Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 |   ...   | 34 |

В духовном бессознательном наряду сэтическим бессознательным, нравственным знанием, или совестью, существует, таксказать, эстетическое бессознательное — художественная совесть. Вхудожественных произведениях, как и в репродукциях, художник опирается нанеосознанную духовность. Интуиции совести, иррациональной по своей сути ипотому никогда до конца не поддающейся рационализации, у художникасоответствует вдохновение, корни которого тоже уходят в область неосознаваемойдуховности. На её основе художник творит, там находятся те источники, из тёмнойглубины которых, никогда не освещаемой сознанием до конца, черпает художниксвоё вдохновение. И всегда оказывается так, что избыток осознанности в такихпроизведениях лиз бессознательного может только мешать. Зачастую усиленноесамонаблюдение, желание осознанно делать то, что должно само по себевозникать из неосознаваемых глубин, ставит художника-творца в затруднительноеположение. Ненужная рефлексия способна лишь навредить.

Нам известен случай, когда один скрипач всёвремя пытался играть максимально осознанно, начиная от положения скрипки икончая мельчайшими элементами техники игры, — он хотел абсолютно всё делатьосознанно, всё отслеживать. Это могло привести только к полной творческойнесостоятельности. И терапия должна была, в первую очередь, исключить этусклонность к гипертрофированной рефлексии и самонаблюдению, она должна бытьнаправлена на дерефлексию. Психотерапевтическое лечение обязано было вернутьэтому пациенту доверие к бессознательному,показать ему, насколько его бессознательноелмузыкальнее, чем сознание. Действительно, ориентированная таким образомтерапия в известной мере приводит к освобождению творческой силыбессознательного, к тому, что в сущности неосознаваемый процесс творчестваосвобождается от сдерживающего влияния избыточного осознавания.

Навязчивое самонаблюдение может быть иятрогенным. Мы знаем случай, произошедший с одним молодым актёром, озорной шармкоторого сделал его знаменитым, но сам он чуть было не стал жертвойгиперрефлексии. Выяснилось, что пациент регулярно ездил в Швейцарию, где некаядама-психоаналитик пыталась излечить его при помощи анализа от мальчишества,истолкованного ею как инфантилизм, после чего молодой человек стал игратьсерьёзные роли. Ни публика, ни критика не восприняли его в этих ролях всерьёз,и карьера юноши оказалась под угрозой.

На примере описанных выше случаев ясновиден существенный момент постановки психотерапевтической цели: сегодня мы ни вкоем случае не должны настаивать на том, что психотерапия обязательно стремитсяк осознанию, осознанию любой ценой, ибо только на какое-то время психотерапевтдолжен что-то сделать осознаваемым. Он должен сделать осознаваемымбессознательное, в том числе и духовное бессознательное, чтобы, в конце концов,дать ему возможность снова стать неосознанным; он должен неосознаваемуюpotentia превратить в осознаваемый actus, однако только затем, чтобы, в концеконцов, восстановить неосознаваемый habitus. Психотерапевт должен вернутьнеосознаваемому действию его естественность. Беспечность в отношении этого ГансУрс фон Бальтазар (von Balthasar) назвал лодним из непростительных недостатковпсихоанализа. Только тогда, когда корни растения закрыты почвой, — говорит он, — крона может быть пышной издоровой. В отношении свободного и духовного существа также справедливоутверждать, что оно должно одну свою часть обязательно предаватьзабвению.

В психоанализе многократно ставился вопросо том, чтобы что-то оставить неосознанным или снова сделать неосознаваемым. Мызнаем, что обратное превращение в неосознаваемое, то есть забывание,представляет собой важный защитный механизм. Мы хорошо понимаем глубокуюмудрость одного из талмудических преданий: согласно поверью каждогоноворождённого, едва только он приходит в мир, ангел шлёпает по губам, чтобытот забыл всё, узнанное и увиденное им до своего рождения. Поскольку подобнуюплатоническую ламнезию мы должны рассматривать как защитный механизм, можноназвать ангела из Талмуда Ангелом-хранителем.

г) Врачевание души.

