Geum.ru

Библиотека Альдебаран

Вид материалаДокументы

Содержание


Любезный Читатель
Тэб, Ваш Рабочий Парнишка Пацифист
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   18

ОДИННАДЦАТЬ



– Ай, погляди только, – сказала Санта, поднося газету к самом носу. – Какую славненькую картину у нас показывают с маленькой Дебби Рейнольдс [Дебра (Мэри Фрэнсис) Рейнольдс (р.1932) – ведущая актриса американских мюзиклов 50 х годов. «Тэмми и холостяк» – ее фильм 1957 года.].

– Ай, какая миленькая, – откликнулась миссис Райлли. – Вам она нравится, Клод?

– А это кто? – с приятностью осведомился мистер Робишо.

– Маленькая Дебра Рейнольдс, – пояснила миссис Райлли.

– Я, кажется, не могу ее припомнить. Я не ходок по картинам.

– Она дорогуша, – сказала Санта. – Такая щупленькая. Ты когда нибудь видела ее в той прелестной фильме, где она там Тэмми играла, Ирэна?

– Это там, где она ослепла?

– Нет, девушка! Ты, наверно, с другой перепутала.

– Ох, я даже знаю, с кем, лапуся. Я про Джун Уайман [а самом деле – Джейн Уайман (Сара Джейн Фолкс, р. 1914) – звезда американского кино 1940 х годов, знаменита своим ответом на вопрос, почему она развелась с Рональдом Рейганом: «Он слишком много говорил».] думала. Она тоже милашечка была.

– Ай, хорошая какая, да, – откликнулась Санта. – Помню ту картину, где она играла куклу такую глупую, ее еще потом снасильничали.

– Боже Сусе, хорошо, что я не пошла.

– Ай, чудесная картина была, малыша. Очень драматиццкая. Какое у этой куклы лицо было, когда ее снасильничали. Никогда не забуду.

– Кому нибудь еще кофы налить? – спросил мистер Робишо.

– Ага, вот суда плесните, Клод, – сказала Санта, снова складывая газету и швыряя ее на холодильник. – Как жалко же, что Анджело не смог. Бедненький мальчик. Сказал мне, что день и ночь работать сам будет, чтоб хоть кого нибудь привлечь. Наверно, дежурит сегодня где то. Вы бы слышали, чего мне Рита евонная грит. Анджело, кажись, пошел и купил себе носить много дорогой одёжи, чтобы, наверно, какого супчика привлечь. Ну стыд же ж какой, а? Оно и видно же ж, как мальчик органы любит. Если его вышибут, у него ж сердце разобьется. Ох, хорошо б он побродягу какого привлек.

– Тяжкая у Анджело дорожка, – рассеянно произнесла миссис Райлли. Она вспомнила о вывеске «МИР ВСЕМ ЛЮДЯМ ДОБРОЙ ВОЛИ», которую Игнациус прикрепил кнопками к фасаду их дома, вернувшись как то раз с работы. Как только она появилась, мисс Энни пустилась в допрос с пристрастием – она орала свои вопросы из за закрытых ставень. – А что вы думаете, Клод, если кому то мира хочется?

– По мне, так это чистый комуняс.

Худшие страхи миссис Райлли осуществились.

– А кому это мира хочецца? – спросила Санта.

– Игнациус вывеску на дом повесил про мир.

– Я так и знала, – рассердилась Санта. – Сначала этот мальчик короля себе хочет, а теперь – мира. Говорю тебе, Ирэна. За ради твово же блага. Мальчика твово следывает посадить.

– А сережку он уже не носит. Я его спросила, а он грит: «Не ношу я никакой сережки, мамуля».

– Анджело врать не станет.

– Может, у него – малюпусенькая.

– По мне так сережка сережка и есть. Правда же ж, Клод?

– Это правда, – степенно ответил Клод Санте.

– Санта, лапуся, какая миленькая у тебя Святая Дева на тиливизере, – поспешила отвлечь их от сережки миссис Райлли.

Все посмотрели на телевизионный приемник, стоявший рядом с холодильником, и Санта ответила:

– Ну она же правда хорошенькая? Это наша маленькая Матерь Чиливиденья. У нее снизу присоска, чтоб я ее не сшибла, когда грохочу тут по кухне. Я ее у Ленни купила.

– У Ленни все есть, – сказала миссис Райлли. – И, похоже, с хорошего пластика сделали, не ломается.

– Ну, как вам, детишки, ужин понравился?

– Он был восхитителен, – ответил мистер Робишо.

– Чудесный, – подтвердила миссис Райлли. – Уж я давненько так хорошо не кушала.

– Гаарфф, – рыгнула Санта. – Я, мне кажется, сильно много чесноку бухнула в эти фаршированные баклажаны, да токо с чесноком я всегда перебарщиваю. Мне даже внучата постоянно твердят: «Эй, мамо, ты точно всегда с чесноком перебарщиваешь.»

– Ай, как же ж мило, а? – заметила миссис Райлли по поводу внучат гурманов.

– А по мне, так баклажаны отличные, – сказал мистер Робишо.

– Я самая щасливая, токо когда полы драю или еду себе готовлю, – сообщила Санта гостям. – Ох и люблю я каструлю котлет наготовить или джамбалаи с креветками.

– И мне готовить нравится, – вставил мистер Робишо. – Дочке помочь иногда.

– Ну это уж точно, – подтвердила Санта. – Мущщина, который готовить умеет, – первый помощник в дому, уж поверьте мне. – Она лягнула миссис Райлли под столом. – Коли у женщины мущщина готовить любит, так, щитай, повезло девочке.

– А вам нравится готовить, Ирэна? – спросил мистер Робишо.

– Это вы мне, Клод? – Миссис Райлли пыталась себе представить, как Игнациус выглядит с сережкой в ухе.

– Хватит же ж в облаках витать, девонька, – распорядилась Санта. – Тут Клод у тебя спрашивает, ты готовить любишь?

– Ага, – соврала миссис Райлли. – Нравится мне готовить, нравится. Тока иногда на кухне так жарко, а особо – летом. Из проулка почти совсем не дует. Игнациус же ж все равно всякую дрянь обожает. Дай ему нескока бутылочек «Доктора Орешка», да побольше выпечки, и он уже довольный ходит.

– Вам себе надобно летрическую плитку завести, – посоветовал мистер Робишо. – Я своей дочке такую купил. От нее не стока жару, как от газовой.

– Откуда ж у вас стока денег, Клод? – заинтересованно спросила Санта.

– А у меня пензия хорошая от железнодороги. Я ж у них сорок четыре года проработал. Мне же такой красивый золотой значок дали, когда уходил.

– Ай, как мило, а? – сказала миссис Райлли. – Так вы хорошо добились, а, Клод?

– Потом, – продолжал мистер Робишо, – у меня недвижность внаем вокруг дома. Я всегда чуточку зарплаты откладывал, чтоб в недвижности потом инвестирывать. Недвижность – это же хорошая инвестицыя.

– Еще бы, – закивала Санта, делая страшные глаза миссис Райлли. – Так вы, значит, теперь обеспечены, а?

– Мне довольно прилично хватает. Но знаете – надоедает иногда с дочкой и ее мужем жить. То есть, у них дело молодое. Своя семья, опять же. Они ко мне очень хорошо относятся, да мне бы все равно лучше какой нибудь домишко, но чтоб свой. Понимаете, да?

– На вашем месте, – сказала миссис Райлли, – я бы там и осталась. Если ваша маленькая дочка не против, тоись, – так то у вас там все славно налажено. Ох, вот бы только у меня послушный мальчик был. Скажите же ж спасибо за то, что у вас есть, Клод.

Санта впечатала каблук своей туфли в лодыжку миссис Райлли.

– А ай! – воскликнула та.

– Х хосподи, прости меня, малыша. Всё мои ноги здоровущие. Большие ноги меня всегда беспокоили. В обувном не подберешь никогда ничего. Продавец видит – я иду, и думает уже: «Боже ж мой, вон опять мисс Батталья идет, что же мне делать?»

– Да не такие ж они у тебя и большие, – заметила миссис Райлли, заглядывая под кухонный стол.

– Я ж их просто в эти туфли тесные втиснула. Видела б ты, какие они, когда я босиком хожу, девонька.

– А у меня ноги хр о мые, – сообщила миссис Райли остальным. Санта сделала ей знак не обсуждать свои недостатки, однако закрыть миссис Райлли рот было непросто. – Иной день и вообще ходить не могу. Мне кажется, они у меня болеть начали, когда Игнациус был совсем кроха, а я его повсюду на себе таскала. Боже Сусе, как же он медленно ходил. И носом все время падал. Да и тяжеловат был для свово возраста. Может, от этого у меня артюрит.

– Послушайте ка, детки, – быстро вмешалась Санта, чтобы миссис Райлли не успела пуститься в описание какого нибудь нового ужасного недостатка. – А не сходить ли нам поглядеть милашечку Дебби Рейнольдс?

– Это будет мило, – ответил мистер Робишо. – Я никогда на картины не хожу.

– Ты хочешь сходить картину посмотреть? – переспросила миссис Райлли. – Ну, я не знаю. У меня ноги.

– Ай, да ладно тебе, девонька. Давай из дому выберемся. Тут чесноком воняет.

– Игнациус, кажись, мне говорил, что это фильма никудышняя. Он кажную новую картину не пропускает, этот мальчик.

– Ирэна! – рассердилась Санта. – Ты все время про этого мальчика думаешь, а он тебе столько хлопот чинит. Да проснись же ж, наконец, малыша. Если б у тебя понятие хоть какое было, ты б давно его уже в Благодарительную Больницу сдала. К нему б там шлан включили. Ему б там летрицкую розетку вставили. Игнациусу твому б там показали, где раки зимуют. Он бы там сразу себя вести стал.

– Да а? – с интересом спросила миссис Райлли. – А скока это стоит?

– Это бесплатно все, Ирэна.

– Государственное здравохранение, – заметил мистер Робишо. – Там, наверно, сплошь комунясы с попутчиками работают в этом месте.

– Этой больницей монашки заправляют, Клод. Х хосподи, и где вы только всю эту ахинею про комунясов нахватали?

– А может сестер этих обдурачили? – сказал мистер Робишо.

– Ай, какой ужыс, – печально покачала головой миссис Райлли. – Бедненькие сестрички. Заправляют всем для банды комунясов.

– Да плевать мне, кто там заправляет, – сказала Санта. – Если там бесплатно людей запирают, Игнациусу там самое что ни на есть место.

– Игнациус тока начнет там с народом разговоры вести, они, наверно, разозляцца и надолго его запрут хорошенько, – произнесла миссис Райлли, однако думала она о том, что даже такой выход из положения ее устраивает. – Может, он дохторов слушацца не будет.

– Заставят, куда денецца. По кумполу надают, в мирительную рубашку запрут, да еще воды на него сверху накачают, – с несколько чрезмерным воодушевлением высказалась Санта.

– Вы о себе совсем не думаете, Ирэна, – вмешался мистер Робишо. – Этот ваш сынишка вас же в могилу загонит.

– Во во. Скажите ей, Клод, скажите.

– Ладно, – решилась миссис Райлли. – Дадим Игнациусу шанец. Может, он еще хорошо добьётцца.

– Сосисами торговать? – осведомилась Санта. – Х хосподи и. – Она покачала головой. – Ладненько, давайте я талерки эти в раковину закину. Пошли, поглядим на эту дорогушечку Дебби Рейнольдс.

Через несколько минут, после того, как Санта заглянула в гостиную поцеловать на прощанье мамочку, троица направилась к кинотеатру. День простоял безмятежный; с Залива не прекращало тянуть южным ветерком. Да и вечер теперь еще был теплым. Густые запахи средиземноморской стряпни плыли по скученным дворикам из открытых кухонных окон каждого многоквартирного и спаренного дома. Казалось, все жители до единого вносили свой, сколь угодно незначительный, вклад в общую какофонию падающих кастрюль, громыхающих телевизоров, спорящих голосов, орущих детишек и хлопающих дверей.

– Приход Св.Одо севодня дает жару, – глубокомысленно заметила Санта, когда троица медленно шла по узенькому тротуару между обочиной и ступеньками домов на две семьи, выстроенных плотными прямыми рядами в каждом квартале. Уличные фонари освещали голые участки асфальта и цемента без единого дерева и сплошные старые черепичные крыши. – А летом тово хуже. Все по улицам шастают часов до десяти одиннадцати.

– Ты только мне не рассказывай, ненаглядная моя, – перебила ее миссис Райлли, трагически ковыляя между своими друзьями. – Ты не забывай – я сама с улицы Дофина. Мы, помню, тубаретки на банкет выставляли и сидели там до полуночи иногда, чтобы в доме остудить. А о чем только люди там ни судачили! Боже Сусе.

– Сплошь пересуды, иначе не скажешь, – согласилась Санта. – Злые языки.

– Бедненький папочка, – сказала миссис Райлли. – Уж такой бедный был. Помню, когда пошел и рукой в этот ремень от вертилятора попал, у соседей наглости хватило еще и говорить, что он, наверно, пьяный был. И письмо нонимное про него мы получили. А тетушка моя бедненькая, Танта Бу бу. Восемьсят лет. Свечку жгла по свому бедному мужу покойнику, так она с ночной тумбочки свалилась и матрас ей подпалила. А люди злословили – в постели курила.

– А я верю, что люди – невиновные, пока не доказано, что виноваты.

– Я вот так же думаю, Клод, – сказала миссис Райлли. – Вот тока давеча Игнациусу грю: «Игнациус, я верю, что люди – невиноватые, покудова не докажут, что виноваты».

– Ирэна!

Они пересекли проспект Св. Клода, когда плотный поток машин на минуту иссяк, и пошли по другой стороне под неоновыми вывесками. Проходя мимо похоронного бюро, Санта задержалась перекинуться словечком с одним из безутешных родственников, стоявшим на тротуаре:

– Послушайте, мистер, а кого это там положили?

– Старушку Лопес провожают, – ответил человек.

– Что вы говорите? Это жена того Лопеса, что маг а зин держал на Французовой?

– Она самая.

– Ай, как жалко, – протянула Санта. – А от чего?

– Сердчишко прихватило.

– Ай, ну ужыс то какой, а? – с чувством вступила миссис Райлли. – Бедненькая девочка.

– Вот кабы я одета была, – сообщила Санта человеку, – я б непременно зашла соболезны выразить. А то мы тут с друзьями как раз на картину идем. Спасибо вам.

Они двинулись дальше, и Санта принялась в красках описывать миссис Райлли множество скорбей и невзгод, из которых состояло унылое существование старушки Лопес. В конце концов. Санта произнесла:

– Я, наверно, ее семье мессу закажу.

– Боже Сусе, – выдохнула миссис Райлли, ошеломленная биографией старушки Лопес. – Я, наверно, тоже – за упокой беньдяшкиной души.

– Ирэна! – возопила Санта. – Но ты же даже их не знаешь совсем!

– Да, это правда, – слабо согласилась миссис Райлли.

Подходя к кинотеатру, Санта и мистер Робишо пустились в легкую дискуссию, кто будет покупать билеты. Миссис Райлли сказала, что купила бы она, вот только если б не надо было платить в рассрочку до конца недели за игнациусову трубу. Однако мистер Робишо оставался непреклонен, и Санта после долгих препирательств позволила ему поступать, как знает.

– В конце концов, – сказала ему Санта, когда он вручал дамам билеты, – денюшка есть только у вас.

И она подмигнула миссис Райлли, чьи мысли опять заклубились вокруг вывески, смысл которой Игнациус объяснить ей отказался. Б о льшую часть фильма она не переставала думать о быстро усыхавшей зарплате сына, о рассрочке за трубу, о плате за разрушенный дом, о сережке и о вывеске. И только восклицания Санты: «Ай, какая милашечка!» И «Ты гля тока, какое на ней хорошенькое платьишко, Ирэна!» – возвращали миссис Райлли к тому, что происходило на экране. А потом от раздумий о сыне и ее собственных проблемах, что, в конечном итоге, было одним и тем же, ее отвлекло еще кое что. Рука мистера Робишо мягко легла на ее руку и теперь держала ее. Миссис Райлли поялась пошевельнуться. И почему только картины настраивали всех мужчин, которых она знала в жизни – мистера Райлли и мистера Робишо, – на амурный лад? Она слепо уставилась в экран, на котором уже не Дебби Рейнольдс выделывала в цвете свои курбеты, а, скорее, принимала ванну черно белая Джин Харлоу.

Миссис Райлли как раз решала для себя проблему: можно ли будет как то вывернуться из рукопожатия мистера Робишо и выскочить из театра, – когда Санта завопила:

– Ты тока гля, Ирэна, что хошь поспорю, малютка Дебби щас себе ребеночка родит!

– Кого? – взвыла миссис Райлли и вдруг безумно и громко разрыдалась, и всхлипы ее не утихли, пока перепуганный мистер Робишо не привлек к себе ее свекольного цвета голову и аккуратно не водрузил ее себе на плечо.


^ Любезный Читатель,

Природа иногда творит глупцов; но шут – всегда творение человека.

– Аддисон [Джозеф Аддисон (1672 1719) – английский писатель и государственный деятель.]


Когда я изнашивал до тончайших лоскутков резины подошвы своих сапог пустынной модели по старой брусчатке тротуаров Французского Квартала в лихорадочных попытках вырвать себе пропитание у бездумного и безразличного общества, меня приветствовал один мой старый незабвенный знакомый (с отклонениями). После нескольких минут беседы с ним, в ходе которой я с небывалой легкостью установил свое моральное превосходство над этим дегенератом, я в который раз поймал себя на раздумьях о кризисах нашего времени. Интеллект мой, как обычно, изменчивый и не поддающийся контролю, нашептал мне план, настолько великолепный и дерзкий, что я отпрянул от одной лишь мысли о том, что мне довелось услышать. «Постой!» – вскричал я с мольбой своему богоподобному разуму. – «Это безумие.» Но не прислушаться к совету моего мозга я не мог. Он предлагал мне Спасти Мир Посредством Дегенерации. Там же, на стертых камнях Квартала, я заручился поддержкой этого увядшего цветка человечества в сборе его сообщников по фатовству под знамена братства.

Нашим первым шагом станет избрание кого либо из их числа на какой либо высочайший пост – на президентство, если Фортуне будет угодно любезно повернуть нас в ту сторону. Затем они проникнут в вооруженные силы. В качестве солдат они будут столь непрерывно заняты братанием друг с другом, ушиванием своей военной формы до того, чтобы она прилегала к ним, как шкурка к сосискам, изобретением нового и разнообразного военного платья, организацией вечеринок с коктейлями и т.д., что на битвы времени у них не останется. Тот, кого мы со временем сделаем начальником Генерального Штаба, будет хотеть лишь одного – ухаживать за своим модным гардеробом, который поочередно будет позволять ему выступать либо в облике начальника Генерального Штаба, либо в облике юной дебютантки, в зависимости от его капризов. Видя успех своих объединившихся собратьев в этой стране, извращенцы всего мира также сгрудятся вместе и пленят вооруженные силы в своих странах соответственно. В те реакционные державы, где девиантам не сразу удастся взять власть в свои руки, мы будем отправлять подмогу как мятежникам, чтобы они смогли свергнуть свои правительства. Когда мы, наконец, свергнем все существующие режимы, мир сможет насладиться не войной, но глобальными оргиями, проводимыми в соответствии с тщательно разработанным протоколом в поистине международном духе, ибо эти люди в самом деле выходят за пределы простых национальных различий. Сознания их нацелены на одно; они поистине едины; они думают, как одно целое.

Ни один из этих педерастов, пришедших к власти, разумеется, не окажется практичным настолько, чтобы что либо понимать в таких приспособлениях, как бомбы; эти ядерные виды оружия будут гнить где то в своих хранилищах. Время от времени начальник Генерального Штаба, Президент и т.д., облаченные в перья и блестки, будут развлекать глав, т.е. извращенцев, остальных государств на балах и приемах. Любого рода разногласия можно будет легко уладить в мужском туалете соответственно переоборудованной Организации Объединенных Наций. Повсюду начнут процветать балеты, бродвейские мюзиклы и иные развлечения подобного сорта, отчего простой люд, вероятно, будет счастливее, нежели от мрачных, враждебных и фашистских заявлений своих бывших вождей.

Почти у всех остальных уже имелась возможность поуправлять миром. Я не понимаю, почему бы именно этим людям не предоставить такого шанса. Определенно, они оставались обездоленными слишком долго. Их приход во власть станет, в некотором смысле, лишь частью всемирного движения к возможностям, справедливости и равенству для всех. (Например, можете ли вы назвать хоть одного хорошего практикующего трансвестита у нас в Сенате? Нет! Эти люди уже давно лишены собственного представительства. Их незавидное положение – национальный, глобальный позор.)

Дегенерация вместо того, чтобы сигнализировать об общественном упадке, как это было раньше, теперь начнет означать лишь мир для обуянной напастями планеты. У нас должны быть новые решения для новых проблем.

Я выступлю в роли некоего ментора и провожатого этого движения, и мои отнюдь не ничтожные познания во всемирной истории, экономике, религии и политической стратегии будут служить тем резурвуаром, так сказать, из которого эти люди смогут черпать правила и процедуры своих оперативных действий. Сам Боэций играл в чем то сходную роль в вырождавшемся Риме. Как выразился о Боэции Честертон: «Таким образом, он поистине служил провожатым, философом и другом многим христианам; именно потому, что его времена в целом были растленны, его собственная культура оставалась цельной.»

На этот раз я по настоящему вступлю в противоборство с распутницей Мирной. План этот слишком поразителен и невероятен для буквального либерального разума распутницы, погрязшего в клаустрофобных тисках клише и штампов. Крестовый Поход за Мавританское Достоинство, моя первая блистательная атака на проблемы нашего времени, стал бы довольно таки грандиозным и решающим путчем, если бы не буржуазное в основе своей мировоззрение сравнительно простого люда, ставшего членами его авангарда. На сей раз, тем не менее, я буду работать с теми, кто избегает пресной философии среднего класса, с теми, кто не прочь принимать противоречивые позиции, следовать своим курсом, сколь непопулярным бы он ни оказался, сколь мощно ни угрожал бы он самодовольству среднего класса.

М.Минкофф желает в политике секса? Я предоставлю ей секс в политике – и в изобилии! Вне всякого сомнения, она окажется слишком ошеломлена, чтобы отреагировать на оригинальность моего проекта. По самой крайней мере, она вся изойдет на зависть. (Этой особой женской принадлежности следует заняться. Подобное бесстыдство нельзя не пресекать.)

В мозгу моем бушует полемика между Прагматизмом и Моральностью. Оправдывает ли достославную цель – Мир – столь ужасное средство – Дегенерация? Подобно двум фигурам средневековой моралитэ, Прагматизм и Моральность сошлись в спарринге на боксерском ринге моего мозга. Я не могу дождаться исхода их неистового спора: я слишком одержим Миром. (Если какие либо перспективные продюсеры кинематографа заинтересованы в приобретении прав на этот Дневник, я могу привести здесь свои замечания по поводу того, как следует снимать эту полемику. Музыкальная пила может предоставить отличный фон аккомпанимента, а глазное яблоко главного героя – быть наложено на сцену поединка самым символическим образом. Разумеется, неизвестного привлекательного актера на роль Рабочего Парнишки всегда можно будет обнаружить в аптечной лавке или мотеле – или же в ином притоне, где обычно делаются подобные «открытия». Фильм можно будет снимать в Испании, Италии или другой столь же интересной стране, которую захочет посмотреть актерский ансамбль, вроде Северной Америки.)

Прошу прощения. Те из вас, кто заинтересован в последних унылых новостях из мира сосисок, их здесь не обнаружат. Разум мой слишком озабочен великолепием этого нового плана. Теперь я должен выйти на связь с М.Минкофф и набросать конспект своей лекции на первом митинге.

Замечание об общественном здравии: Моя прогульщица мать снова исчезла из дому, что, в действительности, довольно таки удачно. Ее энергичные нападки и гневные атаки на мое существо негативно воздействуют на мой клапан. Она сказала, что собирается посетить Коронование Майской Королевы в какой то из церквей, но поскольку сейчас у нас не май, я склонен сомневаться в ее правдивости.

«Изощренная комедия» с участием моей излюбленной кинозвезды женского рода номер один начинает демонстрироваться в центральном кинематографическом театре тотчас же. Я неким образом должен попасть туда в день премьеры. Могу лишь вообразить себе все новейшие ужасы этого фильма, его показную рисовку своей вульгарностью перед лицом теологии и геометрии, вкуса и пристойности. (Я не понимаю этого своего непреодолимого пристрастия к просмотру кинофильмов; уже почти кажется, что кинематограф – «у меня в крови».)

Замечание о здоровье: Желудок мой выходит за все мыслимые пределы; швы моего халата киоскера уже зловеще потрескивают.

До будущих встреч,

^ Тэб, Ваш Рабочий Парнишка Пацифист