Geum.ru

Третья

Вид материалаКурс лекций
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   33

влиял на его законодательное признание. При Петре Великом ревизия сравняла

холопов с крестьянами, признав первых податным классом. Но житейская

практика пользовалась этим сравнением для того, чтобы на крестьян перенести

черты холопьей зависимости. Крестьянин в жизни превращался в холопа, хотя

дух петровского законодательства желал холопа превратить в крестьянина, и

совершалось это потому, что в законодательстве не было определений,

предусматривавших такое явление. Напротив, люди стоявшие у власти и сами

имевшие у себя крестьян, вносили в законодательство частные ограничения

крестьянских прав и этим создавали в законе как бы противоречие. При

малолетнем Петре II запрещено было свободное вступление в военную службу

частновладельческих крестьян, а прежде это было дозволенным выходом из

крепостной зависимости. В 1730 г. крестьянам было запрещено покупать

недвижимые имения, а в 1734 г. -- заводить суконные фабрики. В 1726 г.

крестьяне были лишены права без разрешения помещика отправляться на

промысел, в 1731 г. им было запрещено вступать в откупа и подряды. Помещики

получили право переселять своих крестьян из уезда в уезд, т.е., иначе

говоря, отрывать их от определенного места, к которому они были прикреплены

по ревизии. Наконец, в податном отношении крестьяне были с 1731 г.

совершенно подчинены помещикам, и помещики имели право в случае

неповиновения крестьян требовать содействия властей. Все эти постановления

еще не установляли полного бесправия крестьян, но были шагом к потере

крестьянами гражданской личности. Они ограничивали и личные, и имущественные

права крестьян, но в них еще не видно отрицания гражданской личности

крестьянина вообще.

Такое отрицание впервые мелькнуло в манифесте о вступлении на престол

Елизаветы: в нем крестьяне были исключены из присяги на верноподданство.

Казалось поэтому, что новое правительство уже не считает их гражданами

государства. Действительно, при Елизавете крепостное право развивалось очень

быстро: но и при ней, как увидим, закон еще не считал крестьян рабами.

Манифест 25 ноября 1741 г. поэтому есть скорее обмолвка, чем сознательное

выражение известного принципа.

Так изменилось положение главных сословий Петра:

дворянство облегчало свои служебные тяжести и увеличивало

землевладельческие права, словом, выигрывало; крестьянство, не изменяя

качества и размера своих повинностей, теряло свои права и перед

государством, и перед помещиком, словом -- проигрывало. И у дворянства, и у

крестьянства терялось то равновесие прав и обязанностей, которое до

некоторой степени было установлено Петром Великим.

Внешняя политика. Международное положение России, созданное Петром

Великим, было очень хорошо. Преследуя вековые задачи России с редким

историческим чутьем, Петр достиг важных успехов: 1) приобрел Балтийское море

-- на западе, 2) прочно поставил русское влияние в Польше -- на юго-западе,

3) явился грозным врагом Турции -- на юге. При Петре Россия стала

первоклассной державой в Европе, в делах Западной Европы ее голос

пользовался большим значением. Но Петр не принял на себя никаких

обязательств перед западноевропейскими державами и мало вмешивался в местные

и частные вопросы западноевропейской политической жизни. Вместе с тем Петр

установил прекрасные отношения с Австрией и Пруссией, т.е. теми державами, с

которыми у России были общие интересы по отношению к Турции, Польше и

Швеции.

После Петра I, при Екатерине и Петре II, продолжали действовать, как

действовал Петр, потому что не хотели начинать ничего нового. При Екатерине

борьба за Испанию продолжалась на западе Европы; против Австрии образовался

союз Франции, Англии и Пруссии. Зная Россию как давнишнего друга Австрии,

эти три державы старались всеми силами разъединить ее с австрийцами и не

успели. Русское правительство вступило в формальный союз с Австрией, ибо

желало ее помощи в своих отношениях к Турции. При Екатерине боялись войны,

но в Европе ее не было, -- и русским приходилось только вести вялую войну на

персидских границах, потому что мир, заключенный Петром, оказался непрочным.

При Петре II снова вышел на сцену вопрос о разделе Польши, который

существовал уже при Петре Великом. Пруссия и Австрия хотели этого раздела.

Но Россия и при первом, и при втором императоре не относилась сочувственно к

этому плану уничтожения Речи Посполитой. Напротив, Россия вступила в договор

с Пруссией относительно того, чтобы действовать согласно при замещении

польского престола после смерти короля Августа II.

До вступления на престол Анны, как мы видим, русская политика не

выходила резко из программы Петра Великого. Если не было уже искусства

Петра, если и случались ошибки, если не всегда вспоминали о тактике Петра,

то не вносили ничего постороннего и нового, бессознательно шли по дороге,

проторенной Петром, и, не думая о подражании Петру, в сущности, подражали

ему. Совершенно напротив, при императрице Анне заявляли, что желают

следовать примерам Великого Петра, и, в сущности, сознательно отступали от

его программы и бессознательно грешили против нее. Прежде всего отказались

от плана Петра завести торговлю с Азией и отдали обратно Персии (в 1732 г.)

