Geum.ru

А. В. Карташев

Вид материалаДокументы

Содержание


Патриарх Игнатий (1605-1606 г.).
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   69
^

Патриарх Игнатий (1605-1606 г.).


Вместо свергнутого Иова, по указанию Лжедимитрия, на патриарший трон возведен был собором Рязанский архиепископ грек Игнатий. Прежде без оговорок считали Игнатия архиепископом с о. Кипра, учившимся в Риме и принявшим там унию. Но записки Арсения Элассонского (хотя естественно снисходительного к земляку) заставляют быть осторожнее в отрицательной характеристике Игнатия. По Арсению, он был не с Кипра, а с горы Афонской, и был там епископом соседнего города Эриссо. Он приехал в Москву на коронацию царя Федора, как представитель Александрийского патриарха. Здесь он остался и добился в 1605 г. Рязанской кафедры. Значит, подозрительные к латинству москвичи ничего латинского в нем не заметили. Но естественно, при Смуте он, как чужак, легко плыл по течению и приспособился к взявшему верх курсу — за Самозванца. Дух авантюры и выслуги толкал его вперед. Игнатий первый из архиереев в июне 1605 г. выехал в Тулу навстречу Самозванцу, признал его, принес присягу и привел к присяге других. Конечно, через это он стал приближенным лицом к новому властителю. Он вместе с Самозванцем парадно вступил в Москву, и ему, как патриарху, предносили посох и крест. Уже через четыре дня по вступлении (24.VІ.), по указу Лжедимитрия, собор епископов возвел Игнатия в патриархи. Без сомнения обидно было русским архиереям переживать такой удар по их самолюбию. После первого же своего патриарха сразу отдавать эту честь в чужие руки! Но они заслужили это испытание своим обывательским малодушием и пассивным приятием всякой власти вслед за народной массой, когда стадо ведет пастырей. Самолюбие и честь требуют борьбы, мужества и даже героизма. Но раз приняли нового царя-Самозванца, обязаны были слушаться его воли. Игнатия не посвящали в патриархи по русскому чину и понятию. Как грек, он этого не требовал, по обычаю своих восточных собратьев. Таким образом, по формально-легальным признакам Игнатий был в числе наших русских (десяти) патриархов “законным” патриархом, возвышая их число до 11-ти. Стыдясь этого факта, прежние историки русской церкви пропускали Игнатия и насчитывали только 10 патриархов.

От 30-го июня послано Игнатием по всей России окружное послание о вступлении на престол “прирожденного царя Дмитрия Ивановича” и о своем возведении на трон первосвятителя “по его царскому изволению.” Указывалось петь молебны за нового государя и его мать, инокиню Марфу, “чтобы Бог возвысил их царскую десницу над латинством и над бесерменством.” Между тем 3-го декабря, как значится в издании Т. Неinеr “Нistоriса Russiае Моnumеntа” Т. II, № 60, кардинал Боргезе извещал из Рима нунция Ронгони в Польше, что Игнатий готов на унию. Значит, под сурдинку шли какие-то темные переговоры..

Во исполнение своих политических обязательств, Лжедимитрий начал внешние реформы в духе сближения с Польшей. По польскому образцу Боярская Дума преобразована в Раду (Сенат). Все епископы объявлены сенаторами, “панами радцами.” Мнимые кровные родственники Лжедимитрия милостиво вызволены из всех ссылок, заточений, помилованы и возвышены. Из ненависти к своему гонителю, Б. Годунову, все они приняли эти почести. Ослепительный демагогический аргумент в пользу Самозванца. Вернулись из ссылок двоюродные братья царя Федора Ивановича. В числе их будущий патриарх Филарет — Федор Никитич Юрьин и отец его Никита Романович, брат жены Грозного, царицы Анастасии. Федор Никитич был пострижен насильно в монашество под именем Филарета и заключен в Сийском монастыре близ Архангельска, где стал архимандритом. Ради возвышения Филарета по церковной линии, Самозванец прогнал на покой с Ростовской кафедры митрополита Кирилла и назначил на нее своего мнимого родственника. Филарет из ненависти к Годунову принял это назначение и посвящение от руки Игнатия.

