Северная война и шведское нашествие на Россию

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 53

В шведской исторической литературе сообщениям изменника Мюленфельса приписывается нередко значение чуть ли не гласной причины того, почему Карл отказался от своего первоначального плана - идти на Псков-Новгород-Нарву и решил покончить с Россией, нанеся прямой удар в сердце, т. е. идя на Смоленск-Москву. Эти преувеличения должно отбросить. Первоначальный план идти сначала на Псков-Новгород-Ингрию принадлежал больше осторожному графу Пиперу, чем королю, а сам Карл нигде и никому не высказал, что он вполне согласен с Пипером. Но, несомненно, Карл был доволен, что имел повод окончательно пренебречь всякими осторожными советами, опираясь на показания бригадира-перебежчика, который сулил легкую победу при прямом ударе на Москву{20}. Царедворцы и льстецы вроде Хорда или Спарре не переставали говорить о Москве. Но, конечно, все эти люди только потому и стали играть роль, что услужливо повторяли все, о чем давно уже думал сам Карл. А генерал-майор Аксель Спарре даже придумал тут же, будто какое-то старинное предсказание гласит, что некто из фамилии Спарре будет когда-нибудь губернатором в Москве. Чтобы уже не возвращаться к бригадиру Мюленфельсу, упомянем, что впоследствии вместе с остатками разгромленной шведской армии он был взят русскими в плен под Переволочной 30 июня 1709 г. и немедленно казнен.

Мюленфельс далеко не был исключением. В этот самый грозный момент начала нашествия на Россию, когда едва ли не вся Европа считала русское дело погибшим, "верность" кое-кого из приглашенного иностранного командного состава сильно поколебалась. Явились, например, два капитана по фамили Саксе и Фок, которые должны были принять участие в одном очень заинтересовавшем шведов плане. Едва ли и самый план не ими был составлен. Речь шла о том, чтобы внезапно похитить царя, царевича Алексея и князя Меншикова. Авторы полагали, что для этого достаточно 100-150 человек, потому что царь бывает без какой-либо охраны вдали от армии. Нужно только, чтобы предводительствовал этой группой человек, который знал бы царя в лицо{21}.

8 февраля 1708 г. Карл XII со своей главной армией вошел в Сморгонь. У него было около 35 тыс. человек, и именно в Сморгони он окончательно решил идти на Москву. Как у него возникла впервые эта мысль и когда возникла, мы в точности не знаем, по-видимому, в 1706 г. Но мы знаем твердо, что именно в Сморгони и в Радашковичах его мысль перестала шведам казаться фантастической и представилась удобоисполнимой. В Сморгони он простоял долго, до 17 марта, а затем перешел в Радашковичи, где и оставался еще несколько недель. Он ждал, чтобы дороги сделались сколько-нибудь проходимыми и проезжими.

И вот тут-то, в Сморгони и затем в Радашковичах, нахлынули в шведский штаб самые бодрящие новости. Весь юг России будто бы объят восстанием, от Волги до Днепра, все ждут не дождутся славного шведского венценосца, прибыли эмиссары от Мазепы, друг Мазепа с 25 тыс. казаков ручается, что могучее казачье воинство и вся Украина сейчас же перейдут на сторону шведов, а в Москве волнения из-за повеления стричь бороды и т. д. Все эти россказни, где быль смешивалась с небылицей, заставили Карла, уже не колеблясь, объявить своим генералам о главной цели похода - о Москве. А кроме того, в двух шагах от Сморгони и Радашковичей находился собственной своей особой король польский Станислав Лещинский. Правда, кроме своей собственной особы, он пока никого Карлу не представил, но зато обещал сформировать большую польскую армию и вторгнуться в Киев, а оттуда в Левобережную Украину, где уже ждет могущественный тайный друг - гетман Мазепа. Наконец, 31 марта прибыл с докладом в Радашковичи к королю сам генерал Левенгаупт из Риги. Доклад был утешительный. Он, Левенгаупт, деятельно собирает громадный небывалый обоз с провиантом и боеприпасами и, когда соберет, то выступит из Риги и присоединится на походок королю. "Небольшая" неприятность заставившая Левенгаупта внезапно вернуться в Ригу гораздо раньше намеченного срока, заключалась в том, что, пока он радовал короля Карла своим докладом, русский генерал Боур уже подходил к Риге. Левенгаупт отбыл в Ливонию спасать Ригу. Не эта неприятность нисколько не повлияла на короля, планы которого (повествует его летописец Адлерфельд) остались неизменными, так как угроза Риге, по догадке Карла, должна была служить лишь диверсией, придуманной русскими, которые "в паническом страхе" желали отсрочить вторжение Карла в Россию, неизбежную гибель Русского государства. Итак Карл решился. Шведы двинулись на Минск, и Петру стало сразу же ясно, что Карл пойдет не на север помогать Любекеру в операциях против Петербурга, а на Смоленск и Москву.

Армия Карла XII, пополненная новобранцами из Швеции и собранная в Польше, состояла к началу нашествия из 43 650 человек. Из них шесть полков Карл решил оставить при Станиславе Лещинском, так как знал, что без этой поддержки Лещинский долго не процарствует, а для "экспедиции против царя" (как выражается Адлерфельд) король предназначил всю остальную армию, т. е. 35 650 человек.

Поход непосредственно к государственной границе России был начат 7 июня 1708 г. из Минска, где Карл XII сосредоточил свою армию. Запасов у него было ровно на три месяца. Но даже и на этот срок не очень хватило, и армии пришлось "подголадывать", еще не дойдя до Могилева. Шведы считали, что их хотят донимать "оголожением" местности, т. е. разорением дороги, по которой они шли. Но они не учитывали другого: ведь по обе стороны дороги были места, где не побывала русская конница и которые она вовсе не затронула и не могла затронуть, потому что не хватило бы ни времени, ни сил, поэтому генерал-квартирмейстер Гилленкрок имел, казалось бы, основание рассчитывать на добровольный подвоз и продажу продуктов из этих подальше расположенных деревень. Но здесь уже начала сказываться народная борьба против агрессора. В Литве крестьяне еще доставляли шведской армии продукты, но в Белоруссии ни деньгами, ни насилием ничего почти добыть было невозможно. Значит, должно было рассчитывать исключительно на свой собственный обоз. Карл велел еще до выступления своего из Минска дать знать Левенгаупту, чтобы он, уже давно собиравший громадный, невиданный до той поры в шведской армии, обоз, шел из Курляндии и возможно скорее присоединился к армии. Расчет (так казалось) был правильный: запасов, имеющихся у армии в Минске, хватит на три месяца, т. е. с избытком на время, нужное для вторжения в Смоленскую область. А там, от смоленско-польской границы до Москвы, армию будет продовольствовать колоссальный "движущийся магазин" Левенгаупта, и, что еще важнее, Левенгаупт привезет артиллерию и боевые запасы, которых было желательно иметь в возможно большем количестве.

Все эти расчеты оказались неверны. И минских запасов не хватило при полных рационах на три месяца, и Левенгаупт не пришел с обозом вовремя, а пришел с большим опозданием и без обоза, который попал отчасти в лесные чащи и топи белорусского Полесья, а отчасти в руки русского летучего отряда ("корволанта") под Лесной.

6

Петр с самого начала был уверен (и это было для того момента совершенно справедливо), что Карл не намерен тотчас идти на Украину. "О переборе неприятелском (чрез Сапежинскую Березину - Е. Т.) и что оной вас тем обманул.., о том я уже писал на прошлой почте; и преж сего говаривал, что конечно пойдет к сим места, а не на Украину, что уже и в самом деле явилось"{22} , - пишет царь Меншикову 28 июня 1708 г. и укоряет Александра Даниловича за легковерие, что он принял за чистую монету нарочито распространяемые неприятелем ложные слухи. Сидя в Нарве, Петр гораздо яснее видит всю обстановку, чем его генералы. Например, ему не нравится позиция Репнина в Могилеве, слишком далеко от Двины. Петр укоряет в допущенных ошибках не только Меншикова, но и фельдмаршала Шереметева в особом письме к нему, писанном в тот же день{23}.

Петр ждал, что шведы нападут на Ингрию и Петербург и что военные действия разыграются на севере, в Ингрии, Пскове, и что главная шведская армия так или иначе свяжется с операцией Любекера. Но вот Карл перешел через Березину и двинулся дальше на восток, к Днепру.

Петр с обычной своей проницательностью очень хорошо понял, что Карлу XII удалось пойти той дорогой, которая как раз и была предусмотрена, и что Меншиков напрасно думает, что шведы перейдут Днепр у Быхова и пойдут на Украину. Царь полагал, что даже если они двинутся к Днепру, то и в таком случае они пойдут не на юг, а на север: "Получил я другое писмо (пишет Петр Меншикову. - Е. Т.), что неприятель вас обманул и переплавливаетца в ыном месте (через - Е. Т.) Березу... А что тут же пишешь, ваша милость, что швед намерен Днепр перейтить ниже Бы.хова, и в том я также боюсь, дабы равным способом, как на Березе, нас не обманул, и ответчи к Днепру, а сам через Двину к Лукам и далее со всеми своими войсками случитца и отрежет Ингрию"{24}.

И, действительно, в тот момент, в середине июня 1708 г., Карл вовсе еще не думал вести войну на Украине. Почти два месяца еще оставалось до того сентябрьского дня, когда, придя в Стариши, на вопрос Гилленкрока о дальнейшем плане король дал изумивший и испугавший генералов ответ, что "у него нет никакого плана", а затем внезапно отдал приказ поворачивать к югу.

23 июня 1708 г. в Могилеве состоялся большой русский военный совет, "генеральный конзилиюм". Вот как представляли себе ближайшие шаги Карла при твердо уже решенном скором вторжении в русские владения. Неприятель, "прошед трудные пасы", придет к Днепру и перейдет реку либо в Могилеве, либо в Быхове. Затем предполагалось, что шведы, переправясь через Днепр, пойдут или на Украину, или на Гомель и Смоленск. Тогда, отступя от Днепра "мили по две или по три", следить за "оборотами неприятельскими" и, отступая, пытаться задерживать его продвижение. А если он переправит лишь некоторую часть, которую возможным найдут атаковать, то напасть на нее. Если же неприятель, не переправляясь через Днепр, пойдет на Витебск, а оттуда "за Двину будет правитца", то и русским снова переправиться на правый берег реки и, "где случай позовет", пересекать ему по возможности путь. Если неприятель пойдет "на Поречье к Смоленску или мимо Смоленска на Дорогобуж", то и нашему войску идти к Поречью. Если неприятель "пойдет глубже к нашей земле", то гарнизонам Полоцкому, Быховскому и Полонному "борониться до крайней меры". Гетману Мазепе "быть при Киеве", а его войскам велено идти к Гомелю и ожидать указа из главной армии, и если неприятель пойдет к Смоленску иди к Витебску, то "итти... куда поволено будет"{25}.

Этот краткий протокол ясно говорит, что, не зная точно, куда направится Карл XII, решено было отступать, обороняясь, и усилить "до крайней меры" оборону, когда швед "пойдет глубже к нашей земле". По-видимому, наше верховное командование-с самого начала подготовки шведов к вторжению больше учитывало, что Карл будет стремиться идти на Москву все-таки неюжным путем, а на Смоленск, и что войскам Мазепы нужно будет подняться к северу, к Гомелю и Витебску, чтобы искать. неприятеля, а не ждать его на Украине. Поворот круто к югу в огромный обход прямого (смоленского) пути к Москве не походил на обычную стратегию шведского короля. Когда переправа Карла состоялась 18 июня ниже Березины Сапежинской, Меншиков писал царю, что он ждал переправы у Быхова и что неприятель намерен "приниматься" на Украину. Но на военном совете об Украине помянуто было лишь один раз. Да и фактически король пошел вовсе не на Быхов, а именно через Березину с дальним прицелом на Смоленск.

7

Первое крупное столкновение шведов с русской армией состоялось под местечком Головчином.

В ночь с 3 на 4 июля шведы напали на "корпус" Репнина, т. е. на отряд в 5-6 тыс. человек, являвшийся частью левого" крыла русской армии, расположенной между Климковичами и Головчином и находившейся под общим командованием фельдмаршала Шереметева. Битва продолжалась около четырех часов, причем Репнин и командовавший кавалерией генерал Голъц после упорного боя должны были отступить. Репнин был отделен от Шереметева примерно 3 километрами очень болотистой, трудно проходимой местности, и фельдмаршал не мог вовремя его поддержать. Русская кавалерия трижды ("тремя волнами", как пишут иностранные историки) атаковала конницу Реншильда, но успеха не имела. Вся армия Шереметева, не участвовавшая в этом бою при Головчине, отступила и соединилась с потерпевшим отрядом Репнина. Как всегда в те времена, обе стороны старались в своих показаниях преувеличивать потери врага и недооценивать свои собственные. Шведы утверждали, что русских погибло около 6 тыс. человек, а русские признавали лишь 547 убитыми, 675 ранеными и 630 пленными. Шведские потери русские исчисляли в 2 тыс. человек. Во всяком случае 6 тыс. человек отряды Репнина и Гольца, участвовавшие в бою, уже никак потерять не могли, так как в общей сложности с нашей стороны сражалось не более 8-9 тыс. человек, а что русские после упорного боя отступили в порядке, хотя часть обоза я несколько орудий было брошено в болотах, и что панического бегства, при котором больше всего теряют отступающие, не было, это явствует и из шведских, крайне всегда хвастливых, показаний. Но, конечно, победа была на стороне шведов.

Русская армия стала в Горках (Шереметев со всей пехотой, кроме нескольких полков) и в Шклове (вся конница и те пехотные полки, которые отделены были от всей пехоты, стоявшей в Горках).

Победа Карла XII при Головчине была победой тактической. Шведский король, высоко талантливый тактик, в трудных условиях искусно провел и сосредоточил все свои силы против Репнина, миновав главные русские воинские соединения, удачно распоряжался в бою, обнаружил, как всегда, личное полное бесстрашие. Все это так. Но, как всегда, наступил момент, когда стратег должен был решать, как использовать одержанную победу в общих интересах всей кампании, т. е. когда тактик должен был уступить место стратегу. И тоже, как всегда, обнаружилось, что выдающийся, талантливый тактик и решительный, бесстрашный воин Карл XII оказался совсем плохим политиком и что поставленная им себе и своей армии основная политическая цель нереальна, недостижима при имеющихся в распоряжении шведов силах. А при такой постановке невозможной политической задачи найти хорошее стратегическое решение было мудрено, даже если бы шведский король был так же щедро одарен от природы стратегическими талантами, как был он одарен талантом тактика. Самые восторженные шведские почитатели Карла XII всегда признавали, что все чисто военные ошибки и неудачи шведского короля случались с ним в области именно не тактики, а стратегии. Но, повторяем, при роковой, порочной и непоправимой ошибке в постановке основной политической цели даже и гениальный стратег не может иметь окончательного успеха. Это спустя сто лет после Северной войны доказал на своем примере Наполеон.

Вот Карл в Могилеве, который он занял после битвы при Головчине, он велит навести мосты через Днепр, переходит через реку. А что же дальше?

Выбраться из болот, идти прямой дорогой на Смоленск - Можайск - Москву. Так ожидали и в русской ставке. Петр приказал царевичу Алексею немедленно ехать в Дорогобуж и Вязьму, организовать там склады провианта для армии и укрепить подступы к этим городам. И Алексей уже 11 августа выехал туда. Конечно, подобное движение к цели по прямой линии, движение молниеносное, больше всего соответствовало тому, что можно называть стратегией Карла XII. Победа при Головчине окрылила и короля и его штаб. Если удалось отбросить русских, загораживавших путь к Днепру, и затем перейти со всей армией беспрепятственно на левый берег реки, то почему же нельзя идти дальше, одним-двумя сражениями отбросив в сторону русских, если они попробуют заградить путь к Москве? Но тут представилось затруднение. Русские создадут пустыню и до Смоленска, и за Смоленском, и шведская армия погибнет от голода, если идти, не дождавшись Левенгаупта с его колоссальным обозом.

Хотя победа под Головчином досталась шведам довольно дорого, Петр был крайне недоволен командным составом, винил Репнина и Чамберса в важных недосмотрах, ошибках и небрежностях и даже предал их военному суду, который и признал их виновными. Репнин и Чамберс были разжалованы{26}. Но Петр впоследствии помиловал обоих, и они выслужились. Царь обоих ценил как храбрых и дельных генералов, но не желал оставлять без внушительного урока начальников, оплошавших в той или иной мере в такую грозную военную годину.

"Головчин оказался тем местом, над которым в последний раз взошла звезда счастья Карла XII", - признает шведский историк Кнут Лундблад{27}. Дальше короля ждал долгий, мучительно трудный осенний, зимний и весенний поход, с бесконечными отступлениями русских малых кавалерийских партий, причем каждое такое отступление Карл и его штаб спешили регистрировать как победу. Но после Головчина Карл XII встретился с русской армией в настоящем большом бою, где он лично командовал, лишь спустя одиннадцать месяцев - под Полтавой.

За эти одиннадцать с лишком месяцев между Головчином и Полтавой у шведов была лишь одна очень крупная битва, но Карл в ней не участвовал лично: это было тяжкое поражение Левенгаупта под Лесной. Один из военных историков, писавших о Головчине (фон Галем), сказал по поводу этой битвы: "Это была настолько дорого купленная победа, что Карл мог бы догадаться, что он имеет (в лице русских. - Е. Т.) прилежных учеников, которые вовсе не заслуживают его презрения".

Тут можно было бы возразить, что русские "учились" у Карла вовсе не военному искусству, напротив, с этом отношении они шли путями, очень мало общего имеющими с тактикой шведского короля. Но русские "учились" в том смысле, что они изучали тактику и стратегию Карла и тем самым овладевали уменьем пользоваться его ошибками, и если как тактик он и одолел их (в последний раз) при Головчине, то как стратег он оказался в начинавшемся походе ниже Петра и его генералов, которые потому и одержали решившую все сокрушительную победу над Карлом в конце похода, что в самом деле прилежно учились побеждать его, именно наблюдая его опрометчивые действия.

Но так как Карл и его окружение, в полную противоположность русским, абсолютно ничему не хотели "учиться" и даже ни разу и не попробовали хорошенько поразмыслить над стратегией и тактикой врага, которую они не удостаивали наблюдением, то они продолжали тешить себя иллюзиями вплоть до дней разгрома под Полтавой и позорнейшей сдачи под Переволочной.

И эта последняя в жизни Карла победа в открытом поле под Головчином в большом бою лишь укрепила его презрение к врагу, медленно, но верно, готовившему шведам полную гибель.

После Головчина наступил перерыв в военных действиях. Петр стоял в Горках (с 13 июля по первые дни августа), "а знатных действ не было, ибо король шведский в то время с войском своим стоял у Могилева безо всякого действа".

Отступление русских войск после Головчина в течение всего июля и августа продолжалось планомерно, с "оголожением" территории, куда вступал неприятель, время от времени тревожа шведов внезапными нападениями. Так было в начале вторжения, когда шведы производили рекогносцировки у Березины, продираясь "сквозь непроходимые леса и болота на 15 миль и понеже те места повсюду были разорены и опустошены, то не токмо провианта, но ниже фуража тамо обреталось где великую скудость они имели, и в лесу, во многих местах учинены были засеки".

8

В начале августа Петр в Горках впервые получил точное сведение, что часть неприятельских войск направляется к Пропойску. Тотчас же, 8 августа, Мазепе велено было посылать конные полки к угрожаемому пункту. Отныне с каждой неделей положение тайного изменника становилось все труднее. Его интересы требовали под каким угодно предлогом не посылать украинские войска на север, а оставлять их при себе на Украине, в то же время действуя так, чтобы не возбуждать подозрения в Петре. Отвечая Петру 16 августа из Русанова, он ссылается на то, что "уже" отправил "давно" нужные силы к Пропойску, а сам он будет стоять "недалече от Киева за одиннадцать миль в средине Украины". И притом еще просит "доземным челобитном", чтобы царь разрешил ему "воспять с походу возвратить" два полка: Переяславский и Нежинский, уже было отправленные к Смоленску{28}. В таком же роде Мазепа действовал еще больше двух месяцев и ухитрялся не возбуждать сомнений ни в царе, ни в Шереметеве, ни в Меншикове.

Наступали критические дни этой начальной стадии похода. 21 августа Шереметев перешел с тремя дивизиями через реку Сожу, а спустя два дня он донес царю, что неприятель повернул от Черикова к местечку Кричеву. С этого момента велось пристальное наблюдение за неприятелем, потому что речь шла, очевидно, о намерении Карла идти намеченным раньше путем - на север, на Смоленск. "С конным казацким войском переправились реку Сожу и стоим под местечком Чериковым, от неприятеля в 2 милях, и смотрим на неприятельский оборот, куда повернетца"{29} , - доносил Петру капитан-поручик Петрово-Соловово 28 августа. 26 августа генерал Верден получил приказ Петра идти с пехотными полками к Смоленску. 31 августа Верден со своими семью полками уже стоял в 2 верстах от Смоленска.

Карл стоял в Могилеве, куда вошел после головчинского боя, и его стоянка не могла назваться очень спокойной.

Шведский капрал, взятый уже после занятия Могилева Карлом, показал, что в шведской армии свирепствуют голод и болезни от недостатка провианта, и люди питаются тем, что выкопают из-под земли, в полках нет комплекта ни людей, ни лошадей, припасов не хватает по неделям. В войске говорят, что король идет на Смоленск, и "буде войска наши не дав бою отступят, то намерены будто разложить войска около Смоленска в квартеры для отдыхания... А чтоб итить на Украину о том он не слыхал". Важно отметить, что в шведском стане начали смутно догадываться, до какой степени русское отступление не позволяет непрерывно наступать и углубляться в Россию. И, по-видимому, Смоленск, а вовсе не Украина представлялись ближайшим этапом и остановкой для отдыха{30}.

Казаки умудрялись по ночам переплывать через Днепр и угонять у шведов лошадей. Производились беспокоившие шведов смелые налеты на правом берегу Днепра, который вовсе не был во власти шведов, если не считать очень близких окрестностей Могилева. Например, в Смольянах внезапно был атакован в замке генерал-адъютант Карла генерал Канифер, его охрана была разгромлена, а сам он был уведен казаками и 3 августа 1708 г. был доставлен к Петру в Горки{31}. Допрос Канифера не выяснил ближайших намерений Карла. Пленный генерал Канифер был лифляндец родом, сначала служивший в бранденбургской, потом в польской службе, а оттуда перешедший к шведам. Это был, очевидно, представитель характерной для того времени прослойки дворянского класса, кондотьер в штаб-офицерских чинах, нанимавшийся то к одной державе, то к другой. Он рассказал, что у короля только 30 пушек, что провианта очень мало, конницы 15 полков, пехоты 12 полков. Больных очень много, свирепствует кровавый понос. Показал он также: "Миру де в войске у них все и генералы гораздо желают, только королевской склонности на то не видать и не чает он, чтоб тот миф учинен быть мог чрез медиаторов (посредников. - Е. Т.), но разве де чрез пересылку меж обоими государи". Он дал характерную (и вполне согласную со всеми известными нам источниками) картину положения в главной ставке шведского короля: "О королевском намерении ничего он подлинно не ведает, для того что король ни с первыми генералами, ни с министрами о том не советует, а делает все собою и генералу квартермистру повелит о всех дорогах разведав учинить и подавать росписи себе... а консилиума (совета. - Е. Т.) он ни с генералами ни с министрами никогда не имеет, а думает он все один, только в разговорах выспрашивает и выслушивает, кто что говорит". Канифер все же прослышал, что король хотел пойти из Могилева на Москву прямым путем, но "понеже ныне слышит, что везде все вытравлено", то Канифер думает, что Карл пойдет к Украине{32}.

Blog

Северная война и шведское нашествие на Россию