Салман Рушди
| Вид материала | Документы |
Сбитый с толку этим своим открытием, Ормус, возможно, не улавливает смысла того, что ему говорят, на суше — Она, на море — Ино Барбер. Он не видит, что возникла и неуклонно приближается опасность. Что земля под ногами начинает дрожать. Как большинство главных действующих лиц, он глух к предупреждениям хора. Даже увидев кошмарный сон, в котором мальчишки скатываются в доме с лестницы и головы у них взрываются, словно консервные банки, он не придает особого значения этому дурному знаку. Он пытается сдерживать свою склонность к предвидению, в окружении этой каббалистической чепухи он старается не замечать страшных предзнаменований и держаться за реальность, концентрируясь на музыке и живя сегодняшним днем этой английской жизни.
Он пытается удержать в себе ощущение восторга, принесенную с собой радость, чувство обновления.
Его мысли все чаще и чаще обращаются к Вине. Существующая лишь в его воображении Вина ближе ему, чем любое другое живое существо, но в его же воображении она сталкивается с другой Виной, с ее взрослой, незнакомой ему сестрой-близнецом. Прожитая ею жизнь превратила ее в незнакомку. Новая жизнь — и вечно преследующее ее прошлое. Погибшая семья, забитые козы, мать-убийца, висящая под потолком в хлеву. Пилу, Чикабум — они тоже, но самое главное — мертвая, висящая мать и Нисси, сидящая рядом, не зовущая на помощь, в страхе, что это настоящее станет предсказанием ее будущего. Болтающиеся колени, длинные голые икры — копия ее собственных.
К Ормусу постепенно возвращаются его старые страхи, он представляет себе, как Вина смотрит на него пустым взглядом, говоря: ^ Нет, теперь и это — прошлое, и уходит в какой-то чужой закат, опустошив его жизнь, лишив ее смысла. Но этим темным фантазиям не удается овладеть им. Он полон света, радуется открывшимся возможностям. Он опустился на самое дно во «Вселенском танцоре» и узрел свой путь наверх. Теперь он парит в небесах, его корабли не подведут и в назначенный срок он отыщет ее, возьмет за руку, и они полетят вдвоем над ярким сиянием ночного города. Как эльфы, как длиннохвостые кометы. Как звезды. Это его история, написанная им для себя, и реальность должна ей подчиниться, она не имеет права его подвести.
Но сегодня он оказался частью другой истории. Говорят, что новая галактика сейчас вторгается в Млечный Путь, цепляясь своей чуждостью за наше знакомое окружение и вплетая свою историю в нашу. Она мала, мы — относительно — велики; мы разнесем ее в мелкие кусочки, уничтожим ее солнца, разрушим ее атомы. Прощай, малая галактика, всего хорошего, малышка, аминь.
История Ормуса тоже переплетается с историей Ведьмы, Летающей Высоко. Какая из них разорвет другую на части?
Или еще хуже: превратятся ли они в конечном итоге в одно и то же?
Я раздумываю над тем, что можно было бы определить как «проблема Медеи». Я имею ввиду г-жу Коринф — даму, в которой бесспорно есть что-то от ведьмы; сыновья и покинувший их отец тоже наличествуют. Невозможно отрицать сходство, особенно учитывая то, что Антуанетт сама решила подчеркнуть его, отказавшись от фамилии Кроссли в пользу Коринф. Чего она хочет? Напугать людей? Или только Малла Стэндиша? Она и в самом деле способна на трагедию, способна выйти так далеко за пределы материнства и перешагнуть границы безумия, что ее поступки возвысятся до судьбы? Она во власти рока? Антуанетт сначала показалась Ормусу злобной, но постепенно стала видеться не то фальшивой позеркой, не то чокнутой экстремисткой, скорее нематериальной, чем исполненной темного содержания, ведьмой-модельером, использующей нумерологию для выбора любовников, а оккультные знаки — для украшения своих кошмарных черных детско-кукольных платьев, и вовсе не для общения с демонами. В отличие от авторов посланий, Ее и Ино, он на это не купится. К тому же эти двое, добровольно давшие обет молчания, — личности, собственное странное существование которых подрывает доверие к ним как к аналитикам. И в конце концов, Ормус Кама не может поверить, что он вышел на сцену, где представляют некую страшную современную «козлиную песнь». Антуанетт Коринф не может, не будет влиять на его судьбу.
Мы недооцениваем своих собратьев, потому что мы недооцениваем самих себя. Они — мы — способны на гораздо большее, чем кажется. Многие из нас в состоянии ответить на самые темные вопросы жизни. Мы просто не знаем, сможем ли найти ответ на загадку, пока нам ее не загадают.
Трагедия произойдет. Антуанетт Коринф не будет признана виновной.
Малл Стэндиш не отступается от своего намерения завоевать расположение детей, и Готорн и Уолдо понемногу сдаются. По мере того как сменяющиеся циклы их пиратского существования складываются в год жизни, а затем в два года, их добродушное подтрунивание над ним приобретает черты настоящей привязанности. Жесты любви обнаруживают себя: рука на плече, игривый сыновний щипок за щеку, переходящий в быстрое поглаживание кончиками пальцев. Зов крови сближает их. Наступает день, когда один из них, Уолдо, — конечно же, наименее защищенный из двух — случайно называет Стэндиша «папа», и, несмотря на то что Готорн еще долго потом уничтожает его насмешками за это непроизвольно вырвавшееся слово, Стэндиш тронут до слез. Да и Готорн вовсе не сердится. «Папа» кажется вполне подходящим словом даже для него. После всех этих долгих лет.
Невзгоды тоже, разумеется, играют в этом свою роль. Вступают в силу законы, заставляющие свернуть пиратскую деятельность. Непогода, когда-то разгромившая и превратившая в обломки Непобедимую армаду, столь же безжалостна и к пиратскому флоту Стэндиша. Это старые и дыряввые посудины. Побитые штормами, они угрожают пойти ко дну. Возникают проблемы со страховкой. Корабли, вне всякого сомнения, ненадежны.
Появилась новая наземная радиостанция «Радио-1». Она переманивает самых талантливых дикторов Стэндиша. Его корабли один за другим прикрывают свою лавочку. Вскоре остается лишь «Радио Фредди» — первым начавшее трансляцию и последним прекратившее ее.
Ржавеющая «Фредерика» знает, что дни ее сочтены.
«Ритм-центр», первая группа Ормуса, имела определенный успех и попала в списки первых пятидесяти групп, но шансов подняться выше, хотя бы до первых сорока, у нее не было. В какой-то мере ее неспособность совершить прорыв объясняется тем, что группа не играет в клубах, ведь Стэндиш убежден, что клубная аудитория «не поведется» на них. Его стратегия — таинственность, создание культа, невидимый глазу рост популярности. Дело затруднено еще и тем, что записывает их малоизвестная маленькая компания «Мэйфлауэр», арендуемая Стэндишем на основе франшизы. Отсюда все проблемы с дистрибьюторами, ограниченный бюджет для раскрутки. Сообщается о смерти американского диджея Алана Фрида, — пьянство преждевременно свело его в могилу, но он успел дать жизнь новому слову «платиола» — «плати» плюс «Виктрола». Фрид умер, но практика взяток, которые нужно давать, чтобы ваши записи проиграли на радио, жива. Малл Стэндиш, может, и богат, но до крупных воротил этого бизнеса ему далеко. Его пираты согласны крутить сорокопятки «Ритм-центра», но другие — нет. А Би-би-си… Еще никто не сумел доказать, что Би-би-си подвержена коррупции, но и в их плей-листе Ормуса нет. Несмотря на его заметный успех. Би-би-си сама принимает решения, она не идет на поводу у толпы. Что? Они должны позволить детям решать, что пойдет в эфир? Ради бога!
За пределами Англии — нечего и мечтать, шансы нулевые. Даром никто тебя крутить не будет. Вина в Америке, а голос Ормуса застрял в ловушке на другой стороне Атлантики. Она не слышит его призывов.
Настоящая проблема заключена в самих песнях. Что-то не сходится при их написании. В Ормусе живет слишком много людей, в нем поселилась целая группа музыкантов; они играют на разных инструментах, создают разную музыку, и он еще не понял, как ими управлять: он то влюбленный, тоскующий по утраченной любви, с замиранием сердца взывающий к Вине в ночной тьме Северного моря; то он сомнамбула, которая следует за своим умершим братом-близнецом, внимает его песням будущего, а иногда — обыкновенный рок-н-ролльщик, влюбленный в колотящийся, как сердце, бит; или озорной комик, пишущий иронические оды хлебу в стиле псевдокантри; а то и негодующий моралист — он в пух и прах разносит безмозглый век, его лживость, пьяную тягу к самоуничтожению; и наконец, невольный провидец, узревший фрагменты другой вселенной, которые он предпочел бы никогда не видеть.
Он еще не понял, как сделать так, чтобы это разнообразие увеличивало мощь воздействия, а не рассыпа лось на слабые мелкие кусочки. Как свести в песне все эти многочисленные «я» в единое многоликое целое. Чтобы получилась не какофония, а оркестр, хор, ослепительное многоголосие. Он переживает, как и Стэндиш, из-за того, что уже немолод; он еще не понял, что не в этом дело, что это вообще не имеет значения. Короче говоря, он все еще пытается найти тот единственный, истинный путь. Все еще ищет твердую почву под ногами, ядро своего творчества.
Решающие перемены наступают, как известно всем преданным фанатам Ормуса, в середине 1967 года. Все происходит на студии звукозаписи в Бейсуотер, где-то на задворках, за универмагом «Уайтлиз». Едва ли нужно напоминать хорошо известную всем историю о том, как была записана песня Ормуса Камы «It Shouldn't Be This Way» и что потребовалось долгих три года, чтобы обеспечить ее коммерческий выпуск. Эта версия событий вполне правдива, и даже если бы это было иначе, стоит последовать совету редактора газеты «Дикий Запад».
Если факты расходятся с легендой, печатайте легенду.
Малл Стэндиш ждет у пульта микширования, появляется мрачный Ормус: «О'кей, я готов, — заявляет он. — Музыкантов гони». Стэндиш весь напрягается. «Что, всех?» — с замиранием сердца спрашивает он. «Всех до единого, — отвечает Ормус, рухнув на мягкий угловой диван и закрыв глаза. — Разбудишь меня, когда они уйдут», — добавляет он.
Теперь «Ритм-центр» — это Ормус, и только Ормус. В студии он один на один с гитарами, клавишными, барабанами, трубами, деревянными духовыми инструментами, контрабасом и первой версией синтезатора «Моог». Он садится за барабаны и начинает играть.
«Ты что, собираешься играть на всех инструментах? — осведомляется звукооператор. — И что мне с этим делать? У меня здесь всего четыре дорожки».
(Кто ты такой? — хочет сказать он. Мы живем в реальном мире, парень; шестнадцать, тридцать две, сорок восемь дорожек — это всё фантазии, это будущее, а здесь передо мною пульт микширования, а вовсе не машина времени.)
«Просто придется сводить дорожки по ходу дела», — огрызается Ормус. На него как будто что-то нашло сегодня. Не стоит с ним спорить. «Будем сводить, — говорит аудиоинженер. — Договорились, почему бы нет».
Дорожки сводят в одну, если нужны свободные. Две из них объединяют и переносят микшированный звук на третью. Затем можно снова использовать первые две, чтобы записать еще две части музыки и свести их на четвертой, свободной, дорожке. Таким образом получается два трека, на каждом из которых записаны миксы с двух других. Если нужно записать еще несколько частей, можно соединить эти два трека в один, и получится одна запись с миксом из четырех частей и еще три свободные дорожки.
И так далее.
Проблема в том, что после этого разделить дорожки уже невозможно. Полученный микс — окончательный вариант. Нельзя разделить музыку на части и продолжать работать с записью. По ходу дела приходится принимать окончательные и бесповоротные решения. Это прямой путь к катастрофе, если, конечно, тот, кто этим занимается, не гений.
Ормус Кама — гений.
После записи каждой дорожки — он играет на любом из имеющихся в студии инструменте лучше, чем только что уволенные им ребята, — он идет в кабину, ложится на диван и закрывает глаза. Звукооператор двигает свои рычажки, нажимает на кнопки, а Ормус направляет его, пока музыка, звучащая в наушниках, не сливается с тайной музыкой, звучащей у него в голове. «Подтяни это выше, задвинь это обратно, командует он. — Это усиль, это приглуши. О'кей, всё в порядке. Это то, что нужно. Ничего не меняй. Вперед».
«Ты уверен? — спрашивает аудиоинженер. — Это всё. Обратной дороги нет». — «Вперед, прыг-прыг», — ухмыляется Ормус, и инженер смеется и подпевает ему в ответ.
^ And like a rubber ball I come bouncing back to you 181.
Звук нарастает, становится густым, волнующим. Аудио-инженер — крупный, невозмутимый парень, ему платят, ему не о чем переживать. Он знает свое дело, он уже со многими успел поработать, его ничем не удивишь. Но вы только посмотрите! Его плечи задвигались — бум-бом — в такт музыке. Этот индийский тип, бегающий туда-сюда по студии, дующий в рожок, микширующий его, сводящий дорожки, потом хватающийся за струнные, потом за булькающий электробит, он не лишен слуха, в нем что-то есть.
Вперед, давай-давай!
Пора записывать вокал. ^ But you're not here to put it right, and you're not here to hold me tight. It shouldn't be this way 182.
Когда все готово, звукооператор встает и протягивает ему свою гигантскую лапищу. «Желаю тебе всего наилучшего с этой записью, — говорит он. — Я сегодня поработал в кайф».
Ормус с Маллом Стэндишем стоят лицом к лицу. Он еще не успокоился.
«Ну, — спрашивает он с тихой яростью, — теперь я готов?» Стэндиш кивает: «Готов».
Но эта знаменитая сцена произошла после той, другой, о которой обычно не говорят.
В последний вечер вещания «Радио Фредди», во время трогательной церемонии закрытия на борту бывшего парома, капитан Пагвош и его ребята-пираты до слез взволнованы судьбой их любимого ржавого корыта.
«Послушайте, — причитает Пагвош, словно у смертного одра своей возлюбленной, — вы всего лишь уходите из эфира, а ее, бедняжку, списали на берег». Да, для «Фредерики» все кончено, впереди лишь живодерня. И ничего не поделаешь, остается только напиться.
Выпито немало. Ино Барбер сидит за своей стеклянной перегородкой с бутылкой рома. Надпись на стене позади него гласит: ^ Пошли вон. Готорн и Уолдо распевают школьные спортивные гимны. На фоне всеобщего помутнения рассудка этот удивительный факт потери ими самоконтроля проходит незамеченным и даже сближает их с командой Пагвоша, охотно присоединившейся к ним. Дайна, Дайна, покажи нам свою ножку, ярдом выше колена. Если бы я был из тех, кто женится, но я, слава богу, не из тех. Непристойные, хвастливые, мужские, абсолютно невинные песни.
Ормус ссорится с Маллом на палубе. Оба пьяны. Малл пытается удержаться на ногах, опираясь рукой на плечо Ормуса. Певец сбрасывает ее — Малл покачнулся, но снова обрел равновесие. «Ты, ублюдок, — говорит Ормус, — ты не давал мне ходу. Два гребаных года. Что мне делать? Сколько мне еще ждать? Оптимизм — это топливо для искусства, так же, как и экстаз, и воспарение души, и их запас не бесконечен. Может быть, ты этого просто не хочешь. Ты хочешь, чтобы я был однодневкой, даже не музыкантом в прошлом, а так и не состоявшимся исполнителем, всем тебе обязанным прихлебателем, мухой, застрявшей в твоей паутине».
Малл Стэндиш сдерживается изо всех сил. «Да, это правда, — мягко говорит он. — Я мог бы сделать больше. Но у меня маленькая фирма, а не известный лейбл», и т. д. «Ты считаешь, я не даю тебе ходу, — хорошо, согласен. Я не даю тебе ходу. А делаю я это потому, что выпусти я тебя сейчас, ты провалишься, грохнешься оземь. Ты боишься взлета. Может быть, ты никогда не взлетишь. Дело не в технике. Ты беспокоишься, есть ли у тебя крылья? Оглянись через плечо. Они там, где им положено быть. Проблема, приятель, не в крыльях, ты просто не мужик. Может, ты просто евнух и так и будешь спать на матрасе в „Ведьме“ до конца своей кастрированной жизни».
Корабль раскачивается на волнах, и они качаются вместе с ним. Ормусу Каме преподнесли великий дар. Прозвучали слова, которые заставят его заглянуть в самого себя.
«Можешь болтать о себе все что угодно, — продолжает Стэндиш. — Ты говоришь, у тебя в голове умерший брат-близнец, слушающий песни из топ-чартов завтрашнего дня, — мне наплевать. Ты говоришь о знаках и предзнаменованиях, малыш, — мой ответ таков: следуй за этой звездой до самого Вифлеема и проверь, есть ли в яслях младенец, на месте ли он. Так нет же, ты бежишь от всего этого, тебя нет в твоей музыке. Это всё липа. И люди это чувствуют. Вот что я тебе скажу: шел бы ты куда подальше, понял? Передо мною потенциал, который так до сих пор и не реализовал себя. Мне такой инвестор не нужен. Все, что я знаю, это то, что музыка льется изнутри, из нутра, из самого тебя. Le soi en soi. Словно шелк по шелку, как каламбурили мы в моей франкоязычной юности».
Дыхание Стэндиша учащается. Все его существо под большим напряжением пытается выйти из границ тела. Как огни святого Эльма, очень похоже. Именно из любви к этому человеку он напрягает все свои физические силы, чтобы указать ему правильный путь. «Тебе нужна Вина? — рычит он. — Тогда найди ее, а не скули в микрофон на раздолбанной посудине. Найди ее и спой ей свои песни. С какой опасностью ты боишься столкнуться? Иди ей навстречу. Где ближайшая пропасть? Прыгни в нее. Хватит. Я всё сказал. Когда будешь готов, если ты вообще когда-нибудь будешь готов, позвони мне».
Из каюты вырывается громкое пение. ^ I'll come again, you'll come again, we'll both come again together. We'll be all right in the middle of the night, coming again together 183.
Проходит неделя. Ормус звонит: «Заказывай студию. Я готов. Заказывай».
А потом, после записи, с драгоценной пленкой в руках, они стоят лицом к лицу, не зная, набить ли друг другу рожу или расцеловаться.
«Я хочу, чтобы из моей музыки было ясно, что мне не нужно делать выбор, — наконец говорит Ормус. — Я хочу, чтобы тому, кто меня слушает, было понятно, что мне не надо задумываться, каким быть: таким или другим, здешним или пришедшим с другой стороны, моим двойником, живущим внутри меня, которого я называю своим близнецом, или кем-то еще, где бы он ни был — там, в разрывах небес, они иногда раскрываются передо мной; или просто стоящим сейчас перед тобой парнем. Я буду всеми ими, я это могу. Добро пожаловать всем, понятно? Вот откуда взялась эта идея игры на всех инструментах. Я хотел доказать свою точку зрения. Ты был неправ, говоря, что проблема не в технике. Проблемы искусства всегда решаются с помощью технических средств. Обретение смысла — технический процесс. Это как стук сердца».
«Технически, — говорит Малл Стэндиш, — я не должен прикасаться к тебе, потому что я обещал, но сегодня, когда ты сделал меня счастливым, ты позволишь тебя обнять?»
Выход в свет этой песни вернет к нему наконец Вину Апсару и станет началом их почти пугающей тотемной известности. Но это произойдет не раньше, чем через три года.
Счастье Малла Стэндиша (с Ормусом, с сыновьями) — это то, чего так ждала Антуанетт. Что она имела в виду под этим и виновна ли она в последующих событиях — решать читателю.
Проходит несколько недель. Квартира над магазином «Ведьма».
Должно быть, это суббота, всего лишь около полудня, так что вполне естественно, что все еще спят, а магазин закрыт. Звонок — в квартиру, не в магазин — звонит так долго и непрерывно, что, оставив Ее в полубессознательном состоянии на матрасе, с лицом, испачканным пеплом от сигарет, Ормус с трудом натягивает свои красные бархатные брюки клеш и, спотыкаясь, бредет вниз, к двери.
На пороге чужой: человек в деловом костюме, с усами под цвет костюма, с кейсом в одной руке, в другой — глянцевый журнал, открытый на странице, где модель демонстрирует одно из последних предложений «Ведьмы».
— Добрый день, — говорит пришелец на превосходном английском. — Я являюсь владельцем сети магазинов в Йоркшире и Ланкашире…
Она, голая, в одном безнадежно неуместном халате, с выпадающей изо рта сигаретой, раскачиваясь и держась за голову, спускается по лестнице. Чужак багровеет, и его взгляд начинает беспокойно шарить по сторонам. Ормус отступает.
— Да? — спрашивает Она.
— Добрый день, — повторяет свою попытку незнакомец, уже не так бойко. — Я владею сетью магазинов по продаже женской одежды в Йоркшире и Ланкашире, и представленный здесь наряд вызвал мой чрезвычайный интерес. С кем я могу обсудить вопрос первого заказа на шесть дюжин этих платьев, с правом сделать повторный заказ?
Это самый большой из заказов, когда-либо сделанный «Ведьме». На первом пролете лестницы материализуется внушительная, облаченная в черный с золотом восточный халат фигура Антуанетт Коринф. Невозможно отгадать ее мысли. Ормусу кажется, что в воздухе витает дух перемен, это переломный момент. Незнакомец терпеливо ждет, пока Она обдумывает его предложение. Затем директриса кивает несколько раз, нарочито медленно, очень манерно.
— Мы закрыты, — говорит она и захлопывает дверь.
Антуанетт Коринф спускается и целует Ее в губы. После чего, все еще в объятиях Антуанетт, Она поворачивается к Ормусу и, что уж совсем неожиданно, произносит еще несколько слов:
— Настоящая, е-мое, художница. Она просто прекрасна.
В этот момент — снова звонок. Она разворачивается и направляется обратно, вверх по лестнице, на этот раз вместе с Антуанетт. Она явно не собирается возвращаться к Ормусу, на его скромный матрас. Впереди ее ждут подушки и шелка, экзотические украшения и драпировки логова Антуанетт. Ормус стоит, глядя на закрытую дверь.
Опять звонок. Он открывает дверь.
На пороге, с плетеной корзинкой, полной разнообразной выпечки, самой лучшей из того, что можно купить за деньги, стоит не кто иной, как владелец «Колкис», слепой ангел зукозаписи Юл Сингх собственной персоной, на фоне лимузина длиной в половину улицы.
— Вот видите, господин Кама, вы способны заглядывать в будущее. Теперь, когда вы готовы — с чем вас и поздравляю, так как я этого совсем не ожидал, — а также после того как я прослушал вашу запись, которую мне принес этот ваш господин Стэндиш — с которым, позвольте заметить, вам очень повезло, — и имея уши, чтобы слышать, я услышал именно то, что услышал, — оказывается, вам совсем не нужно было искать встречи со мной, чего, насколько я помню, я посоветовал вам ни в коем случае не делать. Все сложилось так, как сложилось, и я ничего не имею против, ведь мы живем в забавном мире, и вот, господин Кама, с вашего позволения, я сам пришел к вам.
«Лорелея» из первого альбома группы «VTO», так и названного — «VTO» («Колкис», 1971):
Certain shapes pursue me, I cannot shake them from my heel. Certain people haunt me, in their faces I will find the things I feel. Uncertain fate it daunts me, but I'm gonna have to live with that raw deal. No authority's vested in me, on what's good or bad or make-belive or even real. But I'm just saying what I see, because the truth can set you free, and even if it hasn't done too much for me, well I still hope it will. And I can feel your love, Lorelei. Yes, I can feel your love pour on me. Oh I can feel your love, Lorelei 184.
Летом 1967 года Ормус вместе с друзьями Готорном и Уолдо Кроссли едут в выходной день за город отметить его контракт со студией звукозаписи «Колкис». Они едут на принадлежащей Готорну «Mini Cooper S» (с редфордовским откидным верхом). Антуанетт Коринф в несвойственном ей порыве материнской любви сама укладывает им всё для пикника — термос с чаем и бутерброды.
«Я так рада за тебя, — великодушно сообщает она Ормусу. — И за Малла тоже очень рада: к тебе пришел успех, а мальчики наконец полюбили его. Думаю, он никогда еще не был так счастлив. Ни облачка на горизонте, только синяя гладь небес. Пока, миленькие мои. Счастливо вам».
Сначала кажется, что все идет как по маслу. Они проезжают труппу белолицых мимов, которые в замедленном ритме играют в теннис без мяча, останавливаются, чтобы, потягивая чай из термоса, понаблюдать за их все более ужесточающимся состязанием. Они говорят о разном, упоминают самоубийство менеджера «Битлз» Брайана Эпштейна, расовые волнения в Америке, отказ Кассиуса Клея воевать в Индокитае, лишение его чемпионского титула и превращение его в Мухаммеда Али и даже musique concrète Штокхаузена. Но в основном они говорят о поездке на антивоенный музыкальный фестиваль в Вуберн-Эбби, несмотря на то что все опасаются возможных волнений. Войска и вооруженная конная полиция уже дислоцированы в окрестностях Вуберн-Эбби, и правительство предупредило, что и музыканты, и слушатели должны равно воздерживаться от подстрекательских речей и мятежных призывов. В ответ многие музыканты поклялись вести себя как настоящие бунтари. Ходят слухи о возможных газовых атаках, даже о применении оружия.
(В воздухе пахнет грозой, так что когда одна из ежедневных газет, реагируя на набирающее силу движение хиппи, но не связывая их призывы к миру с чудовищным фактом эскалации войны, называет это лето «летом любви», публика воспринимает это как смехотворную пропаганду правительства.)
Однако случившаяся катастрофа никак не связана с движением протеста или силами, призванными подавить его. Ормус Кама известен своим отрицательным отношением к решению правительства Уилсона послать британские войска в Индокитай — Ну почему лейбористские лидера всегда хотят доказать, что у них кишка не тонка ввязаться в войну? — но его не останавливают ни на одном из армейских постов, не привлекает он и внимания конной полиции.
Произошедшее аполитично: это дорожная авария.
За рулем Готорн Кроссли, возможно он едет слишком быстро, он явно все менее сосредоточен на дороге, он заметно устал и выглядит рассеянным, и в сонной английской деревушке, съехав с M 1, «Mini Cooper» сталкивается с огромным грузовиком, перевозящим тяжелый и вонючий груз — сельскохозяйственные удобрения. Готорн Кроссли погибает на месте, Уолдо получает травму головы с тяжелейшим, необратимым повреждением мозга; Ормус, сидящий на заднем сиденье, тоже серьезно ранен. Они засыпаны горой навоза. Спасательные службы вынуждены откапывать машину, чтобы добраться до них в этой горе экскрементов. Рандеву с кучей дерьма на колесах: все это было бы смешно, если б не было так грустно.
Ормус на заднем сиденье машины. Он на мгновение закрывает глаза, в ужасе от обступивших его потусторонних видений, от его зрачков отделяются, радужными спиралями уносясь ввысь, иные вселенные, он не знает о содержащихся в выпитом чае примесях и уверен, что это исключительно его собственные галлюцинации. Поэтому он крепко смыкает веки, чтобы не видеть посылаемых ему братом-близнецом видений, которые цепко обвивают его своими стеблями, а когда вновь открывает глаза, то весь мир сведен в одно — грузовик. Раздается невероятно громкий скрежет металла о металл. Тиканье отсчитывающих секунды часов замедляется, становясь похожим на обреченные приглушенные удары похоронных барабанов. Когда вы на маленькой машине врезаетесь в большой грузовик, вспоминает он где-то слышанные слова, самая большая опасность заключается в том, что вы можете оказаться под ним и будете обезглавлены или раздавлены. Тяжелый металл проносится мимо, отгородившись от настоящего стеной звуков. Они отскакивают от заднего колеса грузовика, переворачиваются и, ударившись обо что-то еще, дом или дерево, останавливаются. Никто не пристегнул ремень безопасности. Ормус, которого швыряет из стороны в сторону на заднем сиденье машины, замечает, что Уолдо тряпичной куклой с открытым ртом развалился на переднем сиденье; затем в его поле зрения медленно вплывает сидящий за рулем Готорн Кроссли — его голова с вытаращенными глазами движется к лобовому стеклу. Готорн отчаянно выдыхает воздух, это похоже на смех безумца — хахааа, — и Ормус видит, как маленькое белое облачко вылетает у него изо рта, на мгновение словом-пузырем повисает в воздухе и растворяется в нем. Затем, словно выныривающий на поверхность воды пловец, Готорн головой разбивает стекло и проходит сквозь него, и это всё. Как только Ормус вновь обретает способность вспоминать, перед его глазами встает момент, когда жизнь Готорна покинула его тело, — и что все это значит, в конце концов? Значит ли это, что душа действительно существует, что она живет во плоти, но не является ее частью, что человек, эта «мягкая машина», управляем духом? Это то, над чем он будет ломать голову в другое время, а сейчас ни о каких усилиях не может быть и речи, потому что нечто тяжелое, словно кулак, ударило его в левый глаз.
Время ускоряет свой бег по мере того, как замедляется движение автомобиля. На них вываливаются удобрения. Больше он ничего не чувствует.
Вот что писали в прессе. Жертвы автокатастрофы отправлены в ближайшую сельскую больницу. Вскоре прибывает американский менеджер Ормуса, «хромой, похожий на мага Свенгали» Малл Стэндиш, вместе с главой звукозаписывающей компании Юлом Сингхом, экипированным в дорогой темно-синий костюм, солнцезащитные очки, как у Рэя Чарльза, и черные кожаные перчатки, и сопровождаемым, на манер Пилу Дудхвалы, помощниками и телохранителями. Стэндиш, абсолютно раздавленный случившимся с его сыновьями, беспомощно рыдает у их коек. Говорят, что именно команда сикхов Юла Сингха тайком уносит певца через черный ход, несмотря на всю серьезность его повреждений, и увозит его в секретное место, где ему обеспечивают частный уход. Говорят, что Ормуса прячут в какой-то деревушке на границе с Уэльсом, или на шотландском высокогорье, или в одном из пригородных районов Эссекса. Его видят в Париже и Швейцарии; в Венеции (на карнавале масок) и Рио-де-Жанейро (где он танцует, снова на карнавале, среди столь любимых бразильскими мужчинами женщин с маленькой грудью и пышными ягодицами), в Флагстаффе, Аризона, и конечно же в Вайноне, где он ловит кайф на 66-й трассе. Говорят, что он ужасно изуродован, ходят слухи, что у него порвались голосовые связки; «полное и окончательное» расследование, проведенное газетой «Сандэй», установило, что он навсегда покончил с карьерой певца, принял ислам и вступил в загадочную секту «Коты Аллаха», базирующуюся — трудно поверить — в самом сердце еврейской общины пригорода Хемпстед-Гарден. Чаще всего всё же сходятся на том, что он лежит в реанимации, в глубокой коме, в строго засекреченном месте, в стеклянном гробу, как спящая Белоснежка.
В течение более чем трех лет Ормус будет находиться в изоляции, вдали от посторонних глаз. Ни студия звукозаписи «Колкис», ни его представители в принадлежащей Маллу Стэндишу компании «Мэйфлауэр» не сделают никаких заявлений.
Циркулируют самые разнообразные слухи, и нет смысла спорить с ними. Кое-что вполне соответствует действительности, не считая, конечно, появления в разных частях света человека, нежданно обратившегося в невидимку, и это исчезновение — горькая ирония — возносит его от уровня третьеразрядной поп-звезды до статуса знаменитости. Чем дольше он остается вне поля зрения, тем больше растет его слава. Возникает культ, его последователи верят, что Ормус Кама проснется, чтобы вывести их из дебрей этого тревожного времени, из юдоли печали к благому искуплению. Вновь издаются его записи, как сделанные «Мэйфлауэр», так и подпольные, времен его первых выступлений в Бомбее; они хорошо продаются, легенда набирает силу. Люди, будучи людьми, цинично говорят о рекламном трюке. У Юла Сингха репутация хитрого пройдохи, а Стэндиш хоть и менее известен, не менее хитер.
История о коме, однако, соответствует действительности. Ормус не умер, он заснул.
Слухи набирают такие обороты, что человеческий аспект этой трагедии почти стирается. Люди, имеющие к ней отношение, уже не воспринимаются как живые, чувствующие существа, они превратились в абстракцию, в кусочки головоломки, бездушной игры. В пустые сосуды, наполняемые домыслами толпы.
Некоторые факты остаются неизвестными. Юл Сингх и его близкое окружение делают все возможное, чтобы скрыть их, и, как ни смешно, циркулирующие слухи им в этом помогают.
В крови братьев Кроссли и Ормуса Камы врачи обнаружили высокий уровень галлюциногена — диэтиламида лизергиновой кислоты, ЛСД-25. Эти данные медицинских исследований, однако, не предаются гласности. Полиция также не предпринимает никаких шагов.
На месте аварии «Mini Cooper» найден термос. Каким-то образом этот термос не попал в руки полиции и не был никем обследован. По какой-то причине он попал в руки «друга семьи». Этот друг так никогда и не объявился, термос тоже исчез бесследно.
Так что нет никаких доказательств, что в чае был «сахар».
В час величайшего несчастья становится понятно, чего на самом деле стоит человек. На что мы годимся, когда все козыри розданы? Пускаем ли мы пыль в глаза окружающим, или мы настоящие, как мечта алхимика? Все это вопросы, на которые, к счастью, большинству из нас никогда не придется давать ответ.
Достоинство, с которым Малл Стэндиш встретил эту трагедию, хоть и нисколько не удивило знавших его людей, все же является примером для всех. Выйдя из сельской больницы с сухими глазами, он посвящает себя заботе о благополучии живых. Заслуживает всяческого восхищения его лихорадочная энергия, с которой он в последующие недели находит и нанимает для Уолдо лучших врачей. Уолдо излечится физически. В течение последующих лет он будет находиться под наблюдением специалистов, усилиями которых он вернется к ограниченному определенными рамками, но воспринимаемому им с удивительно спокойным одобрением существованию в этом мире.
Люди Юла Сингха следуют указаниям Стэндиша. Ормуса Каму перевозят на попечение его матери, в белый особняк на холме с видом на Темзу, где легкий бриз колышет белые шторы на французских окнах. По крайней мере хоть одни разорванные отношения в этом мире имеют шанс наладиться. Спента принимает своего раненого ребенка, громко плача и укоряя себя, тратит целое состояние на то, чтобы устроить настоящий санаторий в просторном и солнечном помещении бывшей оранжереи, и принимает твердое решение самой выходить Ормуса, вернуть его к жизни. Она не отходит от его постели, хотя иногда усталость берет свое, и она урывками спит по несколько часов. Лорд Месволд недавно умер. Мирно скончался во сне, не оставив потомства, и жена — единственная и неоспоримая наследница его впечатляющего состояния. Этот особняк за городом теперь принадлежит ей, так же как и дом на Кэмпден-Хилл-сквер и внушительные банковские счета, вложения в золото и «голубые фишки»185. В общем, кругленькая сумма. Бывшая леди Спента Кама приняла известие о свалившемся на нее состоянии как предупреждение, посланное ей высшими силами. Мирское богатство ниспослано ей, чтобы она осознала всю глубину своей духовной нищеты. Из трех ее сыновей один сидит в тюрьме за убийство, второй отправлен (о бессердечная мать!) в пансион, чтобы не беспокоить ее престарелого супруга. С младшим давно потеряна связь, он убежден, что лишен ее родительской любви, а теперь он в таком тяжелом состоянии. Она, считающая себя набожной и благочестивой женщиной, не сумела выполнить свои духовные обязанности.
Тайком от слабеющего Месволда она настраивала свой приемник на «Радио Фредди», таким образом не теряя из виду сына и следя за его работой. Она тяжело пережила закрытие станции; это было еще одно расставание, второй разрыв. Ее письмо Ормусу, полное слез и извинений, адресованное ему через пиратскую радиостанцию, попало в руки Стэндиша в день той несчастной поездки за город. Так что не кто иной, как Стэндиш, вернул Ормуса в лоно семьи. (Вайрус Кама тоже дома, уход из жизни его отчима освободил его из заключения.)
Благородно выполнив эту миссию, Малл Стэндиш возвращается в Лондон. Он направляется в крематорий Уондз-уорт — пора было предать огню его сына.
В крематории, опершись на трость, он закрывает глаза и сразу видит, как огромные языки пламени вздымаются вокруг тела молодого человека, очищая его от него самого. Несмотря на то что он американец и прожил по-настоящему американскую жизнь, Малл не плачет. Он открывает глаза. Антуанетт Коринф и Она, обняв друг друга, вытирают платками перепачканные тушью лица, спрятанные под черными кружевными вуалями. Теперь мертв не только диалог. Стэндиш снова закрывает глаза и видит будущее Уолдо Кроссли. Уолдо, лишенный разума в результате аварии, радостно улыбается осенним листьям, накалывая их на палочку посреди роскошного цветника. Сверху из окна большого белого дома на него глядит мать Ормуса. Она мечтает лишь о вечном искуплении за то, что всю жизнь была плохой матерью. Она будет ухаживать за Уолдо, как если бы он тоже был ее любимым сыном.
Все кончено. Никто больше не плачет. Стэндиш направляется вдоль прохода, чтобы негромко поговорить со своей бывшей женой.
— Я уверен, что это твоя работа, — мягко говорит он. — Я не думал, что ты способна на это, но теперь не сомневаюсь, что ты это сделала. Бремя твоей ненависти безмерно и не поддается воображению. У меня в голове не укладывается, что можно так долго носить в своем сердце столько яда. Убить своих детей назло их отцу. Это прямо как сюжет из книги.
— Ты любил их, и они в конце концов полюбили тебя. — Она говорит ледяным голосом. Зубы злобно сверкают. — Вот что для меня источник радости и утешения.
— Убийца, — говорит он. — Детоубийца. Да проклянут тебя боги.
Она напускается на него:
— Они были неуравновешенными детьми, с тех пор как ты бросил их. Они пустились во все тяжкие, только чтобы спрятаться от правды. Потому что их педик папочка быстренько слинял. Когда они были маленькими, они готовы были съесть банку ваксы, чтобы забыться хоть на час. Они литрами пили микстуру от кашля. Клей, таблетки, пластиковые пакеты — вот через что они прошли. Так что заткнись, Малл. А потом ты объявился, как всемогущий господь, дал им работу, наконец решил полюбить этих маленьких ублюдков. Вот из-за чего они пили и всё остальное. Работа была для них как наркотик. Как будто ты сам не видел. А потом ты закрыл станцию, забрал ее у них и даже продемонстрировал несчастным малышам, что любишь какой-то мешок с дерьмом больше, чем их. Ты просто ничего не понимаешь. Ты никогда не понимал. Они боялись тебя, они боялись, что ты снова слиняешь. Они потеряли голову от страха. Что теперь, когда они полюбили тебя, ты удерешь вместе со своим индийским принцем.
Он не позволит ей увидеть, как его охватывает дрожь, он берет себя в руки и снова бросает ей в лицо обвинения.
— Ты готовила еду для пикника, — говорит он. — Ты заранее спланировала их всех убить.
— О, — парирует она, — они сами добавили это в чай. Чтобы умереть и забрать с собой твоего любовника. Бедняги. Даже этого не смогли.
Малл Стэндиш в одиночестве ждет, когда принесут прах Готорга. В этом пепле — вся его жизнь. Нужно принимать решение: быть или не быть. Ты смело смотришь жизни в лицо, ты делаешь все что можешь, ты принимаешь ее со всей открытостью и человечностью, на которую только способен, и вот что получаешь взамен. Один мальчик — в подобии греческой урны, другой — оболочка без содержания. Это совсем не то, что должно было произойти.
Он обнимает урну и целует, целует ее: «Это мой любимый сын, которым я горжусь».
Маленькая галактика, пересекающая большую галактику моей истории, разлетается на кусочки, гибнет. Антуанетт Коринф и Она закрывают «Ведьму» и, одетые в огненно-красные тропические цвета, отправляются на тихоокеанское побережье Мексики, сменив мрачную тишину на яркий свет и шум. Никто не собирается предъявлять им никаких обвинений. А нам, каждому, нужно решить, какую правду выбрать: правду трагедии, книжную правду Медеи, которой придерживается Стэндиш, или обвинительную версию Антуанетт, или более трезвую правду Закона. Невиновен, пока не доказано обратное, и т. д.
Ни одна из этих истин не нужна ни Готорну, ни Уолдо.
Вскоре после отъезда женщин на Анфолд-роуд происходит пожар, и магазин выгорает дотла. Подозревают поджог, но доказать не могут, и спустя какое-то время страховые компании выплачивают компенсацию. Г-н Томми Джин, вложивший в магазин бо льшую часть средств, получает львиную долю выплат, но и на прекрасный морской курорт Зопилот в мексиканской провинции Оаксака, что на берегу залива Техуантепек, отослан чек на очень заметную сумму. Чек обналичивают — это все, что известно об Антуанетт Коринф и ее подруге. Они исчезли, отправившись туда, куда наша история пути не знает.
Некоторые события повторяются, кажутся неизбежными. Огонь, смерть, неопределенность. У нас из-под ног вырывают ковер, и на том месте, где должен быть пол, нашему взору открывается бездна.
Дезориентация. Потеря Востока.
Позднее, в период так называемых потерянных лет, после выхода из долгой комы, Ормус Кама спорадически ведет дневник, — это случайные записи, поток сознания, полный сумасшедшего бреда, «поэзии», видений, разговоров с умершими, и многочисленные наброски песен.
В одной из ранних записей он опишет галлюцинацию, увиденную им на заднем сиденье роковой «Mini Cooper», — по всей вероятности, непосредственно перед столкновением с грузовиком с удобрениями: «Моя макушка раскрыта, ее просто сорвало, как взрывом, и он вылез и убежал. Теперь он больше не приходит ко мне, зачем ему, он свободен, он больше не бегает по коридорам и лестницам казино в поисках выхода, он спасся, он где-то в другом месте. Если встретишь его, помни, что это он, а не я. Он просто похож. Он — не я».
А вот еще одна из ранних записей: «Вина, теперь я знаю тебя лучше. Любимая, я встретился с твоей смертоносной матерью. Я видел ее в мире ином и выжил».