Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 |   ...   | 49 |

Я разъезжал по Африке, пытаясь обнаружитьнечто такое, что в каком-то смысле обретается по ту сторону европейскогосознания. Подсознательно я хотел найти ту часть своей индивидуальности, котораязатушевывалась под влиянием и под давлением европейского образа жизни. Она, этачасть, бессознательно противостоит моему стремлению подавить ее. В соответствиисо своей природой она стремится погрузить меня в бессознательное (утянуть подводу) и тем самым погубить, но благодаря своему знанию я в состоянии ееосознать и обозначить, в состоянии отыскать взаимоприемлемый modus vivendi.Темный цвет кожи араба указывает на то, что он — тень, но не моегосознательного ля, а в большей степени этническая, то есть тень некойцелостности, составляющей мою личность, моей самости. Как хозяин касбы, этотараб был тенью моей самости. Европеец живет в согласии со своим ratio, отметаятем самым большинство человеческих проявлений, и почитает это за благо, незамечая, что достигается оно ценой жизни во всей ее полноте, ценой собственнойличности — утратой еецелостности.

Сон объясняет, какое влияние оказало наменя знакомство с Северной Африкой. Прежде всего не исключено было, что моеевропейское сознание подвергнется неожиданным и мощным атакам бессознательного.Но на самом деле я ничего подобного не испытал, наоборот, я всякий разубеждался в своем превосходстве, и жизнь на каждом шагу напоминала мне, что яевропеец. К этому я относился как к неизбежности, ведь между мной и аборигенамивсегда существовала некая дистанция, некое отчуждение. Но тот факт, чтобессознательное столь явно принимает этот чуждый мне порядок вещей, явился дляменя неожиданностью: я не был готов к подобному конфликту, который во сневозник в сюжете об убийстве.

Истинный характер этого расстройства японял лишь несколько лет спустя, оказавшись в тропической Африке. Здесь явпервые почувствовал, что значит going black under the skin (почернеть подкожей, т.е. в душе. —англ.), эта подстерегающаякаждого европейца опасность потерять себя — опасность, еще не вполнеосознаваемая нами. Там, где опасность, там, однако, и спасение — эти слова Гёльдерлина мне частовспоминались в подобных ситуациях. Спасение заключается в нашей способностиосознать, чего хочет темная сторона нашей личности, и в этом нам помогаютпредостерегающие сны. Они говорят, о присутствии в каждом из нас некоеголсущества, которое не только пассивно принимает подсознательные импульсы, но исамо переходит в наступление, рвется в бой, — это и есть тень нашего ля.Также как детские воспоминания могут неожиданно завладеть сознанием, вызываястоль живое чувство, что мы вдруг ощущаем себя перенесенными в мир детства, таки этот, иной и чуждый нам, образ жизни будит архетипическую память о прошлом,которое мы, казалось, совершенно забыли. Это воспоминание о потенциальныхвозможностях, отринутых цивилизацией, но мы воспринимаем их как своего родапримитивный опыт, как некий варварский пережиток, и предпочитаем забыть о них.Но как только это напоминает о себе, провоцируя конфликт, мы как бы сознательновзвешиваем обе возможности: одну — реально проживаемую, другую — забытую. И тогда становитсяясно: утраченное не всегда может найти слова в свою защиту. В структурепсихики, так же как и в экономике, нет ничего, что совершалось бы механически,все связано со всем, все имеет цель и смысл. Но поскольку сознательный разум неможет охватить и осветить всю структуру в целом, он, как правило, не можетпонять и этот смысл. Поэтому мы вынуждены опираться только на наши знания обэтом и надеяться, что в будущем ученые сумеют объяснить, что же означает этостолкновение с тенью самости. Во всяком случае, я в тот момент даже недогадывался о природе этого архетипического опыта и еще в меньшей степени могнайти ему какие бы то ни было исторические параллели. Тем не менее мне надолгозапомнился мой сон и мое желание снова при малейшей возможности посетитьАфрику. Желание это исполнилось лишь через пять лет.

Америка: индейцыпуэбло.

Каждый раз, когда возникает потребностьвзглянуть на вещи критически, нужно смотреть на них со стороны. Это особенноверно в отношении психологии, где материал по природе своей гораздо болеесубъективен, чем в любой другой области знаний. Как, например, возможнополностью осознать национальные особенности, если мы не можем взглянуть на свойнарод со стороны А это означает — смотреть на него с точки зрения другого народа. И чтобы опытудался, необходимо получить более или менее удовлетворительное представление одругом коллективном сознании, причем в процессе ассимиляции нам придетсястолкнуться со многими необычными вещами, которые кажутся несовместимыми снашими понятиями о норме, которые составляют так называемые национальныепредрассудки и определяют национальное своеобразие. Все, что не устраивает насв других, позволяет понять самих себя. Я начинаю понимать, что есть Англия,лишь тогда, когда я как швейцарец испытываю неудобства. Я начинаю пониматьЕвропу (а это наша главная проблема), если вижу то, что раздражает меня какевропейца. Среди моих знакомых много американцев. Именно поездка в Америку даламне возможность критически подойти к европейскому характеру и образу жизни; мневсегда казалось, что нет ничего полезнее для европейца, чем взглянуть на Европус крыши небоскреба. Впервые таким образом я воображал европейскую драму, будучив Сахаре, когда меня окружала цивилизация, отдаленная от европейскойприблизительно так же, как Древний Рим — от Нового Света. Тогда мне сталопонятно, до какой степени — даже в Америке — я все еще стеснен и замкнут в рамках культурного сознания белогочеловека. И тогда у меня появилось желание углубить эту историческую аналогию,спустившись еще ниже по культурной лестнице.

