Елашкина А. В., Нечипоренко А. В
| Вид материала | Документы |
- Н. А. Нечипоренко и д м. н., профессор, 2241.71kb.
Рассмотрим подробнее, в чем состоит проблематизация. На пленаре были вскрыты те основания, которые некритически присутствовали во всей предыдущей работе. При этом вскрылся парадокс – нельзя говорить ложь, ибо это тождественно существованию небытия, ведь ложь – это речь о не-сущем. Но мы не знаем, каким образом небытие может существовать. Следовательно, нельзя различить ложь и истину; какой бы мысленный и словесный образ объекта не создал софист – он пока что принадлежит к сущему на равных правах с образами, которые создает философ. Не зря ведущий постоянно сдвигал дискуссию в сторону анализа того, как строятся подражания. Ведь чтобы понять природу лжи надо понять, как вообще строятся образы, копии предмета в мысли. Группы пользовались различением (дихотомия, диареза, классификация), вовсе не раздумывая, что эта операция не очевидна. А если доводить до логического конца – как вообще «в мире Парменида», где есть только само бытие, причем не отличимое от мышления, можно хоть что-либо различить? Каков механизм различения? Софист пользуется тем, что нет ответов на предельные философские вопросы.
Задача определения софиста теперь выглядит иначе. Новые формулировки таковы:
- как возможна ложь?
- какова природа призрачных подобий?
- как можно мыслить и говорить небытие?
- как вообще возможно отображение предмета мысли в речи, любое раздвоение объекта, например на имя и объект, на знание и объект?
Они разбросаны на небольшом фрагменте проблематизации:
«Поэтому если мы будем говорить, что он занимается искусством, творящим лишь призрачное, то, придравшись к этому словоупотреблению, он легко обернет наши слова в противоположную сторону, спросив нас, что же мы вообще подразумеваем под отображением (ειδολον) , называя его самого творцом отображений? (239 d)
«то, что мы называем образом, не существуя действительно, все же действительно есть образ» (240)
«Он скажет, что дерзнув заявить, что есть ложь во мнениях, и в словах, мы противоречим тому, что недавно высказали….вынуждены связывать существующее с несуществующим, хотя недавно установили, что это менее всего возможно» (241 b)
Чуть позже ведущий напомнит это же: «…возникло рассуждение…будто нет ни образов, ни отображений, ни призраков и потому никак, никогда и нигде не возникает ничего ложного» (264 c).
«Кто допускает имя, отличное от вещи, тот говорит, конечно, о двойственном» (244 d).
Проблематизация очень глубокая. Еще раз подчеркнем ее. Ведь любые имена и определения в речи - это тоже своего рода двойник предмета в речи, а до этого группы только то и делали (а вообще-то и все философы вокруг так делают!), что ничтоже сумняшеся строили определения. При этом сама форма речи и определений (А-В) всегда выступает в форме одного соединенного с другим (с другой сущностью, со свойством и т.д.) и, таким образом, напрямую связана с проблемой различения и соединения идей, слов, смыслов. Нельзя, например, понять как вообще возможно «сочетание имени с глаголом» (262 c).
Получается, что бытие Парменида вообще не дает возможности мыслить, поскольку, чтобы мыслить, следует мыслить нечто одно, отличное от всего другого24. Но отличить что-то в парменидовском бытии можно только с помощью отличного от бытия, и тогда «небытие в каком-либо отношении существует и, напротив, бытие каким-то образом не существует» (241 d).
Платон показывает, что какова бы ни была позиция мыслителя, для того, чтобы быть философом, он должен определять свою позицию за счет ответов на основные философские проблемы: что есть бытие? как возможны мышление и речь? и т.п. Рассуждающий иным образом – не философ, так как он не знает своих предельных оснований.
Здесь уместно отметить, что в диалоге «Теэтет» (так сказать, на прошлой Игре из серии). Платон уже отрабатывал простой ход на элиминацию философской постановки вопроса о различении в бытии и мышлении. Ход таков: ощущения даны как непосредственно различенное. По Платону, само ощущение, конечно, дает человеку материал для различений и определений, для конструирования мнений, но при попытке понять суть этого механизма, мышление сталкивается с серьезными трудностями25. Поэтому философ, в отличие от не-философа, не вправе предполагать, что механизм различения ощущений («отпечатков на табличке») банален и не требует перехода к самым базовым онтологическим и логическим проблемам. Он должен объяснить, каким образом можно строго мыслить различение, где бы оно не предполагалось (в вещах, в мысли, в ощущении).
Платон так заостряет проблему, что любой мыслитель оказывается перед угрозой оказаться софистом не только по видимости, но и по сути26. Ведь мышление и бытие тождественны по Пармениду, небытия нет, поэтому, что мыслится, то и есть. Софист не предлагает поверить в абсурд, а лишь в то, что может быть подкреплено некоторым количеством рассуждений и выглядит правдоподобно, убеждает слушателя. Значит ложь, как-то сама ложь причастна к существованию, чем, видимо, и пользуется софист. По софисту, любое рассуждение - это уже мышление, которое есть бытие.
Итак, проблематизация начиналась с того, у всех построенных ранее рассудочных определений выявлено общее основание – представление о лжи. Само это выявление оснований – рефлексивный выход над плоскостью рассудка27. Исходное смысловое представление о «лжи» начинает доводиться до формы мыслительного понятия. Основание понятийной работы рефлектировалось – это категория бытия. В рефлексивном мышлении начало прорисовываться, что взаимоопределение с софистом происходит в плане фундаментальных оснований философского подхода - соотношения мышления и бытия. Таким образом, руководитель игры и игроки начали фиксировать, что они попали в ситуацию. Этот - момент ситуационного анализа на ОДИ. И жесткого позиционного самоопределения.
Задача еще раз переформулировалась. Уточнение задачи состоит в том, что следует лишить статуса полноты бытия предмет рассуждений софиста, отличив его от предмета философов. Связанная с этим задача – лишить рассуждения софиста статуса мышления, показать, что мышлением в его полноте софистические рассуждения не являются, и насколько этим рассуждениям не хватает полноты, настолько им не хватает и бытия. Мышление философа каким-то принципиально иным образом связано с бытием, чем мышление софиста! Задача диалога оказывается задачей переосмысления, конкретизации понятий бытия и мышления: в абстрактные пока бытие и мышление требуется внести различительность, например, выявить уровни мышления и критерии его полной формы, типы связи мышления и бытия.
Мы уделяем здесь много места самой первой проблематизации, чтобы показать, как вообще совершаются в диалоге сдвижки от одного уровня мысли к другому. В дальнейшем разворачивании Игры-диалога они тоже имеют место, но далее мы будем проходить их не столь детально. Кроме того, собственно переход от рассудка к разуму начинается именно на этой первой проблематизации.
Замечание об организации диалога и форме ОДИ по первому такту
Итак, решая поставленные изначально практическую задачу и полученные в результате проблематизации фундаментальные задачи, Платон организует диалог так, что в нем можно выделить две неравнозначные части. Первая часть – это рассудочные построение и уточнение определения28. Основания для классификации берутся не абсурдные, и полученные шесть определений нельзя назвать ложными. Но они односторонни и не выявляют самой сути мышления софиста. Софист ведь и сам в практике пользуется такого типа частными определениями: достает нужное в данный момент и отбрасывает его, когда оно оказывается невыгодным. На этом уровне мышления софиста не победить. Первая часть диалога крайне важна! Мы не согласны с некоторыми исследователями, например, с глубоко уважаемым нами А.Ф. Лосевым в том, что первая часть затянута и ее можно было бы свернуть к нескольким абзацам29. Наоборот, нам удивительно, как Платон смог в столь краткой форме решить такое количество задач – вполне показать рассудочный тип мышления, отобразить основные его методы (догматически принятые посылки и выводы из них, метафора, аналогия, разделение, комбинирование). В числе прочего, показан рассудочный метод конкретизации – все более мелкое разделение в рамках родовидовых отношений, все большее количество аспектов описания искомого предмета. На столь коротком фрагменте Платону удалось показать момент, когда описание предмета кажется уже построенным, тривиальные решения поставленных задач найдены, и рассудок фактически исчерпал себя; нерефлексивное мышление считает работу законченной, поскольку ничего в проведенных рассуждениях не говорит о том, что следует двигаться дальше принципиально иным путем. Мы полагаем, что отсутствие у философа (в том числе и А.Ф.Лосева), читающего Платона, опыта Игр, опыта управления мышлением, опыта разворачивания коллективной мысли является серьезной преградой для понимания формы платоновских диалогов и, тем самым, фундаментальных вопросов философии.
На протяжении всего диалога Платон много раз призывает к рефлексивности, предлагает «рассмотреть то, что представляется нам теперь очевидным, чтобы не сбиться с пути и не прийти легко к взаимному соглашению так, как будто нам все ясно» [242 b]. Чужеземец предлагает остановиться: «поразмыслим сами с собою…» [231 c]. Мы не будет выписывать все маркирования рефлексивных моментов в диалоге, их легко обнаружит читатель. К тому же, выдернутые из текста, они теряют часть привлекательности, которая заключается в стиле изложения, пронизанном светящимся, поистине игровым юмором30.