На 21-е июля была назначена коронация Лжедимитрия в связи с лукаво спутанной с ней церемонией браковенчания с Мариной, как будущей царицей. Лживая кощунственная комедия не могла не включать в себя кричащих для православной Москвы диссонансов. Под сводами Успенского собора раздавались на чуждых языках чуждые речи. Латинский патер, иезуит Николай Черниковский, говорил приветствие нововенчанному царю на польском языке. Протопоп придворного Благовещенского собора, Федор Терентьев, говорил речь, по-видимому, отражавшую официальную условную “правду,” которую внушали сверху народным низам, как безусловную. Вот как разглагольствовал благовещенский протопоп: “Благословен Бог, который освятил тебя во утробе матери, сохранил тебя невидимою силой от всех твоих врагов, устроил тебя на царском престоле и
венчал твою боговенчанную главу славою и честию... Радуемся и веселимся мы, недостойные, видя тебя, благочестивого царя, Богом возлюбленного и св. елеем помазанного, всея России самодержца, крепкого хранителя и поборника св. православной веры, рачителя и украсителя Христовой церкви, и молим твою царскую державу и, повергаясь пред тобою, вопием: о пресветлый царю, будь нам милостив, как Отец наш Небесный милостив есть, отврати слух твой от тех, которые говорят тебе неправду и производят вражду между собою и твоими людьми... Мы никогда не сотворили зла твоей царской власти и не сотворим, но только молим всещедрого Владыку о твоем многолетнем здравии. Призри на нас, помазанник Божий, и ущедри нас...”

За кулисами, однако, шли переговоры о расплате с латинством за все эти фантастические достижения. Папа Павел V прислал ряд писем: а) приветствие с восшествием на престол; б) в августе новое письмо с нунцием князем Александром Ронгони; в) в сентябре приветствие с коронацией в связи с присылкой нескольких иезуитов, как помощников в проведении плана латинизации; г) письмо к Юрию Мнишеку; д) письмо к кардиналу Бернарду Мациевичу, чтобы давить на Мнишека и его дочку в проведении того же плана. Нунций князь Ронгони от себя приветствовал Лжедимитрия и, посылая ему в подарок крест, четки и латинскую Библию, убеждал исполнить его обеты и обязательства и совершить единение вер, но... “не плошно, а мудро и бережно.” Лжедимитрий держал при себе иезуитов. Но избрал и православного духовника, архимандрита Владимирского Рождественского монастыря. Подарил в самом Кремле неподалеку от Дворца большой дом иезуитам, где они открыто совершали богослужение, оглашая окрестность музыкой органа. У Лжедимитрия можно заметить план использования этого мощного пропагандного нажима Ватикана и Польши в сторону утилитарно-культурную: — вместо безнадежной латинизации проводить просветительную “окцидентализацию,” т. е. как бы предвосхищать реформу Петра Великого, под предлогом необходимой подготовки к соединению церквей. Он писал в Польшу, чтобы оттуда слали новых работников просвещения, но знающих русский и церковно-славянский языки. Как русак, Лжедимитрий понимал, что перевод Москвы в латинство есть химера из химер, могущая угнездиться только в западноевропейских и ватиканских головах. Но авантюра обязывала. Продав совесть, он должен был извиваться между грубой расплатой за получение трона и желанием укрепиться на нем, угождая по существу москвичам. Поэтому он за 11 месяцев своего царствования не предпринял ничего агрессивного против православия. И, когда он был убит, иезуиты объявили его смерть наказанием Божиим за измену католической вере.

Искреннего религиозного интереса у Лжедимитрия вообще не было. Его личным секретарем был поляк Бучинский, вольнодумец и социанин (крайний протестант). И сам Лжедимитрий, при всем желании понравиться москвичам, уже был развращен вольной жизнью в Польше и не в силах был соблюдать уставы: на иконы не крестился, за стол садился не молясь, не просил окроплять святой водой трапезу, ел в посты скоромное, не мылся в положенные дни в бане, не спал после обеда, полякам позволял входить в церкви с саблями, порождая тем ропот среди стрельцов, что “царь разоряет веру.”

Однако, он рассыпал милости и знаки внимания русским архиереям и монастырям. Даже в самой Польше не стеснялся выступать покровителем православных, а не униатов. Он посылал дары и ободрительную грамоту боевому православному Львовскому Братству: “видя вас несомненными и непоколебимыми в нашей истинной правой христианской вере греческого закона, мы послали к вам из нашей царской казны на построение храма Пресвятой Богородицы соболей на триста рублей, да созиждется храм сей во утверждение истинной нашей непорочной христианской веры и в прибежище правоверным христианам.”

Наибольшие надежды Ватикан возлагал на брак Лжедимитрия. И потому встал трудный вопрос о сохранении латинства Мариной. Вопрос шел лишь об обмане Москвы. Для латинской стороны дело было уже сделано. Как сам Лжедимитрий принял латинство тайно, также тайно он был уже повенчан с Мариной по латинскому чину еще 12-го ноября 1605 г. в Кракове. Ватикан требовал от Лжедимитрия реальных выводов из этого факта. Вот что писал Самозванцу папа 1.ХII. 1605 г.: “мы несомненно уверены, что как ты желаешь иметь себе детей от этой избранной женщины, рожденной и воспитанной в благочестивом католическом семействе, так вместе желаешь привести народы московского царства, наших вожделеннейших чад, к свету католической истины, к св. римской церкви, матери всех прочих церквей. Ибо народы необходимо должны подражать своим государям и вождям... Верь, ты предназначен от Бога, чтоб под твоим водительством москвитяне возвратились в лоно своей древней матери, простирающей к ним свои объятия... И ничем столь ты не можешь возблагодарить Господа за оказанные тебе милости, как твоим старанием и ревностью, чтобы подвластные тебе народы приняли католическую веру.”.. Из целого ряда папских писем к Лжедимитрию видно, что последний все время поддерживает иллюзии скорых успехов унии на Москве. 10-го апреля папа пишет: “зная твою преданность престолу нашему и твое пламенное усердие помогать христианскому делу, мы ждали от тебя известий с таким нетерпением, что начали было винить посланного тобой иезуита Андрея Левицкого в нерадении. Наконец, он прибыл, отдал нам твои письма, рассказал о тебе вещи достойные и своими словами доставил нам такое удовольствие, что мы не могли удержать слез от радости... Мы уверены теперь, что апостольский престол сделает в тех местах великие приобретения, при твоем мудром и сильном царствовании... Пред тобою поле обширное: сади, сей, пожинай, повсюду проводи источники благочестия, строй здания, которых верхи касались бы небес; пользуйся удобством места и, как второй Константин, первый утверди на нем католическую церковь. Обучай юношество свободным наукам и собственным примером направляй всех на путь христианского благочестия.” В папских письмах к Марине и ее отцу, привезенных тем же Левицким, напоминается о воспитании будущих детей Марины в ревности по католической вере. Юрий и Марина наседали на Самозванца, его положение делалось все более трудным. В сентябре 1605 г. начались переговоры с русской иерархией об оформлении брака Самозванца с Мариной. Русские архиереи по своей архиерейской присяге обязались не допускать смешанных браков православных с латинянами и армянами. И русская практика требовала еще при этом перекрещивания латинян. Вот это последнее требование и заявили: митр. Казанский Ермоген, епископ Коломенский Иосиф и ряд протопопов. Лжедимитрий прибег к репрессиям. Ермогена выслал в Казань, а Иосифа послал на покой. Гибкий грек Игнатий убеждал Лжедимитрия склонить Марину к методу чистого обмана, чтобы она взяла на себя лишь наружное исполнение обряда православия, оставаясь в душе римо-католичкой. И Лжедимитрий ходатайствовал о такой уступке перед кардиналом Ронгони: чтобы Марине дозволено было только наружно исполнять русский обряд — ходить в церковь, поститься в среду и пятницу (а не в субботу) и — главное! — принять хотя бы раз, только в момент коронации Причастие под двумя видами из рук патриарха. В феврале 1606 г. Ронгони ответил, что он некомпетентен взять такие дозволения на свою ответственность и просил обратиться за этим к высшей власти в Рим. Ронгони при этом все-таки поощрял дерзновение Самозванца, ссылаясь не без оснований на существующую на территории Литвы фактическую практику. “Но Вы, государь,” писал он, “силой своей высочайшей власти, которой никто не должен противиться, можете достичь своего. И не новое это дело: повсюду латиняне берут жен греческого закона и — наоборот; оставляют своих жен при их вере и обрядах.” На письмо Лжедимитрия к папе получен ответ от 4.III.1606 г.: дело рассмотрено конгрегацией кардиналов и богословов, и предложенный компромисс отвергнут. Так как Марина была уже повенчана в Кракове по латинскому чину с Лжедимитрием, то совесть отца ее Юрия Мнишека была спокойна. Честолюбие толкало его только ускорять дело. И они сговорились вместе с Лжедимитрием обойти строгие требования римской иерархии. Понимая ответ Рима по-иезуитски, они считали, что лишь формально Рим не решается нарушить свои каноны, а фактически лицемерно примирится с фактами. Это и была программа, предложенная Игнатием Лжедимитрию. Уговорили на этом и Марину: — лицемерно принять обряд православия, без перекрещивания. Строгая и всеобщая русская практика перекрещивания была установлена только позднее, в 1620 г. патриархом Филаретом. Да и тогда часть русских епископов высказывалась против. Неисполнение этого условия не было особо драматичным.

Марина торжественно въехала в Москву и помещена в Кремле, в женском Вознесенском монастыре, где селились царские невесты перед свадьбой. Рядом с ее кельей помещалась мнимая мать жениха, царственная инокиня Марфа, бывшая жена Грозного, Мария Нагая. Из ненависти к Борису Годунову она вместе с боярами вела эту игру в признание Самозванца своим сыном Димитрием, заведомо для нее убитым. К Марине не пускали ксендза. И подсылали православного духовника, убеждавшего ее искренне принять православие. Марина продолжала играть комедию.

На 8-е мая было назначено браковенчание. В интересах Лжедимитрия было придать всем церемониям показной, чисто русский стиль. И с Мариной ему пришлось выдерживать борьбу из-за свадебного русского наряда, который ей не нравился. Но некоторых иностранных диссонансов из церемонии нельзя было устранить. Особое лукавство состояло еще в том, что ради маскировки решено было совершить три акта заодно: и 1) присоединение к православию, и 2) брак, и 3) коронацию с умыслом, чтобы неполнота каждого момента несколько маскировалась общей сложностью. Ради этого, вопреки естественному порядку, весь церемониал расположили так: не сначала присоединение, а затем брак и, наконец, коронование, но наоборот. Сначала коронация, потом присоединение и наконец браковенчание. Как же короновать при этом еще не царицу, а только невесту? Условились: не весь брак, а только брачное обручение поставить все-таки раньше коронации. Этот иезуитизм должен был предохранять акт коронации от упреков, что короновалась бы в нем еще не жена. А для католиков она уже жена. Посему заключительное православное браковенчание толковалось бы для латинской стороны, как пусть и излишний, но все же ничему не вредящий обряд: ни браку, ни царской коронации. Приступили к исполнению.

Обручение состоялось во Дворце, в Столовой Палате. Протопоп Федор Терентьев давал Марине целовать крест и говорил речь. Речь сказал и князь Василий Шуйский. Отсюда торжественно проследовали в Успенский собор, где Марина прикладывалась к иконам и мощам. После этого до литургии патриарх Игнатий с собором совершил царскую коронацию. На Марину были возложены царские бармы и корона с “миропомазанием.” Миропомазание есть таинство, в данном случае преподанное еще не православной. Это была первая кощунственная ложь в духе иезуитизма. Этот пункт чина коронации, очевидно, хитроумно введен был ради двусмысленного и двойного его истолкования на случай придирок. То есть, чтобы можно было утверждать, что это миропомазание и есть вместе с царской коронацией момент реального введения Марины в лоно православной церкви. Потому-то сейчас же Марина получила благословение патриарха с целованием креста, и ей немедленно возглашено многолетие, как “благоверной цесаревне Марине.”

За литургией, после Херувимской, патр. Игнатий пред царскими вратами возложил на Марину золотую Мономахову цепь. Это было продолжением и завершением момента коронации.

Во время причастного стиха патриарх опять пред царскими вратами вновь миропомазал Марину пред наступающим моментом причащения. Это новое миропомазание было новым иезуитским ухищрением. Не предшествовавшее ему коронационное миропомазание (с его специфическим царским назначением), а данное предпричастное миропомазание явно вводилось для истолкования его, как завершительного момента перевода Марины из латинства в православие в качестве обычного миропомазания. Но... тут кощунственная игра таинства неожиданно запуталась... По тайному сговору Лжедимитрия и Марины, неожиданно для подавляющего большинства (а может быть и для самого патр. Игнатия?), ни тот, ни другая не подошли к чаше причащения. По древнерусскому обычаю они обязаны были подойти к причастию на этой же литургии, в которую было включено их браковенчание. Нельзя не думать, что закулисная борьба по этому чувствительному пункту церемониала была немалая. Самозванец знал, что для Марины все остальное было “обрядом,” а Чаша Причащения не поддавалась фальшивому толкованию пред поляками. Самозванец боялся скандала. Но, когда главное с его точки зрения было совершено, он рискнул угодить Марине и полякам: к чаше не подошел и Марину не подвел. Арсений Элассонский пишет: “и после венчания оба они не хотели причаститься Св. Таин; это сильно опечалило многих; это была первая печаль и начало скандала и причина многих бед для России.” Лжедимитрий говорил Бучинскому о своих волнениях в этот момент: “Я больше всего боялся, что епископы не помажут миром цесаревну и многолетие ей не возгласят. Но когда венчание было совершено, я делал, что хотел... во всем была моя воля.” Однако, этим он подрезал свой кредит в Москве.

При бракосочетании в соборе был и духовник Марины иезуит Савицкий, а иезуит Черниховский сказал ей речь по-латыни. Этот новый диссонанс был одним из символов ложного компромисса с Римом. Рим был очень доволен. Но на этом “нажиме” на Православие и Самозванец и поляки сломали себе шею.

Самозванец не оправдал надежд бояр, желавших через него устроиться по-польски, с олигархическими свободами, с перевыборами царей. Лжедимитрий наоборот мечтал об абсолютизме, хотел короноваться “императором.” Пугал Лжедимитрий и склонностью ввести веротерпимость, т. е. равноправие вер. Хотел устроить в Москве университет с латинским языком и чужестранными учеными. Арсений Элассонский говорит о возмущении русских нарушением уставности. Маринины фрейлины в Успенском соборе целовали иконы в уста (для русских это было дерзко), сидели в церкви. Сама Марина часто уходила в придел св. Димитрия Солунского, чтобы посидеть. Марина выходила в польском, а не русском платье. Все это было хорошим демагогическим материалом для боярской партии, не получившей от Самозванца желанных выгод и, вероятно, страдавшей и патриотически. Решились на заговор. Пустили в народ слухи, Арсений Эл. пишет, что “бояре и весь синклит устроили совет и решили избавиться от царя.” Роst fасtum боярская версия гласила, будто не они готовили заговор, а Лжедимитрий. Будто он 16.V.1606 г. при князе Константине Вишневецком и секретаре Бучинском и брате последнего развивал свой план: укрепления своей власти и распространения римского костела. Якобы на воскресенье 18.V. назначался военный парад за городом на поле. Все поляки и литовцы должны были явиться туда при оружии. А бояре и дворяне русские приведены были бы Лжедимитрием безоружными. По сигналу поляки должны были перебить весь русский правящий класс. Остальных уже легче было бы принудить к присяге принять латинство.

17.V., накануне, бояре с кн. Василием Шуйским во главе подняли превентивное восстание. Самозванец был убит. Его голый труп таскали, и четыре дня он валялся на площадях на издевательство толпе, после чего был сожжен за Москвой. Народ избивал иностранных оккупантов Кремля. Были убиты три кардинала, четыре ксендза, 26 “немецких” учителей и много поляков. Трудно было остановить погромщиков. Марину захватчики пощадили. И, по словам Арсения Элассонского, как Елена для Трои, так и она для России стала потом источником многих бедствий.

На другой же день, 18.V., в воскресенье, без всякого суда и следствия (так говорит Арсений Эл.), был свергнут патр. Игнатий и оставлен в заточении тут же в Чудовом монастыре, теми же епископами, которые приняли его из рук Самозванца. Несколько позднее, в 1620 г. патр. Филарет пред собором подводил такой итог патриаршеству Игнатия: “Патр. Игнатий, угождая еретикам латинской веры, в церковь соборную Пресвятой Владычицы нашея Богородицы введе еретическия папежския веры Маринку, святым же крещением совершенным христианского закона не крестил, но токмо единем св. миром помаза и потом венчал ю с тем росстригою и обоим сим врагом Божиим росстриге и Маринке подаде Пречистое Тело Христово и Св. Кровь Христову пити*). Его же Игнатия за таковую вину священноначальницы великие св. церкве российские, яко презревшего правила св. апостол и св. отец, от престола и от святительства, по правилам святым, изринуша.” В одном хронографе ХVII в. читаем: “повелением государя Василия Ивановича и советом всего священного собора Игнатия патриарха, его же без священных рукоположений возведе на престол расстрига, сего в Чудов монастырь послаша под начало, яко да совершенно навыкнет благочестия веры.” Игнатий просидел в Чудовом целых 5 смутных лет, пока в 1611 г. ему не пришлось, как увидим, вновь на краткий срок быть возведенным на патриаршество при царевиче Владиславе.