Оказавшись в Америке в следующий раз, явместе с американскими друзьями посетил в Нью-Мехико, город, основанныйиндейцами пуэбло. Впрочем, город — это слишком сильно сказано, насамом деле это просто деревня, но дома в ней, скученные, густозаселенные,выстроенные один над другим, позволяют говорить о городе, тем более что такего название звучит на их языке. Так впервые мне удалось поговорить снеевропейцем, то есть не с белым. Это был вождь племени Тао, человек лет сорокаили пятидесяти, умный и проницательный, по имени Охвия Биано (Горное Озеро). Яговорил с ним так, как мне редко удавалось поговорить с европейцем. Разумеется,и он жил в своем собственном мире, как европеец — в своем, но что это был за мир!В беседе с европейцем вы, словно песок сквозь пальцы, пропускаете общие места,всем известные, но тем более никому не понятные; здесь же — я словно плыл по глубокомуневедомому морю. И неизвестно, что доставляет больше наслаждения — открывать для себя новые берегаили находить новые пути в познании вещей давно известных, пути древние ипрактически забытые.

Смотри, — говорил Охвия Биано,— какими жестокимикажутся белые люди. У них тонкие губы, острые носы, их лица в глубокихморщинах, а глаза все время чего-то ищут. Чего они ищут Белые всегда чего-тохотят, они всегда беспокойны и нетерпеливы. Мы не знаем, чего они хотят. Мы непонимаем их. Нам кажется, что они сумасшедшие.

Я спросил его, почему он считает всех белыхсумасшедшими Они говорят, что думают головой, — ответил вождь. Ну, разумеется!А чем же ты думаешь — удивился я. Наши мысли рождаются здесь, — сказал Охвия, указывая насердце.

Я был ошеломлен услышанным. Первый раз вжизни (так мне казалось) мне нарисовали истинный портрет белого человека; менябыло такое чувство, будто до этого я не видел ничего, кроме размалеванныхсентиментальных картинок. Этот индеец отыскал наше самое уязвимое место, увиделнечто, такое чего не видим мы. У меня возникло ощущение, будто то, чего я незамечал в себе раньше, нечто лишенное очертаний, поднимается во мне. И из этоготумана один за другим выплывают образы. Сначала возникли римские легионеры,разрушающие галльские города, Цезарь с его резкими, словно высеченными изкамня, чертами, Сципион Африканский и, наконец, Помпеи. Я увидел римского орланад Северным морем и на берегах Белого Нила. Я увидел Блаженного Августина,принесшего на остриях римских пик христианское credo бриттам, и КарлаВеликого с его пресловутым крещением язычников. Я видел банды крестоносцев,грабящих и убивающих. Со всей беспощадностью передо мной обнажилась пустотаромантической традиции с ее поэзией крестовых походов. Затем перед глазамипоявились Колумб, Кортес и прочие конквистадоры, огнем, мечом и пыткамипроложившие путь христианству, достигшему даже этих отдаленных пуэбло,мечтательных и мирных, почитающих солнце своим отцом. Я увидел, наконец,жителей Новой Зеландии, куда европейцы доставили морем логненную воду,скарлатину и сифилис.

Этого было достаточно. Все, что у насзовется колонизацией, миссионерством, распространением цивилизации и пр., имеети другой облик —облик хищной птицы, которая с жестокостью и упорством находит добычу подальшеот своего гнезда, что отроду свойственно пиратам и бандитам. Все эти орлы ипрочие хищники, которые украшают наши гербы, дают психологически верноепредставление о нашей истинной природе.

Однако в том, что сказал Охвия Биано, меняпоразило и другое. Его слова так точно передавали особое настроение нашегоразговора, что мой рассказ выглядел бы неполным, если бы я не упомянул об этом.Мы беседовали на крыше самого большого (пятиэтажного) здания, откуда были видныи другие крыши и на них — фигуры индейцев, закутанных в шерстяные одеяла и созерцающихсолнце, свершающее свой путь по небу каждый день, с утра до вечера. Вокруг нас,сгрудившись, стояли низкие квадратные дома, сложенные из высушенного на солнцекирпича (адоба), с характерными лестницами, которые поднимались от земли докрыши и от крыши — ккрышам соседних строений. Прежде, в тревожные для индейцев времена, вход в домобычно располагался на крыше. Перед нами до самого горизонта тянулось предгорьеТао (примерно 2300 м над уровнем моря), некоторые вершины с воронками потухшихвулканов достигали 4000 м. Позади нас, за домами, текла прозрачная река, напротивоположном берегу которой виднелось еще одно селение пуэбло с такими жедомами из красного кирпича, высота которых увеличивалась по направлению кцентру, что странным образом напоминало американскую столицу с ее небоскребамив центре. Примерно в получасе езды вверх по реке возвышалась большая гора,просто Гора, Гора без имени. Говорят, что, когда она затянута облаками, мужчиныуходят туда, чтобы совершать таинственные обряды.

