Geum.ru

Исследование

Вид материалаИсследование

Содержание


Ж. Некрашевич-Короткая (Минск). Лингвонимы восточнославянского культурного региона (исторический обзор)
Подобный материал:
1   ...   38   39   40   41   42   43   44   45   ...   89

Ж. Некрашевич-Короткая (Минск). Лингвонимы восточнославянского культурного региона (исторический обзор)


Вопрос о восточнославянских лингвонимах рассматривался в научной литературе, как правило, в общем контексте исследований по истории языка. Первое, на что следует обратить внимание, – это тесная связь лингвонимов с этнонимами, что связано, в первую очередь, с многозначностью слова «язык» в древних восточнославянских памятниках. Понятие «язык» («речь») в восточнославянском ареале было синонимично понятию «народ». Следовательно, в определении членов оппозиции «МЫ – ОНИ» принципиальное значение имела общность или различие в языке.

В средние века в ареале Slavia Orthodoxa мощным объединяющим фактором восточных славян было наличие общего литературного языка – «словенского», или «славенского». Именно этот лингвоним вплоть до середины 18 века (а иногда и позже) определял литературный язык Московской Руси (довольно редко, по сведениям профессора Мечковской, церковнославянский язык назывался «русским»). Церковнославянский язык был представлен в литературе Московской Руси в варьирующем обличье, однако именно он признавался единственно возможным для создания письменных памятников в большинстве жанров, особенно канонического и служебного характера. На протяжении нескольких столетий активного литературного использования церковнославянский язык настолько прижился в культурном сознании московитов, что иногда именно он представлялся языком повседневного общения. Так, Ф. Поликарпов в предисловии к «Лексикону треязычному» (1704) писал: «Что пользуютъ намъ языци иностранніи; не доволенъ ли единъ нашъ славенскій ко глаголанію…» (цит. по: 6, с. 141). Народно-разговорный язык, хотя и проникал постепенно в сферу письменности, никогда не получал, однако, официального статуса литературного языка.

Иначе обстояло дело в Великом княжестве Литовском. Здесь на основе белорусских говоров вокруг Вильни постепенно сложился новый литературный язык – «проста мова». Именно этот язык стал «средством наддиалектного письменного общения на всей территории княжества, включая буковино-молдавские и перемышльские земли» (7, с. 11). В памятниках отражены также такие обозначения этого языка, как «русский языкъ», реже – «простый языкъ», «руский діялектъ», «руская мова». Статут Великого княжества Литовского 1566 года содержал специальный пункт об употреблении в делопроизводстве этого языка: «А писар земски по руску маеть литэрами и словы рускими вси листы и позвы писати а не инъшым языком и словы» (цит. по: 5, с. 350). Лингвонимы выше названного синонимического ряда встречаются и в памятниках украинской литературы. Так, например, в уставе братской Львовской школы 1586 года находим запись: «во училищи сем, в нем же учащим писанію словенску и руску…». В связи с этим вполне оправданными следует считать применяемые в настоящее время лингвистические дефиниции «старобелорусский язык» и «староукраинский язык», поскольку и та, и другая вполне точно передают содержание приведенного выше лингвонима 16–17 веков.

В культурном регионе Великого княжества Литовского начиная с 16 века важное значение приобретает латинский язык. В связи с утверждением концепции о происхождении великих князей и магнатов Великого княжества Литовского от римских патрициев «проста мова» литовцев признавалась родственной латыни, ее, так сказать, упрощенным, простонародным вариантом.

В памятниках древнебелорусской литературы «руски» язык, как правило, противопоставляется «словенскому» по принципу «учености». Так, в предисловии к «Евангелию учительному» (Евье, 1616) читаем:. «А затым тот, который тых часов в зацнейшом, пенкнейшом, звязнейшом, суптелнейшом и достаточнейшом языку словенском, пре неспособность слухачов не многим пожиточен был, тепер хот в подлейшом и простейшом языку, многим, албо рачей и всем руского языка якоколвек умеетным, потребен и пожиточен быти может» (8, с.74). Высокопарная характеристика церковнославянского языка, зафиксированная в приведенном памятнике, отражает то место этого языка, которое он занимал в православном мире Белоруссии и Украины: по выражению П. И. Житецкого, он осознавался здесь в качестве «объединяющего начала умственной жизни» (4; с.14).

Следует думать, однако, что иногда термины «словенский» и «руский» использовались для характеристики системы письма (графики), а не языка. Использование лингвонима в качестве, так сказать, графонима, представлено в известном памятнике белорусской латиноязычной поэзии – поэме «Песня о зубре» Николая Гусовского. Здесь был употреблен известный в средние века эпитет “Roxanus”, которым называли славян западноевропейские писатели. В памятниках украинской литературы был представлен вариант этого определения – “Roxolanus” (так, поэма известного украинского латиниста конца 16 века Себастьяна Кленовича, посвященная Украине, называется «Roxolania»).

Таким образом, в памятниках древнебелорусской и древнеукраинской литературы нашли отражение лингвонимы «язык словенский» и «язык руский» как обозначения двух литературных языков, используемых в Виленской и Киевской Руси 16 – 17 веков. «Язык словенский» признавался «учоным», «пожиточным», и в православном мире воспринимался как знак борьбы за православие, против ополячивания и окатоличивания. Однако сфера употребления этого языка редко выходила за рамки церковной литературы, в отличие от Руси Московской, где влияние церковнославянского языка ощущалось в самых разных жанрах литературы практически до Пушкинской эпохи. В Великом княжестве Литовском «язык руский» поначалу использовался наравне с польским, как сказано об этом в «Статуте» 1588 года; однако с течением времени постепенно был вытеснен польским и утратил значение литературного языка. Интересно, что белорусский просветитель Франциск Скорина попытался создать особый книжный язык, совмещающий в себе церковнославянское наследие с элементами живого разговорного языка. Именно так следует, на наш взгляд, понимать его слова «повелел есми Псалтырю тиснути рускыми словами, а словенскым языком» (9, с.18). Очевидно, задача языковой консолидации восточных славян всё же была в то время актуальной. Однако «разная политическая история 14 – 16 веков и процессы собственного этноформирования у русских, украинцев и белорусов обусловили их определенную дифференциацию на уровне самосознания» (11, с.14), в том числе и языкового. В связи с различием в культурной ситуации Виленской, Киевской и Московской Руси, языковая картина восточнославянского региона в 16–17 веках была весьма пестрой и во многом противоречивой.

Литература
  1. Belli Pruteni tres libelli per Joannem Visliciensem editi… // Pauli Crosnensis Rutheni atque Joannis Visliciensis carmina edidit… Dr. Bronislavus Kruczkiewicz. Cracoviae, 1887. S.173–215.
  2. Nicolai Hussoviani carmina edidit… Joannes Pelczar. Cracoviae, 1894.
  3. Грушевський М. Історія украïнськоï літератури. Т. VI. Киïв, 1995.
  4. Житецкий П. И. Очерк литературной истории малорусского наречия в ХVII веке. Киев, 1889.
  5. Жураўскі А.І. Гісторыя беларускай літаратурнай мовы. Т.1. Мн., 1967.
  6. Ковалевская Е. Г. История русского литературного языка. М., 1978.
  7. Мечковская Н. Б. Ранние восточнославянские грамматики. Мн., 1984.
  8. Прадмовы і пасляслоўі паслядоўнікаў Францыска Скарыны / Уклад. У. Кароткага. Мн., 1991.
  9. Скарына Ф. Творы. Мн., 1990.
  10. Статут Вялікага княства литоўскага 1588. Мн., 1989.
  11. Чаквін І.У. Да пытання аб этнічнай самасвядомасці беларусаў у часы Скарыны // Спадчына Скарыны / Уклад. А.І.Мальдзіс. Мн., 1989. С.39–49.
  12. Belli Pruteni tres libelli per Joannem Visliciensem editi… // Pauli Crosnensis Rutheni atque Joannis Visliciensis carmina edidit… Dr. Bronislavus Kruczkiewicz. Cracoviae, 1887. S.173–215.
  13. Czubek J. Pisma polityczne z czasów pierwszego bezkrólewia. Kraków, 1906.
  14. Nicolai Hussoviani carmina edidit… Joannes Pelczar. Cracoviae, 1894.
  15. Грушевський М. Історія украïнськоï літератури. Т. VI. Киïв, 1995.
  16. Жураўскі А.І. Гісторыя беларускай літаратурнай мовы. Т.1. Мн., 1967.
  17. Ковалевская Е. Г. История русского литературного языка. М., 1978.
  18. Мечковская Н. Б. Ранние восточнославянские грамматики. Мн., 1984.
  19. Повесть временных лет // Памятники литературы Древней руси. ХІ – начало ХІІ века. М., 1978. С.22 – 277.
  20. Прадмовы і пасляслоўі паслядоўнікаў Францыска Скарыны / Уклад. У. Кароткага. Мн., 1991.
  21. Скарына Ф. Творы. Мн., 1990.
  22. Срезневский И. И. Словарь древнерусского языка. М., 1989.
  23. Статут Вялікага княства литоўскага 1588. Мн., 1989.
  24. Чаквін І.У. Да пытання аб этнічнай самасвядомасці беларусаў у часы Скарыны // Спадчына Скарыны / Уклад. А.І.Мальдзіс. Мн., 1989. С.39–49.

