Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 |   ...   | 14 |

холодное, безучастное навязывание сентенций, так называе­мых нравственных правил, которым сами проповедующие их часто не верят, которые они на каждом шагу нагло нарушают пред глазами самих морализируемых. О внушении нравственности этим способом не может быть двух мнений, и, конечно, не о нем я говорю. Этот способ вытекает из теоретической ошибки и практикуется теперь только по незнанию или по недоразумению. Если хорошенько разобрать, что у нас обыкновенно разумеют под правилами нравственности, то ока­жется, что они представляют правила, обязательные для наших внешних поступков, которые мы должны исполнять под страхом на­казания, или суждения, которые могут быть убедительны для рас­судка. Но мысль, выражая объективный закон того, что существует, не имеет никакого отношения к нравственности, к добру и злу. Приро­да и ее законы неизменны и неумолимы; в фактах есть своя непре­клонная логика, как в беге локомотива, который давит все, что ему по­падается на пути. Весь объективный мир есть ряд явлений, обуслов­ленных друг другом и совершающихся с неизбежною, роковою правильностью каждый раз, когда все их условия налицо. Мысль, ло­гика только выражает эту неизменность в форме общих положений и законов, которые не имеют с нашими чувствами, желаниями, стрем­лениями никакой связи, могут с ними случайно совпадать, но так же случайно могут с ними и расходиться. Точно так же и правила, обяза­тельные для поступков, не относятся к субъективной жизни лица. Ес­ли я исполнил требование, обращенное ко мне в виде внешнего прави­ла, то я прав, и никому нет до моих чувств никакого дела, как бы я ни выполнил требование — с внутренним убеждением и желанием или против воли, нехотя. Но нравственность не есть область ума, мысли, суждения, ни область внешних действий, обязательных для каждого под страхом взысканий. Она — мир внутренних ощущений, чувств, стремлений, чаяний, желаний, настроений, мир личной свободы, ис­точник излюбленных действий. В мыслях своих человек должен под­чиниться доводам, фактам знания, законам логики; в своих внешних действиях он вынужден волей-неволей сообразоваться с правилами, обязательными в том обществе, где живет; только чувство, психичес­кие, субъективные движения составляют область, над которой никто не волен, с которой мы сами не всегда можем справиться; они есть на­ша индивидуальная жизнь, мы сами лично. Она может идти и часто идет вразрез с убеждениями мысли, с требованиями Среды, в кото­рую нас поставила судьба. В таком случае наши индивидуальные стремления, наша личная жизнь или подавляется, теряет силу, уп­ругость, энергию и мало-помалу замирает, или она силится высвобо­диться из-под оков мысли, логики, искажает их и перетолковывает согласно с своими требованиями и отвергает или пробует обойти пра­вила, обязательные для внешних поступков. Жизнь людей, обществ, народов,

190

всего человеческого рода вертится на возможном соглаше­нии и выравнении наших желаний с внешними обязательными усло­виями существования. Последние мы стараемся, посредством искус­ного сочетания условий, изменить соответственно с нашими желани­ями; точно так же и наши личные требования, стремления и душевные движения мы вынуждены ограничивать, видоизменять, отчасти вовсе заглушать, чтоб по возможности приладить их к неиз­бежным и неотвратимым внешним условиям.

К этому взаимодействию и борьбе объективного с субъективным, личного и индивидуального с общим и обстановкой сводится, в конце концов, все, что делает человек и что с ним делается. Возможное их соглашение есть цель всей человеческой деятельности, личной и коллективной. Но такое соглашение имеет свои пределы, и можно предсказать, не будучи пророком, что полного совершенного согла­шения никогда достигнуто не будет; объективное и субъективное, внешнее и внутреннее, личность и обстановка ее никогда не будут совпадать в окончательных результатах своей деятельности. Имен­но поэтому есть предел приспособлению и прилаживанию человеком внешней обстановки к его личным желаниям и требованиям, за кото­рым ему только остается приладить и приспособить свои требования и желания к непобедимым внешним условиям. К этому приводят и доводы знания и логики, и правила внешних поступков; последние, разумеется, когда они не могут быть нарушены безнаказанно. Но всего этого недостаточно. Нужно, чтоб наши желания, стремле­ния и душевные движения не шли вразрез с объективными условия­ми личного существования, иначе то, что происходит внутри нас, бу­дет беспрестанно прорываться, вопреки доводам логики и несмотря на страх наказаний за нарушение правил для поступков. Самая непо­колебимость этих правил держится лишь обществом, людьми, и потому ес­ли большинство будет их обходить, что обыкновенно очень выгодно для отдельного лица, то правила обратятся в мертвую и стеснительную форму, которая наконец будет совсем отброшена, и целое общество впадет в хаос и неурядицу.

Но для того, чтоб наши внутренние движения и чувства не шли вразрез с неизбежными и неотвратимыми внешними условиями, нуж­но воспитать чувство, стремление и волю в известном направлении. Воспитание же, как мы видели, состоит только в выработке привычек. Справиться с миром нашей свободы можно не иначе, как действуя на него не одним развитием ума, не одною твердостью, непоколебимостью внешних условий, но и постепенным воспитанием психических пред­расположений и наклонностей, образованием психических привычек, располагающих к добру, делающих нас по крайней мере не слишком падкими к злу. Такое психическое воспитание и есть нравственное раз­витие, как я его понимаю. Оно дает нам силу бороться в самих себе с

191

дурными побуждениями и побеждать их до тех пор, пока владение со­бой, господство над своими желаниями, чувствами и настроениями не обратится в привычку, при которой внутренняя борьба и победа доб­рых побуждений над дурными становится очень легкой.

Между различными способами нравственного воспитания в этом смысле одно из самых сильных и действительных есть искусство. Толь­ко оно владеет тайной вызывать по произволу представления, а чрез них чувства, желания, стремления. Наука и логика и внешняя обстанов­ка ограничивают, стесняют, действуют на человека принудительно; од­но искусство может направить и воспитать его, незаметно побуждая его добровольно идти по тому пути, по которому оно хочет его вести.

Вот это-то великое дело душевного, нравственного воспитания людей искусство и должно взять в свои сильные руки. Это его задача, и рано или поздно оно ее себе поставит. Таким оно было в разные эпо­хи своего развития, хотя, может быть, и не совсем ясно сознавало это свое призвание. Теперь, когда оно одолело главные технические трудности, вполне овладело объективными условиями творчества, и наступает пора завоеваний и побед его в области субъективных дви­жений человека посредством художественных созданий, направ­ленных к воспитанию нравственных привычек людей.

Если вы меня спросите, какими путями искусство может достиг­нуть этой цели, я не сумею вам ответить. Цель для меня совершенно яс­на, но пути представляются смутно и сбивчиво. И не мне одному. Никто еще, сколько я знаю, не старался осмыслить, возвести в теорию, как и почему многие художники, достигали своими произведениями нравст­венно-воспитательных целей. Мыслящие художники, основательно знакомые с историей искусства, могли бы оказать в этом отношении су­щественные услуги. Очень может быть, что общих теоретических пра­вил и нельзя указать, что каждая эпоха, каждый народ, каждая школа искусства должна для этого создавать свои приемы, соображаясь с на­клонностями, вкусами, степенью образования и требованиями публи­ки, для которой предназначены художественные создания. При совер­шенной невыясненности вопроса остаются пока одни лишь общие мыс­ли, которые, вероятно, всякому приходили в голову при поверхностном знакомстве с некоторыми произведениями искусства. Так, для дости­жения высших целей, искусству вовсе нет надобности делаться тен­денциозным. Тенденциозность только вредит делу. Картина, театраль­ная или музыкальная пьеса, литературное произведение, статуя, архитектурное здание не могут и не должны быть выражением нравст­венной сентенции. Это не их задача, и превышает средства, которыми располагает искусство. Мне смешно, когда художник выводит героем гражданской доблести, олицетворенным протестом против низости и лести, Волынского, когда я знаю, что роль эта вовсе к нему нейдет22. Для меня обаяние художественного произведения мигом исчезает, как

192

только я замечаю намерение поучать меня политике или добродетели. Я требую, чтоб оно действовало на мое настроение, а не на мое сужде­ние, на мое чувство, а не на мой ум: выводы и применение я сделаю и без помощи художника, может быть лучше его, во всяком случае не хуже, и притом в тысяче таких случаев, которых он ни знать, ни предвидеть не может. Я отдаюсь художественному произведению вполне только до тех пор, пока оно действует на строй моей души, но тотчас от него отво­рачиваюсь, когда вижу, что из-за него выглядывает художник с указ­кой в руке и с намерением учить меня азбуке сострадания, человеко­любия и других благородных и возвышенных душевных движений. Я признаю за художником право воспитывать во мне чувство любви к ближнему, сострадания, правды, делать меня чутким к благодатным настроениям, но только такими способами, какими это делает окружа­ющая природа и реальная действительность; они влияют на нас не тем, что мы непосредственно принимаем внешними органами чувств, а теми ощущениями, чувствами и настроениями, какие в нас возбуждают внешние впечатления. Вся разница между искусством и действитель­ностью в этом отношении только та, что первое может дать нам предна­меренно, с выбором, по обдуманному плану то, что последняя дает слу­чайно, разрозненно, без выбора и плана.

Высказанный взгляд выражает, разумеется, мои личные требо­вания. Делясь ими, я только выполняю то, чего вы желали и, сознаюсь, не умею осмыслить, то есть возвести в теорию то, что бы мне хотелось видеть в художественных созданиях. Гоголь, Щедрин, Некрасов меня более морализировали, чем иное собрание проповедей; Тургенев За­писками охотника, Базаровым, Дымом, Новьюдействует на меня сильнее, чем прочими своими созданиями, которыми все восхища­лись23; собрание рисунков г-жи Бм24 более действует на мое душевное настроение, чем Мадонны Мурильо, Леонардо да Винчи и даже Рафа­эля, исключая одной Сикстинской. Пляска смерти Гольбейна, даже в плохих изображениях, всегда производила на меня гораздо более глубокое впечатление, чем Ночь Корреджио25; Лес Шишкина, Грачи прилетелиСаврасова говорят мне несравненно больше, чем все картины с гражданскими мотивами, вместе взятые26.

Вы скажете, что это дело личного вкуса и, главное, личного опы­та, в которых всегда много случайного, не поддающегося никаким об­щим соображениям, и будете совершенно правы. Я стою только на том, что задачи искусства не в одном точном соответствии представлениям, но — вместе с тем — ив развитии душевного строя, психических при­вычек людей в сторону добра и правды. В первом отношении искусство видимо совершенствуется, идет беспрерывно вперед; во втором — я вижу в нем теперь какую-то неопределенность и шаткость, которая доказывает невыясненность мыслей и задач. Есть, правда, попытки связать искусство с общими требованиями развития, но они по большей

193

части неудачны, переходят, если можно так выразиться, в резо­нерство образами и звуками, выводят искусство из его области в дру­гие. Ясно определить цель, открыть настоящие пути, указать и разра­ботать средства ее достижения — вот, мне кажется, в чем отныне зада­ча современного искусства и художественного творчества. Неясные намеки, робкие, случайные или полусознательные попытки надо про­верить, возвести в принцип, поставить краеугольным камнем искусст­ва в будущем. Без этого оно обратится в игрушку, в забаву, в предмет роскоши и пресыщения, в чем его уже и упрекают. Создавать предметы и явления, которые вызывают в нас представления со всею живостью и правдою реальной действительности, очевидно, есть только одна сто­рона искусства; другою — возбуждением чувств, стремлений, настро­ений — оно соприкасается с верованиями, политическим и обществен­ным строем, наукой, учением о нравственности (этикой). Все они, как и искусство, существуют для человека, имеют значение и смысл только по отношению к нему, потому что выражают только его представления и понятия об окружающем мире и его отношениях к этому миру.

Но на представлениях и понятиях человек не останавливается. Они служат ему точкой опоры для деятельности, которая состоит в приспособлении окружающего к себе и в прилаживаний себя к нему. По мере того как выясняется, что теоретическое знание, объективное отношение не есть последняя цель, что за ним следует еще деятель­ность, — творчество в указанном смысле, созерцание философское, эстетическое и всякое другое отходит на второй план, и везде, во всем чувствуется потребность дополнить чистое знание прикладной на­укой, теорию — практикой. В области верований это уже вопрос решен­ный; в ней давно провозглашено, что вера без дел мертва27. На этот же путь направляются, все более и более сближаясь между собою, и все отрасли знания. Этика, наука по преимуществу прикладная и практическая, преобразившись в сумму правил и в теорию, потеряла всякое влияние; философия, развившись в учениях идеалистов и крайних материалистов до чистой теории, из которой все выходы к сознательной деятельности наглухо заколочены, почти сошла со сце­ны и перестала занимать умы; право и справедливость, долго считав­шиеся в себе замкнутой, обособленной и исключительной областью — до того, что даже сложилась чудовищная поговорка: fiat justitia, pereat mundus (пусть погибнет мир, лишь бы совершилась правда (лат) — теперь уже смотрят на себя только как на одно из условий су­ществования человека в общежитии и притом условии, по своему со­держанию тесно зависимых от всей обстановки индивидуальной и об­щественной жизни — в данное время и при данных обстоятельствах; политическая экономия, еще недавно проповедовавшая одни чистые законы создания ценностей, предложения и запроса и бессердечно принимавшая все последствия их исключительного господства, на на­ших

Pages:     | 1 |   ...   | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 |   ...   | 14 |    Книги по разным темам