Елашкина А. В., Нечипоренко А. В
| Вид материала | Документы |
- Н. А. Нечипоренко и д м. н., профессор, 2241.71kb.
Елашкина А.В., Нечипоренко А.В.
ОДИ «Софист»
В статье устанавливается принципиальное единство форм, механизмов и средств разворачивания мышления в философии Платона и в организационно-деятельностных играх (ОДИ) (как особая технологии коллективной мыследеятельности ОДИ были разработаны в 80-х годах XX века в рамках российской системо-мыследеятельностной методологии (Г.П.Щедровицкий); они используются для решения комплексных проблем в различных областях практической деятельности и в образовании). В статье осуществлена детальная реконструкция формы и содержания платоновского диалога «Софист» и установлены типологические параллели с формой и содержанием ОДИ. На основе реконструкции очерчены области актуальных гуманитарно-технологических проблем.
СОДЕРЖАНИЕ
| ^ ЧАСТЬ 1. О ФИЛОСОФИИ ПЛАТОНА И ОРГАНИЗАЦИОННО-ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫХ ИГРАХ (ОДИ) | |
| Философия Платона: ступени мышления | |
| Существенные признаки Игры | |
| ^ ЧАСТЬ 2. ДРАМАТУРГИЯ ИГРЫ «СОФИСТ» | |
| Небольшие предварительные замечания | |
| Такт 1. Тривиальные частичные решения | |
| ^ Установочный доклад Игры «Софист» | |
| Работа в группах и первые пленарные доклады. | |
| ^ Типологизация первичных определений и первая сборка их | |
| Такт 2. Проблематизация | |
| ^ Замечание об организации диалога и форме ОДИ по первому такту | |
| Такт 3. Переход на следующую ступень мышления | |
| ^ Заданы нормы строгости | |
| Оборачивание | |
| Необходимость позиции софиста | |
| ^ Групповая работа | |
| Пленар третьего такта | |
| Групповая работа: одна идея – одна группа | |
| ^ Пленар: кульминация рефлексии – отказ от параллелизма | |
| Такт 4. Работа в идеальном содержании | |
| ^ Вечерняя рефлексия ведущих игру и тех игроков, которые вошли в содержание | |
| Такт 5. Перенос фундаментальных результатов из идеального плана в решение практической задачи | |
| О месте ступеней рассудка и разума в мышлении, в диалоге и в ОДИ | |
| ^ ЧАСТЬ 3. НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ ИЗ ПРОСПЕКТИВНОЙ РЕФЛЕКСИИ | |
| СМД-методология и историко-философский контекст | |
| ^ Проблема формы текста | |
| Разработка логики коммуникации | |
| ^ Применение модели коммуникации к технологии оформления текстов | |
| Обзор задач, не решаемых рассудочно | |
| ^ Фундаментальные исследования и управление | |
Часть 1
О философии Платона
и организационно-деятельностных играх (ОДИ)
Устройство некоторых поздних диалогов Платона совпадает с известным нам принципиальным устройством ОДИ. Мы обнаружили это, занимаясь проведением детско-взрослых Игр в рамках игровой деятельностной педагогики (ИДП)1, участвуя в ОДИ, и прорабатывая платоновское представление о мышлении и то, как Платон организует мышления читателя.
Собственно сам текст, который объясняет диалоги Платона или ОДИ тоже должен решать задачу управления мышлением читателя, то есть организовывать разворачивание мысли, а не описание его результатов. Тем и отличается развитая и философия Платона, ОДИ и ИДП, что результат (концепция, решение задачи, управленческий ход) включают в себя не только готовые формулировки, знания, но и сам метод, развернутый для их достижения, опыт переходов, сдвижек от одного шага к другому, опыт взаимного определения разных моментов мышления, разных позиций.
Видимо, принципиальная сложность такой работы, такого видения формы приводит к тому, что Платон часто понимается по-школьному. Его идеи оказываются лишь шаблонами и образцами, по которым якобы скроен мир вещей, а философ в результате – это морализатор и прожектер с готовым набором идей для обучения молодежи и для построения государства. Стенограммы ОДИ для большинства людей тоже остаются закрытой книгой, не демонстрирующей организацию мышления, и не обладающие убедительными результатами.
По-хорошему, нам следует написать свой диалог, порождающий у читателя видение формы диалогов Платона и формы ОДИ. Но техника написания текстов, организующих мышление сама по себе пока проблематична. Есть запасной вариант – изложение основных результатов. То есть, рассказать об организации мышления без собственно организации мышления для читателя. В данной работе будет кратко описано, почти названо, то, как, по-нашему мнению, устроено движение мысли, коммуникации, действия на ОДИ и в некоторых диалогах Платона. Для тех, кто имел опыт проведения ОДИ или подобных мероприятий, кому довелось управлять коллективным мышлением и коммуникацией, эти соображения могут быть небезынтересны.
Философия Платона: ступени мышления
Платон в течение своей философской жизни прошел два периода, отрефлексировав которые, он сформулировал понятия рассудка и разума. Это различение, обозначающее обнаруженную им специфику разных уровней мышления, стало для Платона решением проблемы и философской, и жизненной.
