Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 |   ...   | 14 |

Но точное соответствие представлениям есть, как я сказал, только одна сторона искусства. Что она сторона существенная, что без нее искусство перестает быть искусством — это бесспорно; но она еще не все искусство — далеко его не исчерпывает.

С точки зрения техники, формы, содержание художественного произведения безразлично. Создавайте что угодно; если объективная сторона художественного произведения вполне удовлетворяет требо­ваниям — оно, в объективном смысле, может быть названо совершен­ным. Художественное наслаждение, при таком взгляде, может состо­ять только в удовлетворении, какое нам дает совершенно точное соот­ветствие предмета нашим представлениям. Содержание оставляется при этом в стороне. Мы его забываем и наслаждаемся тем, что то, что мы себе представляем, является перед нами как живое, точно сама ре­альная действительность. К этому примешивается еще и чувство удив­ления мастерству художника и восхищение торжеством искусства, могуществом человека — создать новый мир рядом с действительным.

Станьте исключительно на эту точку зрения, и искусство не­избежно обратится в фокус-покус, в кунстштюк. Художественное творчество будет только доказывать, что человек способен созда­вать предметы и явления, очень точно отвечающие нашим представ­лениям, другими словами — оно окажется одною из особенностей и курьезов человеческой природы, отличающих людей от остальных организмов. Вот и все.

В самом деле, если вся суть искусства в том только и состоит, чтобы создавать предметы, совершенно отвечающие нашим пред­ставлениям, если художественное наслаждение только и заключает­ся в констатировании этого соответствия, с примесью удивления к ху­дожнику и к способностям, мощи и уму человека, то содержание худо­жественного творчества и художественного наслаждения становится совершенно безразличным. Пишите ли вы воду или портрет, перла­мутр или вид Неаполя, кучку грязи или Петра Великого, или жука — это все равно. Вся разница только в большей сложности и трудности задачи, выполнение которой требует большего искусства, большей со­образительности и уменья справиться с делом. Как большинство анг­личан с каталогами в руках проходят по залам музея, интересуясь больше всего тем, действительно ли находится статуя или картина на том месте и под тем нумером, как значится в каталоге, так и мы, публи­ка, при таком воззрении на задачи искусства, будем наслаждаться только тем, что представление схвачено верно и живо; а какое оно, это представление — об этом она не задумается, не станет спрашивать.

185

Противники этого воззрения называют его натурализмом, ре­ализмом в искусстве. Но это одна клевета на реализм. Взгляд этот вызван как крайность борьбою с притязаниями псевдоклассицизма в искусстве, представляющего другую крайность.

Псевдоклассицизм признает достойным предметом художе­ственного наслаждения только произведения искусства прошедших веков, признаваемые классическими; художественные создания, со­ответствующие представлениям современного человека, считаются им достойными внимания только в той мере, как они приближаются к классическим. Таким образом, псевдоклассицизм берет за образец художественного творчества не действительные явления, которые вызывают такие представления, а произведения классического ис­кусства, не представления, а формы, созданные прежними людьми, в соответствии с своими представлениями, — вот что, по мнению псевдоклассиков, должно служить прототипом для художествен­ных созданий современников19.

Что изучение классических образцов и подражание им есть один из лучших приемов для образования и воспитания начинающих худож­ников, против этого едва ли кто будет спорить. Основательное знание ис­тории искусства навсегда останется лучшим способом развития худо­жественного вкуса. Но этими способами и приемами художники только вырабатывают технику, приобретают сведения и навык, необходимые для художественного творчества; а самое творчество, которого единст­венная задача — создавать предметы, точно и верно соответствующие представлениям, не должно и не может быть ограничено подражанием чужим созданиям. Суживая творчество готовыми образцами, мы суще­ственно искажаем самые задачи искусства. Живые представления — его единственные прототипы — уходят при подражании на второй план, а место их заступают готовые формы. В них, без сомнения, многое пре­восходно, если хотите, образцово выражает некоторые сторон ми наших теперешних представлений; но в них зато много и такого, ч то нашим представлениям вовсе чуждо, да и превосходное, образцовое, во всяком случае, является в сочетаниях, до того нам чуждых, что нужно глубокое изучение и большая опытность, большой навык, чтобы отличить в них общее всем людям и свойственное только представлениям людей той или другой эпохи. Ставя художественному творчеству образцом не представления, а готовые формы, выработанные по чужим представле­ниям, псевдоклассицизм подрезывает его под самый корень. Псевдо­классицизм делает с искусством то же, что некогда схоластика сделала с наукой, подставив ей в виде предмета изучения, вместо живой, реальной действительности, выработанные логические формы.

Неестественное отклонение внимания и мыслей художников от представлений и живых явлений к готовым формам художественного творчества создало такое же неестественное понятие о вечно-прекрасном, которое

186

будто бы воплотилось преимущественно в известных про­изведениях искусства, и обязательное созерцание в этих произведени­ях вечной красоты. Люди начали становиться на ходули, чтобы настро­ить себя на лад этого прекрасного; появился деланный восторг, выро­дившийся в пустую фразу, в пустые слова. Выломавшие себя на убеждении, что только классические произведения искусства — пре­красны, что художественно-развитой и образованный человек только ими может наслаждаться, дошли мало-помалу до квиетизма в созер­цании художественной красоты, до смакования произведений искус­ства, до своего рода художественного сибаритства и сладострастия. Этим весь смысл и все значение искусства были вконец извращены.

Такое уродливое отношение к художественным созданиям, дойдя до последних пределов манерности, не могло не вызвать рез­кого протеста. Люди мыслящие, сильные и искренние, не способные рутинно тащиться по пробитой колее, возмущенные крайностями, до которых довел псевдоклассицизм, круто поворотили в противопо­ложную сторону, отворотились от классических созданий искусства и бросились очертя голову в односторонний натурализм и реализм или стали отрицать искусство.

Теперь классические и антиклассические увлечения в искус­стве прошли. Борьба притихла не оттого, что разрешилась соглаше­нием, примирительным аккордом, а просто от истощения сил20. На­ступило какое-то серенькое время; не заметно ни сосредоточения мысли, ни определенного направления. В проторенные колеи нельзя уж больше ступать, а новые пути еще не найдены, и нет сил их ис­кать. Так у нас и во всем. А между тем чувствуется, что что-то нужно, чего-то недостает; что должны же быть какие-нибудь дороги к от­крывающимся новым просветам.

Когда люди остановились на распутье, в недоумении, что на­чать, куда идти, — очень трудно говорить, не впадая в гадания и фан­тазии. Если мысль стала в тупик и развитие на время остановилось, то это верный признак, что упущен из виду какой-нибудь фактор, которым обусловливается развитие. Его необходимо ввести в дело, чтобы началась новая жизнь, новая работа, чтобы пульс жизни снова начал биться.

Мне кажется, что ключ к возрождению художественного твор­чества, к восстановлению глубокого влияния искусства на людей скрывается в субъективной стороне представлений. На нее обраща­ется в наше время слишком мало внимания, как в искусстве, так и во всем. Я иду еще дальше и утверждаю, что она доселе лишь бессозна­тельно и потому случайно являлась как фактор в художественном творчестве, отчего и не вводилась как принцип в теорию искусства. Если художественная критика и указывала иногда на этот фактор, то его теоретические основания были слишком невыработанны и

187

шатки, чтобы он мог удержаться в ней постоянно и прочно. И древ­нее, и новое искусство были почти исключительно заняты возможно полным, точным и совершенным выражением представлений в ху­дожественных произведениях. Преследуя эту задачу, искусство лишь случайно, временами, делало различие между представления­ми. Все те из них, которые годились для главной цели — объективной правды, переродились в художественные создания. Исчезновение субъективного фактора чувствовалось некоторыми, иногда многими, но их сетования смешивались с притязаниями псевдоклассицизма или прямо становились под его знамя, опирались на его теорию изящного и победоносно опровергались и улетучивались посреди споров и борьбы партий. Искусство все более и более уходило в выра­ботку объективной стороны и, вследствие пренебрежения субъек­тивным фактором, суживалось, мельчало.

Теперь, кажется, наступает время, когда искусство, вырабо­тав до совершенства свои приемы и формы, объективную сторону художественного творчества, должно начать с большею разборчиво­стью относиться к самым представлениям, выражаемым в художе­ственных созданиях. Они не могут и не должны быть безразличны для художников, потому что вызывают в человеке разные ощуще­ния, чувства, стремления, настроения. Обладая тайной вызывать всякие, они должны поставить себе задачею не вызывать одних, вы­зывать другие и этим связать задачи искусства с общими задачами человеческого общежития и развития человека в обществе. Всем и каждому известно, что люди не относятся к произведениям искусст­ва только объективно, что огромное большинство, напротив, отно­сится к ним субъективно и не столько ценит в них совершенство вы­полнения, которого, в большинстве случаев, не понимает, сколько те чувства, стремления и настроения, которые в нем возбуждаются ху­дожественными произведениями. Но если это так, то роль искусства не ограничивается одним возбуждением представлений; оно, чрез них, действует на наши психические состояния, следовательно, мо­жет и должно стать могучим орудием нравственных движений и де­ятельности. В этом смысле искусство есть наряду с знанием, с веро­ваниями, с юридическими и нравственными условиями общежития, великий воспитатель людей и двигатель общественной жизни. Эта мысль, как сказано, не раз представлялась уму, но, по недостатку правильных теоретических оснований и благодаря недоразумениям, которые из того возникали, каждый раз падала и терялась. Теперь пора выдвинуть ее вперед, возвести в принцип, дать ей право граж­данства в теории искусства и приняться за ее осуществление...

— Итак, — резко прервал меня художник, — вы хотите, чтобы художники проповедовали мораль посредством художественных произведений Вы желаете, чтобы мы писали картины по прописям,

188

на темы, вроде того, что добродетель похвальна, а порок достоин на­казания Покорно благодарю за такую задачу! Я кисти не возьму в кури, палец о палец не ударю, чтобы унизить художество до такой плоскости! Да и вы сами себе противоречите, ставя нам такие задачи: не вы ли сами восстаете против тенденциозности в художественных произведениях, не любите картин и стихов, написанных на темы гражданских добродетелей и гражданской скорби21 Как же вы мо­жете рекомендовать художникам упражняться в подобных произ­ведениях..

— Ну, не прав ли я был, — возразил я, — отказываясь выска­зывать свои мысли Вечные недоразумения! Видно, нам суждено никогда из них не выбраться. И добро бы другой кто, вовсе незнако­мый, приписал мне то, в чем вы меня упрекаете: к этому у нас волей-неволей привыкнешь. Но вы, кажется, хорошо знаете мой образ мыслей. Вы не можете сомневаться в том, что я не только не люблю тенденциозности в искусстве, но не люблю и нравственных сентен­ций, произносимых с целью преподать уроки добродетели. Если термины, которыми я обозначил задачи искусства, вам не нравятся, — Бог с ними, отбросьте их и замените другими, но поймите же, что я хочу сказать. Мысль моя вот какая: вы не станете спорить, что на­ши ощущения, чувства, настроения, стремления — результат воз­действия внешних впечатлений на нашу психическую природу или на нашу душу

— Положим, что так. Ну, что ж дальше

— Вы, вероятно, согласитесь с тем, что ощущения, чувства, на­строения, стремления усиливаются, когда они часто повторяются в душе, и, наоборот, ослабевают, когда мы в них не упражняемся. Ду­ша, как и тело, может приучаться и разучаться. Есть психические привычки, как есть привычки тела, желудков, пальцев, глаза — и так далее. Эти психические привычки, подобно телесным, приобре­таются упражнением и навыком.

— Все это верно, но что ж из этого следует..

— Пойдемте по порядку, чтоб потом не возвращаться назад. Задача воспитания в том и состоит, чтоб у человека, общества, наро­да сложились хорошие телесные и психические привычки и не сла­галось дурных. Эта цель достигается тем, что мы, при помощи раз­ных приемов, ослабляем дурные наклонности, не даем им обратить­ся в привычки, и, наоборот, помогаем развиться хорошим наклонностям и расположениям, способствуем тому, чтоб они обра­тились в привычки. Упражнения одних, неупражнение других — в этом вся тайна воспитания, и душевного, и телесного.

Нравственность есть не что иное, как результат такого воспи­тания чувств, душевных стремлений и настроений. Не моя вина, что под нравственным воспитанием или морализацией обыкновенно разумеют

189

Pages:     | 1 |   ...   | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 |   ...   | 14 |    Книги по разным темам