Geum.ru

Меня интересует, что привычно понимается под словом «афоризм»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Афоризм: текст как жест.

Меня интересует, что привычно понимается под словом «афоризм». Разного рода словари определяют афоризм как «выразительное изречение, которое в краткой, лаконичной, сжатой, но художественно заостренной форме выражает обобщенную, законченную мысль». Под это определение попадает все, что угодно: пословицы, поговорки, меткие фразы литературных героев (вроде Чацкого), древние восточные тексты, сочинения Сенеки, библейские заповеди, размышления некоторых героев Нового Времени, вроде Бэкона и Паскаля, изречения Шри Ауробиндо и прочее и прочее. Но все-таки каким-то образом афоризм близок к философскому дискурсу. Например, Шопенгауэр почему-то называет свою работу «Афоризмы житейской мудрости», хотя ее сложно назвать «лаконичной», и «художественно заостренной формы» там маловато. Так вот афоризм традиционно стал инструментом мыслителя. Как будто, это такой высший пилотаж в философии – продуцировать афоризмы. Вспомним хотя бы Хайдеггера с его громогласным «язык – просвет бытия» или чем-нибудь в этом роде. Но все вышеперечисленные лица меня сейчас не очень интересуют. Я хочу подчеркнуть лишь атрибутивную функцию афоризма в роли философа.

Но давайте смотреть в корень. Афоризм, чем бы он на самом деле ни был, есть силлогизм. Суждение типа «субъект есть предикат». Простейшая логическая форма и единственно возможная форма мысли в рамках классической (традиционной) философии (трансценденции). Облеченная в традиционный афоризм, мысль обязана быть законченной. Кроме того, идеальный силлогизм сводим к идеальной грамматической форме, что избавляет от необходимости употребления лишних слов. Эти требования обеспечивают форме афоризма определенную сейсмостойкость.

Одной из возможных форм реализации афоризма может быть определение, аксиома или математический закон. Прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками.

Но мне кажется, всего сказанного недостаточно, чтобы понять, что такое афоризм. Я полагаю, что определение, которое я произнес сначала, никак афоризм и не определяет. В афоризме должно быть что-то, что делает его афоризмом. И я не думаю, что это какой-то сокровенный смысл. Я думаю, что это своего рода телесность, понять которую мы можем через рассмотрение того, что привычно понимается под словом «жест».

Жест не является силлогизмом. Жест есть знак, поддающийся семиотическому анализу. Здесь мы находим означающее и означаемое. Жест выражает что-то, но не является суждением, законченной мыслью, высказыванием или определением. Жест – это извержение смысла в пространство, афоризм – это инъекция смысла субъекту восприятия. Итак, мы подходим к важному различению: мы осознаем существенное отличие между знаком и силлогизмом или сказыванием и высказыванием.

Надо сказать, что в современной культуре язык жеста довольно беден. Однако, жест необходим телу. По сути, любое движение тела есть жест. А тело не существует вне движения.

Жест необходим философу, для того, чтобы быть философом. В рамках классической (традиционной) философии философ указывает фаллическим перстом место всему сущему во всем сущем. За пределами классической (традиционной) философии жест необходим философу как инструмент. Жест необходим ему для поддержания роли философа.

Телесное выражает себя в жесте. Интонация и эмоция есть жест. Звук речи так же есть жест.

Недавно я случайно наткнулся на сочинения Козьмы Пруткова и перечитал их. Мне кажется, что сравнение Пруткова и Ницше, главного моего героя, будет для нас весьма продуктивно. Ведь в том, что афоризмы Ницше действительно являются афоризмами, нет никакого сомнения. Но и афоризмы Козьмы Пруткова тоже, вне всякого сомнения, афоризмы.

Мне кажется, что между Ницше и Козьмой Прутковым вообще много общего. Можно было бы провести множество параллелей между ними. Но я постараюсь не увлекаться. Приведу лишь несколько примеров.

Например, ответом Козьмы Пруткова на слова Ницше «Женщина научается ненавидеть в той мере, в какой она разучивается очаровывать» (84) было бы «Не шути с женщинами; эти шутки глупы и неприличны» (91), на что Ницше бы ему возразил: «Соблазнить ближнего на хорошее о ней мнение и затем всей душой поверить этому мнению ближнего, - кто сравнится в этом фокусе с женщинами!» (148). Кажется, спор этих двух философов мог бы затянуться надолго.

Не смотря на внешнее сходство, идеологически они бы не пришли к согласию. Вот, что говорит Козьма прутков в 3м афоризме: «Никто не обнимет необъятного», в 44м он вновь повторяет: «Никто не обнимет необъятного», в 67м он уже восклицает «Никто не обнимет необъятного!», в 104м негодует: «Плюнь тому в глаза, кто скажет, что можно объять необъятное!», а в 160м, последнем, повторяет: «Опять скажу: никто не обнимет необъятного!». Думаю, это настойчивые и довольно веские возражения против будущих идей Ницше.

Нам надлежит увидеть принципиально важное различие в афоризмах Козьмы Пруткова и Ницше, а именно различие в телесности этих афоризмов. Все довольно просто: афоризмы вполне взаимозаменяемы, и принадлежность их одному из двух рассматриваемых авторов считывается по интонации их произнесения. Если мы возьмем афоризм Козьмы Пруткова и заменим иронию пафосом, то получим афоризм Ницше. К примеру, «Благополучие, несчастие, бедность, богатство, радость, печаль, убожество, довольство суть различные явления одной исторической драмы, в которой человеки репетируют роли свои в назидание миру».

Итак, теперь мы знаем, что телесность афоризма – это его эмоциональная окраска, интонация, определенная энергетика философского дискурса. Афоризм в силу своей телесности должен всегда восприниматься на слух, должен звучать, черпая силу в колебаниях воздуха, отражаясь от стен и заполняя собой кубические метры пространства. Философы любят афоризм, поскольку на афоризм трудно возразить. А возражением афоризму, спором с его телесностью может быть на самом деле только пощечина.

Но мы все время забываем о самом главном. О смысле. Да, ведь афоризм все-таки есть высказывание, какая-то содержательная мысль, пускай в нем много телесного, но что-то же есть внутри. Вернемся к нашему рассуждению о силлогизме.

Проведем небольшой эксперимент. Выберем для начала десять важных философских категорий. Например: человек, Бог, бытие, истина, любовь, смерть, душа, тело, сознание, сила. Выпишем их в столбик дважды, чтобы у нас получилось два столбца одинаковых категорий. Между ними поставим связку «есть». А теперь мы можем случайным образом генерировать разного рода афоризмы, наполнение смыслом которых будет заранее гарантированно. Например: Бог есть любовь, душа есть тело, сознание есть душа, тело есть бытие, истина есть Бог, смерть есть любовь, Бог есть смерть, любовь есть бытие, человек есть сила и т.д. И каждый из этих афоризмов может быть довольно веским ударом. Осталось создать ситуацию для философии, чтобы эти афоризмы смогли зазвучать.

Необходимо заметить, что чем больше список категорий, тем большее количество афоризмов мы можем сгенерировать.

Игра заканчивается, когда жребий выпадает роковым образом, и мы получаем силлогизм вида «бытие есть бытие». Структура силлогизма рушится, теряется прочность формы, смысл замыкается на самом себе. И тут мы получаем смысл в чистом виде, т.е. знак или, если угодно, жест.

Такого рода афоризмов нет у Ницше, зато есть у Козьмы Пруткова. Афоризм номер 42 звучи так: «Бди!».

Мне кажется, что это идеальная форма для афоризма и вообще для философского текста. Поскольку любая попытка отказаться от силлогизма в философском творчестве это шаг направлении поиска нового языка философии.