предсмертных записок самоубийц и интуитивно осознав ихпотенциальную ценность для науки и, откровенно говоря, для моей дальнейшейкарьеры в психологии.

В то время, в 1949 году, я стажировался вобласти клинической психологии и живо интересовался тематическими проективнымиметодиками. "Тематический апперцепционный тест (ТАТ)" Мюррея казался мнечрезвычайно изобретательным и эффективным способом сравнительно быстрогоотслеживания ведущих психодинамических коллизий индивида. Под его влиянием яразработал собственную вариацию ТАТ — тест "Составь рассказ покартинкам (MAPS)" и приступил к написанию работы "Анализ тематических тестов"(Shneidman, 1951). Корочеговоря, у меня присутствовал несомненный интерес к "...личным свидетельствам впсихологической науке" (Allport, 1942). Документы, принадлежавшие живым людям, их дневники, письмаи автобиографии имели для меня почти вуайеристическую привлекательность. Понепонятным причинам Олпорт не упомянул одно из наиболее интимных личныхсвидетельств —предсмертные записки самоубийц.

А между тем они, являясь образцами личнойдокументации, составляют законную часть психологической науки, и я не мог необратить на них внимание. Мой интерес не столько касался проблемы самоубийства,сколько имел отношение к одной из основных частей моей личности: стремлению кзахватывающим переживаниям, в данном случае — к увлекательной интеллектуальнойдеятельности. Мне кажется, что психодинамическая струна, которую затронулообнаружение этих предсмертных записок, больше резонировала с процессом, чем сих содержанием: имелась трудная задача, и ее следовало разрешить, а именно:вырвать у записок их тайны и понять нечто важное, касавшееся их авторов. Яуверен, что если бы мне пришлось натолкнуться на тысячу дневников больныхшизофренией или автобиографий гомосексуалистов, то я с не меньшим азартомокунулся бы в изучение эндогенных психозов или проблем сексуальных меньшинств,что бы об этом ни подумали окружающие. Если говорить о самоубийствах, то всороковые годы они являлись совершенно неизученной областью. Образно выражаясь,я напоминал ковбоя, который однажды ночью, возвращаясь домой навеселе, случайноспоткнулся и упал в лужу с нефтью, и при этом у него хватило трезвостираспознать свое потенциальное (в моем случае, лишь интеллектуальное)богатство.

Очевидный факт моей биографии состоит в том,что смерть как таковая не слишком занимала меня до сравнительно недавнеговремени (впрочем, интерес к ней естественен для любого 70-летнего человека,сохранившего здравость рассудка), и я серьезно сомневаюсь, что когда-либо былспособен совершить самоубийство, тем более, что этот поступок, помимо всегоостального, крайне повредил бы моей репутации суицидолога, которую мне хотелосьсохранить незапятнанной. Хотя, естественно, меня глубоко интересуют какконкретные, так и философские вопросы жизни и смерти — но скажите на милость, какой жездравомыслящий супруг, отец, дед или гражданин не испытывает к ним интереса,особенно в наше ненадежное и тревожное время

II. ВЕСНА: НАПУТИ К СУИЦИДОЛОГИИ

Шесть лет учебы в начальных классах пролетелив приятном мелькании учительниц-мам. Ко времени перехода в среднюю школу мнеисполнилось двенадцать лет. Жизнь доставляла удовольствие: она складывалась изчтения, увлечения классической музыкой (Моцарт, Бетховен и Чайковский былипостоянными спутниками моей жизни, и у меня сформировались широкие музыкальныепривязанности), подготовки уроков, а также постройки эскимосского каяка,который я подвесил на веревке к толстой ветке сливового дерева на заднем дворе.Мне приходилось влезать на дерево, чтобы потом спуститься в каяк и предатьсячтению. Это было отличное место для умозрительных приключений: "Два годапростым матросом"3 * и"Моби Дик" в каяке!

3 Повесть "Два года простым матросом",опубликованная в 1840 году Ричардом Генри Даной-младшим (1815-1882),представляет собой автобиографическое повествование о жизни автора во времяслужбы в американском флоте. Особое внимание уделяется жестокому обращению, скоторым часто приходилось сталкиваться простому матросу. Это известный образецамериканской литературы середины XIX столетия, в определенном смыслепослуживший серьезным стимулом к созданию Генри Мелвиллом "Моби Дика" (1851). -Примеч. автора.

Повесть является блестящим образцомамериканской маринистики в пору ее расцвета в так называемые "морскиесороковые" (которые начинаются повестью Р.Г.Даны, а завершаются "Моби Диком") иодним из "вечных спутников" американских подростков. - Примеч.редактора.

Школа Авраама Линкольна в Лос-Анджелесеначала тридцатых годов являла собой, как я сейчас полагаю, интересное сэтнографической точки зрения место. В число учеников входили в основном детииммигрантов из Италии с небольшой примесью мексиканцев и выходцев из СевернойЕвропы, нескольких русских и горстки евреев (к каковым я и относился). Сегодняже большинство ее учеников составляют корейцы. А в те далекие дни мы даже неподозревали о существовании Кореи.

Коллектив преподавателей состоял из белыхпротестантов англосаксонского происхождения, во главе с директором ЭтельЭндрас. Сейчас я догадываюсь, что она делила всех учащихся школы на двеполовины: ученики из семей белых протестантов англосаксонского происхождения (вих число, очевидно по недосмотру, попал и я), которым преподавалась серьезнаячетырехлетняя программа подготовки для поступления в колледж (латинский язык,естественные науки, математика, английский), и все остальные, которых относилик "проходящим курс профессионального обучения", преподавая им домоводство илипрактический курс работы в магазине. В школе текла оживленная культурная жизнь,включая занятия в театральной студии (с ежегодными тщательно подготовленнымипостановками Шекспира), выпускалась ежедневная газета и работали несколькокружков по естественным наукам и языкам. Один из них вел Уолтер Поттер,преподаватель английского языка, лингвист и музыкант, специально изучавшийрусский язык, чтобы представить американской публике квартеты Шостаковича.Разумеется, он был социалистом, но вдобавок отличнейшим человеком, регулярноприглашавшим некоторых из нас к себе домой, где мы вели беседы о добротной"правой" литературе и "левой" политике. В целом же школа Авраама Линкольнастала неотъемлемой частью моей души.

Совершенно бессознательно в моих литературныхштудиях той поры отражались смягченные теплой и принимающей атмосферойродительской семьи, но витавшие в воздухе и характерные для периода Великойдепрессии мятежные веяния пролетарской прозы. Но в то же время я испытывалгораздо большее стремление к ассимиляции основных тенденций социальной жизни,преобладавших в Америке, чем к отчуждению от них. В те годы в душе я преждевсего ощущал неутомимую любознательность, нетерпение перед Временем и тревожноежелание разобраться в устоях американской жизни, чтобы выбрать, каким из них яготов следовать. Чего не было в моей собственной жизни, так это ужаса, нищеты,насилия и иных трагедий, ни в коем случае не являющихся желательными, нокоторые, по мнению ряда людей, пробуждают в человеке силы, способствующиесозреванию, интеграции и постижению своего Я, независимости и росту личности.Но я, безусловно, предпочел бы читать об Эрнесте Понтифексе из романа СзмюэлаБатлера "Путь всякой плоти" (1903) или о Стивене Дедалусе из "Портретахудожника в юности" Джеймса Джойса (1916/1964), чем на деле разделить ихсудьбы.

У меня существует особое отношение к ДжеймсуДжойсу и его alter ego - Стивену Дедалусу. "Портрет художника в юности"произвел на меня неизгладимое впечатление. Написанный в раннем, открытомпониманию и совершенно доступном стиле роман Джойса раскрывает главные дилеммыего жизни совершенно незабываемым образом: быть благополучным священником илихудожником-изгоем; предпочесть безопасность или свободу; жить дома или визгнании; принадлежать Другому или Себе. Никогда до этого мне не приходилосьчитать об основных вариантах жизненного выбора, к тому же изложенных такимпроникновенным и волнующим образом. Книга Джойса была живой, она говорила сомной о том, что мне на самом деле хотелось пережить.

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 36 |    Книги по разным темам