Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |   ...   | 38 |

Характер чувствительности и воли определяетсобой не только форму и естественные свойства ума, но также и выбор предметов,на которые направляется мысль: можно поэтому предвидеть, что французскому умунаиболее отвечают общественные и гуманитарные идеи. В применении к обществу,общие идеи становятся возвышенными и великодушными; они-то именно и имеливсегда во Франции наиболее шансов на успех. Гейст и Лазарус, занимавшиесяпсихологией народов, констатировали эту склонность отрываться от своей личностиради идеи, иногда даже ради "идейного существа". Мы все представляем себе ивсего желаем, без сомнения, не в форме вечного, как Спиноза, но, по меньшеймере, в форме универсального. Ради этого мы подвергаем наши идеи тройнойоперации: немедленно же по их зарождении мы объективируем их на основании тогокартезьянского и французского принципа, что "все ясно мыслимое истинно"; затем,так как всякая истина должна быть универсальной, мы возводим наши идеи взаконы; наконец, так как сама всеобщность неполна, если не охватывает собойфактов, мы обращаем наши идеи в действия. Эта потребность в объективнойреализации —настоятельна; наше интеллектуальное нетерпение не мирится ни с какимикомпромиссами. Мы никогда не удовлетворяемся одним платоническим созерцанием:мы догматичны и вместе с тем практичны. Когда наш догмат оказывается истинным,получается наилучшая возможная комбинация, и мы способны тогда на великие дела;но если, на несчастие, наши раз суждения ложны, мы идем до последних пределовнашего заблуждения и в конце концов разбиваем бы о неумолимуюдействительность.

Эти врожденные свойства расы в соединении слатинской культурой должны были повести к французскому рационализму. Уже уримлян "рассудок" играл руководящую роль, приняв у них форму универсальногозаконодательства; но там это делалось с целью господства: римский космополитизмгораздо более заставлял мир служить Риму, нежели Рим миру. Католицизм поднялсяна более общечеловеческую точку зрения. Наконец, под действием римского ихристианского влияния, Франция оказалась способной поставить рационализм на еговысшую ступень, отделив его от политических и религиозных интересов и придавему философское значение. Французский рационализм основан на убеждении, что вмире действительности все доступно пониманию, если не для настоящейнесовершенной науки, то, по крайней мере, для будущей. Немецкий ум, напротивтого, всюду усматривает нечто недоступное пониманию и предполагает, что этимнечто можно овладеть лишь чувством и волей; он допускает в мире действительноговнелогическое или нечто, стоящее выше логики. Ниже разума стоит нечто болееосновное, а именно —природа; отсюда германский натурализм; выше разума, стоит божественное; отсюдагерманский мистицизм. Кроме того, так как стоящее ниже и выше разума сливаетсяв один непроницаемый мрак, то в конце концов натурализм и мистицизм такжесливаются в германском уме. Французскому уму, напротив того, чужды натурализм имистицизм; не удовлетворяясь грубым и темным фактом, он не удовлетворяетсятакже и еще более туманными чувством и верой; он более всего любит разум иаргументы. Немцы и англичане горячо упрекают французов за их веру в идеал, врациональную организацию общества, за их любовь к идеям, а особенно— ясным и отчетливым.Этого рода упреки нашли отголосок в Ренане и Тэне. По их мнению, человек,обладающий одними ясными идеями, никогда не постигнет ничего в сфере жизни иобщества, где преобразования совершаются глухо и смутно и где необходимыедействия не всегда могут быть обоснованы доказательствами. Без сомнения; ноодно дело довольствоваться в области науки или жизни уже имеющимися яснымиидеями, не ища ничего более, и другое дело — добиваться ясности даже в самыхтуманных областях и желать все увидеть при ярком свете. Все простое и ясноенаходится не на поверхности, а на самой глубине; осуждению должна подвергнутьсяне эта истинная, а та мнимая ясность, которой наша нация несомненно слишкомчасто довольствуется. Полурешение кажется ей яснее полного решения, и онадумает, что поняла часть, не успевши понять всего; это — двойная иллюзия, являющаясярезультатом французского нетерпения и особенно опасная в сфере общественнойжизни. Мы могли бы с еще большим основанием, нежели немец Гёте, вскричать:"Света, более света!23".

Разум "необходимо стремится к единству",как говорил Платон. Наша любовь к единству еще более сближает нас с древними, аособенно с римлянами, которые развили ее в нас. Она порождает известнуюинтеллектуальную нетерпимость по отношению ко всему, что отдаляется отгосподствующего мнения, а иногда даже и от нашего собственного, которое мыестественно склонны признавать единственно рациональным. Наш ум по инстинктудоктринерский. К счастью, наше стремление приобрести симпатию других заставляетнас делать им многие уступки.