И наконец, пришло время упомянуть об однойиз самых широких областей, где показана логотерапия. Если в узкой областипоказаний логотерапия была специфичной, если в широкой области показаний онабыла неспецифичной, но всё же ещё терапией, то теперь речь пойдёт уже не отерапии, скорее, здесь, в этой широчайшей области показаний логотерапияпревращается в то, что мы называем врачеванием души. И в таком виде она преждевсего никоим образом не является прерогативой врачей какой-то однойспециальности. Она нужна хирургу, по крайней мере, так же, как и невропатологуили психиатру; особенно хирургу, которому приходится иметь дело снеоперабельными больными или с такими, которых он не только можетпрооперировать, но ещё и обязан оперировать, например, в случае ампутаций. Спроблематикой заботы о душе приходится сталкиваться и ортопеду, который имеетдело с врожденными, а не приобретёнными увечьями и вынужден общаться с людьми,имеющими ограниченные физические или умственные возможности. Не чужда этапроблематика и дерматологу, работающему с поражениями кожи, и гинекологу,которому приходится беседовать с бесплодными женщинами, а также терапевту,обязанному лечить неизлечимых больных, или гериатру, к которому обращаютсянемощные старики. Одним словом, не только врачи определённых специальностей, аабсолютно все врачи должны проявлять заботу о душе пациентов, особенно если кним приходит пациент, столкнувшийся с необходимостью противостоять заболеванию,оказывающему влияние на судьбу. Невропатологам реже других приходится решатьтакую задачу; мы даже можем сказать, что то заболевание центральной нервнойсистемы, которое даёт основную массу тяжёлой неврологической казуистики,множественный склероз, в 63,8 процента случаев вызывает эйфорию у страдающих импациентов.

Необходимость и возможность врачевания душимы продемонстрируем на хирургическом примере. Однойиз медсестёр моей клиники предстояла операция, однако в результате пробнойлапаротомии выяснилось, что опухоль неоперабельна. Исполненная отчаяния,медсестра позволила мне побеседовать с нею. В разговоре она призналась, чторасстроилась не столько из-за своей болезни, сколько из-за утратытрудоспособности: она любит свою работу больше всего на свете, но больше несможет её выполнять. Что должен был я противопоставить этому отчаяниюПоложение этой сестры было, действительно, безвыходным (через неделю онаумерла). Я всё оке попытался ей разъяснить, что она работает восемь или, Богзнает, сколько часов в день, не веника тут сложность — вскоре её кто-нибудь сможетзаменить, но так хотеть работать и, несмотря на невозможность это осуществить,не отчаяться — вотэто было бы достижение, в этом нескоро кто-нибудь сможет сравняться с нею.Потом я спросил её, не совершила ли она какой-либо несправедливости в отношениитысяч тех больных, которым она, как медсестра, посвятила свою жизнь: Несовершили ли Вы в отношении них какой-нибудь несправедливости, не получилось литак, что вследствие Ваших действий жизнь кого-то из больных или немощных,неспособных работать людей, стала бессмысленной Если сами Вы, попав в такую жеситуацию, исполнены отчаяния, — сказал я ей, — то не поступаете ли Вы так, как будто смысл человеческой жизнизаключён лишь в там, сколько часов может человек работать. Не лишили ли Вы, темсамым, жизненных прав и оснований бытия всех больных и немощных. Вдействительности, у Вас сейчас есть единственный шанс: если Вы до сих пор поотношению ко всем людям, которые были доверены Вашему попечению, не моглисделать ничего, кроме исполнения своих служебных обязанностей, то теперь у Васесть возможность сделать для них большее — стать образцомчеловечности.

Нескольких слов должно быть достаточно,чтобы показать: даже в таких случаях понятного и явно оправданного отчаяниядепрессию можно лишить обоснованности. Нужно только знать, что, в конце концов,любое отчаяние основано на одном — на обожествлении, абсолютизации каких-то ценностей (ввышеприведённом примере идолизируется ценность трудоспособности)134. Самупсихотерапию в таких случаях (меньше всего мы надеемся, что смогли этопоказать) нельзя назвать ни безнадёжной, ни неблагодарной. Можно было быспросить, идёт ли здесь речь о врачебной помощи. Мы считаем, что именно оврачебной помощи в лучшем смысле этого слова. И не менее того, ибо как сказаКлэзи (Klaesi) в своей ректорской речи о враче, которому приходится иметь делос неизлечимым больным: Его высочайшая миссия начинается там, где кончаетсявозможность излечения больного.

Забота врача о душе пациента предполагаетпомощь больному в том, чтобы он смог выстоять перед лицом фатально неизбежныхстраданий. Речь не идёт о восстановлении трудоспособности или способностинаслаждаться жизнью (ибо обе эти способности в рассматриваемых случаяхоказываются неотвратимо утраченными), речь идёт о формировании способностивынести страдания.