Рассудок – это мышление в рамках изначально положенной и неусомневаемых посылок, подобное мышлению геометров. Нижний уровень рассудка – это догматическое, шаблонное мышление2. У рассудка есть и следующие ступени: софистика и псевдодиалектика - эристика3. Разумное, философское, по Платону, мышление связано с рефлексивным переходом к диалектике. Хотя то, что понимается под диалектикой, требует уточнения4.
Итак, мы полагаем, что движение от рассудка к разуму – это то, что организуется на ОДИ, и это то движение мысли, которое демонстрирует и организует для читателя Платон в некоторых диалогах. Вообще говоря, неважно как называть эти уровни. Важно, что сами операции, механизм мышления на них – разные. Соответственно тот, кто умеет видеть операции мышления на каждом уровне и движение мысли по ступеням, по вертикали, знает законы этих переходов, тот может проектировать и проводить Игры5. Движение идет от более абстрактного мышления, не замечающего своих пробелов, не додуманности, к более конкретному, где все «белые нитки» переведены в строгие мысли. В этом смысле платоновское «ничего не останется не рассмотренным» и ОДИ-шная полнота позиций и проблематизации – это не количество, а качество. Рассмотрено должно быть то, где может прятаться не правомерный, произвольный, не строгий переход мысли, где мыслящий не заметил «сопротивления» предмета мысли и приписал ему нечто, что показалось удобным, «напроектировал». Значимых моментов, переходов, задающих у Платона полноту идеи, а на ОДИ – ситуацию, вовсе не бесконечно много.
Рассудок оперирует знаниями без анализа оснований. Мышление и его результаты здесь подчиняются категориям род\вид, часть\целое, не порождая самих этих категорий. За каждым именем или определением стоит одна идея и не подразумеваются взаимоопределение, взаимное проникновение двух различных идей, существование одного и иного в одном акте. В этом смысле рассудок полностью подпадает под понятие параллелизма, критику которого мы встречаем у Щедровицкого. Мысль разворачивается покадрово, все кадры отдельные, последующие кадры никак не влияют на уже состоявшиеся, и уж тем более на самые первые – на предпосылки6. Чем при этом обеспечивается вообще движение мысли остается как раз «за кадром», часто перенаправляется в области, якобы не интересные философу – в биологию, физиологию, социологию и т.п. Как будто бы там ученые смогли построить особую логику, описывающую самоорганизацию мышления!7
Рассудок из многоплановой системной картины неосознанно выдергивает один момент (отвлекает, абстрагирует), который принимается за единственно верный. По нему, как по образцу, дальше идет работа, фактически исполнение процедур. Под строгостью на этом уровне понимается соответствие первичным аксиомам, сводимость к ним. В этом смысле, это уровень алгоритмического мышления, сводимого к вычислимости. Строгость здесь совпадает с точностью в рамках научного, технического мышления, то есть с вычислимостью алгоритма, полученного на основании не обсуждаемого в рамках самого алгоритма посылок и правил вывода. Никакой иной строгости такое мышление не признает8.
Следующий уровень обнаруживает возможность манипуляции такого рода картинами, человек перестает отстаивать какую-либо из них – все они обладают лишь субъективной достоверностью, не связаны внутри себя и между собой никакой необходимостью. Оценочным критерием становится убедительность, иногда, эффективность, конструктивность. Это уровень софистики.
Имеется и еще один уровень рассудка, особенно неприятный диалектикам (Платону в том числе). Здесь ум оказывается натренирован моментально обнаруживать противоречивость любой вещи или идеи. Однако строго работать с этим он не может, пользоваться противоречием для разворачивания мысли не в состоянии, и заваливается в эристическое, произвольное соединение обнаруженных одно и иного, Такой мыслитель быстро сообщит без пояснений, что две противоположности – вещь (как принцип многообразия) и идея (как принцип единства) – оказываются просто причастны друг другу, или просто одним и тем же. Движение просто есть покой, а форма просто есть содержание. «Речка движется и не движется». Для эриста это предел мышления. Платон категорически против такого «разума», когда «устанавливают единство как придется» 9. Хотя часто даже в философских кругах диалектика, например гегелевская, понимается именно так.
Здесь же возможна еще одна ступенька ума: на самом деле противоречий в объекте нет, они суть только издержки нашего мышления, не способного ухватить единство. Чаще всего здесь говорится о том, что противоречия в мышлении можно снять, если воспользоваться особыми техниками и концептами: топикой Аристотеля, содержательно-генетической логикой, или построить конфигуратор для противоречивых знаний об объекте, а в самом объекте никаких противоречий нет. Противоречия снимаются в целом за счет того, что они оказываются присутствующими в разных актах мысли, а не в одном – в разное время существования объекта, в разных точках рассмотрения, в разных аспектах. Есть это и у Г.П.Щедровицкого.
Однако в тех местах, где Георгий Петрович задается проблемой единства многообразия (ровно эту проблему ставит себе Платон на переходе к высшему этапу своей философии), мы видим не столь однозначные утверждения относительно того, что противоречие следует рассматривать как столкновение разных проекций единого объекта изучения10. В методологии проблема единства многообразия выносится в рамочную область системного подхода, и не случайно самоназвание методологии: системо- мыследеятельностная. С самого исходного методологического представления – схемы знания, – полагается именно единство многообразия, логическое взаимоопределение одного и иного: знаковой формы и объективного содержания11. Понимание знания, предмета как способа деятельности в ММК было теснейшим образом связано с рефлексией употребления схемы знания в собственной деятельности методологов12. Отсюда в истории ММК вырастал второй проблемный узел взаимоопределения одного иного: единство и различие в схеме рефлексивного отношения13. Проблема логики рефлексии и сегодня остается актуальной для теоретических представлений СМД-методологии14. Хотя, здесь, конечно нужно аккуратное исследование и не менее аккуратная проработка нашей собственной позиции.
Возвращаясь к Платону, следует подчеркнуть, что в целом он решает задачу единства многообразия за счет сознательного, обговоренного именно в «Софисте» и в «Пармениде» отказа от принципа параллелизма, за счет перехода к созерцанию взаимного определения идей: включения идеи в идею, одного в иное. Он отказывается от использования рассудочной категории части\целое. В диалоге «Парменид» при обсуждении единого сущего оказывается, что это не две идеи чем-то третьим соединенные, и не одно, например, сущее с состоянием – единое (логически Аристотелево решение), а оказывается, что сущее – часть единого и единое - часть сущего, и оба они друг для друга – целое. Отождествления элемента целого с целым рассудочная категория части/целое не допускает. Что такое идеи и мир идей Платона? После Галилея мы склонны понимать идеи как идеализированные объекты; при таком понимании идеи по форме подобны формам вещей, только «очищены» от материи. Аристотелевская критика Платона показывает парадоксы, к которым ведет такая теория идей. Но именно эта критика, принципиально сформулированная Аристотелем еще во время его пребывания в Академии, была хорошо известна Платону! Она как позиция вошла в формулировку его само-проблематизации, которую мы видим в платоновских диалогах на переходе от рассудка к разуму.
Тексты поздних диалогов Платона, таких как «Софист», «Парменид», «Филеб» показывают, что идеи Платона – это не столько интенциональный, эйдетический объект мысли, сколько то основание, которым и из которого развертывается движение мысли, полагающей объект. Если соотносить это с представлениями ММК, то ближе всего окажется представление идей как рефлектируемых средств мышления. Надо сказать, что подобное понимание Платона в истории философии осуществляли Николай Кузанский, Фихте и Гегель. А А.Ф.Лосев показывал, что в платонизме и неоплатонизме содержится специфическое cogito, и диалектика Платона должна рассматриваться как снимающая феноменологические и трансцендентальные формы мышления. Можно сказать, что идеи Платона – это сущности, каждая из которых знает себя и само-определительна, и находится в общении (кайнонии) со всеми другими идеями (взаимоопределительна с ними). Взаимо-определяющиеся идеи образуют особую конфигурацию – Эйдос. И мы рискнем предположить: по диалогу «Софист» видно, что каждый момент конкретной идеи - это и есть позиция на Игре (само- и взаимно-определенная), а сам конкретный Эйдос в его единстве и многоразличенности – это ситуация Игры в ее полной мыследеятельностной форме. Платон пытается строить диалектику как логику взаимодействия, взаимного определения и того, что сейчас бы мы назвали самоорганизацией идеальных сущностей, которая возможна только при отказе от принципа параллелизма знаковой формы и объективного содержания мышления.
Переход к разумному мышлению по Платону совершается тогда, когда мыслитель принимает на себя такую задачу, которая средствами рассудка не решается. Платон, во-первых, будучи педагогом, во-вторых, оказавшись сам в ситуации проблематизации, в своих диалогах неоднократно показывает и комментирует разные способы ухода от задачи. Для того, чтобы принять задачу, мыслителю приходится проделать множество попыток решить задачу имеющимся средствами, попробовать усомнить саму постановку задачи, переформулировать задачу так, чтобы избежать затруднения, исключить его из рассмотрения. Все это не бесполезные действия, а конкретизация самой проблемы. Без этого полноценное принятие задачи невозможно. Кто-то останавливается на этих шагах, убедив себя, что «все рассмотрено». Кто-то получает частично работающее решение (тривиальное) и руководствуясь эффективностью работы предпочитает остаться с мним. А тот, кто в состоянии пройти до конца, убеждается в правомерности задачи и в принципиальном отсутствии средств решения, вынужден сделать рефлексивный переход на следующий уровень мышления – разумный по Платону. Если на ступени рассудка мысль определялась во-первых, скрытыми основаниями (используемыми культурными средствами), а во-вторых, основаниями отдельными и готовыми, то на ступени разума основания не просто выявляются, но должны быть вос-порождены, переопределены и сконфигурированы в единую систему. Выход в мир идей открывает мышлению и в мышлении конкретную идею, а не шаблон. В чем же конкретность? Как минимум в том, что идея - это порождающая модель, механизм разворачивания решения задачи, а не статичный образец, под который что-то подгоняется. При этом, «в качестве бонуса», открывается новое онтологическое видение и сопряженный с объектом новый способ действия.
Реконструировав так диалектику Платона (конечно, пока лишь декларативно), мы видим аналогию между нею и методологической организацией мышления на ОДИ. Посмотрев на ОДИ сквозь призму диалектики Платона, мы можем сказать, что переход, собственно сдвижки по уровням (и подуровням) мышления и деятельности, – организация принятия задачи, проблематизация, оборачивание на собственные способы действия и взаимодействия, построение новой формы соорганизации мыследеятельности и понимание его как прототипа практического решения проблемы «за окном» – и составляют главное в управленческой деятельности организаторов ОДИ.
На наш взгляд по принципу ОДИ организованы, как минимум, два диалога Платона - «Софист» и «Филеб». Однако, если говорить о проработке проблемы, то в «серию Игр» входят также «Теэтет», «Парменид» и «Государство». Последний диалог вообще нельзя понять, без учета результатов остальных. Здесь мы уделим внимание «Софисту»15. Этот диалог соединяет в себе самый высокий теоретический уровень (конкретизация понятий бытия, небытия, мышления16) и самый практический, жизненный вопрос - самоопределение философа, его отличие от софиста при их полном внешнем сходстве (они оба умеют рассуждать и убеждать) и пересечении сфер их деятельности.
Существенные признаки Игры
Что еще мы считаем существенным признаками Игр, кроме декларированного нами рефлексивного перехода по ступенькам мышления?
Собственно для этого перехода необходимо переопределение оснований. Если к концу Игры у участников и у ведущих их базовые предпосылки, заготовленные конфигураторы, схемы и концепты, будучи вброшенными в пространство Игры, никак не изменились, оказались рабочими так, как участник и предполагал, то можно сказать, что Игра не состоялась. Не стоило и затевать.
Все носители игры оказываются носителями частичных и тем самым абстрактных истин (ведущие – не исключение). Если во время Игры за счет коллективной мыследеятельности не вскрывается эта частичность и не становится ясным, как ее развить до уровня конкретности, то что-то пошло не так. Особая опасность здесь есть для участников и ведущих, имеющих мощный понятийный аппарат и способность увидеть рефлексивно все поле Игры. Такие люди рискуют быстро все упаковать – опознать, увидеть основания игроков, нарисовать картинку в имеющихся у них заранее различениях. Это их способ ухода от принятия задачи. Большая понятийная различительность порой не дает увидеть те места, где произведен уход от конкретности, от додумывания, где лишь помечен правильными словами и зарисован «картинками», но не вскрыт сам механизм МД. Именно поэтому на игре важна полипозиционность – ни один участник игры не оказывается равномощным ее пространству. Только тогда может запуститься коллективное мышление, когда каждый участник может получить свою проблематизацию для рефлексии и запуска мышления со своей позиции. Когда каждая позиция, в том числе и ведущий, ощущают сопротивление своему частичному движению, как только они хотят преподнести его участникам как верное. К этому удивительному моменту мы еще будем возвращаться. Но здесь нам важно отметить, что для ведущих Игры принципиально важно доверие к мышлению как таковому, к объективности коллективной мысли.
Поскольку даже ведущие не в состоянии охватить все поле игры, ее эйдос своим взглядом, ведущий должен доверять тому, что с его стороны порой достаточно вего лишь не давать уходить в тривиальные решения, и мышление само состоится, даже если ведущий вовсе не рассчитывал на некие его ходы. Контроль ведущего – не допускать заваливания в частные решения, в абстракции, вообще в какие-то отлеты. В этом смысле ведущий – самый не понимающий. Он постоянно контролирует, достаточно ли конкретно даны ответы на вопросы. Не случился ли уход от принятия задачи, например, за счет обговаривания ее какими-то категориями, без обсуждения собственно механизма решения, без демонстрации этих категорий в действии, а не как шаблонов, под которые произведена подгонка? 17 Это, конечно, не единственное, что он делает, но без этой функции его работа превратится из управления – в руководство. Он будет действовать по заготовленной схеме, упаковывая всех в нее. Такие игры бывают, но на них нет того, что в философии называется самодвижением мысли. Доверие к мышлению – это особое качество на Игре. Оно требует смирения и признания, что идея, мысль «больше, чем я». Только такое отношение может породить у ведущего и вслед за ним у всех остальных здоровое любопытство (не конкурентное и не меркантильное) к тому, как идет мысль у участников. Что, еще раз повторим, не исключает жесткого контроля за «качеством проработки мысли». Так, полипозиционность и доверие к мышлению, которое больше мышления любого из участников и ведущих, – это непременное условие Игры.
Заметим, что Игры – это в том числе и коммуникативная ситуация. Но коммуникативность состоит не в том, что люди разговаривают между собой, а в том, что есть диалог позиций, каждая из которых двигает, прокачивает свой момент общего пространства и говорит из него, берет на себя ответственность доводить его до чистоты, «передает мяч» другой позиции. И, по-видимому, бывают диалогичные монологи и монологичные коммуникации. О логике коммуникации мы попробуем высказать несколько соображений в третьей части данной работы.
На Игре должна быть возможность совершить действие, а это подразумевает наличие риска, неопределенности. Действия могут быть разными. Например, выход в рефлексию к собственным основаниям – это поступок. Здесь имеется степень свободы. Причинно-следственные связи не обеспечивают такого выхода. Человек может находиться на грани гибели (физической, моральной, духовной), может иметь все поводы для выхода в рефлексию, обладать достаточно развитым мышлением для этого и принять решение не совершать такого поступка. Рефлексия не выводима из предыдущих шагов алгоритмически – он обладает диалектической свободой, а возможно, и волевой, духовной. Мы помечаем этот момент, хотя он требует глубокого продумывания и нам самим во многом не ясен.
Очень важным для ведущих Игры и для игроков, претендующих на зону управления, является одновременное удержание и предмета работы и формы, в которой идет мысль. Ведущий может совершать разные действия. Он может «пойти в поля» и совершить предметное действие. А может сделать рефлексивную сборку, назвать то, что он видит как позиции, указать на форму мышления, реализующуюся на данном такте. Но всегда ведущий должен видеть взаимное определение эти двух планов и действовать из этого видения, будь-то предметно или же рефлексивно.
Действие всегда связано с тем, что пространство игры, во-первых, само столь объемно, что в нем возможны очень разные (но не любые) сюжеты, траектории движения. Во-вторых, от действий игроков оно меняется – происходит взаимоопределние частей (действий участников) и целого (Игры). В отличие от всего, что рассматривается в математической теории игр, на ОДИ может измениться сам спектр возможных траекторий и исходов игры, что принципиально не описывается алгоритмически. Развитие игры может пойти разными путями, при этом нисколько не в ущерб заложенной в нее идее, ибо идея – это системный объект, а вовсе не домашняя заготовка шаблона или конфигуратора. Идея может быть реализована, сыграна разными способами.
Вот все эти моменты характеризует то, что Игра есть. Это, конечно, не замысел Игры, не ее драматургия, но это важные признаки. Драматургия же требует от проектировщика Иры своей версии того, как устроен предмет Игры, и как вообще устроено мышление. С этой версией он входит в Игру и его результатом должно быть доопределние собственных представлений о мышлении и деятельности. Вплоть до того, что в Игре ведущий должен заново породить такие, казалось бы, привычные различения как руководство и управление. Более того, если для руководителя подобные различения в самой игре не возникли заново, по действию игры, а были только готовыми категориями, которыми он пользовался, то Игра для ведущего не состоялась. Такое случается, если ведущий, не доверяя, вообще говоря, мышлению, не совершает главного своего поступка – не запускает самодвижение мышления у участников. И, скорее всего, просто всю Игру осуществляет руководство, но не управление.
Самодвижение – это удивительная штука. Наверное, сама сложная в управлении вообще. Оценить это могут только те, кто хотя бы однажды пытался управлять коллективом людей. Это может быть учитель в школе, может быть менеджер, только тот, кто почувствовал, насколько «материал» сопротивляется любым попыткам руководителя запустить процесс самоорганизации. Жаль, что у современных академических философов мало шансов это испытать!
Организация самодвижения всегда требует определенного риска. В том числе требует ресурсов на то, чтобы участники вышли в рефлексию, в идеальный план. А текущие насущные задачи урока, фирмы, разворачивающегося проекта говорят, что это неразумная трата сил, тем более, когда определенные рабочие варианты решения уже есть, и надо «дело делать». На Игре тоже есть моменты принятия решения - идти ли в идеальный план дальше, рискуя вообще остаться без результата? Этот же вопрос возникает каждый раз, когда мы стоим на плечах гигантов: имеет ли смысл заново порождать то, что «уже сделано»?
Собственно говоря,
- различение ступеней мышления,
- умение четко видеть и организовывать сдвижки, в том числе и переходы в платоновской терминологии от рассудка (абстракций, метафизики) к более высоким ступеням,
- запуск самодвижения участников,
- непременное сопротивление участников мышления попыткам навязать готовые результаты или рабочие концепты,
- доверие к мышлению,
- единство и различие предметного и организационного плана мысли
это наиболее общий подход к тому, как стоит проектировать Игру и отслеживать ее ход. Это также критерии самоконтроля ведущего, дабы быть на Игре управляющим, а не руководителем. В диалоге «Софист» Платон показывает, что именно так (с самодвижением, с сопротивлением предмета мысли попыткам упаковать его в абстракцию) устроен мир идеальных сущностей, именно так работает мышление, когда оно приобретает свою полноту на верхних ступенях, и именно таков должен быть философ, которого Платон прочит в управление Государством. Без такого понимания, весь диалог «Государство» выглядит как рассудочная схема, абстрактный мегапроект.
Перечислив такие критерии, мы до предела усложнили себе задачу в сопоставлении диалогов Платона и ОДИ. Ибо в школьном понимании Платона как раз это все отсутствует! В его диалогах привыкли видеть тоталитарного учителя, который проводит ученика туда, куда сам хочет, безо всякого «сопротивления материала», да и без диалога собственно. Какой тут разум? Какое доверие к мышлению собеседника? Какое самодвижение и все прочее, что так радует в хорошей Игре?
Однако это заострение должно нам только помочь не ошибиться. Если что-то в диалогах есть от ОДИ, то оно будет высвечено тем ярче, чем ярче бросаются в глаза первые внешние, формальные отличия двух столь разных объектов, как ОДИ и диалог «Софист».
^ Часть 2
Драматургия диалога «Софист» как ОДИ
Итак, нам предстоит всего лишь разметить текст диалога «Софист» с точки зрения переходов развития мысли и с учетом того, как это могло бы быть реализовано в ОДИ18.
Небольшие предварительные замечания
1) Мы, как и некоторые другие исследователи полагаем, что форма, которую выбрал Платон для диалогов, не повторяет форму того, как происходили реальные обсуждения в платоновской Академии. Мы думаем, что каждый диалог Платона – это свертка, переформатирование многочисленных дискуссий, которые шли между различными участниками. Сам Платон был в этих дискуссиях и участником, и «модератором», ведущим. Так что, указывая на какие-то фрагменты диалога, как на «групповую работу» или на «сборку» мы лишь высказываем предположение о том, в какой форме на Игре этот фрагмент удобнее было бы проходить. Конечно, в диалоге Платона основная речь и основной ход мысли отданы одному ведущему - Чужеземцу. А стенограммы Игр – это многолосица, разговор разных участников и разных позиций. Мы полагаем, что логически чужеземец разыгрывает как раз полипозиционность мышления. Как это происходило много лет назад в жизни, мы утверждать не беремся. Скорее всего, по-разному19.
2) Нам придется обращаться не только к форме и организации мысли, но и к предмету ее. Иначе пояснение про организацию переходов будет совсем уж голословным. А предмет диалога в кульминации становится фундаментально философским – бытие, небытие, мышление. Позицию, которая считает рассуждения на такие темы излишним, «заоблачным» теоретизированием, Платон видит, в диалоге помечает, некоторым образом относится к ней. Сам же диалог показывает, что эти понятия как нельзя более практичны в рамках поставленной задачи. Но мы не берем на себя работу так организовать читателя, чтобы он тоже увидел это.
3) Некоторые шаги нам придется пропускать, идти достаточно крупными блоками (особенно к концу), поэтому хорошие знатоки диалога обнаружат в нашей разметке не все значимые места. Более детальное исследование вполне возможно, но не в столь кратком формате.
4) Самым, наверное, большим нашим сожалением по поводу этой статьи будет то, что мы ни в коей мере не можем передать тот светлый, веселый, игровой настрой, который открывается в диалоге. Не собственно философские, скорее, человеческие, аспекты, которые мы видим в диалоге: юмор, который бывает только у очень серьезных и глубоких людей, доброжелательность, утонченная светскость, открытость, полное отсутствие снобизма, пошлости. Для тех, кто однажды попадал в круг людей подобного склада, участвовал в их работе, диалог звучит почти ностальгически.
^ Такт 1
Тривиальные, частичные решения
Установочный доклад Игры «Софист»
В диалоге «Софист» Платон в самом начале ставит проблему самоопределения философов, когда «…их воображают то политиками, то софистами …то сумасшедшими…» (216 d)20. Первичная постановка задачи состоит в том, что надо научиться отделять, различать один род от другого. Сложнее всего философу отличиться от рода софистов. Внешне софисты и философы очень похожи – они рассуждают. И не было бы никакой проблемы, «если бы софисты не возражали правильно, или не казалось бы, что они правильно возражают» (233 b). В чем тогда может состоять разница?
^ Дать определение софисту – вот задача, которая поставлена на Игру. Задача вполне практическая, поскольку сферы общественной деятельности обоих родов переплетены – это «идеология», педагогика и политика. А если мы вспомним, кто отправил на смерть Сократа, то задача становится еще практичнее.
Кроме общей для философов задачи, добавляется личное отношение самого Платона. Вся его жизнь потрачена на построение своей философской системы и такого «института» как Академия. Создавалось и то, и другое как принципиально иное по отношению к софистам. И теперь надо либо четко различиться с ними, либо признать свою деятельность рядоположенной с деятельностью софистов21. Это все равно как методологам сказали бы: да вы же на самом деле тоже позитивисты! Вся ваша методология просто плохо формализованная дисциплина, по строгости не дотянутая до формальной логики, последняя же стараниями математиков и аналитических философов сегодня развита так, что и вашу методологию полностью описывает и объясняет. Или: практика последних лет убедительно показала, что вся ваша методология может использоваться только в области консалтинга, менеджмента и полит.-технологий, и в этой рыночной нише она – среди продвинутых западных наработок, – не более чем некоторое доморощенное и недостаточно конкурентоспособное предложение… В этой ситуации надо встать и ясно предъявить, в чем принципиальное отличие философии (и методологии) и что из этого следует для практики. Ясно в первую очередь себе самим, и по возможности – «городу и миру».
Работа в группах и первые пленарные доклады
Установочный доклад сделан. Участники разошлись по группам и ищут определения софиста. (216 – 218 e). Ведущий может ставить группам разные задачи, а можно отправить их решать одну и ту же. Все равно первые доклады будут в жанре «кто о чем, а лысый о расческе». Чаще всего группы будут привлекать для решения задачи то, что у них наиболее актуализировано, например, профессиональные знания и понятную им проблематику из своих областей. Так уж устроено мышление, что сложнейшую проблему надо сначала проверить на прочность – а вдруг она решается просто наличными знаниями и средствами. Платон обозначает это как «сначала на чем-либо … более легком, поупражняться в способе его исследования» (218 e).
Действительно, если мы посмотрим на последующий такт диалога, который исследователи назвали «первоначальные частичные определения софиста», то мы легко обнаружим типичную картину пленарных докладов первого дня. Надо лишь увидеть, что каждое такое определение отрабатывал не сам ведущий Чужеземец, а разные группы. Скорее всего, Платон взял те определения, которые бытовали в рассуждениях его учеников при их попытках решить поставленную задачу.
На Игре первый пленарный доклад – это выкладывание массы разных решений, разных определений, взятых по разным основаниям, первых тривиальных решений, или набор уходов от поставленной задачи, подмены ее чем-то более простым. Каждой группой выкладывается нечто свое, частное, пока никак взаимно не определенное с остальным. Это первое рассудочное полагание объекта. Противоречивое, не увязываемое в систему. Часто с разных профессиональных позиций и в разных языках. В диалоге это классификация софиста (диареза) по разным основаниям с попыткой как-то за счет классификации ухватить рабочее определение. В работе групп это выглядело бы так, что в одной группе берется во внимание одно или несколько оснований, подсказанных профессиональными соображениями либо здравым смыслом, либо аналогией и метафорой. Все это типично для рассудка. Основания берутся достаточно произвольно (а вдруг получится!), они не обсуждаются отдельно. Более того – сама операция классификации, которую одинаково выполняют все группы, не обсуждается. Этот рассудочный уровень, эта ступень или такт мышления в Академии был хорошо проработан и многократно зафиксирован в ранних диалогах22.
Группы получили спектр определений, доложились, и ведущий вынужден зафиксировать:
«Давай-ка сначала, остановившись, как бы переведем дух и, отдыхая, (231с) поразмыслим сами с собою: вот ведь сколь многовидным оказался у нас софист»
Каким же он оказался:
«….он – платный охотник за молодыми и богатыми людьми.
Во-вторых, что он крупный торговец знаниями, относящимися к душе…
…В-третьих, не оказался ли он мелочным торговцем тем же самым товаром?
…и в-четвертых, он был у нас торговцем своими собственными знаниями.
…Пятое же… Захватив искусство словопрений, он стал борцом в словесных состязаниях.
Шестое спорно; при всем том мы, уступив софисту, приняли, что он очищает от мнений, препятствующих знаниям души.» (231 e-d)
Легко можно увидеть, что основаниями для одних «групп» были профессиональные соображения, для других могла стать феноменология: софисты обычно делают так. Рассудок перебирает различные привычные формы мысли.
Однако это все-таки определения, хоть и частичные, и никто не отнимал у рассудка права быть ступенью мышления, ему только отказано в претензиях на полноту. Рассудок и не мог пройти совсем мимо. Например, задето было понятийное различение мнения и знания, одна из групп отработала по нему. Снята внешняя форма действия софиста – прекословит.
Хороший руководитель Игры, имея свою заготовку на последующие уровни (например, заготовленную версию конфигуратора), зная примерно состав участников, заранее может прикинуть, по каким траекториям направятся рассуждения в первом такте. Он видит как бы сверху основные проблемы каждой группы (частичность определения) и может по ходу дела найти такие контрпримеры или такие логические соображения, которые проблематизируют каждое из частных решений. Конечно, лучше, если это сделает не ведущий, а другая группа из своего определения. Часто так и бывает, и тогда мы получаем ситуацию конкуренции частных решений задачи, которую можно разыграть. Задача первого общего заседания: попробовать вскрыть основания каждого определения, типологизировать (свести к более краткому списку) основные ходы мысли в рабочих группах и указать на их принципиальную недостаточность для решения проблемы. То есть, переформулировать задачу заново так, чтобы была видна недостаточность всех определений в целом.
Типологизация первичных определений и первая сборка их
Ведущий (пленарная его работа) делает рефлексивное замечание о том, что все это – разнообразие определений для одного объекта - случилось по одной какой-то причине. Выделяет причину – знания софиста направлены на разные области, поэтому получается много определений. Из всех рабочих групп только одна ухватила именно этот аспект – те, кто говорил об искусстве прекословить. Видимо, это пока главное у софиста – разнообразие тем для рассуждений. Это его, как сказал бы Аристотель, существенный признак. И после небольшого рассуждения, видимо, прямо на пленаре ведущий указывает на противоречие: «говорит, будто все знает и будто мог бы за недорогую плату в короткий срок и другого этому научить…» (234 b). Но знать все нельзя! Что за такой волшебный метод позволяет работать с любым объектом? Плюс к логическому возникает еще и аргумент здравого смысла и, практический, наблюдаемый – эти мнимые знания не выдерживают проверку практикой.
И из логического, и из практики вытащено противоречие – софист врет, так как знать все нельзя, он подсовывает призрачные знания, «словесные призраки» (234 с), которые со временем не выдерживают проверки практикой, «опровергаются действительными делами» (234 е).
Вообще-то с точки зрения простой логики, работа завершена. Поспорить тут не с чем. Этот часто происходит в первые дни Игры. Вроде бы все сделано…
Но ведущий несколько раз обговаривает полученное определение, внося разные акценты – «подражание», «словесные призраки всего существующего», «ложные представления», «создавать призрачные подобия», «подражатель действительности»… (237 с) как бы дочищая рабочее, явно эффективное определение. Это могло бы быть сделано на пленаре, а могло бы быть поручено на небольшую групповую работу: доведение полученного определения до понятия. Никакой проблемой пока и не пахнет! Вброс ведущим концепта «подобия» обговорен и аккуратно лег в рабочее решение поставленной задачи. Можно расходиться.
Понятно ведь, что человек, который объявляет, что может к любому предмету построить истинный образ – врет и строит на самом деле призрачный образ, который рассыпается впоследствии при столкновении с действительностью. Логически, практически мы софиста загнали в угол. Определение рабочее и эффективное. Можно строит алгоритм проверки – кто подпадет под него, тот софист и, следовательно, не философ. Задачка решена наличными средствами.
И в этот момент в самом диалоге мы начинаем ощущать какой-то подвох. Ведущий явно потирает руки в преддверии некоего финта. Слишком много времени провел Платон в разворачивании интеллектуальных ситуаций, по самому стилю диалога в авторе чувствуется опытный Игрок….
^ Такт 2
Проблематизация
Ведущий на общем обсуждении вроде бы построенного решения обнаруживает, что простая вещь - говорить и мыслить ложь - привычная и обыденная для базарной площади или же для заседания суда на агоре, оказывается неразрешимым противоречием. «Это ….. предполагало бы существование небытия; ведь в противном случае и самая ложь была бы невозможна.» (237)
Ведь что такое ложь? Это речь о несуществующем как о существующем. Но как возможно несуществующее – небытие? Как возможны мысль и речь о нем? Обратим внимание на особенность: для нас сегодня привычно считать трудным вопрос об истинности знания, Платон же в качестве трудного ставит вопрос о лжи. Мы должны учесть, что философия Платона и его философской школы (Академии) лежит в русле определенной традиции – философии элеатов, традиции Парменида. Можно сказать, что Платон реализует и развивает определенный подход. Основоположения этого подхода таковы: 1) есть только бытие, а небытия нет; 2) мышление и бытие едины.
Философ, стоящий на такой позиции, неожиданно оказывается уязвимым для атаки софиста. Действительно, философ говорит: «Софист это тот, кто порождает призраки, то есть ложь». Софист отвечает: «Ну-ка, ну-ка! С этого места – подробнее! Вы говорите – «ложь»? То есть утверждение о несуществующем? Однако, вы же сами считаете, что небытия нет. Значит невозможно быть несуществующему, и вместе с ним – лжи. Обратно, если ложь есть, значит, есть небытие, а значит ваша мысль соединена с небытием, и, следовательно, ваша мысль и бытие не едины! В обоих случаях вы противоречите себе, то есть порождаете «призраки». И чем вы отличаетесь от софиста?» Эту действительно проблемную для Философа ситуацию руководитель Игры уже начал проспективно видеть, как только были отрефлектированы основания рассудочных определений – представления о лжи.
У Платона в диалоге далее идет фрагмент, который и исследователями назван как диалектика небытия и бытия (237 - 242). Это попытка руководителя игры рискнуть и сходу, прямо на пленаре прорваться в самый корень проблемы. Г.П.Щедровицкий делал такие ходы на ОДИ. Помнится, он около 30-40 минут держал в напряжении весь зал пленарного заседания, организуя сознание игроков схемой на доске, а схема состояла из … одной точки! И здесь, в диалоге, мы видим, что руководитель Игры буквально по-операционально разворачивает диалектику небытия.
Обсуждается и мыслится небытие, а это значит, что слово «небытие» к чему-то относится. К чему? Ничто не может быть предметом отнесения, значит и само отнесение невозможно. Проделываемое размышление - это диалектика бытия и небытия, попытка увидеть взаимодействие бытия и небытия, как приложимость в мышлении одного к другому. Но, как только мы пытаемся это сделать, то впадаем в противоречие. О небытии ничего нельзя помыслить или сказать, поскольку все категории мышления и все грамматические формы речи, любая мысль и любое слово – это всегда, как минимум, нечто одно и, тем самым, уже бытие. Мы не можем ни мыслить, ни говорить о небытии, так как наша мысль и речь находятся внутри бытия и его законов, его категорий. Результат рассуждения таков: небытие оказывается несказанным и немыслимым.
Однако, «приняв, что небытие не должно быть причастно ни единому, ни многому, я, несмотря на это, все же назвал его «единым», так как говорю «небытие» (238 е). Таким образом, руководитель Игры тут же показывает противоречие: результат был получен в ходе размышления и разговора, а значит, результат противоречит факту своего получения!
Руководителю (и некоторым членам методологической команды) уже здесь может открыться принципиальное видение (интеллектуальное созерцание). Действительно, небытие не может быть противопоставлено мышлению как объект мысли (как то, что стоит как за словом интенциональный объект). Однако, если хоть какое-то размышление о нем осуществимо, значит, небытие каким-то образом мышлению дано. Дано – не как объект, а как соединенное с самим бытием мышления, с осуществлением мысли как действия. Налицо трасцедентальный момент – на границе мышления оказывается, что нечто, что мы не сумели помыслить, все-таки руководило нашей мыслью. Если реконструировать мысль Платона именно таким образом23, то можно полагать, что весь последующий диалог и вся дальнейшая линия деятельности руководителя на Игре основана на осознании, вычерпывании и оформлении того содержания, которое открылось в интеллектуальном созерцании.
Однако руководитель Игры, понимая, что выход в интеллектуальное созерцание в данный момент невозможен для игрового коллектива, организует события на пленаре более простым образом – за счет последовательного разворачивания и экспликации множества проблем, связанных с категориями небытия и бытия. Постепенно складывается проблемная ситуация для всего игрового коллектива.