Предположите умственные свойства французовдостигнувшими высшей степени развития, и вы получите ту способность анализа,которая иногда разрешает самые запутанные вопросы, не уступает в утонченностисамим явлениям, разлагает их на элементы, доступные пониманию, определяет их,классифицирует и подводит под ярмо законов.

Вы получите также тот талантдедукции, который позволяет следить за развертывающеюся нитью аргументациичерез все лабиринты, не упуская ни одного звена из цепи причин и следствий; выполучите диалектику, напоминающую диалектику греков, но более здравомыслящую именее софистическую. Вы получите, наконец, дар упрощать действительность, сводяее, как делают математики, к ее существенным элементам и получая таким образомее верное, хотя и отвлеченное воспроизведение, яркую проекцию на плоскостьнашего ума. Присоедините к этому умению разложить на составные элементы иобъяснить существующее еще более редкую способность угадать возможное идолженствующее быть, и вы получите способность математического и логическоготворчества, так часто встречавшуюся во Франции. Математика всегда была одной изнаук, в которой Франция особенно отличалась; даже и теперь наша школа геометровстоит в первом ряду. Геометрический ум не мешает умственной утонченности: развене были Декарт и Паскаль одновременно строгими математиками и тонкимимыслителями Способностью открывать соотношения, характеризующей французскийум, объясняется, что мы находим удовольствие в том, чтобы играть самими идеями,комбинировать их на тысячи ладов, находить то гармонию, то противоречие междуними. Если найденное соотношение одновременно точно и неожиданно, то в этойспособности уловить нечто трудноуловимое и выразить его в изысканной формезаключается наше остроумие. В германском или британском юморе с его едкостью игоречью выражается скорее независимость чувства и воли, противопоставляющихсебя другим; французское остроумие более интеллектуального характера, и даже вего язвительности больше бескорыстия: это не столько столкновение личностей,сколько столкновение идей, сопровождающееся блестящими искрами. Когда сюдавносится личный элемент, он принимает форму светского тщеславия; это— желание нравитьсядругим, забавляя их.

Уменьшите глубину и широту французскогоума, но оставьте ему его ясность и точность, и вы получите здравый смысл,одновременно теоретический и практический, у одних изощренный, тогда как умногих других отличающийся тупостью. Враг всего рискованного, а также слишкомнизменного, здравый смысл составляет, по-видимому, скорее свойствокельто-славянских масс, чем германо-скандинавской расы и даже расы Средиземногоморя; вследствие этого он особенно часто встречается среди наших крестьян инашей буржуазии; он хорошо согласуется с постоянными заботами о положительных инепосредственных интересах. Прибавим к этому, что здравый смысл слишком частовредит оригинальности. "Всякий дерзающий во Франции думать и действовать иначе,чем все остальные, —говорит Гете, —должен обладать большим мужеством. Ни у одного народа не развито в такойстепени чувство и боязнь смешного; малейшее отступление от гармонической, аиногда и от условной формы оскорбляет его вкус". Все слишком индивидуальноекажется эксцентричным и как бы проникнутым эгоизмом нашему в высшей степениобщественному уму.

В литературе и искусствахвпечатлительность, уравновешенная разумом, составляет вкус, а вкус имеет своимпоследствием критическое чувство. Всем известна французская проницательность,когда дело идет о том, чтобы выяснить достоинства и недостатки произведения,приняв за основу не личную фантазию, а общий разум и общие условия общественнойжизни.

Таковы традиционные черты французского ума.Мода, всегда властвующая над нами, может вызвать у нас увлечение то славянским,то скандинавским направлением ума, и мы становимся более доступными чуждымидеям и чувствам, но в глубине мы всегда остаемся французами.

Глава вторая. Французский язык ифранцузский характер.

Язык данного народа так же связан с егохарактером, как черты лица с характером индивидуума: у филологии есть своелицо.

Французский ум отпечатался на языке,полученном от римлян. Освободившись от своих торжественных форм, этот легкий игибкий язык стал вполне приспособленным к мысли, слову и действию24.