Индейцы пуэбло чрезвычайно скрытны,особенно в том, что касается их религии. Свои обряды они совершают в глубокойтайне, которая охраняется настолько строго, что я воздержался от расспросов— это ни к чему непривело бы. Никогда раньше я не сталкивался с подобной таинственностью. Религиисовременных цивилизованных народов вполне доступны, их таинства уже давноперестали быть таковыми. Здесь же сам воздух был преисполнен тайны,— тайны, известнойвсем, но недоступной для белых. Эта странная ситуация напомнила мне обЭлевсинских мистериях, об их тайнах, которые всем известны, но никогда неразглашаются. Я понял, чувства какого-нибудь Павсания или Геродота, когдаписал: Мне не позволено называть имя этого бога. Здесь царили немистификация, а мистерия, и нарушение тайны несло в себе опасность, одинаковуюдля всех и каждого. Хранение же ее наделяет индейца пуэбло некой гордостью исилой, позволяющей противостоять агрессивной экспансии белых. Эта тайна рождаету него чувство своего единства с племенем. Я убежден, что пуэбло как особаяобщность сохранятся до тех пор, пока будут храниться их тайны.

Поразительно, насколько меняется индеец,когда заходит речь о религии. Обычно он полностью владеет собой и ведет себя сдостоинством, что порой граничит с равнодушием. Но когда он заговаривает овещах, имеющих отношение к его священным тайнам, он становится необыкновенноэмоциональным, не в силах скрывать свои чувства. И это в какой-то степенипозволяло мне удовлетворить свое любопытство. Выше я уже говорил, что от прямыхрасспросов мне пришлось отказаться. Поэтому, желая узнать что-то существенное,я старался делать это крайне осторожно; наблюдая за выражением лицасобеседника. Если я касался чего-то важного, он замолкал или же отвечалуклончиво, но на лице его появлялись следы глубокого волнения, глазанаполнялись слезами. Религия для индейцев — отнюдь не теория (можно лисоздать теорию, способную вызвать слезы), это то, что имеет прямое инепосредственное отношение к действительности и значит столько же, если небольше.

Когда мы сидели на крыше с Охвией Биано, аслепящее солнце поднималось все выше и выше, он вдруг сказал, указывая на него:Тот, кто движется там, в небе, не наш ли это Отец Разве можно думать иначеРазве может быть другой Бог Без солнца ничто не может существовать! Всесильнее волнуясь, он с трудом подбирал слова, и наконец воскликнул: Чточеловек делал бы один в горах Без солнца он не смог бы даже соорудить себеочаг!

Я спросил, не допускает ли он, что солнцеможет быть огненным шаром, форму которого определил невидимый Бог. Мой вопросне вызвал у него ни удивления, ни негодования. Вопрос показался ему настольконелепым, что он даже не счел его глупым — а просто не обратил на неговнимания. Я испытал, будто оказался перед неприступной стеной. Единственное,что я услышал в ответ: Солнце — Бог! Это видно любому.

Хотя никто не станет отрицать огромногозначения солнца, но то чувство и то волнение, с которым говорили о нем этиспокойные, скрытные люди, было для меня внове и глубоко менятрогало.

В другой раз, когда я стоял у реки исмотрел на гору, возвышавшуюся почти на 2000 м, мне пришла в голову мысль, чтоэто и есть крыша всего американского континента и что люди, живущие здесь,подобны индейцам, которые, завернувшись в одеяла, стоят на самых высоких крышахПуэбло, молчаливые и погруженные в созерцание — лицом к солнцу. Внезапноглубокий, дрожащий от тайного волнения голос произнес слева от меня: Тебе некажется, что вся жизнь идет от Горы Это старый индеец в мокасинах неслышноподошел ко мне и задал свой — не знаю, как далеко идущий — вопрос. Взгляд на реку,струящуюся с горы, объяснил мне, что его подтокнуло. По-видимому, вся жизньидет от Горы потому, что там — вода, а где вода, там жизнь. Нет ничего более очевидного. В еговопросе слышалось глубокое волнение, и я вспомнил разговоры о таинственныхритуалах, совершаемых на Горе. Каждый может видеть, что ты сказал правду,— ответил яему.

К сожалению, наша беседа вскоре прервалась,так что мне не удалось составить более глубокое понятие относительно символизмаводы и горы.

Pages:     | 1 |   ...   | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 |   ...   | 49 |    Книги по разным темам