Идеология и художественный мир

Вид материала

Автореферат

Подобный материал:

• Политическая идеология, 73.81kb.
• Форум «Литературные посиделки», 651.66kb.
• Идеология как элемент системы культуры, 458.93kb.
• Урока №1 по литературе 10 класс Тема: «Художественный мир Н. С. Лескова. История создания, 327.14kb.
• Тематика семинарских занятий идеология и ее общественное предназначение, 37.07kb.
• И. В. Фоменко, Л. П. Фоменко. Художественный мир и мир, в котором живет, 3088.22kb.
• Тема: «Художественный мир поэзии Анна Ахматовой. Его отличительные особенности», 169.14kb.
• Литература Тема: Идеология современного белорусского общества, 167.17kb.
• Ричард Темпест, 151.57kb.
• Уильяма Шекспира "Гамлет", 511.29kb.

Глава четвертая («Несгибаемые строптивцы Бориса Можаева») содержит анализ творчества Б. Можаева, который, подобно В.Распутину, во главу угла ставит самостоятельность и независимость человека. Но если у автора «Прощания с Матерой» личность предстает сакрально-мистическим образованием и окружена ореолом метафизической тайны, то Можаева интересует прежде всего житейский, социально-нравственный аспект проблемы независимости личности. Его любимые герои, «строптивцы»¹, в большинстве своем далеки от эзотеризма и мистицизма, они отчаянно отстаивают свое право жить по собственной воле, опираясь прежде всего на житейскую логику и здравый смысл.

Хотя важнейшим условием подлинной независимости является право индивида распоряжаться своим имуществом, можаевские персонажи без колебания готовы пожертвовать собственностью и любыми материальными благами ради возможности жить по собственной воле, не подчиняясь чужим указам. Соответственно, сопоставляя прежнюю жизнь русской деревни с современной действительностью, Можаев делает упор главным образом на издавна присущую лучшей части отечественного крестьянства самостоятельность и личную инициативу. И в художественной прозе, и в публицистике Можаева подчеркивается, что в советские годы происходил процесс неуклонной утраты независимости. Конечно, Можаев, как и другие представители «деревенской прозы», не ограничивался лишь критикой пороков социалистической системы, в его текстах ставится вопрос о негативных тенденциях, присущих современной постиндустриальной цивилизации в целом, ибо индивид повсеместно превращается из хозяина в работника, становясь объектом манипулирования. Однако в первую очередь речь у Можаева, разумеется, идет о специфических отечественных проблемах. Автор «Мужиков и баб» далек от идеализации дореволюционной России, но буквально все сопоставления прежней жизни с современной оказываются в его произведениях не в пользу последней. И всякий раз причина перемен в худшую сторону, в сущности, одна – катастрофический дефицит личной инициативы.

Особую роль в процессе духовно-нравственной деградации значительной части российского населения сыграла, по убеждению писателя, коллективизация. Непосредственное изображение «великого перелома» развернуто Можаевым в романе «Мужики и бабы», однако и в подавляющем большинстве своих художественных и публицистических текстов писатель так или иначе обращается к этому ключевому для русской истории ХХ века событию, предопределившему превращение инициативного и независимого крестьянина в ленивого и равнодушного к результатам своего труда исполнителя.

В ходе исследования можаевского дискурса не обнаруживается никаких серьезных противоречий между идеологическими доктринами и художественным миром. Картины и образы, которые Можаев создает в своих повестях и романах, вполне адекватны характеристикам, оценкам и выводам, содержащимся в его же публицистических статьях, и служат яркими иллюстрациями к ним. Возможно, причины такой последовательности Можаева кроются в более скромных, чем у Распутина, Белова или Астафьева, масштабах его художественного дарования, а возможно, дело в том, что идеологические доктрины автора «Живого», не претендуя на всеохватность и глобальность, носят достаточно локальный характер и жестко увязаны с фактами прошлого и настоящего России. Из всех авторов «деревенской прозы» Можаев, пожалуй, в наибольшей степени далек от утопизма и мифологической деформации реалий действительности.

Значительная часть четвертой главы посвящена анализу повести «Живой» (1966), которая занимает в творческой биографии Б. Можаева особое место. Незаурядность произведения во многом была предопределена неординарностью конфликта, положенного в его основу. Суть его состояла в столкновении личности с властью. В постановке и разрешении конфликта писатель шел во многом по нехоженным в советской литературе тропам. Считалось, что замахнуться на власть имел основания только маленький человек из XIX века, а 1917 год это про­тивостояние отменил, сделав власть народной. По сути дела, лишь в одном произведении советской литературы послевоенного периода, в романе В. Дудинцева «Не хлебом единым» (1956), речь шла о личности, осмелившейся бросить вызов мощной бюрократической системе.

Поставленный в экстремальные обстоятельства, раз за разом вынужденный буквально бороться за существование, можаевский Фомич все же исхитряется выжить. Однако речь идет, разумеется, не только и не столько о физическом выживании, сколько о сохранении своего «я», своей «самости». Кузькин «живой», потому что не отрекся от собственной неповторимой индивидуальности, сохранил верность самому себе. И в этой связи в диссертации проведена еще одна литературная параллель: помимо романа Дудинцева «Не хлебом единым», повесть Можаева сопоставлена также и с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго». На первый взгляд, содержащаяся в романе Пастернака история жизни рефлексирующего интеллектуала, медика и поэта, сформированного утонченной атмосферой «серебряного века», не имеет абсолютно ничего общего с похождениями бесхитростного крестьянина Кузькина, объявившего войну колхозному и районному начальству. Однако уже заглавия обоих произведений явным образом перекликаются, поскольку фамилия пастернаковского героя, как известно, является значимой: «Живаго» - церковнославянский генетив от слова «живой». Пастернак во главу угла ставит личность, которая противопоставляется «стадности» в любых ее проявлениях: человек жив до тех пор, пока остается самим собой. Как писал Пастернак в одном из поздних своих стихотворений: «И должен ни единой долькой / Не отступаться от лица, / Но быть живым, живым и только,/ Живым и только до конца».¹ Федор Фомич Кузькин, при кажущейся полной противоположности Юрию Андреевичу Живаго, сходен с ним в главном: он ни единой долькой не отступался от лица, поэтому и остался Живым. Разумеется, при сопоставлении столь разных во всех отношениях произведений, как «Доктор Живаго» и «Живой», речь идет не столько о типологическом родстве, сколько о прямом и непосредственном влиянии гениального романа Пастернака на личность и мироощущение Можаева, а соответственно и на художественный текст, с которого начался зрелый этап его творческой биографии.

Тезис о том, что история Федора Кузькина далеко выходит за рамки колхозно-производственной проблематики и содержит универсально-философский подтекст, связанный с утверждением доминирующей роли личностного начала и отрицанием любых форм унификации, может показаться неоправданной натяжкой, ввиду отсутствия в тексте повести внешних атрибутов философского дискурса. Действительно, разворачивающиеся в «Живом» коллизии носят не философски-бытийный, но подчеркнуто приземленный, снижено-бытовой характер. Самое же главное, что сам Кузькин совершенно не склонен к философским обобщениям. Этим можаевский герой разительно отличается от подавляющего большинства позитивных персонажей «деревенской прозы», постоянно погруженных в раздумья о тайнах бытия (достаточно вспомнить беловских Дрынова и Смолина или распутинских героинь, которые буквально каждый свой шаг соизмеряют с фундаментальными законами мирозданья). В можаевской же повести, напротив, постоянно повторяется, что Кузькин не склонен к философской рефлексии и занят главным образом решением постоянно возникающих перед ним житейских, хозяйственно-бытовых проблем.

Однако, как показано в диссертации, простота Фомича весьма обманчива. Перед нами человек мыслящий и глубокий, но не склонный к созерцательности, а привыкший реализовывать себя в действии, в поступке. Он нередко задумывается о высших силах, которые руководят жизнями людей, в том числе и его собственной, но не собирается покоряться предначертанной судьбе. Убежденный в том, что воля и рассудок не зря даны человеку, Кузькин всегда готов отстаивать свободу собственной личности. Внешне Кузькин может показаться бесконечно далеким от религиозной веры, но это далеко не так. Герой исходит из того, что человек, сохраняя верность себе, тем самым служит Богу.

В четвертой главе диссертации содержится также достаточно подробный анализ романа-хроники «Мужики и бабы», где всегда волновавшая Можаева тема коллективизации нашла наиболее полное и глубокое художественное осмысление.

В смысловой структуре романа особую роль играют монологи Дмитрия Успенского, героя-идеолога, который, в духе философии В. Соловьева, решает вопрос о сущности человеческой природы. Успенский разделяет точку зрения крестьян, полагающих, что жить надо «как бог велит»¹. Может показаться, что перед нами нечто, прямо противоречащее идее независимости и самостоятельности каждой личности, которая буквально пронизывает все творчество Можаева. Однако жить по велению бога, в понимании Успенского, вовсе не равносильно отказу от собственной индивидуальности и подчинению неким унифицированным нормам. Успенский рассматривает человека как богоподобное существо, которое обладает правом свободного выбора. То есть индивид свободен - хотя и он сам, и его свобода созданы господом и входят в его замысел. Таким образом, именно личная свобода является, с точки зрения Успенского, главным камнем преткновения в борьбе между богом и дьяволом – последний стремится лишить человека независимости и сделать его объектом манипулирования. В контексте этого извечного противоборства двух начал и рассматриваются в романе конфликтные ситуации, связанные с коллективизацией. Столкновение деревенского мира с местными и районными активистами развивается под знаком попыток пропагандистов «классовой морали» превратить крестьян в покорных и бездумных исполнителей приказов сверху.

Сам Успенский живет в полном соответствии с доктриной, согласно которой человек не пассивный продукт влияния среды, но богоподобная личность, способная действовать свободно в любой, даже самой безнадежной ситуации. Предельно откровенно изложив собственные взгляды в разговоре с фанатиком Ашихминым, герой объясняет приятелю Юхно причины своего нежелания быть осторожным: «Мне не столько важно было ему доказать, сколько себе, что я еще человек, я мыслю, следственно, я свободен» (4,111). Общество ценно личностями – именно этим законом было обусловлено принятие рокового для героя решения в финале романа. Смерть Успенского становится героическим актом самопожертвования с целью остановить кровопролитие.

Еще одни героем романа, наделенным особой авторитетностью, является крестьянин Андрей Бородин. Он, как и Успенский, апологет свободы, ради которой готов вынести любые тяготы. Ему важно сохранить себя, не потерять свое лицо, не превратиться в игрушку в чьих-то руках. Внутренний дух свободы не приемлет перспективы стать исполнителем чужой воли, идти наперекор своему внутреннему голосу. Он требует права самому определять свою жизнь, подчиняя ее объективной необходимости, а не вгоняя в жесткие социальные рамки, спроектированные устроителями всеобщего блага. Иначе говоря, Андрей Бородин отстаивает право «произносить богу свою собственную молитву».

Четвертая глава завершается анализом романа «Изгой», над которым Можаев работал в последние годы жизни и который остался незаконченным. Главный герой этого автобиографического произведения (alter ego Бориса Можаева) такой же «строптивец», как Федор Кузькин, Дмитрий Успенский, Андрей Бородин, и за право распоряжаться собой без колебаний вступает в борьбу – как с военным начальством во время службы на флоте, так и потом, с чиновниками от журналистики и литературы.

В заключении подведены итоги исследования и намечены перспективы дальнейшего осмысления феномена «деревенской прозы».

Библиография состоит из двух разделов: источники и исследования по затронутым в диссертации проблемам и включает в себя 294 наименования.


По теме диссертации опубликованы следующие работы:


I. Монографии:

1. Идеология и художественный мир «деревенской прозы» (В. Распутин, В. Белов, В. Астафьев, Б. Можаев). СПб.: Филологический ф-т СПбГУ, 2006. 192 с.
   
2. Борис Можаев: Эволюция творчества. Ростов-на-Дону: Южный издательский дом, 2006. 134 с.
   

II. Учебно-методические пособия:

3. Проза Б. Можаева: Учебно-методическое пособие. Грозный: Изд-во Чечено-Ингушского государственного университета, 1992. 16 с.
   
4. Проблема коллективизации в современной литературе. Учебно-методическое пособие. Грозный: Изд-во Чечено-Ингушского государственного университета, 1993. 16 с.
   
5. Принципы анализа художественного текста: Учебно-методическое пособие для студентов ИнгГУ. Назрань: Изд-во Ингушского государственного университета, 1998. 16 с.
   
6. «Проза о деревне» в русской литературе второй половины ХХ века. (Учебно-методическое пособие для студентов филологического факультета). Назрань: Изд-во Ингушского государственного университета, 2000. 16 с.
   
7. Введение в литературоведение: Учебно-методическая разработка для студентов ОЗО. Назрань: Изд-во Ингушского государственного университета, 2001. 17 с.
   
8. Проза Бориса Можаева: Учебно-методическое пособие для студентов филологического факультета. Назрань: Изд-во Ингушского государственного университета, 2002. 17 с.
   
9. Художественно-философское осмысление коллективизации в русской прозе второй половины ХХ века: Учебно-методическое пособие. Магас: Изд-во Ингушского государственного университета, 2005. 42 с.
   
10. Тема личной ответственности в прозе В. Распутина: К проблеме нравственного выбора. (Учебно-методическое пособие). Магас, Изд-во Ингушского государственного университета, 2005. 17 с.
    

III. Статьи:

11. Василий Белов в поисках утраченного лада // Научная мысль Кавказа (с приложением). 2006. № 14. С. 283-294.
    
12. Специфика моральной проповеди в произведениях В. Распутина: К проблеме соотношения публицистического и художественного начал в распутинском творчестве // Вестник Ставропольского госуниверситета, 2006. № 47. С. 18-27.
    
13. О соотношении идеологического и художественного в романе В. Астафьева «Прокляты и убиты» // Культурная жизнь Юга России. 2007. № 3. С. 25-36.
    
14. Роль интертекста в романе В. Астафьева «Печальный детектив» // Вестник Челябинского государственного университета. 2007. № 2. С. 50-58.
    
15. Борис Можаев: Роман-хроника «Мужики и бабы» // Читатель и современный литературный процесс. Сб. статей кафедры литературы ЧИГУ им. Л. Н. Толстого / Под ред. Е. Г. Бесчетнова. Грозный: Чечено-Ингушское издательско-полиграфическое объединение «Книга», 1989. С. 175-178.
    
16. Борис Можаев: Творческий портрет писателя (методические указания) // Актуальные проблемы советской литературы: проблематика, поэтика, жанры: Сб. статей / Под ред. А. Хусаинова. Грозный: Типография государственного комитета ЧИАССР по делам издательства, полиграфии и книжной торговли, 1989. С. 26-29.
    
17. Художественно-философское осмысление коллективизации в романе Бориса Можаева «Мужики и бабы» // «Пусть меня еще любят и ищут…»: Сборник статей по русской литературе ХХ века, посвященный памяти Г. А. Цветова / Под ред. О. В. Богдановой. СПб.: Филологический ф-т СПбГУ, 2006. С. 123-133.
    
18. Тема личной ответственности в прозе В. Распутина // Материалы XXXV Международной филологической конференции. Вып. 17. Сборник памяти проф. А. Б. Муратова / Под ред. Н. С. Демковой, П. Е. Бухаркина, М. В. Отрадина, А. О. Большева. Секция «История русской литературы». 13–18 марта 2006 г. СПб.: Филологический ф-т СПбГУ, 2006. С. 81-89.
    

IV. Тезисы докладов:

19. Роман-хроника «Мужики и бабы». Нравственно-философский аспект (Дмитрий Успенский) // Тезисы докладов научно-практической конференции «Проблематика и поэтика современной советской литературы». 12–14 февраля 1992 г. Усть-Каменогорск, 1992. С. 12-15.
    
20. Тема деревни в современной русской литературе // Тезисы докладов научно-практической конференции «Проблема преподавания русского языка и литературы на интенсивных курсах для иностранцев». 2–3 октября 1992 г. СПб.: Изд-во РГГМИ, 1992. С. 31-32.