С.41: Этнічная самасвядомасць грунтуецца на бінарнай апазіцыі “МЫ – ЯНЫ”, г.зн. на ўсведамленні народам сябе як асобнай этнічнай адзінкі, якая адрозніваецца ад іншых народаў пэўнымі рысамі, прыкметамі, гістарычным лёсам, тэрыторыяй існавання. Сюды ўключаецца таксама ўяўленне аб адзінстве паходжання ўсіх, з каго складаецца асноўны масіў народа. У эпоху феадалізму летапісныя канцэпцыі адзінства паходжання розных народаў, плямён і нават асобных тэрытарыяльных, этнаграфічных, саслоўных груп грунтаваліся на міфалагічных уяўленнях аб іх паходжанні ад адзіных продкаў: радзімічаў – ад Радзіма, вяцічаў – ад Вятка, палякаў – ад Ляха, русічаў (рускіх, украінцаў, беларусаў) – ад Руса, літоўцаў – ад рымскіх перасяленцаў на чале з Палямонам, шляхты – ад сарматаў і г. д.

Акрамя агульнага этноніма і ўяўленняў аб адзіным паходжанні, якія дазвалялі сярэдневяковым аўтарам лічыць, што “люд літоўскі, рускі (украінскі. – І.Ч.) і маскоўскі – тая ж Русь, тое ж племя” (спас.: Czubek J. Pisma polityczne z czasów pierwszego bezkrólewia. Kraków, 1906. S.395), рускі, украінскі і беларускі народы радніліся і іншымі элементамі самасвядомасці (напрыклад, канфесійнымі, этнагенетычнай спадчынай), а таксама мовай і культурай. Аднак розныя палітычная гісторыя 14 – 16 стст. і працэсы ўласнага этнаўтварэння ў рускіх, украінцаў і беларусаў (с.42) абумовілі іх пэўную дыферэнцыяцыю на ўзроўні самасвядомасці. Прадстаўнікі кожнага з этнасаў лічылі рускім толькі свой народ, а суседзяў вызначалі іншымі этнанімічнымі назвамі. Напрыклад, рускія і ўкраінцы называлі беларусаў „ліцвінамі”, а беларусы іх – наўгародцамі, пскавічамі, цверычамі, маскалямі, маскавітамі, валынянамі, падалянамі, чаркасамі, казакамі, хахламі і вельмі рэдка – старажытным этнонімам „рускія” (спас.: Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич А. Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М., 1982. С.135–138; Литовская метрика: Книга записей. Т.1 // РИБ, 1910. Т.XXVII. С.238, 255, 542, 546; ПСРЛ: Летописи белорусско-литовские. М., 1980. Т.35. С.110, 122, 126).

С.44: /У рэктарскіх актах Кракаўскага універсітэта/ Скарына вызначаны як “Lituanus” (спас.: Muczkowski J. Statuta nec non Liber Promotionum philosophorum ordinis in Universitate studiorum Jagellonica ab anno 1402 ad annum 1849. Cracoviae, 1849. P.144.). … “Аз… нароженый въ руском языку», – пісаў пра (с.45) сябе Ф. Скарына, называючы гэты “язык” сваім “прироженым», родным.

С.46: «Венцлав Вяжбіцкі… nationale Lithuanus, gente Polonus”.

C.48: Паняцце “язык” (мова) ва ўсходнеславянскім арэале было, пачынаючы са старажытнарускіх летапісаў, сугучна, а часам і сінанімічна паняццю “народ”.

/У актавых запісах Падуанскага універсітэта за 1512 год Скарына пазначаны як “русін” (зборнік, с.63–74).