Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 |   ...   | 49 |

Я обратил внимание, что индейцы пуэбло, стакой неохотой рассказывавшие о вещах религиозных, с большой готовностью ивоодушевлением обсуждали свои отношения с американцами. Почему американцы неоставят нас в покое — вопрошал Горное Озеро. — Почему они хотят запретить нашитанцы Почему они не позволяют нашим юношам уходить из школы, когда мы хотимотвести их в Киву.*

17 Мы ведь не делаем ничего, что приносило бы вред американцам!После долгого молчания он продолжил: Американцы хотят запретить нашу религию.Почему они не могут оставить нас в покое То, что мы делаем, мы делаем нетолько для себя, но и для американцев тоже. Да, мы делаем это для всех. Этонужно всем.

По его волнению я понял, что вождь имеет ввиду что-то очень важное в своей религии. Выходит, то, что выделаете, приноситпользу всем —спросил я. Конечно! Если бы мы не делали этого, что бы сталось тогда— ответил он снеобыкновенным воодушевлением и многозначительно указал на солнце.

Я ощутил, что мы приблизились к деликатнойсфере, которая затрагивает священные тайны племени. Ведь мы — народ, — сказал он, — который живет на крыше мира, мы— дети солнца, и,совершая свои обряды, мы помогаем нашему Отцу шествовать по небу. Если мыперестанем это делать, то через десять лет солнце не будет всходить и наступитвечная ночь.

Теперь я знал, откуда берется достоинство иневозмутимое спокойствие этого человека. Он — сын солнца, и его жизнь полнакосмологического смысла — он помогает своему Отцу, творцу и хранителю жизни на земле,— он помогает емусовершать это ежедневное восхождение. Если в свете такого самоопределения мыпопытаемся объяснить назначение собственной жизни, то, как подсказывает здравыйсмысл, его убожество поразит нас. Мы покровительственно улыбаемся первобытнойнаивности индейца, кичимся своей мудростью. Почему Да потому, что нас гложетобыкновенная зависть. Ведь в противном случае на свет божий выйдут нашадуховная нищета и никчемность. Знания не делают нас богаче, но все дальшеуводят от мифологического миропонимания, которое свойственно было нам когда-топо праву рождения.

Если мы на минуту отрешимся от нашегоевропейского рационализма и окажемся вдруг на этих вершинах с их кристальнымвоздухом, где по одну сторону — полоса материковых прерий, по другую — Тихий океан, если мы пожертвуемсвоими сознательными представлениями о мире ради этой бескрайней линиигоризонта, за которой скрыто, то, чего мы не знаем, что неподвластно сознанию,— только тогда мыувидим мир таким, каким его видят индейцы пуэбло. Вся жизнь приходит с гор,— и в этом они могутубедиться непосредственно. Точно также они убеждены, что живут на крышебезграничного мира, ближе всех к Богу. Бог слышит их лучше других, ихпоклонение их обряды достигают далекого солнца раньше, чем другие. СвященнаяГора, явление Яхве на горе Синай, вдохновение, испытанное Ницше на Энгадене,— все это явленияодного порядка. Мысль о том, что исполнение обряда может магическим образомвоздействовать на солнце, мы считаем абсурдной, но, если вдуматься, она нестоль уж безумна, более того, она нам гораздо ближе, чем мы предполагаем. Нашахристианская религия, как и всякая другая, проникнута идеей, что особого родадействия или поступки — ритуал, молитва или богоугодные дела — могут влиять наБога.

Ритуальные действия всегда являют собойнекий ответ, обратную реакцию, и предполагают не только прямое воздействие,но зачастую преследуют и магическую цель. Но чувство, что ты сам в состоянииответить на проявление Божественного могущества, что ты, сам, способен сделатьдля Бога что-то важное, преисполняет человека гордостью, дает ему возможностьощутить себя своего рода метафизическим фактором. Бог и мы — даже если это бессознательныйsousetendu (намек. —фр.) это все же ощущение равноправности,позволяющее человеку вести себя с завидным достоинством, и такой человек в пол-ном смысле слова находится на своем месте.

Кения и Уганда.

Tout est bien sortant des mains del'Auteurdes choses.

Rousseau

Все, что выходит из рук Творца,— благо.

Руссо.

На Лондонской выставке в Уэмбли (1925) наменя произвела неизгладимое впечатление экспозиция, посвященная племенам инародностям, находившимся под британским протекторатом, и я решил, чтов ближайшем будущемотправлюсь в тропическую Африку. Мне давно хотелось пусть недолго, но пожить вкакой-нибудь неевропейской стране, среди людей, мало похожих наевропейцев.

Осенью того же года с двумя друзьями,англичанином и американцем, я выехал в Момбаз. Кроме нас на пароходе было многомолодых англичан, направляющихся в колонии, чтобы занять свои посты. Царившаяна борту атмосфера ясно давала понять, что эти люди путешествуют не радиудовольствия, но в силу необходимости. Конечно, они выглядели веселыми, нообщий серьезный тон был очевиден. О судьбе большинства попутчиков мне сталоизвестно еще до того, как я вернулся домой. Некоторых из них постигла смертьбуквально в течение ближайших двух месяцев, они умерли от тропической малярии,инфекционной дизентерии и воспаления легких. Среди умерших был молодой человек,сидевший за столом напротив меня. Другим был доктор Экли, работавший вобезьяньем питомнике, с которым я подружился в Нью-Йорке незадолго до этогопутешествия. Он умер, когда я еще находился на Элгоне, и весть о его смертидошла до меня уже после возвращения.

Момбаз остался в моей памяти какжарко-влажный город, упрятанный в лесу, среди пальм и манго, очень живописный,с природной гаванью и старинным португальским фортом, — город столь же европейский,сколь и негритянский и индийский. Мы пробыли там два дня и к вечеру третьегоотправились по узкоколейке в Найроби.

Наступала тропическая ночь. Мы ехали вдольприбрежной полосы, мимо многочисленных негритянских селений, где люди сидели ибеседовали, расположившись вокруг небольших костров. Вскоре поезд пошел наподъем, селения исчезли. Опустилась фиолетово-черная ночь. Жара немного спала,и я заснул. Меня разбудили первые лучи солнца; поезд, окутанный красным облакомпыли, как раз огибал оранжево-красный скалистый обрыв. На выступе скалы,опершись на длинное копье и глядя вниз на поезд, неподвижно стояла тонкаячерно-коричневая фигурка. Рядом возвышался гигантский кактус.

Я был околдован необычным зрелищем. Этобыла встреча с чем-то совершенно чуждым, никогда не виденным мной, но в то жевремя я ощущал некое сильное sentiment du dejr vu (чувство узнавания.— фр.).Мне казалось, что я всегда знал этот мир и лишьслучайно оказался разделенным с ним во времени. Казалось, будто я возвратился встрану своей юности и знаю этого темнокожего человека — он ждет меня уже пять тысячлет.

Это настроение не покидало меня все время,пока я путешествовал по Африке. Помню, что однажды мне доводилось переживатьнечто подобное: в тот раз я вместе с моим прежним шефом, профессором Блейлером,впервые столкнулся с парапсихологическими явлениями. До этого я воображал, чтобуду потрясен, увидев нечто столь невероятное. Но когда это случилось, я дажене был удивлен, восприняв произошедшее как совершенно естественное, само собойразумеющееся, словно я и раньше знал об этом.

Трудно сказать, какую струну задел во мнеодинокий темнокожий охотник. Просто я знаю, что этот мир был моим в течениетысячелетий.

Тем не менее я был несколько озадачен.Около полудня поезд прибыл в Найроби, расположенный на высоте 1800 м надуровнем моря. Ярко светило солнце, напомнив мне о сияющей вершине Энгадена,ошеломляющей своим блеском тех, кто поднимался наверх из мглистой долины. И чтоудивительно, на железнодорожной станции я встретил множество молодых людей встаромодных шерстяных лыжных шапочках, которые я привык видеть, да и сам носилна Энгадене. Они очень удобны потому, что завернутый вверх край можно опуститьвниз как козырек, в Альпах это защита от ледяного ветра, здесь — от палящей жары.

Из Найроби мы на маленьком форде выехали кравнине Атхи, где раскинулся огромный заповедник. С невысокого холма открывалсявеличественный видна саванну, протянувшуюся до самого горизонта; все покрывалибесчисленные стада животных — зебр, антилоп, газелей и т. д. Жуя траву и медленно покачиваяголовами, они беззвучно текли вперед, как спокойные реки; это мерное течениелишь иногда прерывалось однотонным криком какой-нибудь хищной птицы. Здесьцарил покой извечного начала, это был такой мир, каким он был всегда, до бытия,до человека, до кого-нибудь, кто мог сказать, что этот мир — лэтот мир. Потеряв из видусвоих попутчиков, я оказался в полном одиночестве и чувствовал себя первымчеловеком, который узнал этот мир и знанием своим сотворил его длясебя.

В этот миг мне во всей полноте открылсякосмологический смысл сознания. Quod natura relinquit imperfectum, arsperficit (Что природа оставляет незавершенным, завершает искусство.— лат.), — говорили алхимики. Невидимымактом творения человек придает миру завершенность, делая его существованиеобъективным. Мы считаем это заслугой одного лишь Создателя, даже непредполагая, что тем самым превращаем жизнь и собственное бытие в некий часовоймеханизм, а психологию человеческую — в нечто бессмысленное,развивающееся по заранее предопределенным и известным правилам. Эта утопиячасового механизма —совершенно безнадежная — не знает драмы человека и мира, человека и Бога. Ей не ведомо,что есть новый день и новая земля, она подвластна лишь монотонномураскачиванию маятника. Я подумал о своем приятеле, индейце пуэбло: он видел,что смысл его существования в том, чтобы каждый день помогать отцу — Солнцу совершать свой путь понебу. Я не мог избавиться от чувства зависти к нему — ведь его жизнь была полнасмысла, а я все еще без всякой надежды искал свой собственный миф. Теперь я егонашел, и более того —осознал, что человек есть тот, кто завершает творение, что он — тот же создатель, что только онодин вносит объективный смысл в существование этого мира; без него все это,неуслышанное и неувиденное, молча поглощающее пищу, рождающее детенышей иумирающее, бессмысленной тенью сотни миллионов лет пребывало в глубокой тьменебытия, двигаясь к своему неведомому концу. Только человеческое сознаниепридает всему этому смысл и значение, и в этом великом акте творения человекобрел свое неотъемлемое место.

* * *

Железная дорога в этих местах тогда толькостроилась, и поезд довез нас до конечной (на тот момент) станции Шестьдесятчетыре. Пока слуги выгружали наше объемистое снаряжение, я уселся на шоп-бокс(ящик для провизии, что-то вроде плетеной корзины) и закурил трубку, размышляяо том, что мы наконец достигли края нашей лойкумены — обитаемой земли, где начинаютсябесконечные тропы, в разных направлениях пересекающие материк. Через какое-товремя ко мне подошел немолодой англичанин, очевидно поселенец. Онпоинтересовался, куда мы направляемся. Когда я описал ему наш маршрут, онспросил: Вы первый раз в Африке Я здесь уже сорок лет. Да, — ответил я. — По крайней мере, в этой частиАфрики.

В таком случае могу ли я вам кое-чтопосоветовать Понимаете, сэр, здесь страна не человека, а Бога. И есличто-нибудь случится, вы просто сядьте и постарайтесь не волноваться. С этимисловами он поднялся и смешался с толпой негров, суетившихся вокруг.

Я долго сидел, пытаясь представить себепсихологическое состояние человека, который мог сказать такое. В словахангличанина несомненно сконцентрировалась квинтэссенция его опыта; не человек,а Бог правил здесь, другими словами, не воля или намерение, а непостижимаясудьба.

Я все еще продолжал обдумывать его слова,когда раздался сигнал к отъезду и подъехали два наших автомобиля. Мы, восемьчеловек, взгромоздились вместе с багажом в машины, стараясь устроиться повозможности удобно. Затем несколько часов ни о чем, кроме тряски, думать былоневозможно. Ближайшее поселение Какамега, где размещались окружной комиссар,небольшой гарнизон африканцев, вооруженных винтовками, госпиталь и, хотитеверьте — хотите нет,маленькая психиатрическая больница, оказалось гораздо дальше, чем япредполагал. Наступил вечер, и внезапно мы очутились в кромешной темноте. И вэтот момент разразилась тропическая гроза: гром, молнии и такой ливень, чточерез минуту мы вымокли с головы до пят, а каждый мелкий ручеек превратился вбурный поток.

В половине первого ночи, когда уже сталопроясняться, мы в плачевном состоянии наконец добрались до Какамеги, гдекомиссар привел нас в чувство изрядной порцией виски и пригласил в своюгостиную. В камине пылал веселый и такой долгожданный огонь. Посреди комнатыстоял большой стол, заваленный английскими журналами. Впечатление складывалосьтакое, будто мы оказались в загородном доме где-нибудь в Сассексе. Я так устал,что не мог провести грань между сном и явью: снится мне все это или я,наоборот, проснулся. Но в конце концов нам все же пришлось разбить нашпалаточный лагерь, —мы делали это впервые, — и, слава богу, все оказалось на месте.

На следующее утро я проснулся с легкимипризнаками ларингита: меня знобило, и целый день я вынужден был провести впостели. Этому обстоятельству я был обязан моим знакомством с так называемойbrainfever bird (дословно: птица, вызывающая воспаление мозга. — англ.).Эта птица знаменита тем, что абсолютно точно допеваетоктаву до предпоследней ноты и тут же начинает все сначала. Из-за высокойтемпературы и подобного музыкального сопровождения я испытывал ощущение, чтоголова моя раскалывается на куски.

Другой пернатый обитатель банановыхплантаций выводил мелодию, состоявшую из двух сладчайших и приятнейших звуков,заканчивая ее третьим — резким и пугающим. Quod natura relinquit imperfectum... (To, чтоприрода оставила незавершенным. — лат.) Лишь однаптица здесь издавала безупречно мелодичные звуки. Когда она пела, казалось,будто вдоль горизонта плывет колокольчик.

На следующий день с помощью комиссара мы увеличили числонаших носильщиков и получили его военный эскорт из трех стрелков. В такомсоставе мы начали путь к вершине Элгон (4400 м). Тропа вилась по относительносухой саванне, поросшей зонтичными акациями. Всю землю вокруг покрывалималенькие круглые холмики в два-три метра высотой, это были старые колониитермитов.

Pages:     | 1 |   ...   | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам