Николай Гаврилович Чернышевский. Что делать?

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   47   48   49   50   51   52   53   54   ...   86

XXIII




Воpобновление частых посещений Кирсанова объяснялось очень натурально:

месяцев пять он был отвлечен от занятий и запустил много работы, - потому

месяца полтора приходилось ему сидеть над нею, не разгибая спины. Теперь он

справился с запущенною работою и может свободнее располагать своим временем.

Это было так ясно, что почти не приходилось и объяснять.

Оно, действительно, было ясно и прекрасно и не возбудило никаких мыслей

в Вере Павловне. И с другой стороны, Кирсанов выдерживал свою роль с прежнею

безукоризненною артистичностью. Он боялся, что когда придет к Лопуховым

после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или

покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или

слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет,

он остался и имел полное право остаться доволен собою за минуту встречи с

ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к

старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени,

спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на

душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, - если бы вы

были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти

что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как

человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить

вечер в обществе хороших знакомых.

А если первая минута была так хорошо выдержана, то что значило

выдерживать себя хорошо в остальной вечер? А если первый вечер он умел

выдержать, то трудно ли было выдерживать себя во все следующие вечера? Ни

одного слова, которое не было бы совершенно свободно и беззаботно, ни одного

взгляда, который не был бы хорош и прост, прям и дружествен, и только.

Но если он держал себя не хуже прежнего, то глаза, которые смотрели на

него, были расположены замечать многое, чего и не могли бы видеть никакие

другие глава, - да, никакие другие не могли бы заметить: сам Лопухов,

которого Марья Алексевна признала рожденным идти по откупной части,

удивлялся непринужденности, которая ни на один миг не изменила Кирсанову, и

получал как теоретик большое удовольствие от наблюдений, против воли

заинтересовавших его психологическою замечательностью этого явления с

научной точки зрения. Но гостья недаром пела и заставляла читать дневник.

Слишком зорки становятся глаза, когда гостья шепчет на ухо.

Даже и эти глаза не могли увидеть ничего, но гостья шептала: нельзя ли

увидеть тут вот это, хотя тут этого и вовсе нет, как я сама вижу, а все-таки

попробуем посмотреть; и глаза всматривались, и хоть ничего не видели, но и

того, что всматривались глаза, уже было довольно, чтобы глаза заметили: тут

что-то не так.

Вот, например, Вера Павловна с мужем и с Кирсановым отправляются на

маленький очередной вечер к Мерцаловым. Отчего Кирсанов не вальсирует на

этой бесцеремонной вечеринке, на которой сам Лопухов вальсирует, потому что

здесь общее правило: если ты семидесятилетний старик, но попался сюда,

изволь дурачиться вместе с другими; ведь здесь никто ни на кого не смотрит,

у каждого одна мысль - побольше шуму, побольше движенья, то есть побольше

веселья каждому и всем, - отчего же Кирсанов не вальсирует? Он начал

вальсировать; но отчего он несколько минут не начинал? Неужели стоило

несколько минут думать о том, начинать или не начинать такое важное дело?

Если бы он не стал вальсировать, дело было бы наполовину открыто тут же.

Если бы он стал вальсировать, и не вальсировал бы с Верою Павловною, дело

вполне раскрылось бы тут же. Но он был слишком ловкий артист в своей роли,

ему не хотелось вальсировать с Верою Павловною, но он тотчас же понял, что

это было бы замечено, потому от недолгого колебанья, не имевшего никакого

видимого отношения ни к Вере Павловне, ни к кому на свете, остался в ее

памяти только маленький, самый легкий вопрос, который сам по себе остался бы

незаметен даже для нее, несмотря на шепот гостьи-певицы, если бы та же

гостья не нашептывала бесчисленное множество таких же самых маленьких, самых

ничтожных вопросов.

Почему, например, когда они, возвращаясь от Мерцаловых, условливались

на другой день ехать в оперу на "Пуритан" {100} и когда Вера Павловна

сказала мужу: "Миленький мой, ты не любишь этой оперы, ты будешь скучать, я

поеду с Александром Матвеичем: ведь ему всякая опера наслажденье; кажется,

если бы я или ты написали оперу, он и ту стал бы слушать", почему Кирсанов

не поддержал мнения Веры Павловны, не сказал, что "в самом деле, Дмитрий, я

не возьму тебе билета", почему это? То, что "миленький" все-таки едет, это,

конечно, не возбуждает вопроса: ведь он повсюду провожает жену с той поры,

как она раз его попросила: "отдавай мне больше времени", с той поры никогда

не забыл этого, стало быть, ничего, что он едет, это значит все только одно

и то же, что он добрый и что его надобно любить, все так, но ведь Кирсанов

не знает этой причины, почему ж он не поддержал мнения Веры Павловны?

Конечно, это пустяки, почти незамеченные, и Вера Павловна почти не помнит

их, но эти незаметные песчинки все падают и падают на чашку весов, хоть и

были незаметны. А, например, такой разговор уже не песчинка, а крупное

зерно.

На другой день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь

дешевле, чем два извозчика), между другим разговором сказали несколько слов

и о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь,

заметили, что это редкость; это говорили все, в том числе Кирсанов сказал:

"да, в Мерцалове очень хорошо и то, что жена может свободно раскрывать ему

свою душу", только и сказал Кирсанов, каждый из них троих думал сказать то

же самое, но случилось сказать Кирсанову, однако, зачем он сказал это? Что

это такое значит? Ведь если понять это с известной стороны, это будет что

такое? Это будет похвала Лопухову, это будет прославление счастья Веры

Павловны с Лопуховым; конечно, это можно было сказать, не думая ровно ни о

ком, кроме Мерцаловых, а если предположить, что он думал и о Мерцаловых, и

вместе о Лопуховых, тогда это, значит, сказано прямо для Веры Павловны, с

какою же целью это сказано?

Это всегда так бывает: если явилось в человеке настроение искать

чего-нибудь, он во всем находит то, чего ищет; пусть не будет никакого

следа, а он так вот и видит ясный след; пусть не будет и тени, а он все-таки

видит не только тень его, что ему нужно, но и все, что ему нужно, видит в

самых несомненных чертах, и эти черты с каждым новым взглядом, с каждою

новою мыслью его делаются все яснее.

А тут, кроме того, действительно, был очень осязательный факт, который

таил в себе очень полную разгадку дела: ясно, что Кирсанов уважает

Лопуховых; зачем же он слишком на два года расходился с ними? Ясно, что он

человек вполне порядочный; каким же образом произошло тогда, что он

выставился человеком пошлым? Пока Вере Павловне не было надобности думать об

этом, она и не думала, как не думал Лопухов; а теперь ее влекло думать.