Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 |   ...   | 49 |

Наш поход завершился в Реджафе, на Ниле.Там мы погрузили наше снаряжение на небольшой пароходик, который с трудом смогподойти к Реджафе —уровень воды был слишком низок. К тому времени я чувствовал некоторуюпресыщенность всеми приключениями. Мысли переполняли меня, и я со всей остротойощутил, что мои способности к восприятию нового далеко не безграничны, что онина пределе. Все, что мне сейчас требовалось, — это привести в порядок все моинаблюдения, впечатления и переживания. То, что было достойно внимания, язаписал.

На протяжении всего путешествия мои сныупорно игнорировали африканскую обстановку, ограничиваясь только домашнимисюжетами. У меня возникло чувство, что бессознательное относит мое африканскоепутешествие к чему-то нереальному, воспринимает его как некий симптоматическийили символический акт (если в принципе уместно персонифицироватьбессознательные процессы). Это показалось мне чересчур нарочитым — ведь из моих снов исчезалинаиболее яркие события путешествия. Только один раз там я увидел во сне негра,чье лицо показалось мне удивительно знакомым, но я долго не мог припомнить, гдевстречал его прежде. Наконец память сработала: это был мой парикмахер изЧиттануги в Теннесси! Американский негр! Во сне он держал у моей головыогромные раскаленные щипцы, собираясь сделать мне прическу kinky — под негра. Я уже начиналчувствовать жар от раскаленного железа и в ужасе проснулся.

Этот сон был воспринят мной какпредупредительный сигнал из бессознательного: оно подсказывало, что я долженбыть осторожным, что я подошел слишком близко к тому, чтобы going black(сделаться черным. —англ.). В тот момент у меня начинался приступтропической лихорадки и моя физическая сопротивляемость была ослаблена. Длятого чтобы явить мне угрозу, исходящую от негра, мое бессознательное, избегаякакого бы то ни было напоминания о настоящем, вызвало у меня воспоминаниедвенадцатилетней давности о негритянском парикмахере в Америке.

Кстати, это любопытное свойство моих сновзаставляет вспомнить явление, отмеченное в годы первой мировой войны: солдатына фронте видели гораздо меньше снов о войне, чем о доме, о мирной жизни.Военные психиатры называли это своего рода базовым принципом: если человекуслишком часто снится война, его нельзя оставлять на передовой — он лишен психологической защитыот внешних впечатлений.

В разгар африканских событий и впечатлениймои сны развивали собственный сюжет. Они касались исключительно моих личныхпроблем. Объяснить это я мог только так: мне при любых обстоятельствах следуетсохранять свою европейскую индивидуальность.

Я даже начал подозревать, что затеялафриканское путешествие с тайной целью покинуть Европу с ее неразрешимымипроблемами, пусть даже рискуя при этом вообще остаться в Африке. Так поступалимногие до меня, так поступают и сейчас. Путешествие теперь представилось мне вдругом свете: целью его в гораздо меньшей степени было изучение психологиипримитивных народов (Психологическая экспедиция в Багишу), речь скорее шла одругом мучительном для меня вопросе: что же произошло с психологом Юнгом in thewilds of Africa (в дебрях Африки. — англ.) Отэтого вопроса я уходил, несмотря на то, что в свое время поставил перед собойзадачу исследовать реакции европейца на первобытные условия жизни. Но, ксобственному моему удивлению, эта объективная научная проблема сделалась вконце концов для меня очень личной, и всякое решение болезненно затрагивалопрежде всего меня самого. Я вынужден был признаться себе, что вряд лиупомянутая выставка в Уэмбли явилась поводом для моего путешествия, скорееевропейский воздух стал для меня слишком удушливым.

Размышляя об этом, я медленно плыл по тихимводам Нила на север —в Европу, навстречу своему будущему. Путешествие закончилось в Хартуме. Здесьначинался Египет. Итак, ядостиг желаемого и осуществил свой план — открыл для себя это царстводревней культуры не с запада, не на пути из Европы и Греции, но с юга, отистоков Нила. Меня больше интересовали не азиатские, а хамитские элементыегипетской культуры. Избрав географическое направление и двигаясь по течениюНила путем развития цивилизации, я мог кое-что отыскать. В таком плане главноймоей удачей оказалось открытие аналогии египетского мифа о Горе с верованиямиэлгонисов. И еще —этот молитвенный жест павианов, я снова вспомнил о нем в Абу-Симбеле, южныхворотах Египта.

Миф о Горе — это история о возрождениибожественного света. Миф должен был появиться после того, как культура, то естьсознание, впервые вырвала человека из первобытной тьмы. Именно поэтомупутешествие из сердца Африки в Египет стало для меня некой драмой обретениясвета, что имело непосредственное отношение к моему собственному опыту, к моейпсихологии. Я чувствовал это, но не умел должным образом сформулировать. Я немог предполагать, что даст мне Африка, но я получил ответ на многие вопросы иобрел некое знание. Это имело несравнимо большее значение, чем любойэтнографический материал, чем оружие, черепки или украшения, чем какие бы то нибыло охотничьи трофеи. Я хотел знать, что произойдет со мной в Африке. И яузнал это.

Индия.

Мое путешествие в Индию в 1938 годупроизошло не по моей инициативе. Этим я обязан британскому правительству Индии,которое пригласило меня принять участие в торжествах по случаю 25-летияуниверситета в Калькутте.

Я много читал об индийской философии ирелигиозной истории и был убежден, что восточная мудрость — настоящая сокровищница знаний очеловеке. Но я должен был увидеть все собственными глазами и остаться самимсобой подобно некоему гомункулусу в колбе. Индия явилась мне как сон, ведь явсегда искал себя, свою правду. Путешествие оказалось своего рода прелюдией кнапряженным занятиям алхимической философией, они целиком меня поглотили, ядаже захватил с собой первый том Theatrum Chemicum с основными работамиГерхарда Дорна. За время путешествия книга была проштудирована от корки докорки. Так идеи европейской философии соприкоснулись с впечатлениями от чуждоймне культуры и образа мышления. Но и та и другая основываются на изначальномдуховом опыте бессознательного, — отсюда единство, подобие или, по крайней мере, возможностьуподобления.

В Индии я впервые наблюдал вблизисовершенно иную, высокоразвитую культуру. Впечатления от Африки были совершенноиными, в Северной Африке мне ни разу не представился случай побеседовать счеловеком, способным выразить свою культуру в словах. В Индии же я встретиллюдей, причастных к духовному наследию Востока, и имел возможность сравнить ихс европейцами. Это значило для меня очень много. Я вел частные и обстоятельныебеседы с С. Субраманья Джером, гуру Махараджи из Майсура, у которого некотороевремя гостил. Мне доводилось встречаться и со многими другими учителями, чьиимена я, к сожалению, не помню. С другой стороны, я избегал встреч с такназываемыми святыми людьми, их я избегал, потому что должен был остаться присвоей правде, не принимая от других того, чего не мог достичь сам. Это было быничем иным, как воровством, если бы я сделал хотя бы попытку научиться чему-тоу святых людей и принять их правду как свою собственную. Это их правда, а явладел лишь тем, что объясняло именно меня. Точно так же как, живя в Европе, яне могу просить подаяния на Востоке, я обязан жить так, как требует мояприрода.

Это вовсе не говорит о том, что янедооценивал собственно феномен индийского святого, мне просто не удалосьувидеть его в истинном свете, как изолированное явление, то есть не быловозможности оценить его. Так, например, я не знал, что скрывается запроизнесенными им словами — действительно ли откровение, или нечто вроде пословицы, расхожейистины, что сотни лет разносят по площадям. Я помню характерный случай,свидетелем которого был на Цейлоне. Два крестьянина с тележками столкнулись наузкой улице. Вместо извинения они обменялись некими, ничего не значащими дляпостороннего словами: Adukan anatman, что означало: Прошлые тревоги, вон издуши! Что за этим стояло — счастливая фраза, единственная в своем роде, или расхожаяформула

В Индии меня в основном интересовалапроблема психологической природы зла. В сравнении с духовной жизнью Европы меняпоразило здесь совершенное отсутствие противоречий, и эта проблемапредставилась мне в новом свете. В беседе с образованным китайцем я был сновапотрясен способностью этих людей принимать так называемое зло, не теряя лица.На Западе такое немыслимо. Но у восточного человека вопрос морали стоит вовсене на первом месте, для него добро и зло — неотъемлемые составляющиеприроды и являются всего лишь различными степенями и качествами одного и тогоже.

Я видел, что индийская духовность в равноймере принимает и зло, и добро. Христианин стремится к добру, но уступает злу,индус ощущает себя вне добра и зла, достигая этого состояния с помощьюмедитации или йоги. Хотя здесь я должен заметить, что при подобном раскладе идобро, и зло размываются, теряя конкретные очертания, что в конце концовприводит к духовному застою. Нет более ни зла, ни добра. В лучшем случае естьмое добро или мое зло, как нечто, кажущееся мне добром или злом. Отсюдаприходится признавать и тот парадокс, что индийская духовность одинаково ненуждается ни в зле, ни в добре, что она обременена противоречиями и что нирвана— необходимое условиеосвобождения от последних и еще от десяти тысяч вещей.

Цель индуса — не моральное совершенство, атолько состояние нирваны. Желая отрешиться от собственной природы, медитациейон достигает состояния легкости и пустоты, освобождая себя таким образом. Я же,напротив, хочу остаться при своем — я не желаю отказываться ни от человеческого общения, ни отприроды, ни от себя самого и собственных фантазий. Я убежден, что все этодаровано мне как величайшее чудо. Природу, душу и жизнь я воспринимаю как некоеразвитие божества — кчему же большему стоит стремиться Высший смысл бытия для меня заключается втом, что оно есть, а не в том, чтобы его небыло.

Я не признаю освобождения r tout prix(любой ценой. —фр.) и не могу избавитьсебя от того, чем не владею, чего не делал или не испытывал.

Подлинное освобождение приходит лишь тогда,когда ты сделаешь для этого все возможное, пожертвуешь всем, что у тебя есть, изавершишь то, что определил для себя. А если я ухожу от проблем, лишая себясочувствия и соучастия, то уничтожаю соответствующую часть своей души. Конечно,вполне возможно, что моя доля сочувствия и соучастия достается мне слишкомдорогой ценой и я имею все основания отказаться от нее. Но и в этом случаеможно говорить лишь о собственной non possumus (неспособности. — лат.)и смириться с потерей чего-то, быть может,существенного, со своим неумением, в конце концов, справиться с некой задачей.Именно так осознание собственной непригодности заменяет отсутствие реальногодействия.

Человек, не перегоревший в аду собственныхстрастей, не может их победить. И они прячутся рядом, в соседнем доме, чего ондаже не предполагает. А пламя в любой момент может перекинуться и сжечь дом,который он считает своим. То, от чего мы уходим, уклоняемся, якобы забывая,находится в опасной близости от нас. И в конечном счете оно вернется, но судвоенной силой.

* * *

В Кхаджурахе (Орисса) я встретился с одниминдусом, который предложил проводить меня в храм и показать большую храмовуюпещеру. Всю пагоду заполняли особого рода обсценные скульптуры. Мы долгообсуждали этот необычный факт, причем мой провожатый видел в скульптурахсредство духовного совершенствования. Я возражал, указывая на группу молодыхкрестьян, которые, открыв рты, уставились на это великолепие: вряд ли этихмолодых людей интересует сейчас духовное совершенствование или что-либоподобное, куда более вероятно, что их мысли в этот момент заняты исключительносексуальными фантазиями. На что индус ответил: Вот это и есть главное. Развесмогут они когда-нибудь достигнуть духовного совершенства, если не исполнятсвою карму Эти обеденные фигуры здесь именно для того, чтобы напомнить людям одхарме (добродетели) ибо, не осознавая ее, они могут забыть о ней.

Мне подобное толкование показалось в высшейстепени странным, хотя мой спутник действительно считал, что молодые люди могутзабыть о своей сексуальности, и всерьез пытался убедить меня в том, что онибессознательны, как животные, и нуждаются в поучениях. Для этой цели, по егословам, и существует такого рода внешний декор, и, прежде чем ступить в пределыхрама, они должны вспомнить о дхарме, иначе их сознание не пробудится и они непридут к духовному совершенству.

Когда мы вошли в ворота, индус указал надвух лискусительниц — скульптурные изображения танцующих девушек с соблазнительнымизгибом бедер, они улыбались, приветствуя входящих. Вы видите этих танцующихдевушек — спросилон. — Смысл здесь тотже. Разумеется, я не имею в виду ни меня, ни вас, кто уже достиг определенногоуровня сознания, мы —выше такого рода вещей. Но эти крестьянские парни нуждаются в напоминании ипредостережении.

Когда мы, выйдя из храма, стали спускатьсяпо аллее лингамов, он внезапно сказал мне: Вы видите эти камни Знаете ли, чтоони означают Я открою вам великую тайну. Я был удивлен: мне казалось, чтофаллическое содержание этих памятников ясно и ребенку. Но он прошептал мне наухо с величайшей серьезностью: Эти камни — интимная часть мужского тела. Яожидал, что он сообщит мне что-либо о символах великого бога Шивы.Ошеломленный, я посмотрел на него, но он лишь важно кивнул головой, словноговоря: Да-да. это правда. Вы же в своем европейском невежестве никогда бы обэтом не догадались!

Когда эту историю услыхал Генрих Циммер, онвосторженно воскликнул: Наконец-то я узнаю что-то стоящее обИндии!

* * *

Ступа Санчи вызвала во мне неожиданное исильное чувство: так бывает, когда я вижу нечто — вещь, личность или идею,— что мне не вполнепонятно. Ступа стоит на скалистом холме, к вершине которого ведет удобнаятропа, выложенная большими каменными плитами. Этот храм — реликварий сферической формы, оннапоминает две гигантские чаши для риса, поставленные одна на другую, какпредписывал сам Будда в Маха-Париниббана-Сутре. Англичане очень бережноотреставрировали ее. Самое большое из этих строений окружено стеной с четырьмяискусно украшенными воротами. Вы входите — и тропа поворачивает налево,затем вкруговую — почасовой стрелке —ведет вдоль ступы. Четыре статуи Будды обращены к четырем сторонам света.Пройдя один круг, вы вступаете во второй — параллельный, но расположенныйнесколько выше. Широкая панорама долины, сами ступы, руины храма, покой иуединение, — все эторастревожило и зачаровало меня. Я на время покинул своих спутников,погрузившись в атмосферу этого удивительного места.

Pages:     | 1 |   ...   | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам