К проблеме духовной революции

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3

человек-артист; он, и только он, будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь, в которую неудержимо устремилось человечкство».^²³

«Мир уже стоит под знаком духовного интернационализма; под шумом обострённых националистических распрь и раздоров уже предчувствуется эпоха, когда самые молодые расы пойдут рука об руку с древнейшими под звуки той радостной музыки, которая прозвучит для разделяющей их цивилизации как похоронный марш. Мне кажется, что в той «великой битве» против «гуманизма» ... – за артиста много пролито крови».^²⁴

«В артисте – отсутствие гуманной размягчённости, острое сознание. Оптимизм, свойственный цивилизованному миру, сменяется трагизмом: двойственным отношением к явлению, знанием дистанций, уменьем ориентироваться».^²⁵

Об этих качествах человека-артиста Блок говорит в письме Сергею Есенину, опираясь на свой жизненный и поэтический опыт и как бы предупреждая этим Есенина о тех опасностях, которыми они окружены в этом мире, преодолеть которые можно только на новых путях сознания: «... знаю, как трудно ходить, чтобы ветер не унёс и чтобы болото не затянуло».^²⁶

А Сергей Есенин как, может быть, никто другой не только смог увидеть русские революции 1917 года, как явления космические, но и сумел это выразить в своих маленьких поэмах, написанных как бы на одном дыхании в 1917-1919 годах: «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Иорданская голубица», «Инония», «Небесный барабанщик», «Пантократор». Через все поэмы проходит лейтмотивом весть о духовном начале в русских революциях и об исполнении не только социальных, но главным образом духовных народных чаяний.

«То душ преображённых

Неисчислима рать,

С озёр поднавшись сонных

Летит в небесный сад».

«Обещаю вам град Инонию,

Где живёт божество живых!».

«Да здравствует ревлюция

На земле и на небесах!»

Эти духовные чаяния Есенин впитал, вобрал в себя вместе с любовью к Родине, к родной рязанской земле, как нечто накопленное народом веками. Это проявилось у него в стихах, написанных в предреволюционные годы.

«С тихой тайной для кого-то

Затаил я в сердце мысли».

«Светом книги голубиной

Напоить свои уста».

«Глаза, увидевшие землю,

В иную землю влюблены».

«Там, где вечно дремлет тайна,

Есть нездешние поля».

Это «нездешнее» (духовное) революция как бы спустила на землю и приблизила осуществление давно ожидаемого – и народом (для Есенина – крестьянством) и поэтом. Космическое и земное встретились. Об этом очень образно поэт сказал в стихотворении, написанном в 1917 году.

Не напрасно дули ветры,

Не напрасно шла гроза.

Кто-то тайный тихим светом

Напоил мои глаза.

С чьей-то ласковости вешней

Отгрустил я в синей мгле

О прекрасной, но нездешней,

Неразгаданной земле.

Не гнетёт немая млечность,

Не тревожит звёздный страх,

Полюбил я мир и вечность,

Как родительский очаг.

Всё в нём благостно и свято,

Всё тревожное светло.

Плещет рдяный мак заката

На озёрное стекло.

И невольно в море хлеба

Рвётся образ с языка:

Отелившееся небо

Лижет красного телка.

«Красный телок» - революция. И последовавшие после этого стихотворения революционные поэмы Есенина раскрывают его понимание свершающихся революционных событий как явлений космического и духовного порядка. Это – народный, более того крестьянский Космос, это - животные космические символы, воплощающиеся на Земле, это крестьянское поле, принявшее на себя небесную благодать. Это – народное (крестьянское) мироощущение духовного начала жизни. Это – народный (крестьянский) Христос и другие библейские персонажи. Но всё это дано через ту органическую поэтическую образность, которая была для Есенина естественным творческим состоянием, напитанным его неразрывной связью с жизнью народа, и в первую очередь – крестьянства, - с природой, с родной землёй, имя которой – Русь. В своей автобиографии поэт отмечал, что его принятие и восприятие революции было именно крестьянским. Космос и духовность Есенина требуют глубокого изучения. И надо отметить как парадокс: именно это самое глубинное в творчестве Есенина, без чего вообще невозможно Есенина понять, менее всего исследуется, менее всего ценится среди других его произведений. Да, Есенин – лирик, как, например Пушкин или Лермонтов. Но его творчество шире и глубже этого понятия. Есенин – это и эпос. Он и историк. Он и философ, глубокий мыслитель. Как Пушкин и Лермонтов. Но по своей силе проникновения в Макрокосмос и Микрокосмос (в том числе и в духовный Макро- и Микрокосмос) Есенин – уникален. И это качество дали ему события социальной и духовной революции 1917 года в России. Это главное в его творческом портрете очень метко определил замечательный русский поэт уже второй половины ХХ века Василий Фёдоров: «Поэт обладал каким-то чувствено-телесным зрением. В его стихах мир объёмен, а человек космичен. Звёзды, Луна, Солнце, Млечный путь в его стихах стали деталями человеческого быта. И это не формальный поэтический приём, как утверждали некоторые критики, а мироощущение, вынесенное из школы природы».^²⁷ Может быть, на сегодня наиболее глубоко перечисленные нами ревоюционные поэмы Есенина, их космическое и духовное содержание выражены в книге Станислава и Сергея Куняевых «Жизнь Есенина».

«В облике сказочного русского мужика в поэме «Отчарь» проступал то ли образ Святогора, то ли Микулы селяниновича, то ли русского крестьянского Саваофа или святителя Николая.

Всех зовёшь ты на мир,

Тепля клич, как свечу,

Прижимаешь к плечу

Нецелованный мир.

... И поэт-пророк видит, словно Иоанн Патмосский, «новое небо и новую землю» и горд тем, что именно от Росссии осуществляется преображение мира.

Там дряхлое время,

Бродя по лугам,

Всё русское племя

Сзывает к столам.^²⁸

«Есенин как бы творит в поэмах свой иконостас, свой деисусный чин – и в первую очередь, перекрестясь, пишет родные лики: Русь, рай и святые – это же его родня, его русское село, доличное письмо – это его родные константиновские пейзажи.

Под Маврикийским дубом

Сидит мой рыжий дед,

И светит его шуба

Горохом частых звезд»^²⁹

« «Инония» закончена в январе 1918 года. В то же время Александр Блок написал за несколько дней «Двенадцать». «Инония» заканчивается так:

Радуйся, Сионе,

Проливай свой свет!

Новый в небосклоне

Вызрел Назарет.

Новый на кобыле

Едет к миру Спас.

Наша вера – в силе.

Наша правда – в нас!

Есенин заканчивает поэму образом Спаса, едущего на кобыле.Блок – Иисусом Христом «в белом венчике из роз», идущим впереди двенадцати разрушителей старого мира.

Владислав Ходасевич в книге «Некрополь» считал цикл этих есенинских поэм, и особенно стоящую в центре цикла «Инонию», лебединой песней Есенина ... С «Инонией» он высказался весь, до конца. После неё ему, в сущности, сказать было нечего ... Инония реальная должна была настать – или не настать».^³⁰ Совпадение в написании самых своих главных поэм у Блока и у Есенина, конечно, не случайно. Это только показывает ту закономерность в синхронности духовного и социального начал в русской революции 1917 года, которую так чутко уловили эти гениальные русские поэты, выразив каждый по-своему понимание смысла и целей совершающихся космосо-земных событий. Духовное начало потерпело поражение, и это сказалось на самой творческой судьбе и Блока, и Есенина: Блок вообще замолчал, а Есенин погрузил себя во тьму разрушения, что было безвыходным протестом против несбывшихся идеалов духовной революции.

Сам Есенин своё космическое и духовное мирочувствование прекрасно обосновал и описал в программной для него статье «Ключи Марии», которое он определил как «мелодию какой-то одной вечной песни перед мирозданием».

« ... наша древняя Русь, где почти каждая вещь через каждый свой звук говорит нам знаками о том, что здесь мы только в пути, что здесь мы только «избяной обоз», что где-то вдали, подо льдом наших мускульных ощущений, поёт нам райская сирена и что за шквалом наших земных событий недалёк уже берег».^³¹ Здесь присутствует глубокая мысль о том, что духовная революция заложена в самой сущности жизни, что корни её очень древние, и в шквале «наших земных событий»( событий революционных ) просматривается совпадение материального и духовного. Эта мысль была сформулирована в статье кратко и точно: «Звёздная книга для творческих записей теперь открыта снова».^³² Революционные события Есенин воспринимает как «священнейшие дни обновления человеческого духа».^³³ И поясняет дальше:

«Она (Земля – В.Ж.) к новому тянется небу, ища нового независимого места, чтобы через новые рисунки, через новые средства, протянуться ещё дальше. Гонители св. Духа – мистицизма забыли, что в народе уже есть тайна о семи небесах, они осмеяли трёх китов, на которых держится, по народному представлению, земля, а того не поняли, что этим сказано то, что земля плывёт, что ночь – это время, когда киты спускаются за пищей в глубину морскую, что день есть время продолжения пути по морю»^³⁴

«Душа наша Шехерезада. Ей не страшно, что Шахнаир точит нож на растленную девственницу, она застрахована от него тысяча одной ночью корабля и вечностью проскваживающих небо ангелов. Предначертанные спасению тоскою наших отцов и предков через их иаковскую лестницу орнамента слов, мысли и образа, мы радуемся потоку, который омывает сейчас с земли круг старого вращения, ибо места в ковчеге искусства нечистым парам уже не будет. То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: «Ной выпустил ворона», Мы знаем, что крылья ворона тяжелы, что путь его недалёк, он упадёт , не только не долетев до материка, но даже не увидев его, мы знаем, что он не вернётся, знаем, что масличная ветвь будет принесена только голубем – образом, крылья которого спаяны верой человека не от классового сознанья, а от сознанья обстающего его храма вечности».^³⁵ Есенин ясно видел неизбежность революции духовной, так же как видел, что в данный момент духовная революция обречена на поражение. Эту обречённость он выразил, как трагедию, с присущей ему лирической силой. Как предчувствие это дано в стихотворении, написанном ещё до революции, в 1916 году:

Верю: завтра рано,

Чуть забрезжет свет,

Новый под туманом

Вспыхнет Назарет.

Новое восславят

Рождество поля.

И, как пёс, пролает

За горой заря.

Только знаю: будет

Страшный вопль и крик,

Отрекутся люди

Славить новый лик.

Скрежетом булата

Вздыбят пасть земли ...

И со щёк заката

Спрыгнут скулы-дни».

Дальше (1922 год) Есенин увидел несостоятельность не только духовной, но и социальной революции:

«Снова пьют здесь, дерутся и плачут

Под гармоники жёлтую грусть,

Проклинают свои неудачи,

Вспоминают московскую Русь.

....................................................

Что-то нами навеки утрачено.

Май мой синий! Июнь голубой!

Не с того ль так чадит мертвечиной

Над пропащею этой гульбой.

............................................................

Что-то злое во взорах безумных,

Непокорное в громких речах.

Жалко им тех дурашливых, юных,

Что сгубили свою жизнь сгоряча.

Где ж вы те, что ушли далече?

Ярко ль светят вам наши лучи?»

В своей автобиографии Есенин писал: «В РКП никогда не состоял, потому что чувствовал себя гораздо левее».^³⁶ Он был революционнее революционеров (большевиков, эсеров), его революционность была ориентирована прежде всего на духовную революцию. Неосуществлённость, поражение духовной революции Есенин переживал как личную трагедию. В письме поэту Кусикову, написанном на пароходе, когда Есенин возвращался из Америки, это выражено очень сильно: «Теперь, когда от революции остались только хрен да трубка, теперь когда жмут руки тем, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что ты и я были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать ... Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской. По-видимому, в нас скрывается какой-нибудь ноябрь»^³⁷ И ещё в письме Е.И.Лившиц (август 1920 г.): «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжёлую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определённый и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и мечтаний. Тесно в нём живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если построен дом, а в нём не живут, челнок выдолблен, а в нём не плавают».^³⁸

Л.В.Занковская в своей книге о Есенине пишет о том, что «уже в 1918 году, по мнению Белого, Есенин начинает сомневаться над правильностью хода революции, к нему приходят мотивы разочарования и сомнения ... Надежды на обновлённую Россию, на «новую эпоху», способствующую духовному развитию народа, для Есенина, как и для многих, оказались иллюзорными».^³⁹ Это понимание всё больше и больше углублялось: «В.Чернявский вспоминал о том, как Есенин в 1923-1924 годах где попало, в любом застолье «говорил о том, что всё, во что он верил, идёт на убыль, что его «есенинская» революция ещё не пришла, что он совсем один ...».^⁴⁰

В 1924 году Есенин окончательно увидел поражение духовной революции и подвёл своеобразный итог своему пониманию свершившихся и свершающихся событий в знаменательном стихотворении «Ответ» (Матери):

«Но ту весну,

Которую люблю,

Я революцией великой

Назывыаю!

И лишь о ней

Страдаю и скорблю,

Её одну

Я жду и призываю!

Но это пакость –

Хладная планета!

Её и Солнцем-Лениным

Пока не растопить!

...........................................

Но время будет,

Милая, родная!

Она придёт,

Желанная пора!

Не даром мы

Присели у орудий:

Тот сел у пушки,

Этот у пера.»

Веру в духовное преображение человека и общества, в победу грядущей духовной революции Есенин, как и Блок, пронёс до конца. Блок осуществление этого закономерного события видел через появление человека новой формации – «человека-артиста». А Есенин?

Есенин и сам, как человечекая сущность, был носителем человека новой формации. И это проявилось в нём очень рано. Достаточно, например прочитать его юношеские письма к другу детства Г.А. Панфилову, в которых он говорит о достижении того духовного идеала, который он поставил себе целью.

«Да, я изменился. Я изменился во взглядах, но убеждения те же и ещё глубже засели в глубине души. По личным убеждениям я бросил есть мясо и рыбу, прихотливые вещи, как-то: вроде шоколада, какао, кофе не употребляю и табак не курю. Этому всему будет скоро 4 месяца. На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня – человек слова и дела, как Христос, Все остальные, кроме Будды, представляют не что иное, как блудники, попавшие в пучину разврата». (Март 1913 г.)^⁴¹

«Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового ... Христос для меня совершенство. Но я не так верю в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одарённого светлым умом и благородною душою, как в образец в последовательности любви к ближнему»(Апрель 1913 г.).^⁴² Вот эту любовь к ближнему, любовь ко всему живому, ко всем проявлениям жизни Есенин, как, может быть, никто другой, с величайшей силой проявил во всём своём творчестве. В дальнейших своих письмах другу Панфилову он выражает это, как некую жизненную формулу: «Я человек, познавший Истину, я не хочу более носить клички христианина и крестьянина, к чему я буду унижать своё достоинство? Я есть ты. Я в тебе, а ты во мне ... Люди, посмотрите на себя, не из вас ли вышли Христы и не можете ли вы быть Христами?.. Как нелепа вся наша жизнь, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды ... Все люди – одна душа. Истина должна быть истиной, у неё нет доказательств, и за ней нет границ, ибо она сама альфа и омега. В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение ... Нет истины без света, и нет света без истины, ибо свет исходит от истины, а истина исходит от света ... Для всякого одна истина: Я есть ты».^⁴³ То есть для Есенина, как юного, так и зрелого, истина есть – любовь. Этот свет любви был как бы самой сущностью поэта. Это был в нём некий неугасимый огонь. И совершено неверно представлять Есенина как человека (и поэта), одержимого пьянством и разгулом, Это просто нелепо, учитывая то обстоятельство, сколько он успел создать прекрасных стихов и поэм в кратчайшие сроки, и то, что по признанию самого поэта он никогда не писал в нетрезвом состоянии. Его духовную силу отмечали многие, его близко знавшие. Об этом хорошо в книге С. и С. Куняевых: «В то время, летом 1917 года, когда Есенин, опьянённый свободой, мистическими прозрениями, мечтой о земном рае, с любовью создавал цикл своих религиозно-революционных поэм ... он был, наверное, на вершине своего здоровья, физического рассвета, мужской красоты и обояния. Он шёл по революционной России «красивый, двадцатидвухлетний» (образ В. Маяковского – В.Ж.), от его стройной фигуры веяло ладом, изяществом, «ухватистой силой», «свежей розовостью щёк». Люди, читавшие его строки «свет от розовой иконы на златых моих ресницах», вспоминают, что действительно его взоры излучали подобный свет».^⁴⁴ Этот свет он сохранил и тогда, когда свет духовной революции погас. Вот как описывает Есенина того периода близко знавший его писатель высокого духа, которого очень ценил Есенин, Всеволод Иванов: «Он очень подвижен. Огонь в нём вспыхивал сильно и внезапно: действие этого внутреннего пламени тотчас же отражалось на его лице, во всех его поступках, во всём поведении».^⁴⁵

Но неосуществившаяся духовная революция наложила,конечно, свой отпечаток, как на жизнь, так и на творчество Есенина, ведь это было и неосуществление собственного личного духовного идеала. Это замечательно увидел другой мощный поэт, высоко ценимый Есениным, друг Блока – Андрей Белый: «Я думаю, что в Есенине была оскорблена какая-то в высшей степени человеческая человечность».^⁴⁶ Именно это приводило к тем падениям, о которых лучше всего написал сам Есенин. Как и Александр Блок, Сергей Есенин в полную меру испил чашу земного яда. Но это не мешало ему, как и Блоку, верить в Свет и видеть Свет. Свет духовной революции и Свет социальной революции Есенин увидел по-своему, глубоко поэтически породнив небесное с земным прямо по слову поэта Василия Фёдорова: «Что такое поэзия? Во все времена – это поиск связей между небом и землёй, между людьми и вещами, между минувшим и будущим».^⁴⁷ Подтвердим это рядом высказываний самого Сергея Есенина и о Сергее Есенине.

«... моему нутру, которое хочет выплеснуться из тела и прокусить чрево небу ...» (В письме Р.В. Иванову-Разумнику, апрель 1918 г.).^⁴⁸

«Родные мои! Хорошие! Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, а на искусство начихать, самое высшее мюзик-холл» (Из письма А.М.Сахарову . Дюссельдорф, июль 1922 г.).^⁴⁹

« «Прекрасно только то – чего нет», - говорит Руссо, но это ещё не значит, что оно не существует. Там, за гранью, где стоит сторож, крепко поддерживающий завесу, оно есть и манит нас, как далёкая звезда. Меланхолическая грусть по отчизне, неясная память о прошлом говорят нам о том, что мы здесь только в пути, что где-то есть наш кровный кров».^⁵⁰

«Представители новой культуры и новой мысли особым изяществом и изощрением в своих узорах не блещут. Они очень во многом лишь слабые ученики пройденных дорог или знакомые от века хулители старых устоев, неспособные создать что-либо сами»(Из статьи Сергея Есенина «О пролетарских писателях).^⁵¹

«Сами американцы – народ тоже весьма примитивный со стороны внутренней культуры. Владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам. Американец всецело погружается в «Business» и остального знать не желает».^⁵²

« ... некий вселенский вертоград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представляется, где нет податей за пашни, где «избы новые, кипарисовым тёсом крытые», где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и все народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сычёвой брагой».^⁵³

« ... опрокинутость земли сольётся в браке с опрокинутостью неба. Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. Воздушные рифы глазам воздушных корабельщиков будут видимы так же, как рифы водные. Всюду будут раставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности.

Но для этого перед нами лежит огромнейшая внутренняя работа. Мы должны ясней изучить свою сущность, проверить себя не по годам тела, а по возрасту души, ибо убелённый сединами старец иногда по этому возрасту души равняется всего лишь пятнадцатилетнему отроку».^⁵⁴ Совершенно ясная и мудрая мысль Есенина о том, что духовная революция начинается с революции во внутренней сущности человека, с его духовного преображения, без этого внутреннего преображения любая социальная революция обречена. Есенин с болью констатирует: « ... многие пребывают просто в слепоте нерождения», т.е. нерождения человека новой духовной формации, без чего и духовная революция обречена на поражение. Рождение же человека духовного может быть достигнуто, по мысли Есенина, только путём борьбы, борьбы духовной за раскрытие человеческого сердца на путях любви, что сам поэт показал всем смыслом своего творчества: « ... буря наших дней должна устремить и нас от сдвига земного к сдвигу космоса. Мы считаем преступлением устремляться глазами только в одно пространство чрева; тени неразумные, не рождённые к посвящению слышать царство солнца внутри нас, стараются заглушить сейчас всякий голос, идущий от сердца в разум, но против них должна быть такая же беспощадная борьба, как борьба против старого мира».^⁵⁵

Действительность говорила Есенину о другом. Слишком мрачной была картина «развороченного бурей быта», рушились социальные и духовные идеалы революции, об этом его малоисследованная поэма «Страна негодяев», которая сегодня звучит не менее актуально (если не более), чем во времена написания:

... Мне хочется вызвать тех,

что на Марксе жиреют, как янки.

.......................................................

А когда-то, когда-то ...

Весёлым парнем,

До костей весь пропахший

Степной травой,

Я пришёл в этот город с пустыми руками,

Но зато с полным сердцем

И не пустой головой.

Я верил ... Я горел ...

Я шёл с революцией,

Я думал, что братство не мечта и не сон,

Что все во единое море сольются,

Все сонмы народов,

И рас, и племён.

.....................................................................

Банды! Банды!

По всей стране,

Куда ни вглядись, куда ни пойди ты –

Видишь, как в пространстве,

На конях

И без коней,

Скачут и скачут закостенелые бандиты.^⁵⁶

«Зачем искать новый рай, если всего-то что и надо – открыть сердце, чуть-чуть прищурить глаза, и сразу увидишь рай здесь, рядом,в этой жизни, только надо чуть-чуть преобразиться, предстать перед миром в несколько ином образе, и тогда станет понятно, что

Древняя тень Маврикии

Родственна нашим холмам,

Дождиком в нивы златые

Нас посетил Авраам ...

... Родина – преображённая – может стать тем земным будущим, которое не снилось ни эсерам, ни анархистам, ни большевикам, а грезилось лишь одному ему – Есенину!».^⁵⁷

«И когда буйный порыв пошёл на спад, он (Есенин – В.Ж.) обращался к Всевышнему, прося о сошествии Его на грешную землю, дабы смыть с неё всю грязь, нечисть и сукровицу братоубийственного раздора и вознести поэта туда, где «идущий по небесной тверди, окунувшись в темя ему, образует с ним знак того же креста, на котором висела вместе с телом доска с надписью И.Н.Ц.И.»

Сойди на землю без порток,

Взбурли всю хлябь и водь,

Смолой кипящею восток

Пролей на нашу плоть.

Да опалят уста огня

Людскую страсть и стыд.

Взнеси, как голубя, меня,

В твой в синих рощах скит».^⁵⁸

«Он (Есенин – В.Ж.) стал производить впечатление человека, опалённого каким-то губительным внутренним огнём».^⁵⁹ Есенин, как и Блок, сгорел. Но слишком сильным было в нём духовное и народное здоровое начало, как и вера в неизбежность грядущего светлого мира, построение которого он неизменно связывал с Россией (с Русью):

Но и тогда,

Когда во всей планете

Пройдёт вражда племён,

Исчезнет ложь и гнусь, -

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть Земли

С названьем кратким «Русь»^⁶⁰

Творчество Есенина породило общественное явление, которое получило название «есенинщина». Главными тонами этого явления были мотивы пессимизма, погибели. Это шло, конечно, от крушения социальных и духовных идеалов, что так ярко выразил в своём творчестве Есенин, но одновременно поэт в своих гениальных стихах никогда не смирялся с губительным в своей неустроенной жизни. Очень точно поставил диагноз есенинщине и одновременно выступил против постановки знака равенства между есениным и есенинщиной другой великий поэт революционных лет России, принявший как социальную, так и духовную стороны революции, Владимир Маяковский: «По вопросу об есенинщине я глубоко убеждён, конечно, что Есенин сам по себе не так страшен и не мог бы быть страшен, как есенинщина. Конечно, Есенинщина – производное от Есенина, потому что многие идеализируют в этом отношении Есенина, а он не имеет никакого отношения к этому. Но на множество процентов это результат дальнейших популяризаторов, дальнейших пропагандистов Есенина».^⁶¹ (Выступление Маяковского на диспуте «Упадочное настроение среди молодёжи (есенинщина)» 13 февраля и 5 марта 1927 г.).

К Маяковскому можно в полной мере отнести положение, высказаное вице-президентом Международного центра Рерихов Л.В.Шапошниковой:«Искусство, рассцветом которого было отмечено начало Духовной революции, сыграло в том процессе не меньшую, а может быть и большую роль, чем сама философия, религиозный опыт или новые научные открытия, сокрушившие старые догмы и традиционные, отжившие свой срок концепции».^⁶² Маяковский сказал об этом вполне определённо в своём «Открытом письме рабочим» (1918 год): «Только взрыв Революции Духа очистит нас от ветоши старого искусства»^⁶³ и в обращении к молодым поэтам (поэты старшего поколения, считал Маяковский, не способны к духовной революции): « ... выступления ... молодых поэтов России, нашедших духовный выход в революции и ставших на баррикады искусства».^⁶⁴ Культурная и духовная революции в понимании Маяковского носили своеобразную окраску и смыкались с социальной революцией, с классовой борьбой, во главе которой стоял рабочий класс, т.е. для Маяковского социальная и духовная (культурная) революции безусловно совпадали. Главным же в совершающихся событиях он видел начало культурного строительства: « ... сейчас лозунг культурной революции становится одним из основных наших лозунгов».^⁶⁵ Но он отдавал приоритет рабочему классу: « ... у нас должен быть классово-ведущий подход»,^⁶⁶ «... отсутствие устремлённости в литературе, классовой направленности, отсутствие подхода к поэзии как к орудию борьбы».^⁶⁷ (Из выступления на конференции МАПП 8 февраля 1930 года, незадолго до смерти).

По своим убеждениям Маяковский был атеистом и для него духовное не значило церковное, как впрочем и для Блока, и для Есенина, хотя все трое были людьми религиозными, но каждый выражал эту религиозность по-своему. У Маяковского было несколько выражено ницшеанское начало, что прослеживатся в его выступлениях, стихах, поэмах и манифестах, когда он был ярким, активным участником движения футуристов. В статье «Будетляне» (так себя называли русские футуристы) он говорит о человеке будущего, человеке новой формации, не называя этого человека сверхчеловеком, но явно вкладывая в это тот смысл, который вкладывал в это сам Ницше: бог умер, человек должен изменить себя, превзойти себя, стать богом. Это духовное преображение поэт видел на путях культурного строительства и стремился утверждать своим творчеством, созданием таких организаций как ЛЕФ и РЕФ (Левый фронт и Революционный фронт – в искусстве). Последним его детищем был РЕФ. Вот как определял рефовца Маяковский в своём выступлении на пленуме РЕФ 16 января 1930 года: « ... рефовец – это человек, принимающий активное участие в строительстве социализма на площади культуры, быта и отменённых в данном случае эстетических дисциплин, которые хотя ещё остались, но идут уже на вымирание, - это первое. Второе – играющее не меньшую роль – это метод работы и метод построения этой культуры.

Вопрос об этом методе – не менее существенный вопрос, чем первый, и именно здесь разговоры идут не об общем методе исследования, каковым является марксизм, а именно о частичном методе, о сумме приёмов, навыков, способов построения культурной революции и продвижения своих тенденций в массы ...

Мы – люди, которые должны обязательно учиться, обязательно защитить ту или иную диссертацию и определять себя на работе. Не учащийся рефовец, не меняющий себя, не овладевающий новыми возможностями – вообще не существует».^⁶⁸

Маяковский боролся (лучше сказать – «дрался») за устроение на основах социальной и культурной революций жизни, достойной человека: «Основная работа – это ругня, издевательство над тем, что мне кажется неправильным, с чем надо бороться. И двадцать лет моей литературной работы – это, главным образом, выражаясь просто, такой литературный мордобой, не в буквальном смысле слова, а в самом хорошем! – то есть каждую минуту приходилось отстаивать те или иные революционные позиции, бороться за них и бороться с той косностью, которая встречается в нашей тринадцатилетней республике».^⁶⁹ (Из выступления в Доме комсомола Красной Пресни на вечере, посявщённом двадцатилетию деятельности 25 марта 1930 года). Последние исследования с очевидностью говорят о том, что Маяковский постепенно терял веру, как в осуществление социальных, так и культурных (духовных) идеалов. Приведём несколько подтверждений этому из книги В.И.Скорятина «Тайна гибели Владимира Маяковского».

« ... Именно Маяковский уже в то время своими сатирическими пьесами «Клоп» и «Баня» всей мощью таланта обрушился на возникающую в стране командно-административную систему, на её представительных аппаратчиков-бюрократов типа хамствующего Победоносикова, на спекулятивно выдвигаемых этой системой «рабочих» типа Присыпкина. Неужто так и не понять, что великий русский советский поэт мучительно освобождался от своих романтических представлений о реальной действительности».^⁷⁰

«С нарастающей тревогой вглядывался он в реальность и всё натужней, выспренней воспевал её, Зато накалялось, крепло сатирическое обличение «дряни», неудержимо, победоносно душившей всё живое»^⁷¹

« ... к воспоминаниям русского художника Ю.Анненкова (кстати, иллюстрировавшего поэму Блока «Двенадцать» - В.Ж.) ... Вот отрывок из них: «Тяжкие переживания, пережитые Маяковским, о которых он говорил со мной в Париже ... заключались в том ... что коммунизм, идеи коммунизма, его идеал, это – одна вещь, в то время как «коммунистическая партия», очень мощно организованная, перегруженная административными мерами и руководимая людьми, которые пользуются для своих личных благ всеми прерогативами, всеми выгодами «полноты власти» и «свободы действия», это – другая вещь. Маяковский понял, что можно быть «чистокровным» коммунистом, но – одновременно – совершенно разойтись с «коммунистической партией» и остаться в беспомощном положении».^⁷²

«Ряд лиц (весьма большой) уверен, что за этой смертью кроется политическая подкладка, что здесь не «любовная лодка», а разочарование «сов. строем» (агент «Зевс», агентурно-осведомительная сводка N55).

Романтическая подкладка совершенно откидывается. Говорят, здесь наиболее серьёзная и глубокая причина. В Маяковском уже давно произошёл перелом, и он сам не верил в то, что писал, и ненавидел то, что писал. Особенно характерными находят следующие строки в его только что вышедших стихах «Во весь голос», написанных несколько месяцев назад.

Роясь в сегоднявшем окаменевшм ...
Наших дней изучая потёмки
Мне агитпроп в зубах навяз
Я себя смирял, становясь на горло ...

Шутники острят: «Клопы заели» и «Баня не спасла»»...(Агент Арбузов, агентурно-осведомительная сводка N51).

«По раасказам Мариенгофа, который недавно приехал из Ленинграда, одним из главных положений этих откликов является утверждение, что смерть Маяковского есть вызов Советской власти и осуждение её политики в области художественной литературы ... Второе положение: «если даже Маяковский не выдержал, то положение литературы действительно ужасное ...» Затем Мариенгоф сказал, будто Маяковский на одном из последних вечеров, при выступлении, обмолвился фразой о том, как трудно жить и творить поэту в наши «безнадежные дни» (агент Михайловский, агентурно-осведомительная сводка N56).^⁷³

«В своих мемуарах В.В.Полонская приводит свой разговор с Владимиом Владимировичем, который состоялся поздним вечером 13 апреля 1930 года (т.е. буквально накануне гибели – В.Ж.)

У него вырвалось восклицание: «О, Господи!». Я сказала: «Невероятно! Мир перевернулся. Маяковский призывет Господа. Вы разве верующий?»

Он ответил:

Ах, я сам ничего не понимаю теперь ... во что я верю!

Эта фраза записана мной дословно ...».^⁷⁴

Это звучит как своеобразное подведение итогов, назавтра итог поствит точка пули. Хотя настроения безнадежности усилий что-то изменить своим творчеством у поэта были и раньше:

Я хочу быть понят моей страной,

А не буду понят –

так

что ж?!

По родной стране

пройду стороной,

как проходит косой дождь ...

Или в стихотворении «Ода революции», написанном в 1918 году:

О, звериная!

О, детская!

О, копеечная!

О, великая!

Каким названьем тебя ещё звали?

Как обернёшься ещё, двуликая?

Стройной постройкой,

Грудой развалин?

При всём внешнем атеизме у Маяковского была своя религиозность и религиозность очень высокого уровня. Религией Маяковского была - Любовь, а Бог по христианскому определению есть Любовь. Эта высокая Любовь проходит через всё творчество Маяковского, через все его декларации и выступления, через его агитки, сатиры, через его утверждения нового быта и новых общественных и личных отношений, особенно сильно это выражено в поэмах «Люблю» и «Про это». Вот как сам Маяковский определял это своё духовное (любовное) горение и высокое служение жизни в письме Лиле Брик:

«Опять о моей любви. О пресловутой деятельности. Исчерпывает ли для меня любовь всё? Всё, но только иначе. Любовь это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи и всё. Любовь это сердце всего. Если оно прекратит работу всё остальное отмирает, делается лишнем, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться в этом во всём».^⁷⁵

Это - мировоззрение, восприятие мира, мироздания через Любовь:

«Любовь – это жизнь; любовь – это творчество, любовь – это свободное соревнование со всем миром. У Маяковского это мирощущение, переданное в образно-метафорической форме. Это нравственнй кодекс поэта, исповедуемый им на протяжении всей его жизни».^⁷⁶

Это и духовный кодекс, добавим мы. Подтверждение тому мы находим как в дореволюционом творчестве поэта, так и в годы свершения социальной революции. И до последних дней. Слова Маяковского в его предсмерной записке «любовная лодка разбилась о быт» надо понимать именно, как осознанное великим поэтом поражение духовной составляющей революции. Через всё творчество Маяковского проходит именно боль за современное ему бездуховное (основанное не на любви, а на денежных расчётах) состояние общества. И борьба за новые одухотворённые отношения, которые ему виделись через свершение культурной и социальной революций, это лозунгово декларируется в программном стихотворении 1918 года «Приказ по армии искусств»: («Товарищи! На баррикады! – баррикады сердец и душ»). На этих баррикадах перегибала палку и революция и Маяковский с его эстетикой разрушенья во имя нового строительства:

Белогвардейца

найдёте – и к стенке.

А Рафаэля забыли?

Забыли Расстрели Вы?

Время

пулям

по стенке музеев тенькать.

Стодюймовками глоток старьё

расстреливай!

С наибольшей силой эта эстетика разрушения и этика строительства нового выражена Маяковским в его революционной поэме «150 000 000».

бог-человек!

.............................................................

Жаром,

жженьем,

железом,

светом,

жарь,

жги,

режь,

рушь!

Эта та эстетика, о которой предупреждающе писал Маяковскому в личном письме другой поэт духовной революции Александр Блок: «Не так, товарищ!».

У Маяковского эстетика разрушения и этика утверждения нового существенно отличалась и от ницшеанской, и от люциферианской, и от социально-партийной, ибо она была вся построена на идеале Любви. Любовь для Маяковского была мерилом всех вещей, явлений, событий, у него и корабли на рейде погружены в любовную игру. Без этого самого главного во всех проявлениях жизни нет Маяковского и нет его творчества.

Маяковский в понятие любви вкладывал именно божественный смысл, несмотря на всё своё внешнее «богохульство» он понимал, что любовь божественна, что она от Бога, об этом в поэме, написанной в 1915 году «Флейта-позвоночник»:

Вот я богохулил.

Орал, что бога нет,

а бог такую из пекловых глубин,

что перд ней гора заволнуется и дрогнет,

вывел и велел:

люби!

......................................................................

Даже если,

от крови качающийся, как Бахус,

пьяный бой идёт –

слова любви и тогда не ветхи.

...................................................

Любовь мою,

как апостол во время оно,

по тысяче тысяч разнесу дорог.

Евангелием Маяковского было Евангелие Любви: «Дней любви моей тысячелистое Евангелие целую», «Это я сердце флагом поднял небывалое чудо двадцатого века», «И только боль моя острей – стою, огнём обвит, на несгорающем костре немыслимой любви» (Поэма «Человек»).Это было главным содержанием его личной и внеличной жизни, как в дореволюционный период, так и в период февральской и октябрьской революций. Сразу после победы февральской революции Маяковский определяет своё отношение к ней именно через смысл любви:

Это народа огромного громовое:

- Верую

величию сердца человечьего!

Это над взбитой битвами пылью,

над всеми, кто грызся, в любви изверясь,

днесь

небывалой сбывается былью

социалистов великая ересь!

Маяковский прекрасно понимал насколько трудно осуществим его идеал общественной жизни, основанный на самом великом принципе – принципе Любви: «пройду, любовищу мою волоча», «это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят» («Облако в штанах»), «Гремят на мне наручники, любви тысячелетия» («Человек»). И потому наравне с темой любви для него была существенной тема «О дряни», т.е. о том, что мешает осуществлению этого идеала уже в новой социалистической действительности:

Утихомирились бури революционных лон.

Подёрнулась тиной советская мешанина.

И вылезло

из-за спины РСФСР

мурло

мещанина.

Для Маяковского понятие «мещанин» понятие довольно широкое, это синоним всякой «дряни». Это и «быта болотце», и бюрокаты всех мастей, хулиганы, проститутки, «болезни и злоба», драки, пьянство, мат, ложь, подхалимы, «советские помпадуры», хитрецы, подлизы, сплетники, ханжи, и т.д., это те, о которых поэт с большой болью сказал в стихотворении «Разговор с товарищем Лениным»»:

Очень

много

разных мерзавцев

ходят

по нашей земле

и вокруг.

Нету

им

ни числа,

ни клички,

целая

лента типов

тянется...

Очень много таких типов было и в партийной среде, и в советском аппарате. И поэт, в начале революционных лет говоривший и утверждавший принципы культурной революции, через пять лет приходит к осознанию, что ни социальная, ни культурная революция несостоятельны без духовной революции и выразил это так же образно, метко, как умел делать только Маяковский – во весь голос! - в еретических для тогдашней ситуации поэмах «IV Интернационал» и «V Интернационал»:

Нынче ж

своей головой

на чердак

загнанный,

грядущие бунты славлю.

В марксову диалектику

стосильные

поэтические моторы ставлю.

Смотрите –

ряды грядущих лет текут.

Взрывами мысли головы содрагая,

артиллерией сердец ухая,

встаёт из времён

революция другая –

третья революция –

духа.^⁷⁷

Это из «IV Интернационала». В «V Интернационале» продолжая тему революции духа Маяковский пишет о том давно мечтаемом человечеством времени, когда люди всей земли, пройдя через «грядущие бунты», объединятся на духовной основе: «Самое интересное, конечно, начинается отсюда. Едва ли кто-нибудь из вас точно знает события конца ХХI века. А я знаю. Именно это и описывается в моей третьей части».^⁷⁸

Главными достиженями поэт считал вопреки утвердившемуся о нём мнению не технические достижения, а то, на что эти достижения направлены. Особенно ясно своё отношение к техническим достижениям он выразил в большой статье «Моё открытие Америки», как бы предупреждая о тех опасностях, которые нас ожидают, если приоритет техники заглушит голоса души и сердца, эти опасности мы сейчас называем – экологическими угрозами: «Перед работникаами искусств встаёт задача Лефа: не воспевание техники, а обуздание её во имя интересов человечества. Не эстетическое любование железными пожарными лестницами небоскрёбов, а простая организация жилья.

Что автомобиль? Автомобилей много, пора подумать, чтобы они не воняли на улицах.

Не небоскрёб – в котором жить нельзя, а живут.

С-под колёс проносящихся элевейтеров плюёт пыль, и кажется – поезда переезжают ваши уши.

Не грохот воспевать, а ставить глушители – нам, поэтам, надо разговаривать в вагоне ...

Может быть, завтрашняя техника, умильонивая силы человека, пойдёт по пути уничтожения строек, грохота и прочей технической внешности».^⁷⁹

Но во всём: в борьбе с дрянью, в воспевании реальных достижений социальной революции, в агитках, в прозе, в письмах, в многочисленных выступлениях, в личных трагических перживаниях, в осознании совершающихся событий звучит, как ключевая нота, тема любви, как тема духовного преображения человека и человечества, как некая панацея, тема – духовной революции. Можно приводить множество поэтических строк ракрывающих эту тему во всей глубине. Ограничимся только двумя центральными в этом плане поэмами «Люблю» и «Про это». Энергия любви – самая мощная, самая всеобъемлющая и всесоединяющая, это – «сердце всего», это – суть всего. Наиболее образно и сильно это прозвучало в «Люблю»:

У прочих знаю серца дом я.

Оно в груди – любому известно!

На мне ж

с ума сошла анатомия.

Сплошное сердце –

гудит повсеместно ...^⁸⁰

«Про это» - про любовь. Это – любовь духовная в первую очередь. Как актуально звучит эта поэма Маяковского в наши дни, когда истинное духовное понятие любви подменено понятием животным, понятием секса, когда понятие разврата стало «священным» и заполнило собой всё.

Эта тема пришла,

остальные оттёрла

и одна

безраздельно стала близка.

Эта тема ножом подступила к горлу.

Молотобоец!

От сердца к вискам.

Эта тема день истемнила, втемень

колотись – велела – строчками лбов.

Имя

этой

теме:

...........!»^⁸¹

Думается, что таковой была высокая миссия Маяковского: среди насилия и крови (пусть и революционных) утверждать спасительную роль Любви, утверждать этим грядущую духовную революцию. Да и сам поэт это прекрасно понимал:

У лет на мосту

на презренье,

на смех,

земной любви искупителем значась,

должен стоять,

стою за всех,

за всех расплачу'сь,

за всех распла'чусь.^⁸²

Маяковский, как Блок и Есенин, расплатился своей судьбой. Их ( и не только их) убило «отсутствие воздуха», та атмосфера, в которой духовные идеалы революции были отброшены. Все трое были духовными символами своего времени. Блок вообще обладал своеобразной духовной властью в России. Известно предложение, сделанное Блоку от имени прогрессивных сил России накануне Революции: взять власть в свои руки, на что Блок ответил, что он и сам об этом думал. Глубокий анализ состояния царской России в его статье «Последние дни императорской власти» может указывать на это. Есенин породил «есенинщину» - своеобразное духовное движение с некоторым негативным оттенком. Не случайно поэзия Есенина в тот период, когда она была запрещена, стала очень популярной в многочисленных сталинских лагерях, как символ сопротивления советской власти, а на «воле» распространялась изустно или в рукописной форме, за это можно было получить срок. Маяковский в 20-30 годы был очень популярен среди молодёжи, он даже получил в молодёжной среде кличку – «Маяк», как символ устремления к неким новым берегам жизни. Не случайно на выставку в Политехническом музее, организованную поэтом незадолго до гибели и посвящённую 20-летию его творческой деятельности, на которую были приглашены и ведущие партийные деятели, пришла в основном молодёжь, а «верхи» выставку проигнорировали. И не случайно в оценках некоторых современных историков Великая Октябрьская социалистическая революция превратилась в «октябрьский переворот», т. е. просто поменялась власть, а все проблемы, которые революция должна была решить, не только не были решены, но ещё больше углубились, а о духовных проблемах было вообще забыто. Об этой трагедии, трагедии духовного бессилия, характерного и для всех предшествовавших кровавых социальных революций, написано достаточно. Вот как это выражено в историком Л.В.Шапошниковой в книге «Тернистый путь красоты»: «Социальная революция 1917 года в России, с её старым социологическим миропониманием, ставила перед собой в основном материальные цели и пренебрегала духовным смыслом грядущего Нового мира. Новое космическое мышление, которое зарождалось в поле Духовной революции, было чуждо руководителям и участникам революции социальной. В результате обе эти революции, совпавшие во времени и пространстве, оказались резко противоположными друг другу не только по идеологиям и целям, но и по используемым средствам, Те, кто представлял Духовную революцию – поэты, художники, философы, пророки, - звали к восхождению и говорили о духовных крыльях Нового мира. Те же, кто участвовал в социальной революции, наоборот, искали Новый мир на окровавленной земле среди обломков старого мира. В апокалиптической ночи шла борьба между крылатыми, звавшими вверх, - туда, откуда на землю лился свет Высокого Инобытия и где сверкала лиловая звезда нового творчества, - и бесрылыми, не признававшими ничего, что не укладывалось в рамки их плоского маломерного мышления. Первая схватка между ними кончилась поражением крылатых, их трагической гибелью, их жертвоприношением».^⁸³

Вместо красоты преображения жизни было явлено великое безобразие, отравившее тело, разъедающее душу и закрывающее проявления духа. Означает ли ситуация в современном мире окончательную победу бездуховных (антидуховных) сил? Думается, что борбьба за победу светлых сил в человеке и в человечестве сегодня является напряжённой, как никогда. Альтернатива в этой борьбе однозначна: или победа сил Света или гибель человечества. Поэтому осознание обстоятельств и причин поражения Духовной революции в России очень важно. Носители идей Духовной революции воспринимаются нами за далью времён как некое Единое целое. Но было оно реально? И насколько сегодня такое Единение есть? Или насколько оно осуществимо? Ведь от Единения зависит и победа. Может быть, отсутствие такого Единения и было одной из причин поражения Духовной революции? Здесь очень уместно проанализировать взаимотношения между носителями идей духовной революции, между теми же Блоком, Есениным и Маяковским, которые были отнюдь не однозначны. Между Есениным и Маяковским это были настоящие поединки, сражения, сопровождавшие их выступления, так как они выражали интересы разных слоёв населения России (Образно: «коровёзы», как называл лагерь Есенина Маяковский, и «агитёзы», как в ответ лагерь Маяковского называл Есенин). Были между ними и сближения, и это тоже надо исследовать.

Была ли основа для объединения духовных сил России во время свершения социальной революции? Пытаясь ответить на этот вопрос мы можем подойти и к ответу на актуальнейший вопрос нашего времени: есть ли такая основа сейчас? Думается, что такая основа была тогда и имеется сейчас, проблема заключается только в реализации возможностей. А основой являются все светлые духовные учения, которые во множестве давались человечеству на всех этапах исторического продвижения в соответствии с уровнем развитости того или иного региона, народа, страны, человечества в целом. Конечно, эти учения влияли на расширение сознания людей, и как-то смягчали апокалиптическое движение человечества к пропасти. Но движение к пропасти продолжается, мы видим наглядно все признаки духовного разложения, духовной деградации. Это было видно для многих и в годы,предшествовавшие революции 1917 года в России, поэтому от революции ждали осуществления своеобразного «царства Божия на Земле». Но царство Духа невозможно осуществить на основе чисто материальных устремлений, на основе материального богатства, к чему повернула поток человеческой энергии социальная революция. В 1926 году, когда этот поворот в России был уже на критической точке, в Москву со специальной миссией прибыла небольшая группа людей во главе с величайшим художником Николаем Рерихом, чтобы предупредить правителей тогдашней России о последствиях такого курса и предложить иной путь – путь духовного преображения России и духовного преображения человека. За Рерихом и членами его группы, в которую входила и жена Рериха Елена Ивановна Рерих – величайший философ ХХ века , - стояло обобщение (синтез) всех накоплений (знаний) человечества в области духа, культуры, философии, науки, религии. Этот синтез был сделан Махатмами (мудрецами) – духовными учителями человечества. Предлагалась помощь на основе этого всеобъемлющего синтеза знаний (как земных, так и космических, как Запада, так и Востока) в построении социально гармоничного общества на духовной основе. Эта помощь была отвергнута, а Рерих и его спутники подвергали себя риску ареста и расправы. Вот тогда и был этот синтез науки, философии и религии дан для всего человечества как Учение «Живая Этика» (Первая книга вышла в 1924 году). Это Учение опиралось на объективные законы Космоса, на глубокое знание законов духовной жизни в Космосе и на Земле, на связь с духовными планами Бытия, на научно обоснованные рекомендации гармоничного соединения духовного и материального. Это Учение известно как Рериховское учение. Действительно, Николай Константинович Рерих проявил себя как великий борец за идеалы духовности, культуры и за осуществление идеалов гармоничного общественного устройства. Рерих жил в ту же самую эпоху революционных бурь, был свидетелем и участником тех же событий, свидетелями и участникми которых были Блок, Есенин и Маяковский; как и они, Рерих был человеком искусства, причём одной из самых ярких фигур в художественной жизни России. И было бы интересно и полезно проследить их жизненные и творческие связи, сопоставить их духовные пути, устремления и свершения, их духовные и жизненные сближения и уклонения. Это помогло бы сделать и определённые выводы в плане приближения к решению проблемы духовной революции. Этому должна быть посвящена отдельная большая работа. В нашей работе попытаемся только вкратце наметить пути.

Наибольшая близость была у Рериха с Блоком. Жизненные и творческие пути Николая Рериха и Александра Блока не раз шли рядом. Восемь раз упомянуто имя Рериха на страницах 8-ми томного собрания сочинений Блока. Но какие это упоминания! Незадолго до смерти в своей последней статье «Без божества, без вдохновенья» Блок очень точно определяет характер творчества Рериха как синтез, и ставит Рериха в один ряд с самыми выдающимися представителями русской культуры.^⁸⁴ В 1907 году Рерих выполнил для фронтисписа к сборнику Блока «Итальянские стихи» рисунок, которым Блок чрезвычайно дорожил. Рерих в своих статьях неодократно называл Блока своим близким другом, с которым его «связывали особенно тесные отношения». Такие отношения были основаны на глубоком духовном родстве. Мир Высший, мир Духа (миры Тонкий и Огненный) был естественной реальностью, как для Рериха, так и для Блока. Их сближало единое видение и чувствование этого мира, что неоднократно подчёркивал Рерих в своих статьях: «Вспоминаю, как один из моих покойных друзей, прекрасный поэт Александр Блок, однажды перестал ходить на религиозно-философские Собрания. Когда же его спросили о причине отсутствия, он сказал: «Потому что они говорят там о Несказуемом». Это великое Несказуемое было для него полной Реальностью. Поистине, всем тонким чутьём поэта он чувствовал словесную грубость суждений о таком Тонком, о таком Беспредельном, которое звучит в сердце;^⁸⁵ «Много раз Блок повторял видение о лучах, о свете, об огне, преображающем мир ... И эти огни небывалые, и гремящие сферы, и светлый луч, процветший огнём, - все эти вехи Блок знал как нечто совершенно реальное. Он не стал бы говорить о них аптечными терминами, но понимал их внешнюю несказуемость и внутреннюю непреложность».^⁸⁶

«Живая Этика», данная в первые послереволюционные годы, была вестью о Новом Мире, построение которого мыслилось именно на духовной основе. Блок был страстным носителем этой вести о Новом Мире в своём творчестве. Через испитие земного яда Блок пронёс эту весть до конца. Актуальность творчества Блока для наших дней заключается в том, что он пророчески увидел в разрушительной стихии революционных лет строительное начало, основанное на космических и земных закономерностях духа, увидел то, что не смогли увидеть многие другие строители, отбросившие главное, то, что и дало бы осуществление заложенного в глубинном смысле происходящего. Устремлённость творчества Блока была устремлённостью в будущее: «Человек есть

Blog

К проблеме духовной революции