Эпохи реализма

Вид материала

Автореферат

Подобный материал:

• «Тереза Ракен», 111.96kb.
• Творческий принцип реализма и черты реалистического стиля. В. Г. Белинский – теоретик, 85.5kb.
• Петр Пауль Рубенс, 129.98kb.
• Задачи курса: описать литературный процесс данного периода как взаимодействие различных, 265.22kb.
• § Поэтика цвета в поэме в прозе "Печаль полей", 487.24kb.
• Агапова И. И. История экономических учений. Учебное пособие, 18.24kb.
• Введение 3 Средневековая философия: от Августина до Фомы Аквинского. Борьба номинализма, 189.77kb.
• Литературно-критические произведения И. С. Тургенева Вистории русской литературы,, 321.09kb.
• 1,2 общая хар-ка зап реализма.+ герой, 1134.99kb.
• Эпоха возрождения, 54.78kb.

Глава седьмая - «Роман “Богородица”: от символического к воображаемому» – посвящена анализу и интерпретации одного из лучших и одновременно – наименее изученных произведений Мазоха. Кроме того, затронут ряд связанных с романом источниковедческих вопросов вкупе с аспектом влияния данного мазоховского текста на творчество Андрея Белого.

По степени проявленности мазохистского фантазма изучаемый роман Мазоха сопоставим разве что с «Венерой в мехах». В известной мере мазохизм «Богородицы» даже более «первозданен» и «аутентичен», нежели сплошь взращенный на «культурно-образовательном коде» (Х.Бёме) фантазийно-экспериментальный конструкт «Венеры».

Протагонист «Богородицы» – пригожий собою, чувствительный душою и не чуждый грамоте, однако не расположенный к углубленной рефлексии крестьянин Сабадил не «выстраивает» сознательно мазохистской ситуации, не «воспитывает» для себя из возлюбленной «домину». Случается так, что субстанция мазохизма «извне» захватывает героя: мазохистское «радость-страдание» своеобразно разлито в самой атмосфере этого «сектантского» романа. Источники мазохизма в «Богородице» – природные (степь, в том числе как символ стихийно-женского, материнского), этнические (герои романа – галицийские украинцы) и религиозные (безоговорочное повиновение главе секты – «богородице» и пророчице Мардоне, выразительнице «господней воли» – главное условие пребывания в данной религиозной общине, и в этом смысле мазохистским «договором» оказываются связанными все ее члены).

Тем не менее наиболее отчетливо и пластично реализуется – и, по сути, доводится до своего логического предела – мазохистский фантазм не в типичных для данного произведения групповых и массовых сценах, но, как это принято у Мазоха, на «частном», «камерном» примере взаимоотношений внутри одной любовной пары: самой богородицы и рядового члена секты (Сабадила). Данное обстоятельство делает изучаемое произведение не только мазохистски релевантным, но также и мазохистски парадигматичным.

В репрезентации одновременно «материнского» и «отцовского» Мардона выглядит гораздо более последовательной и «тотальной», нежели Ванда «Венеры в мехах». Последняя, как известно, в конце новеллы отказывается от патерналистских (авторитарных, карательных) функций в пользу Грека, выступающего по отношению к Северину в роли «символического отца», что приводит к «остановке» сценария и переходу впоследствии также и самого Северина на «садистско-отцовские» позиции. В отличие от Ванды-Венеры Мардона, со всей очевидностью, идет в реализации мазохистского проекта (который предполагает, по Делёзу, союз матери с сыном с целью полной аннигиляции «отцовского» начала) до конца: до полного растворения «отцовского» и «мужского» в своем – материнско-женском и до сладко-жуткого растворения себя и возлюбленного-«сына» в стихии мазохизма.

«До конца» идет и Сабадил как более «совершенное» издание Северина: его мученическую кончину на кресте возможно воспринять одновременно как гипостазирование показательной для всего цикла «каиновской» проблематики и как ее «преодоление».

Отдельного интереса заслуживает сюжет «Богородицы», восходящий к одному эпизоду тургеневской повести «Степной король Лир» (1870, нем. 1871) и ставший впоследствии, в свою очередь, основой «сектантского» романа А.Белого «Серебряный голубь» (1910).

От Тургенева через Мазоха к Белому – на данной траектории движения возможно «вживе» наблюдать процесс формирования своеобразного транснационального «сектантско-мазохистского» интертекста и его удивительные метаморфозы. Будучи изначально (у Тургенева), при наличии диффузно эротического подтекста, связанным по преимуществу со специфическим религиозно-этнографическим феноменом (секта хлыстов), данный интертекст обрастает у Мазоха, «прочитывающего» русское сектантство как «мазохизм», целым набором фантазматических коннотаций. «Вернувшись» в Россию в творчестве Белого, сектантско-мазохистский интертекст, не утрачивая своей эротической подкладки, проецируется теперь уже на уровень национальной и европейской истории, выступая инструментом толкования важных и сложных оппозиций, таких как «Россия (народ) и интеллектуалы», «интеллигенция и революция», «Запад и Восток».

В Заключении подводятся итоги исследования и формулируются основные выводы. В соответствии с авторитетной концепцией А.В.Михайлова «острая специфичность» немецкой и австрийской литературы XIX в. заключается в ее невосприимчивости к литературному реализму европейского образца, в результате чего высшие достижения немецкоязычной словесности, вплоть до романного творчества Т.Фонтане 1890-х гг., выпадают из «стандартной» реалистической парадигмы и производят впечатление «асоциальности» и возврата к национально-культурной «органике» домодерного периода²⁶. Захер-Мазох, подобно приводимым А.В.Михайловым в качестве примеров нереалистических эстетических проектов И.Готхельфу, Р.Вагнеру и своим соотечественникам-австрийцам А.Штифтеру и Ф.Грильпарцеру, также движется в направлении «прочь» от реалистической парадигмы, однако не «назад», а «вперед». Данный вектор движения предполагает замену поисков завещанной Гёте «органичности» произрастания литературных стилей на комбинаторику интертекстуальной игры в той же самой мере, в какой он предполагает отказ как от постромантически-бидермейеровской «асоциальности», так и от реалистической «социальности» литературной продукции – в пользу ее особой «гиперсоциальности».

Иначе говоря, движение Захера-Мазоха «прочь и вперед» (от реалистической парадигмы) выливается в сознательное конструирование такой ситуации, когда не социальные механизмы «соблазняют» автора, инструментализируя его в собственных целях (ср. полубессознательное воспроизведение прусского государственного дискурса у того же Фонтане), но, напротив, писатель при кажущемся следовании «официальному» канону делает его не более чем объектом имитации, получая при этом свободу (небезопасную, как мы видим на примере последующей литературно-критической и историко-литературной «расправы» над Мазохом) артикулировать – под прикрытием симулякров «почвенности», «национальной экзотики» и «немецкой культурной миссии на Востоке» (ср. галицийские тексты Мазоха), а также эпистем дарвинизма и шопенгауэриантва –собственные «нутряные» истины, индивидуальные прозрения и глубинные движения души: откровения о взаимоотношениях полов, мазофантазм, проповедь номадизма и пр. Потому «прочь и вперед» Захера-Мазоха, даже обретая формы ратования за реализм европейского образца²⁷, менее всего означает «внутреннюю потребность в реалистическом отражении жизни» и призыв к «наверстыванию» в немецкоязычной словесности «дефицитных» в ней реалистических ценностей. Рассуждения Захера-Мазоха о реализме звучат, скорее, как лозунг эмансипации авторской личности и соответственно литературной продукции от налагаемых извне скреп канона и диктата зауженных литературных вкусов, как настаивание на праве литературы говорить о том, что волнует воображение и будоражит чувства, в том числе об эротике и собственных фантазмах и о фантазматических формах эротики.

Эта заповедь внутренней свободы и эмансипации индивидуума, занимающая далеко не первое место в реалистическом каноне, становится ведущей в категории «модерна» (la modernité), выдвинутой Ш.Бодлером. В данном случае имеется в виду не модерн как «микроэпоха», которая ассоциируется главным образом с культурными явлениями рубежа XIX-XX вв. и первой половины ХХ в. (ср. понятия «стиль модерн», «модернизм»), но решительно утверждающаяся в последние два десятилетия – в том числе в опоре на выкладки Ш.Бодлера – концепция модерна как «макроэпохи» («эпоха модерна»). Распространяясь в историко-культурном отношении также и на современную культуру (и включая в себя таким образом весь комплекс постмодернистских интуиций и рефлексий), эпоха модерна маркируется как продолжающийся культурный проект, корни которого уходят во вторую половину XVIII в., в эпоху зарождения у Ж.Ж. Руссо и ранних романтиков «ключевой проблематики и структур … современного сознания»²⁸.

Интересно, что, определяя специфику нового, «модерного» типа творчества, Бодлер еще в 1845 г. отмечает два важных ее параметра, вполне приложимых к Захеру-Мазоху: 1) своеобразную «самогероизацию» творца, явленную как нарочитое стирание дистанции между автором и героем, т.е. идентификацию автора с излагаемым в произведении индивидуальным опытом, обратную логике реалистического романа с его непременной эпической дистанцией и 2) вытекающую отсюда ревизию привычных критериев художественного качества. Последний момент означает, по Бодлеру, что теперь, в эпоху modernité, честно выстраданная и искренне преподнесенная истина некой индивидуальной внутренней жизни может оказаться художественно значимой, даже если она представлена в малопрофессинальной, дилетантской форме.

Взаимоотражение автора и героя (и протагонист, и рассказчик, и автор «Венеры в мехах», несмотря на формальное разведение их функций, по сути идентичны одной и той же персоне – Захеру-Мазоху), доставив Мазоху в свое время упреки в недостаточном владении техникой реалистической наррации, т.е. в художественной несостоятельности, выступали долгое время также одним из главных оснований причисления мазоховского наследия к порнографии: не столько из-за «мазохистского» его содержания как такового, сколько из-за «недостаточного» дистанцирования автора от этого содержания. Если Бодлер, в известной мере предвосхищая мазоховский опыт, априори «освобождает» его прозу от упреков в дилетантизме и не(мало)художественности, то американский теоретик С.Зонтаг в 1967 г. своеобразно «довершает» бодлеровский «легитимирующий» жест, решительно заявляя о недопустимости стигматизирования текстов, подобных мазоховским, как порнографии и декларируя абсудность приложения к подобным произведениям реалистической эстетики и аксиологии ²⁹.

Интересным фактом является также, что и Бодлер и Мазох ассоциируют общий для них грандиозный по своему энергетическому наполнению субверсивный антибуржуазный импульс с одним и тем же образом – фигурой Каина как скитальца и странника и соответственно с метафорой пространственного перемещения. Библейская фраза: «Ты будешь изгнанником и скитальцем на земле …» (Быт., 4; 12), вынесенная в качестве эпиграфа к главному произведению Мазоха – прозаическому циклу «Наследие Каина», предвосхищает логику европейского модерна в той же самой мере, что и бодлеровская литания «Каин и Авель», противопоставляющая блуждающую по земле «расу Каина» оседлой «расе Авеля». (Ср.: «Модерн понимается как кризисная ситуация, в которой все традиции и твердые опоры утрачены и человек зачастую предстает бездомным, находящимся в изгнании, в странствовании, одиноким и отчужденным»³⁰.) Правда, если у Бодлера «каиновское» движение развернуто «вертикально», маркирует инверсию устоявшихся кодов буржуазной культуры, утверждая по принципу «от противного» эстетику пролетариев, апашей и деклассированных элементов, то есть несет в себе латентно революционный пафос, субверсию, перелицовку знаковой системы без ее отмены как таковой, то ориентированное «горизонтально» странничество Каина у Мазоха (особенно при перенесении его в «бескрайние» степные сарматско-галицийские просторы) означает полную трансгрессию, размывание знаковой системы, основанной на правиле закона, договора, института, и номадизм как отмену языковых и культурных кодов. Последнее качество обусловливает в известном смысле больший радикализм мазоховского проекта, по сравнению с таковым Бодлера, и объясняет его несомненную и неубывающую вирулентность для ХХ и XXI вв.


Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Леопольд фон Захер-Мазох – австрийский писатель эпохи реализма. СПб.: Наука, 2006. 647 с. (30,5 п.л.)
   
2. Захер-Мазох, Эбнер-Эшенбах, Заар: К проблеме своеобразия австрийского реализма // XIX век как литературная и культурная эпоха: Конференция памяти А.В.Карельского. Тезисы докладов. М.: Изд-во МГУ, 1999. С.28-30. (0,2 п.л.)
   
3. «Завещание Каина» Л.фон Захера-Мазоха и «Записки охотника» И.С.Тургенева // Единство и национальное своеобразие в мировом литературно процессе. LI герценовские чтения. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И.Герцена, 1999. С. 71-72. (0,3 п.л.)
   
4. Леопольд фон Захер-Мазох – «австрийский Тургенев» из Галиции // Материалы XXVIII межвузовской научно-методической конференции преподавателей и аспирантов. Вып.20. Секция истории зарубежных литератур. СПб: Изд-во СПбГУ, 1999. Ч.2. С.43-47 (0,3 п.л.)
   
5. Захер-Мазох – читатель Тургенева (К проблеме рецепции «Записок охотника» в Австрии) //Литература в контексте художественной культуры: Межвуз. сб. науч. тр. /Отв. ред. А.Г. Березина, А.М.Фурсенко. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 2000. Вып. 3. С.14-22 (0,5 п.л.)
   
6. Österreichischer Realismus als ein Problem der Literaturgeschichte (Leopold von Sacher-Masoch, Marie von Ebner-Eschenbach) // Akten des X. Internationalen Germanistenkongresses Wien 2000. «Zeitenwende – Die Germanistik auf dem Weg vom 20. ins 21. Jahrhundert» / Hg. von W.Wiesinger. Bern u.a.: Lang, 2002. Bd.6. S.477-482 (0,4 п.л.)
   
7. Sacher-Masoch und die Slawen // Leopold von Sacher-Masoch / Hg. von I. Spörk, A. Strohmaier. Graz: Droschl, 2003. S.222-251. (1,5 п.л.)
   
8. Kafka und Sacher-Masoch («In der Strafkolonie» und «Der Hungerkünstler») // Österreichische Literatur und Kultur: Tradition und Rezeption / Hg. von A. Belobratow. Sankt Petersburg: Peterburg. XXI vek, 2003. S.195-201. (= Jahrbuch der Österreichbibliothek; Bd.5 1991/2002) (0,5 п.л.)
   
9. Захер-Мазох и Россия // Захер-Мазох Л. фон. Женщина-султан / Пер. с нем. М.: Просодия, 2003. С.3-45 (2 п.л.)
   
10. Повесть Л.фон Захера-Мазоха «Жажда мертвых неутолима» в аспекте интертекстуальности // Литература в контексте художественной культуры: Межвуз. сб. науч. тр./ Под ред. А.Г.Березиной, А.М.Фурсенко. Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2003. Вып. 4. С.30-40 (0,5 п.л.)
    
11. Леопольд фон Захер-Мазох и Владимир Сорокин // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9. Филология, востоковедение, журналистика. 2004. Вып. 3-4. С.3-11 (0,7 п.л.)
    
12. «Так молодой писатель стал героем дня…» (Начало творческого пути Л.фон Захера-Мазоха в свете теории литературного поля П.Бурдье) // Проблемы истории зарубежных литератур. Вып. 6: Художественное сознание и действительность. Межвузовский сб. науч. трудов: К 100-летию со дня рождения Б.Г.Реизова / Ред. А.Г.Березина. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2004. С.288-301 (1 п.л.)
    
13. «Венера в мехах» и ее автор // Захер-Мазох Л.фон. Венера в мехах /Пер. с нем. СПб.: Азбука-классика, 2004. С.5-26 (1 п.л.)
    
14. Немецкоязычный реализм: к проблеме «литературного поля»: Александр Михайлов и Пьер Бурдье // Сборник материалов учредительной конференции Российского союза германистов. М.: Языки русской культуры, 2004. С. 148-156 (0,5 п.л.)
    
15. Le sectarisme russe comme intertexte : «Un Roi Lear de la steppe» d'Ivan Tourguéniev, «La Mère de Dieu» de Leopold Sacher-Masoch et «La Colombe d'argent» d'Andréi Biély // Affinités électives: Les littératures de langue russe et allemande (1880-1940). Paris: Presses de la Sorbonne Nouvelle (PSN), 2006. P.37-47 (1 п.л.)
    
16. «Белый снежный мех» равнины: тургеневский «морской синдром» и степной дискурс Мазоха // Wiener Slawistischer Almanach. 2006. Bd. 58. S.5-26 (1,5 п.л.)
    
17. Леопольд фон Захер-Мазох: писатель-реалист или человек эпохи модерна? // Диалектика модернизма: Сб. статей / Под ред. А.И.Жеребина. СПб.: Мiръ, 2006. С.78-89 (0,5 п.л.)
    
18. Сектантский роман Захер-Мазоха // Захер-Мазох Л.фон. Мардона / Пер. с нем. СПб: Азбука-классика, 2006. С. 5-14 (0,5 п.л.)
    
19. Комментарии // Там же. С.148-160 (0,5 п.л.)
    
20. Демонические женщины Леопольда фон Захера-Мазоха // Захер-Мазох Л. фон. Демонические женщины: Рассказы, повести, роман / Пер. с нем. СПб.: Азбука-классика, 2006. С.5-28. (1 п.л.)
    
21. Комментарии // Там же. С.497-511 (1 п.л.)
    
22. «Великие проблемы» Захера-Мазоха // Захер-Мазох Л.фон. Наследие Каина / Пер. с нем. СПб: Азбука-классика, 2006. С. 5-30 (1,5 п.л.)
    
23. Комментарии // Там же. С.525-530 (0,5 п.л.)
    
24. К проблеме «малой литературы» (Франц Кафка, Леопольд фон Захер-Мазох) // Известия Международной академии наук высшей школы. 2006. № 3 (37). С.92-99 (0,6 п.л.)
    
25. «Картина будет … портретом и историей в одно и то же время»: «Венера в мехах» Л. фон Захера-Мазоха (к проблеме иконической образности в литературе) // Автор и зритель: эстетические проблемы восприятия и творчества. Материалы научной конференции. СПб.: Роза мира; Санкт-Петербургское философское общество, 2006. С.150-157 (0,4 п.л.)
    
26. Новеллистический цикл Леопольда фон Захера-Мазоха «Наследие Каина»: К семантике заглавия // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9. Филология, востоковедение, журналистика. 2007. Вып. 1. С.19-25 (0,6 п.л.)
    
27. И.С.Тургенев и Л.фон Захер-Мазох (к феномену охоты) // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9. Филология, востоковедение, журналистика. 2007. Вып. 2 (II). С. 50-55 (0,5 п.л.)
    
28. «Лишний человек» как «третий лишний» или «во чужом пиру похмелье» (тургеневский герой-рассказчик в свете мазохистского фантазма) // Филологический журнал. 2007. № 1. С.73-83 (0,8 п.л.)