Стараясь объяснить успешную пропагандуфранцузских либеральных и республиканских идей в Европе после революции, Жозефдо Мэстр видел в самом строении нашего языка одну из главных причинзаразительности этой демократической пропаганды. "Так, как нация, — говорил он, — не может получить миссии, небудучи снабжена орудием для ее выполнения, то вы получили это орудие в формевашего языка, которому вы гораздо более обязаны вашим господством, чем вашимармиям, хотя они потрясли вселенную". Кому не знакомы страницы Ривароля, накоторых он говорит об универсальности и ясности нашего языка. "Другие языки,— читаем мы у него,— были бы способныпередавать и предсказания оракулов, наш же язык дискредитировал бы их". Вместопредсказаний наш язык более удобен для формулирования естественных ичеловеческих законов: это самый научный и юридический из языков. Разве его непредпочитали всем другим, когда шло дело о редактировании трактатов изаконов

Потребность в наречии, наиболее пригодномдля общественных сношений, была одной из причин, сделавшей французский язык дотакой степени аналитическим, а вследствие этого точным, что всякая фальшьслышна в нем, как на хорошо настроенном инструменте. Это — язык, на котором всего труднееплохо мыслить и хорошо писать. Француз выражает отдельными словами не толькоглавные мысли, но и все второстепенные идеи, часто даже простые указаниясоотношений. Таким образом мысль развивается скорее в ее логическом порядке,нежели следует настроению говорящего. Расположение слов определяется не личнымчувством и не капризом воли, под влиянием которых могли бы выдвигаться впередто одни, то другие слова, изменяя непрерывно перспективу картины: логикапредписывает свои законы, запрещает обратную перестановку, отвергает дажесоставные слова и неологизмы, позволяющие писателю создавать свой собственныйязык. В силу исключительной привилегии, французский язык один остался веренпрямому логическому порядку, чужд смелых нововведений, вызываемых капризомчувства и страсти; он позволяет без сомнения маскировать это рациональноестроение речи путем самых разнообразных оборотов и всех ресурсов стилистики, ноон всегда требует, чтобы оно существовало: "Тщетно страсти волнуют нас ипонуждают сообразоваться с ходом ощущений; французский синтаксис непоколебим".Можно было бы сказать, что французский язык образовался по законам элементарнойгеометрии, построенной на прямой линии, между тем как остальные языкискладывались по формулам кривых и их бесконечных видоизменений. Отсюда— эта ясность нашейпрозы, представляющая резкий контраст с туманностью прозы других языков иделающая французскую прозу как бы точным "измерительным прибором" для выраженияистин. Все прошедшее через французский язык становится доступным всемирнойреспублике умов. Даже чувство проникает в него только через посредство идеи иобязано ограничиться оттенками большей частью интеллектуального характера. Дажепри выражении самых индивидуальных мыслей французский язык требует известногорода безличности и как бы доли универсальной симпатии. Он требует подъема наизвестную высоту с обширными и светлыми горизонтами по сторонам. Отсюда— это чрезмерноеотвращение к столь дорогим для германского сердца "ноктюрнам" и"трансцендентальному свету луны"; отсюда также эта боязнь слишком резких илипросто слишком сильных и слишком сжатых выражений, всего, что имеет дикий игрубый, а потому противообщественный оттенок. Нашему языку свойственно"приличие" и мягкость.

Но действительно ли он обладает тойстепенью безусловной "объективности", какая ему обыкновенно приписывается Нет,потому что, хотя мы и не вносим в изображаемые объекты наших "субъективных"страстей, но мы придаем им известную логическую и эстетическую форму, не всегдагармонирующую с реальной основой. Действительно, наш язык не пользуетсяисключительно одними указанными нами аналитическими приемами; ему свойствентакже особого рода синтез, на который не обращали достаточно внимания, икоторый состоит в слишком прямолинейном характере, придаваемом французскимиписателями идеям. Желая выразить известные вещи, мы начинаем с их упрощения,хотя бы в действительности они были сложны (и даже преимущественно, когда онисложны); затем мы располагаем их в симметрическом порядке, являющемся уже нашимсобственным изобретением. Мы строим нашу фразу не из готового естественногоматериала, а придаем этому материалу удобопонятную и изящную форму. Словом, мыявляемся в построении наших фраз логиками и артистами; вместо того, чтобы братьвсе, что предлагает нам действительность, мы выбираем наиболее правильное илипрекрасное; вместо того, чтобы быть рабами действительности, мы идеализируем еена свой манер. Отсюда до пользования и злоупотреблений абстрактной логикой ириторикой один шаг; тогда-то, по чисто французскому выражению Бюффона, "стильявляется человеком", вместо того чтобы быть самой вещью, непосредственнопредставляющейся уму. Это неудобство чувствуется в философии и моральных наукахболее, чем в чем-нибудь другом. Это — обратная сторона нашихположительных качеств: ясности, точности, меры и изящества.

Если ум народа воплощается в его языке, иесли последний, в свою очередь, увековечивает ум народа; если правда, какзамечает Гартманн, что "формы национального языка управляют движениями мысли",то легко понять, какое влияние должен был оказывать на французскую нацию ееязык, являющийся сам по себе целой школой25.

Pages:     | 1 |   ...   | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |   ...   | 38 |    Книги по разным темам