все те земли, которые были завоеваны у нее на берегах Каспийского моря. Эту

меру приписывали тому, что прикаспийский климат губил понапрасну русские

войска; но все-таки неловкость потери того, что было завоевано Петром

Великим; чувствовалась всеми. В 1733 г. умер польский король, и кандидатами

на польский престол выступили сын покойного Августа II, курфюрст Саксонский,

и знакомый нам в эпоху Петра Станислав Лещинский. Первого поддерживали

Австрия и Россия, второго -- враждебная Австрии Франция. Когда на выборах

Лещинский одержал верх, то Россия силой оружия решила действовать против

него. Лещинский заперся в Данциге и был осажден русскими. Он держался 4 1/2

месяца сперва против генерала Ласси, потом против Миниха. Осада Данцига

тянулась благодаря ряду военных ошибок русских, в которых нельзя, конечно,

видеть подражания военным приемам Петра. Только рядом тяжелых жертв добилась

Россия того, что Лещинский бежал и королем стал Август III. Немного спустя

Россия приступила к войне с Турцией (1735 --1739) из-за набегов крымцев на

русские границы. Повод к войне ее не оправдывал. Сами современники, близкие

к делам, свидетельствуют, что в Петербурге желали легкой войны для того,

чтобы армию и всю нацию занять чем-нибудь и доказать, что желают следовать

правилам Петра. В самом же деле война без достаточной необходимости была

вопиющим противоречием правилам Петра, а этой войны с Турцией можно было в

данном случае избежать. Войну вели в союзе с Австрией, и в то же время,

когда австрийцы терпели ряд неудач, русские имели успех. Миних, честолюбию

которого приписывают эту войну, прямо из Польши перешел на турецкие границы

и, действуя вместе с Ласси, опустошил Крым, взял Очаков и Хотин, перешел

Прут, разбил турок около Хотина при Ставучанах и хотел перейти Дунай. Ласси

взял Азов. Но блестящие походы и победы стоили России 100 000 человек

солдат. Белградский мир 1739 г. был невыгоден для Австрии и не дал

положительных выгод и России. Россия приобрела часть степи между северным

Донцом и Бугом и обязала турок срыть Азов -- результат ничтожный. Во время

этой войны в 1737 г. русские войска, после прекращения в Курляндском

герцогстве династии Кетлеров, силой возвели на курляндский престол фаворита

Анны -- Бирона. Иными словами, Курляндия, подчиненная русскому влиянию, была

отдана человеку, ничего общего не имевшему с интересами России, -- поступок

совсем чуждый духу петровской политики.

Так, желая подражать Петру, политика Анны далеко отошла от его приемов

и целей. Причина этому лежит в коренном факте времени Анны -- в господстве

иноземцев. Русская дипломатия, как основательно доказывают ее историки,

перестала при Анне быть чисто национальной: ряды дипломатов пополняются

иностранцами, и преимущественно остзейцами (гр. Кейзерлинг, барон Корф и

др.), -- людьми, не знакомыми ни с историей России, ни с ее потребностями.

Иностранцы-дипломаты были и при Петре (Остерман, Брюс), но их таланты

служили русским интересам, потому что направлялись самим Петром и русскими

людьми, стоявшими во главе всей дипломатии (Головиным и Головкиным). Во

время же Анн 11 всю внешнюю политику России вели Остерман, Бирон и Миних,

руководясь не всегда пользами государства и выбирая сотрудников не из

русских людей.

В кратковременное царствование Иоанна Антоновича эта политика случайных

людей дала уже свои плоды, привела Россию к ряду затруднений, вышедших не из

обстоятельств существенных для России, а только из ошибок той близорукой

политики случайностей, какая господствовала при русском дворе. Еще при

императрице Анне Россия обязалась поддерживать "прагматическую санкцию"

Карла VI, по которой все владения Габсбургов должны были перейти к его

дочери Марии Терезии, по мужу герцогине Лотарингской. Это обязательство было

навязано России личным влиянием Бирона; но оно могло еще оправдываться

постоянными мирными отношениями Габсбургов и русских государей и общими

интересами, какие были у России и Австрии в отношении Польши и Турции. Но

интересы государств не зависели от судеб австрийской династии, и Россия не

имела непременной надобности гарантировать династические интересы, чтобы

сохранить в Австрии политическую союзницу. Австрия и без того была всегда

естественной политической союзницей России. У Москвы и Вены были с давних

пор одинаковые враги -- на юге турки, а в Средней Европе Польша, -- и

поэтому они действовали всегда вместе, независимо оттого, кто сидел на

престоле в Вене и в Москве, и кто бы ни был в Вене правителем, содействие ее

в польском и турецком вопросах для нас было во всяком случае обеспечено.

Но как бы то ни было, обязательства перед Габсбургами были приняты, и

это поставило против России Францию, исконного врага Габсбургов. Чтобы

отвлечь внимание России от среднеевропейских дел, Франция не без участия

других дворов агитировала в Швеции против России. За обязательство перед

Габсбургами пришлось поплатиться страхом перед Швецией. Несмотря на то что

война со слабой Швецией не могла быть опасна для России, в России боялись

войны; благодаря влиянию Миниха сблизились с другим врагом Габсбургов и

шведов -- с Фридрихом II Прусским и таким образом оказались одновременно в

союзе с двумя врагами -- Австрией и Пруссией. Оборонительный союз с Пруссией

против шведов был близоруким шагом, потому что связал России руки, когда

Пруссия начала с Австрией войну за Силезию. Этот союз принес пользу Фридриху

и большой вред России; она потеряла влияние на австрийские дела и все же не

избавилась от шведской войны. Летом 1741 г. шведы объявили России войну, во

время которой Елизавета вступила на престол. Мы уже видели, что и самый

переворот в России совершился с участием французской дипломатии. Так, ряд

ошибок: потеря влияния в Европе, ничем не вызванная война со Швецией и

внутренний переворот -- явились результатом близорукой политики русских

немцев. Эта политика имела одно хорошее следствие: она ускорила падение этих

немцев.


Время Елизаветы Петровны (1741-1761)

Общая оценка эпохи. Приступая к изучению весьма любопытного времени

Елизаветы Петровны, мы прежде всего наведем небольшую историческую справку.

Значение времени Елизаветы оценивалось и до сих пор оценивается различно.

Елизавета пользовалась большой популярностью;

но были люди, и весьма умные люди, современники Елизаветы, которые с

осуждением вспоминали ее время и ее порядки. Таковы, например, Екатерина II

и Н. И. Панин; и вообще, если взять в руки старые мемуары, касающиеся этой

эпохи, то найдешь в них почти всегда некоторую насмешку по отношению ко

времени Елизаветы. К деятельности ее относились с улыбкой. И такой взгляд на

эпоху Елизаветы был в большой моде; в этом отношении задавала тон сама

Екатерина II, к которой вскоре после смерти Елизаветы перешла власть, а

просвещенной императрице вторили и другие. Так, Н. И. Панин про царствование

Елизаветы писал: "Сей эпок заслуживает особливое примечание:

в нем все было жертвовано настоящему времени, хотениям припадочных

людей и всяким посторонним малым приключениям в делах". Панин, очевидно,

плохо помнил то, что было до Елизаветы, потому что его характеристика может

относиться и к эпохе временщиков, "припадочных людей" 1725--1741 гг. Если

захотим верить Панину, то мы должны отозваться о времени Елизаветы как о

времени темном и одинаковом с предыдущими временами. Точка зрения Панина

перешла и в нашу историческую литературу. В труде С. В. Ешевского ("Очерк

царствования Елизаветы Петровны") находим, например, такие слова: "С тех пор

(с Петра Великого) до самой Екатерины Великой русская история сводится к

истории частных лиц, отважных или хитрых временщиков, и истории борьбы

известных партий, придворных интриг и трагических катастроф" (Соч., II,

366). Эта оценка (несправедливая вообще) за царствованием Елизаветы не

признает никакого исторического значения. По мнению Ешевского, время

Елизаветы такое же время непонимания задач России и реформы Петра, как и

эпоха временщиков и немецкого режима. "Смысл реформы начинает снова

открываться только при Екатерине II", -- говорит он (Соч., II, 373). Так

дело обстояло до С. М. Соловьева. Соловьев был отлично обставлен документами

и хорошо ознакомился с делами архивов елизаветинского времени. Изученный им

громадный материал совместно с Полным собранием законов привел его к иному

убеждению. Соловьев, если искать точного слова, "полюбил" эту эпоху и писал

о ней с сочувствием. Он твердо помнил, что русское общество почитало

Елизавету, что она была очень популярной государыней. Главной заслугой

Елизаветы считал он свержение немецкого режима, систематическое

покровительство всему национальному и гуманность: при таком направлении

правительства Елизаветы много полезных частностей вошло в русскую жизнь,

успокоило ее и позволило разобраться в делах; национальные "правила и

привычки" воспитали при Елизавете целый ряд новых деятелей, составивших

славу Екатерины II. Время Елизаветы подготовило многое для блестящей

деятельности Екатерины и внутри, и вне России. Таким образом, историческое

значение времени Елизаветы определяется, по мнению Соловьева, его

подготовительной ролью по отношению к следующей эпохе, а историческая

заслуга Елизаветы состоит в национальности ее направления ("Ист. Росс.",

XXIV).

Нет никакого сомнения в том, что последняя точка зрения более

справедлива, чем враждебные Елизавете взгляды. Возвращение Елизаветы к

национальной политике и внутри, и вне России в связи с мягкостью приемов ее

правительства сделало ее очень популярной государыней в глазах современников

и дало ее царствованию иной исторический смысл в сравнении с темным временем

предшествовавших правлений. Мирные наклонности правительства во внешней

политике, гуманное направление во внутренней -- симпатичными чертами

обрисовали царствование Елизаветы и повлияли на нравы русского общества,

подготовив его к деятельности екатерининского времени.

Благоговея пред памятью Петра Великого и спеша вернуть Россию к его

порядкам, Елизавета тем самым готовила почву для лучшего понимания и

продолжения преобразовательной деятельности Петра и действительно являлась

предшественницей Екатерины II. Но, признавая такое историческое значение за

временем Елизаветы, мы, однако, не должны преувеличивать его. Мы увидим, что

при Елизавете, как и раньше, много значили "припадочные люди", т.е.

фавориты: делами управляла "сила персон", к порядкам Петра Великого

вернулись далеко не вполне; в управлении государством не было определенной

программы, а программа Петра Великого не всегда соблюдалась и не

развивалась. Идеи Елизаветы (национальные и гуманные) вообще выше ее

деятельности (несистематической и малосодержательной), и историческое

значение времени Елизаветы основывается именно на этих идеях. Причины всех

особенностей правления Елизаветы заключались, во-первых, в той обстановке,

какую Елизавета получила от своих предшественников, вступая на престол (эту

обстановку мы уже знаем), а во-вторых, в свойствах самой Елизаветы и ее

сотрудников. Ознакомимся с главными деятелями времени Елизаветы.

Деятели времени Елизаветы. Что касается до самой императрицы, то ее

судьба и личность нам уже насколько известны. На престол вступила она

32-летней женщиной после нескольких лет тяжелой жизни. Характер ее

сформировался окончательно, вкусы и взгляды определились. По своему

образованию и характеру Елизавета не могла стать во главе государства

активным его правителем. Неподготовленность к делам заставляла ее управлять

с помощью доверенных лиц. Современники иногда обвиняли Елизавету в

чудовищной лени и беспечности в самых серьезных делах. Позднейшие

исследователи не всегда верят этому обвинению: медленность, с которой

императрица осуществляла свои решения, они объясняют не беспечностью и

ленью, а той осторожностью и сдержанностью, с какой Елизавета отыскивала

наилучший исход при разноречивых советах и всевозможных влияниях; когда же

ее решение созревало, императрица не ленилась ее осуществить и тотчас же

скрепляла бумагу неизменной подписью -- "Елисавет". Во всяком случае в

государственных делах императрица, давая общий тон правительству, не

вмешивалась деятельно в частности управления и предоставляла их своим

сотрудникам. В частном быту Елизавета была чисто русским человеком, любила

повеселиться, хорошо покушать и распустила придворных настолько, что хроника

ее дворца была не беднее анекдотами, интригами и сплетнями, чем предыдущее

время, несмотря на большую крутость Елизаветы, способной сильно вспыхнуть и

строго взыскать.

Вполне понятно, что ближайшими сотрудниками Елизаветы и главными

государственными деятелями стали в большинстве случаев те люди, которые

окружали Елизавету до вступления на престол и в трудное для нее время, при

Анне, служили ей верную службу. Нужно, впрочем, отдать справедливость

Елизавете в том, что, устраняя немцев, она не гнала тех русских, которые

играли видную роль при немецком господстве. Так, рядом со старыми слугами

Елизаветы -- Разумовскими, Воронцовыми, Шуваловыми -- стали удел и люди

старого правительства -- Бестужев-Рюмин, Черкасский и Трубецкой. В рядах

дипломатов даже остались немцы: Кейзерлинг -- посланник в Вене и Варшаве,

Корф -- в Копенгагене, Гросс -- в Гааге.

Изо всех деятелей самым близким к императрице был Алексей Григорьевич

Разумовский, о котором предание говорит, что он был негласно обвенчан с

Елизаветой. Бедный малороссийский казачонок, он пас деревенское стадо и имел

прекрасный голос. Благодаря последнему обстоятельству он попал в придворные

певчие и был взят ко дворцу цесаревны Елизаветы. Привязанность Елизаветы к

Разумовскому была очень крепка: она продолжалась до ее смерти, и Разумовский

неизменно оставался одним из самых влиятельных людей в России. Он стал

кавалером всех русских орденов и генерал-фельдмаршалом и был возведен в

графы Римской империи. Он был очень властен, даже жил во дворце, но,

отличаясь честным, благодушным и ленивым характером, мало влиял на

государственное управление, постоянно уклоняясь от правительственных дел,

делал много добра в Малороссии и России и по своим вкусам и привычкам

оставался больше простым малороссом, чем русским вельможей. В истории

русского двора он -- замечательная личность, в истории государства -- вовсе

незаметный деятель.

Высокое положение Алексея Разумовского подняло и его брата Кирилла:

15-ти лет от роду, в 1743 г., Кирилл был "инкогнито" отправлен за границу

учиться под присмотром адъюнкта Академии наук Г. Н. Теплова и получил там

чисто аристократическое воспитание; 16-ти лет он был уже графом Римской

империи, 18-ти -- президентом Академии наук, 22-х --генерал-фельдмаршалом и

гетманом Малороссии. Для него в 1750 г. и было восстановлено гетманство, не

существовавшее с 1734 г. Характером этот баловень счастья пошел в старшего

брата, и если более брата заметен был в государственной деятельности, то

благодаря лишь своему образованию. Он был человеком честным и порядочным, но

пассивным и, занимая высокие должности, к влиянию не стремился.

Гораздо более Разумовского влиял надела Петр Иванович Шувалов, сперва

камер-юнкер Елизаветы, затем сенатор, конференц-министр,

генерал-фельдцехмейстер (т.е. начальник артиллерии) и управитель многих иных

ведомств. Занимая массу должностей, П. Шувалов был в то же время крупным

промышленником и откупщиком. И в сфере управления, и в хозяйственных делах

он проявил большие способности и в то же время сильное стремление к наживе и

крайнее честолюбие. Властолюбивый интриган и нечестный стяжатель затмевали в

нем государственного деятеля. Своим государственным влиянием он пользовался

для личных целей. Он выхлопотал себе вредную для русской промышленности

монополию на рыбный промысел в Белом и Каспийском морях; захватил на откуп

Гороблагодатские железные заводы и массу иных откупных статей;

являясь крупнейшим промышленником и торговцем в государстве, добился

важной отмены внутренних таможенных пошлин для личных выгод. При дворе он

крепко держался благодаря влиянию жены (Мавры Егоровны, рожд. Шепелевой,

ближайшей фрейлины Елизаветы), а отчасти и по собственному уму и ловкости.

Лицемерный и умевший примениться ко всяким обстоятельствам, он являлся

страшным для всех человеком и по своему влиянию, и по своей мстительности.

Один только Алексей Разумовский, говорят, безбоязненно и безнаказанно бивал

его иногда батожьем под веселую руку на охоте. Вообще П. И. Шувалов был

человек без принципов, без морали и представлял собой темное лицо

царствования Елизаветы. Он был настолько ненавидим народом, что

петербургская толпа на его похоронах не удержалась от враждебной

демонстрации.

Совершенную противоположность ему представлял Ив. Ив. Шувалов, заметная

личность в истории русской образованности. Его всегда видели с книгой в

руках, он учился для знаний, потому что любил их; наука выработала в нем

определенное нравственное мировоззрение и сделала одним из первых пионеров

просвещения в России. Он поддерживал русскую науку, как мог (вспомним его

переписку с Ломоносовым), основал первый в России Московский университет и

при нем две гимназии. Будучи камергером и большим любимцем Елизаветы, И. И.

Шувалов не стремился, однако, к государственной и политической деятельности

и оставался меценатом и куратором Московского университета; на нем не лежит

ни одного пятна -- напротив, это была личность замечательно привлекательная,

представитель гуманности и образованности, лучший продукт петровских

культурных преобразований и украшение елизаветинской эпохи. Третий Шувалов

-- Александр Иванович, хотя и очень быстро сделал свою карьеру, но не

проявил ни особенного ума, ни особых способностей. Он был начальником Тайной

канцелярии, которая при Елизавете почти бездействовала, почему был незаметен

и ее начальник.

Внешней политикой при Елизавете управляли три государственных канцлера:

князь Алексей Михайлович Черкасский, граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин и

граф Михаил Илларионович Воронцов. Первый был совершенно неспособный и

недалекий человек, сделавший свою карьеру той ролью, какую случайно сыграл

при восстановлении самодержавия Анны. О его личности и неспособности ходили

анекдоты: он был очень нерешителен, самую простую бумагу, требовавшую

подписи, прочитывал по нескольку раз, брал перо, чтобы ее подписать, и

оставлял его, и в конце концов бумага не получала подписи, ибо кн.

Черкасский ее боялся. Значение его было ничтожно и в делах, и при дворе. Он

умер в начале царствования Елизаветы (1742 г.), так что о нем мало

приходится упоминать в обзоре ее царствования.

Внешнюю политику Елизаветы определил своим направлением преемник

Черкасского -- А. П. Бестужев-Рюмин, стоявший во главе русской дипломатии с

1742 по 1757 г. Это был человек времени Петра Великого, бесспорно умный и

способный, по тому времени удивительно образованный и, что называется, на

все руки. По натуре он был великий практик, что же касается моральной его

физиономии, то она не совсем ясна, и о ней есть несколько мнений. Некоторые

полагают, что он был очень честен. Несмотря на то что он по службе принимал

подарки, подкупить его было невозможно. Когда Фридрих II задумал дать ему

подарок (узнав, что Бестужев берет таковые от Австрии), то убедился, что

прусскими деньгами нельзя ни задобрить, ни купить Бестужева. Он был

несомненно истинным патриотом и ни за что не поддался бы в сторону Пруссии,

которую считал опасным соседом. Еще в 1708 г. он был отправлен Петром

учиться за границу и приобрел там солидное разностороннее образование: был

химиком, медиком и дипломатом. С 1712 г. он был на дипломатической службе

при разных дворах, жил в Германии, Англии, Дании, Голландии и хорошо

ознакомился с положением политических дел в Европе. Он сознательно относился

к политической системе Петра Великого и в то же время усвоил основной

принцип всех держав той эпохи -- стремление к политическому равновесию. Его

дипломатической программой и стала, с одной стороны, охрана системы Петра

Великого, с другой -- заботы о поддержании равновесия. Служебная карьера ему

долго не удавалась. После Петра он был в немилости, и только приверженность

к Бирону выдвинула его, как мы видели, в 1740 г. на должность

кабинет-министра. Он снова, однако, пал при свержении Биро-на и выдвинулся

вполне только при Елизавете.

На Бестужева как на политического деятеля смотрят различно. Одни в нем

видят деятеля без программы, другие, напротив, находят в Бестужеве удачного

ученика Петра и здравого политика. Соловьев ("История России", т. XX --

XXIV) и Феоктистов ("Отношения России к Пруссии в царствование Елизаветы

Петровны") основательно признают за Бестужевым крупные дипломатические

достоинства. Выдающимся дипломатом считает его и Е. Н. Щепкин

("Русско-австрийский союз"). Принято думать, что Бестужев держался традиции

Петра Великого. "Союзников не покидать, -- говорил он о своей системе, -- а

оные (союзники) суть: морские державы Англия и Голландия, которых Петр 1

всегда наблюдать старался; король польский яко курфюрст саксонский, королева

венгерская по положению их земель, которыя натуральный с Российскою империею

союз имеют; сия система -- система Петра Великаго". Союз с Австрией ("с

королевой венгерской"), который был с Петра как бы традицией всей русской

дипломатии, поддерживался усердно и Бестужевым и привел к вражде с Францией

(пока она враждебна Австрии) и с Пруссией. Французское влияние сперва было

сильно при дворе Елизаветы; Бестужев постарался его уничтожить и после

упорной интриги добился высылки из России знакомого нам Шетарди и ссылки

Лестока, его агента (1748). Прусскому королю Фридриху II он был ярым врагом

и приготовлял Семилетнюю войну, потому что считал его не только злым

противником Австрии, но и опасным нарушителем европейского равновесия.

