Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 ... 54

Сейчас для этого не время. Сообщи мне, когда ты отправляешься в

путь.

Молча внимал Иозеф словам Магистра, более прислушиваясь к

скрытому за ним доброжелательству, чем к звучавшему в них

выговору, и скоро после этого разговора отбыл в Мариафельс.

Там уверенность, какую порождает четко поставленная

задача, сказалась на нем весьма благотворно. К тому же важная и

почетная задача эта в одном отношении совпадала с сокровенным

желанием самого исполнителя: как можно ближе сойтись с отцом

Иаковом и завоевать его дружбу. То, что к миссии его относятся

серьезно, что и сам он как бы повышен в ранге, доказывало ему

изменившееся отношение монастырского начальства, особенно

настоятеля; оно было весьма любезно, как и до этого, и все же

на какую-то ощутимую долю уважительней. Теперь он уже был не

просто гостем без титула и ранга, которого жалуют ради места,

откуда он прибыл, и из благорасположения к нему лично, теперь

его принимали как высокое должностное лицо Касталии, примерно

как полномочного посла. Кнехт уже не был слеп к таким вещам и

сделал свои заключения.

Однако в манерах отца Иакова он не обнаружил перемен:

Иозефа глубоко тронули приветливость и радушие, с какими

встретил его ученый, без напоминаний заговоривший о совместных

занятиях. Соответственно этому распорядок дня Кнехта выглядел

несколько иначе, чем прежде. Теперь в его планах курс Игры

занимал далеко не первое место, а о его занятиях в музыкальном

Архиве, а также о товарищеском сотрудничестве с органистом

вообще более не заходила речь. Превыше всего теперь ставились

уроки отца Иакова, посвященные одновременно нескольким

дисциплинам исторической науки, ибо патер вводил своего любимца

не только в начальную историю ордена бенедиктинцев, но и в

источниковедение раннего средневековья, помимо того уделяя не

менее часа чтению старинных хронистов в оригинале. Должно быть,

ему пришлись по душе и настойчивые просьбы Кнехта разрешить

юному Антону участие вэтих совместных занятиях, но он без труда

убедил Иозефа в том, что даже самое доброжелательное третье

лицо обременит подобного рода частные уроки, и Антон, ничего не

подозревавший о заступничестве Кнехта, был приглашен только на

чтение хронистов, что исполнило его счастьем и благодарностью.

Несомненно, эти занятия доставили юному послушнику, о

дальнейшей судьбе которого нам ничего не известно, подлинное

наслаждение, являясь вместе с тем высоким отличием и стимулом:

два самых светлых и оригинальных ума своего времени удостоили

его чести принять участие в их трудах, присутствовать при их

беседах. В ответ на уроки святого отца Кнехт, сразу же после

занятий источниковедением и эпиграфикой, посвящал его в историю

и структуру Касталии и знакомил с основными идеями Игры, при

этом ученик превращался в учителя, а уважаемый педагог во

внимательного слушателя, чьи вопросы и суровая критика могли

кого угодно поставить в тупик. Недоверие отца Иакова ко всему

касталийскому никогда на затихало. Не видя в основе

касталийского духа подлинной религиозности, он вообще

сомневался в способности Касталии создать тип человека, который

можно было бы принять всерьез, хотя в лице Кнехта перед ним был

благородный образец именно подобного воспитания. После того,

как, благодаря их общим занятиям, с отцом Иаковом произошло

нечто похожее на обращение (если вообще о таком можно говорить)

и он давно уже решил способствовать сближению Касталии с Римом,

недоверие его все еще не исчезло полностью: заметки Кнехта,

сделанные сразу же после состоявшихся бесед, полны разительных

примеров тому. Приведем один из них:

Отец Иаков: "Вы, касталийцы, великие виртуозы по части

учености и эстетики, вы измеряете весомость гласных в старинном

стихотворении и соотносите ее формулу с орбитой какой-нибудь

планеты. Это восхитительно, но это -- игра. Не что иное, как

игра есть и ваша тайна тайн, и ваш символ -- Игра в бисер.

Готов признать, что вы пытаетесь превратить эту милую Игру в

некое подобие таинства или хотя бы в средство духовного

возвышения. Однако ж таинства не возникают из та"йх усилий, и

Игра остается игрой".

Иозеф: "Вы полагаете, святой отец, что нам недостает

теологической основы?"

Отец Иаков: "Да что там, о теологии мы уж лучше помолчим,

вы далеки отнес. Неплохо было бы вам обзавестись фундаментом

попроще, антропологическим, например, -- жизненным учением и

жизненными знаниями о человеке. Нет, не знаете вы человека, не

знаете ни в его скотстве, ни в его богоподобии. Вы знаете

только касталийца, особый вид, искусственно выведенный опытный

экземпляр".

Для Кнехта это был, разумеется, счастливый случай:

совместные занятия давали ему самые широкие возможности

привлечь отца Иакова на сторону Касталии и убедить его в

ценности союзничества. Более того, создалась обстановка,

настолько соответствовавшая самым заветным его желаниям, что

очень скоро в нем заговорила совесть. Ему стало казаться

постыдным и недостойным, что этот столь уважаемый человек

сидит, доверившись ему, сидит тут рядом, гуляет взад и вперед

по галерее, ничего и не подозревая о том, что сделался объектом

и целью тайных политических планов и действий. Кнехт уже не мог

более мириться с подобным положением и только было принялся

придумывать форму, в которую он облечет свое признание, как

старик, к его величайшему удивлению, опередил его.

-- Дорогой друг, -- сказал он однажды, как бы невзначай,

-- поистине мы с вами придумали себе в высшей степени приятный

и, я надеюсь, плодотворный вид общения. Оба рода деятельности,

которые на протяжении всей моей жизни были самыми любимыми для

меня -- учиться и учить, -- превосходно сочетаются в наших

совместных занятиях, и для меня они оказались совсем кстати,

ибо я начинаю стареть и не мог бы придумать себе более

целительной и бодрящей терапии, нежели наши занятия. Итак, что

касается меня, то я при этом обмене, во всяком случае, остаюсь

в выигрыше. Но я вовсе не уверен, что и вы, мой друг, вернее,

те, кто послал вас сюда и на службе у кого вы состоите,

извлекут из происходящего те выгоды, какие они, быть может,

надеются извлечь. Мне хотелось бы предупредить возможное

разочарование, к тому же я не хочу, чтобы между нами возникли

какие-нибудь неясности, а потому позвольте мне, старому

практику, задать один вопрос: сколь меня ни радует ваше

пребывание в нашей любезной обители, оно, конечно, не раз

приводило меня в недоумение. До недавнего времени, короче, до

вашего отпуска, я полагал, что цель и смысл вашего присутствия

здесь для вас самих по меньшей мере не вполне ясны. Справедливы

ли мои наблюдения? