Сергею Георгиевичу Бочарову. Его научные труды полностью отражают его профессиональное кредо, зафиксированное в предисловии к книге избранных трудов и статей «Сюжеты русской литературы»: «Литературоведение это тоже литература

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Глава 4


4.

Мы помним, какое потрясение Николай Ростов испытал от музыки и молодого, свежего голоса сестры в тот вечер, когда он проиграл сорок три тысячи Долохову и непререкаемые всегда обязательства "чести" впервые обернулись к нему своей жестокой стороной и вдруг показались вздором. Потрясение было во внезапном открытии; что жизнь и оценка ее явлений не предуказаны той условной моралью касты, которая есть для Ростова единственное и последнее слово по всем вопросам; что в жизни идет борьба, которая так сильна и активна, что она добирается иногда до людей, казалось, наглухо от нее забронированных, и требует от человека чего-то - участия, выбора, самостоятельного анализа и решения. Ростов почувствовал силу противоречия - движущего начала жизни, он пережил счастье познания настоящих и ложных ценностей. Но это счастье столь драматично, что не в возможностях Николая его принять и снести.

Тем упорнее после этого потрясения он стремится замкнуться в круг привычного и понятного, в "определенные условия полковой жизни", где все ясно и просто, где легко быть "прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным".

"B миру" - эти слова у автора выделены как специфическое выражение. "В миру" - так церковь говорит о жизни, находящейся за церковной или монастырской оградой. Любимый полк для Ростова такой монастырь со своим непреложным уставом. Для него "весь мир был разделен на два неровные отдела: один - наш Павлоградский полк, и другой - Все остальное. И до этого остального не было никакое дела".

Однако "всему остальному" есть до Ростова дело. "Мирская" жизнь, испытывая не хотящего ее знать человека, накапливает в его опыте факты, вызывающие на сомнение, создает для него положения, в из которых должен поколебаться условный кодекс, признанный им за правило. Хлопоты за несправедливо обвиненного Денисова, поездка с этой целью в Тильзит, перед тем посещение госпиталя становятся для Николая таким сцеплением впечатлений, из связи которых сами собой возникают вопросы, обременяющие его мозг непривычной работой, от которых, однако, он никак не может отстать. В Тильзите он видит обожаемого императора любезно беседующим с тем, кого он привык называть Буонапарте и считать врагом рода человеческого. "В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомненья. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своею покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями... То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на: таких странных мыслях, что пугался их".

Позже еще раз такое же Николаю придется испытать в Островненском деле, когда простое комнатное лицо, "с дырочкой на подбородке", взятого им в плен француза неожиданно как-то разладит его всегда немудрящее отношение к привычным военным обязанностям, приоткроет ему что-то очень неясное и заставит опять тяжело задуматься; Николай себе кажется плохим офицером за проявленную нетвердость, он ждет наказания за начатую без приказа атаку - а его награждают за подвиг и за ним утверждается репутация храбреца. Честному служаке, ему бы должно было это доставить радость, но почему-то не радует: "Так только-то и есть всего то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми главами?.. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!"

Связь вещей здесь представляется Николаю такой же, как Пьеру в Торжке. В ней нет целесообразности, справедливости, есть абсурд. Но ищется и Пьером и Николаем именно целесообразная, справедливая связь, когда в голове того и другого идет работа сближения, сопоставления, столкновения разных явлении и фактов. При этом если анализ в натуре Пьера, то Николаю он почти что противопоказан. Если же, несмотря па это, и в его неподготовленное сознание проникает анализ, если его настигают прозрения, как в Тильзите, значит, сильна потребность жизни - ее объективное требование, ее необходимость, ее настоящий глубокий закон был наконец раскрыт.

Николай Ростов в результате всех своих кризисов не позволит себе усомниться в том, что признано всеми. Ужаснувшись своих мыслей, он силой вдвигает себя обратно в тот круг, где все наперед известно. Однако само напряжение понадобившегося для этого усилия говорит о властной требовательности ЖИЗНИ.

Всякий раз, когда поднимается внутренняя работа в Ростове, он никак не может довести ее до конца. Ему не выдержать долго смятения, в которое повергают трудные вопросы жизни и людей, гораздо больше его способных обсуждать и исследовать. Ему всегда нужна ясность и несомненность, а для этого надо быть человеком раковины, слившимся с, ней и всегда носящим ее с собой - привычки родного дома или простые и ясные правила своего другого родного дома - гусарского общества. Здесь легко быть прекрасным человеком - а быть другим он не может, ибо характер его - прямодушие и порядочность, особая гусарская доблесть и благородство - качества рыцаря. I

Но как, оказывается, трудно быть прекрасным человеком в миру... Книга Толстого называется "Война и мир", и "мир" здесь не только слово, но образ, богатый многими смыслами, которые, не совпадая друг с другом, однако сходятся вместе как родственные один другому под шапкой этого емкого слова. Когда один говорит о жизни "в миру", отличая ее от жизни Ростова в полку, здесь мир означает: вся связь человеческой жизни со всей ее видимой пестротой и запутанностью отношений, позиций, точек зрения, целей -та "безурядица вольного спета", которой страшится Ростов, потому что она никак не регламентирована, и надо в ней ориентироваться самому, на каждом шагу выбирать направление, прислушиваться к разноголосице мнений и как-то определять среди них свое. В эту стихию погружается как в пучину, мыслью и душой Пьер Безухов, чтобы узнать: есть ли объединяющее начало, есть ли закон и цель в этом видимом хаосе? Нестройность, несогласованность этой картины мира; составляет страдание, с которым проходит по жизни Андрей Болконский.



C. Бочаров. "Роман Л.  Толстого "Война и мир". - М., 1963. - С. 49-53.