Фридрих звал Бестужева "cet enraqe chancelier", позднейшие исследователи

называют его одним из наиболее мудрых и энергичных представителей

национальной политики в России и ставят ему в большую заслугу именно то, что

его трудами сокращены были силы "скоропостижного прусского короля". Заслуги

Бестужева неоспоримы, преданность его традициям Петра также; но при оценке

Бестужева историк может заметить, что традиции Петра хранил он не во всем их

объеме. Петр решал исконные задачи национальной политики, побеждал вековых

врагов и брал у них то, в чем веками нуждалась Русь. Для достижения вековых

задач он старался добыть себе верных друзей и союзников в Европе; но дела

Европы сами по себе мало трогали его; про европейские державы он говаривал:

"Оне имеют нужду во мне, а не я в них" -- в том смысле, что счеты западных

держав между собой не затрагивали русских интересов и Россия могла не

вступаться в них, тогда как в Европе желали пользоваться силами России --

каждая страна в своих интересах. Мы видели, что Петр не успел решить ни

турецкого, ни польского вопроса и завещал их преемникам: он не успел

определить своих отношений и к некоторым европейским державам, например к

Англии. Традиция, завещанная Петром, заключалась, таким образом, в

завершении вековой борьбы с национальными врагами и в создании прочных

союзов в Западной Европе, которые способствовали бы этому завершению.

Политика Бестужева не вела Россию по стопам Петра в первом отношении.

Турецкий и польский вопросы решены были позже Екатериной II. Бестужев

заботился только об установлении должных отношений России к Западу и здесь

действительно подражал программе Петра, хотя, быть может, слишком увлекался

задачей общеевропейского политического равновесия, больше, чем того требовал

здравый эгоизм России.

После Бестужева, попавшего в опалу в 1757 г., его место занял граф

Михаил Илларионович Воронцов, бывший ранее камер-юнкером Елизаветы. Еще в

1744 г. он был сделан вице-канцлером, но при Бестужеве имел мало значения.

Трудолюбивый и честный человек, он, однако, не обладал ни образованием, ни

характером, ни опытностью Бестужева. Получив в свои руки политику России во

время войны с Пруссией, он не внес в нее ничего своего, был доступен

влияниям со стороны и не мог так стойко, как Бестужев, держаться своих

взглядов. При Елизавете он вел войну с Пруссией, при Петре III готов был к

союзу с ней и при Екатерине II снова был близок к разрыву.

Если мы еще помянем князя Никиту Юрьевича Трубецкого, бывшего

генерал-прокурором, человека двуличного и не без способностей, и уже

известного нам Лестока, служившего проводником французского влияния при

дворе Елизаветы в первые годы царствования, то перечень государственных

деятелей и влиятельных лиц елизаветинского времени будет закончен.

Всматриваясь в социальный состав и личные особенности правящего круга при

Елизавете, мы можем сделать не лишенные значения выводы.

Кроме князя Черкасского, мало жившего в царствование Елизаветы, и князя

Трубецкого, пользовавшегося только административным значением, все

придворные влиятельные лица происходили из простого дворянского круга. В

придворную и государственную среду они принесли с собой fia desideria

дворянства и высказывали их открыто. До нас дошло, например, известие о том,

что Воронцов (Роман, брат Михаила Илларионовича) твердил наследнику престола

Петру Федоровичу о необходимости уничтожить обязательность дворянской

службы. Естественно думать, что раз у власти стали люди из простого

дворянства, они постараются не только высказывать желания своего круга, но и

провести их в жизнь, тем более что сама императрица взошла на трон при

восторженном сочувствии войска, состоявшего из таких же дворян, и была

склонна вознаграждать их преданность. При разборе внутренней деятельности

правительства Елизаветы мы увидим, что действительно в законодательстве

проявился ряд мер, проведенных прямо в интересах дворянского класса.

С другой стороны, круг лиц, действовавших при Елизавете, чрезвычайно

разнообразен по личным качествам, способностям, даже по возрасту деятелей.

Рядом с петровским дельцом Бестужевым видим человека, воспитавшегося в эпоху

временщиков (Трубецкого), и юношу, только при Елизавете вступившего в жизнь

(Кирилл Разумовскип). Понятно, как различны должны были быть у них привычки,

взгляды и приемы. Различие еще усиливалось личными особенностями: Бестужев

был образованный практик, Иван Иванович Шувалов -- образованный теоретик,

Петр Иванович Шувалов -- малообразованный и себялюбивый корыстный делец,

Алексей Разумовский -- необразованный и бескорыстный человек. Нет ни одной

внутренней черты, которая бы позволила характеризовать их всех одинаково с

какой бы то ни было стороны. При этом и жили они очень несогласно, постоянно

ссорясь друг с другом. При Елизавете было много интриг. Петр Великий умел

объединять своих сотрудников, лично руководя ими. Елизавета же не могла это

сделать; она менее всего годилась в руководительницы и объединительницы.

Лаской и гневом она умела тушить ссоры и устранять столкновения, но

объединить не могла никого, несмотря на то, что не была лишена ума и хорошо

понимала людей. Она могла иногда подгонять лиц, ее окружавших, но управлять

ими не могла. Не было объединителя и среди ее помощников. Понятно, что такая

среда не могла внести в управление государством руководящей программы и

единства действий; не могла подняться выше, быть может, прекрасных, но, по

существу, частных государственных мер. Так и было. Историк может отметить

при Елизавете только национальность общего направления и гуманность

правительственных мер (черты, внесенные самой Елизаветой), а затем ему

приходится изучать любопытные, но отдельные факты.


Управление и политика времени Елизаветы

Внутренняя деятельность. Ее главный факт -- перемены в положении

сословий, дворянства и крестьянства.

Вступая на престол с желанием возвратить Россию к порядкам Петра

Великого, Елизавета не достигла этого прежде всего в своем законодательстве

о сословиях. Мы видели, что после Петра, ко времени Елизаветы, дворянство

изменило к лучшему условия своего быта; оно облегчило свои повинности

государству, успело снять те стеснения, какие лежали на его имущественных

правах, и получило большую, чем прежде, власть над крестьянами. При

Елизавете успехи дворянства продолжались и в сфере его имущественных прав, и

в отношении к крестьянам. Только долгосрочная обязательная служба осталась

неизменной.

В 1746 г. последовал замечательный указ Елизаветы, запрещавший кому бы

то ни было, кроме дворян, покупать "людей и крестьян без земель и с

землями". Межевой инструкцией 1754 г. и указом 1758 г. было подтверждено это

запрещение и предписано, чтобы лица, не имеющие права владеть населенными

землями, продали их в определенный срок. Таким образом, одно дворянство

могло иметь крестьян и "недвижимые имения" (термин, сменивший в

законодательстве старые слова -- вотчина и поместье). Это старое право,

будучи присвоено одному сословию, превращалось теперь в сословную

привилегию, резкой чертой отделяло привилегированного дворянина от людей

низших классов. Даровав эту привилегию дворянству, правительство Елизаветы,

естественно, стало заботиться, чтобы привилегированным положением

пользовались лица только по праву и заслуженно. Отсюда ряд правительственных

забот о том, чтобы определить яснее и замкнуть дворянский класс.

И в XVII в., и в начале XVIII в., когда дворянство отличалось от прочих

классов только обязанностью службы и условным правом личного землевладения,

дворяне не дорожили своим положением и скрывались от службы переходом в

низший класс, даже в холопы. В свою очередь, и правительство, нуждаясь в

служебных силах, легко принимало, или, как тогда выражались, "верстало"

различных людей в дворянство. Петр своей Табелью о рангах открыл широкий

доступ в ряды дворян всем людям, дослужившимся до обер-офицерского чина. Но

только люди, дослужившиеся до первых восьми рангов или чинов, причислялись к

"лучшему", "старшему", т.е. потомственному дворянству; прочие состояли в

дворянстве личном. С течением времени чем лучше становилось положение

дворянства и чем более знакомились дворяне с западноевропейскими правами и

понятиями, тем более в дворянстве формировалось чувство сословной чести.

Явилось понятие о том, что прилично и что неприлично дворянину. Волынский,

известный уже нам, не хотел "связываться с бездельниками" по одному делу,

потому что делать это, по его словам, не было "и последнему дворянину

прилично и честно". Бедные дворяне, служившие рядовыми, плакались на то, что

в таком положении они "уже все свои шляхетные поступки теряют".

Это чувство шляхетской чести было не чувством личного достоинства, а

чувством сословным, и находило признание в правительственных кругах. В 1730

г. В. Т. Совет обещал шляхетству "содержать его в надлежащем почтении и

консидерации, как и в прочих европейских государствах". При Елизавете это

обещание до некоторой степени переходило в дело. Рядом с созданием сословной

привилегии идет забота отделить дворянство от остальных низших слоев

населения путем его обособления, недопущением в дворянство демократических

элементов.

Таким пришлым элементом было дворянство личное, т.е. те люди, которые

своей службой приобрели личные права дворянства. Указами Елизаветы это

личное дворянство лишено было права покупать людей и земли. Сенат в 1758 и

1760 гг. постановил о личных дворянах: "Так как дети их не дворяне, то не

могут иметь и покупать деревни";

"недворяне, произведенные по статской службе в обер-офицеры, не могут

считаться в дворянстве и не могут иметь за собою деревень". Так пресекалась

возможность для личного дворянства пользоваться льготами потомственного

дворянского класса. Дворяне по роду становились отдельно от дворян по

службе. Но из среды дворянства, пользовавшегося всеми правами и льготами,

правительство стремилось вывести всех тех людей, дворянское происхождение

которых было сомнительно. Дворянином стали считать только того, кто мог

доказать свое дворянство. С 1756 г. рядом постановлений Сенат определил, что

в дворянские списки могут быть вносимы только лица, доказавшие свое

дворянское происхождение. При этом определен был и самый порядок такого

доказательства. Очищая этим путем дворянство от случайных примесей,

правительство желало вместе с тем удержать в дворянстве те обедневшие роды,

которые сошли в разряд однодворцев, и не приказывало смешивать их с прочей

массой однодворцев.

Всеми указанными мерами времени Елизаветы дворянство из класса,

отличительным признаком которого служили государственные повинности, стало

превращаться в класс, отличием которого делались особые исключительные

права: владение землей и людьми. Иначе говоря, дворянство становилось

привилегированным сословием в государстве, наследственным и замкнутым. Это

был очень важный шаг в историческом развитии русского дворянства; это было

введением к знаменитым мерам о дворянстве Петра III и Екатерины II. Как мы

уже видели, дворяне при Елизавете, получив имущественные привилегии, стали

мечтать об освобождении и от служебной повинности.

Но для этого освобождения не пришло еще время. Напротив, при Елизавете

службу с дворян спрашивали очень строго. За укрывательство грозили строгими

наказаниями; смотры недорослям, вновь вступающим на службу, производились

по-прежнему, и за неявку на них налагались суровые кары. Однако стремление

дворянства избегнуть службы, заметное и раньше, не уменьшалось. Оно и было

причиной, почему правительство не могло решиться не только снять с дворян их

обязанность, но даже облегчить ее. Правительство боялось остаться без людей.

Зато в царствование Елизаветы много было сделано, чтобы облегчить

дворянству обязательное для него обучение. В 1747 г. дан был регламент

Петербургской Академии наук, учрежденной для развития науки в России, по

мысли Петра Великого, еще при Екатерине I. Эта Академия в первые годы жила

исключительно силами и трудами ученых немцев. Между ними не было согласия. С

течением времени в Академии появились и русские деятели: Нафтов,

Тредиаковский, Ломоносов. Последний начал борьбу с академическими немцами, и

в Академии по-прежнему не было мира и порядка. Назначение в 1746 г. Кирилла

Разумовского президентом Академии еще раз вывело наружу и прежде не скрытые

беспорядки и повело к регламенту 1747 г. Этим регламентом Академия

определялась как ученое и учебное учреждение. Она состояла собственно из

Академии (собрание ученых людей), Университета (собрание учащих и учащихся

людей) и подготовительной к Университету Гимназии. Десять академиков с их

адъюнктами (помощниками), непременно из русских людей, составляют Академию.

Особые от Академии профессора и их ученики-студенты составляют Университет.

Гимназия из 20 молодых людей готовит своих питомцев к университетскому

курсу. Учиться при Академии могут люди всех званий, кроме податных.

Однако первыми шагами академического университета правительство было

недовольно. Явилась мысль выделить университет как самостоятельное

учреждение. В 1754 г. Ив. Ив. Шувалов выработал проект университета в

Москве, центральном городе России, который более Петербурга доступен был

провинциальному дворянству и "разночинцам" (допущенным в университет наравне

с дворянством). В 1755 г. университет в Москве был открыт, и Ив. Ив. Шувалов

назначен его куратором. В университете было 10 профессоров и три факультета:

юридический, медицинский и философский. При университете было две гимназии:

одна для дворян, другая для разночинцев (но не для податных классов).

Хотя оба университета назначались не для дворянства, но и для прочих

классов, однако пользоваться ими дворянство могло шире других лиц, потому

что на нем лежала повинность обучения, и потому что ко времени Елизаветы

дворянство ранее других классов сознало необходимость просвещения и

прибегало к помощи домашних учителей (весьма сомнительных знаний и

достоинств, по свидетельству самого правительства). Этому стремлению дворян

учиться правительство Елизаветы сознательно шло навстречу. Оно не

ограничилось университетом, но заботилось о развитии других дворянских

учебных заведений (Сухопутный шляхетский корпус, Артиллерийская школа, школы

при коллегиях и т. д.). Таким образом, для дворянства путь к образованию был

хорошо обеспечен Елизаветой.

Из частных мер касательно дворянства при Елизавете должно упомянуть об

учреждении Дворянского банка в Петербурге с конторой его в Москве. Этот банк

обеспечивал дворянству недорогой кредит (6% в год) в довольно крупных суммах

(до 10 000 руб.).

В истории XVIII в. улучшение положения дворянства постоянно связывалось

с ухудшением быта и с уменьшением прав крестьянства. Мы видели, что в самый

момент вступления Елизаветы на престол правительство, устранив крестьян от

присяги новой государыне, тем самым взглянуло на них, как на людей, лишенных

гражданской личности, как на рабов. Хотя такой взгляд не соответствовал ни

фактическому положению крестьян, ни общим взглядам на них правительства,

однако крестьяне по закону стали при Елизавете еще в худшее положение, чем

были до нее. Уже самый факт передачи крестьян в исключительно дворянское

владение теснее привязывал крестьянина к определенному кругу владельцев.

Закон же все более и более давал власти над крестьянами их помещику. Право

передачи крестьян было расширено: в 1760 г. помещику дано было право ссылать

неисправных крестьян в Сибирь, причем правительство считало каждого

сосланного как бы за рекрута, данного помещиком в казну; наконец, крестьяне

были лишены права входить в денежные обязательства без позволения своих

владельцев. Владельцы получили, таким образом, широкие права над личностью и

имуществом своих крестьян. И мы знаем, что они часто пользовались этими

правами; исследователи истории крестьянского сословия указывают обыкновенно

на краткие экономические записки В. Н. Татищева (передового человека своего

времени), которые относятся к 1742 г. и излагают нормальные, по мнению

автора, отношения землевладельцев и их крестьян. Опека над личностью,

хозяйством и имуществом крестьянина доведена в этих записках до того, что

прямо свидетельствует о самом полном подчинении крестьян помещику. Последний

смотрит на крестьян, как на свою полную собственность, и распоряжается ими,

как одной из статей своего хозяйства. И само правительство как бы разделяло

такой взгляд: при Елизавете оно, например, не запрещало иметь крестьян

дворянам безземельным, стала быть, считало крестьянина крепким не земле, а

лицу дворянина, иначе -- считало его собственностью помещика. Эта крепкая

связь между лицом владельца и крестьянина возлагала на помещиков особые

обязанности в отношении крестьян. Правительство требовало, чтобы помещики

обеспечивали крестьян семенами в неурожайные годы, чтобы они наблюдали за

порядочным поведением своих крестьян. Такие требования еще шире раздвигали

пределы помещичьей опеки. Дворянин являлся перед правительством не только

владельцем земли, населенной крестьянами, но собственником крестьян,

податной и полицейской властью над ними. Дворянам правительство передало