Стойкость в страдании представляет собой нечто иное как способность воплотить то, что мы назвали позиционной ценностью. Нетолько созидание (соответствующее трудоспособности) может придавать смысл бытию(в этом случае мы говорим о реализации созидательной ценности) и не толькопереживание, противостояние и любовь (соответствующие способности кнаслаждению) могут делать жизнь осмысленной (в этом случае мы говорим обэмоциональной ценности), но и страдание. И здесь речь идёт не просто окакой-либо возможности, но о возможности реализовать высочайшую ценность, овозможности осуществить глубочайший смысл. Можно придать своей жизни смысл,совершив деяние или создав произведение. Но можно придать жизни смысл, приняв всебя красоту, добро, истину или одного-единственного человека во всей полнотеего существа, в своей неповторимости и единственности воспринять его какединственного и неповторимого, как Ты, то есть полюбить его. Но и тот человек,который находится в трудном положении, не позволяющем ему реализоватьдеятельностные ценности, всё-таки может придать своей жизни смысл черезпереживание, даже этот человек может наполнить свою жизнь смыслом — тем, как он относится к этойсвоей судьбе, этому своему тяжкому положению, как он принимает неизбежноестрадание. Именно в этом ему дана последняя ценность. Ибо в настоящем,подлинном страдании, в недуге, определяющем судьбу, открывается человекупоследняя, но величайшая возможность самореализации и осуществлениясмысла.

Жизнь имеет смысл до самого последнеговздоха, она сохраняет этот смысл до самого последнего вздоха, ибо всегда даётвозможность реализовать ценность именно в том, как человек относится кпредназначенному судьбой страданию. И мы постигаем при этом мудрость слов,произнесённых когда-то Гёте: Нет положения, которое нельзя было быоблагородить или достижением, или терпением. К этому мы должны добавить лишьто, что подлинное терпение, то есть истинное, настоящее страдание, назначенноесудьбой и определяющее судьбу, само по себе является достижением, высочайшимдостижением, которое может выпасть на долю человека. И там, где человек долженотказаться от реализации созидательных или эмоциональных ценностей, и там онспособен что-то лосуществить.

Разумеется, вопрос о реализации позиционнойценности и придании жизни смысла через страдание встаёт только тогда и толькотам, где страдание, как говорится, является фатальным. Недопустимо, чтобычеловек отказывался от оперативного лечения в случае операбельной опухоли,пусть он даже готов терпеть и говорит, что принимает свои страдания мужественнои покорно. Такое принятие страдания бессмысленно, потому что это страдание неявляется фатальным и неизбежным. Только тот, кому пришлось столкнуться снеоперабельной опухолью, может реализовать позиционную ценность в том, как онприемлет свою судьбу, и тем самым придать своему страданию смысл.

Давайте попытаемся ответить на вопрос,почему смысл, который открывается человеку в страдании, является самым глубокимиз всех возможных. Позиционная ценность, как оказалось, отличается отсозидательной и эмоциональной, поскольку смысл страдания превосходит по своейглобальности смысл работы и любви. Почему же это так Давайте будем исходить изтого, что homo sapiens делится на homo faber, который реализует смысл своегобытия в деятельности, homo amans135, который наполняет своюжизнь смыслом, переживая, любя и надеясь, и homo patiens, призвание которого— страдать, и потомуон реализует смысл через страдание.

Homo faber — тип людей, которых мы называемлюдьми успеха, они знают только две категории и только в них мыслят: успех инеудача. Между этими двумя крайностями движется их жизнь, согласуясь с этикойуспеха. Homo patiens — совсем другой тип: успех и неудача больше не являются для этихлюдей главными категориями, скорее, главными для них становятся исполнение иотчаяние. Эта пара категорий образует перпендикуляр (рис. 14) к линии этикиуспеха, ибо исполнение и отчаяние принадлежат совсем другому измерению, поэтомуhomo patiens может осуществить себя, несмотря на достигшую максимуманеуспешность, на полный крах.

Рис. 14.

Таким образом оказывается, что исполнениесовместимо с неуспешностью, как и успех совместим с отчаянием. Это становитсяпонятным, если учесть разницу в измерениях, где существуют обе пары категорий.Конечно, мы могли бы спроецировать успех homo patiens, которому удалосьреализовать себя и обрести смысл в страдании, на линию этики успеха, тогда ондолжен быть, ввиду различия измерений, отображён точкой, то есть будетвыглядеть как ничто, если кому-то импонирует такой абсурд. Другими словами, вглазах homo faber триумф homo patiens должен быть глупостью ибезумием.

Когда судьба требует от человека сначалаотказаться от возможности реализовать свои созидательные ценности, а потом— от возможностиосуществить смысл жизни в переживаниях, сострадании и любви, тогда у негоостаётся лишь возможность предоставить себя этой судьбе, её принять. В этойситуации нужно попытаться помочь человеку, который должен совершитьсоответствующий поворот от стоящих на первом плане возможностей, повседневногосознания и среднестатистического бытия — через умение придать своей жизнисмысл — кнеобходимости осуществить смысл своего бытия через страдание.

Pages:     | 1 |   ...   | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 |   ...   | 34 |    Книги по разным темам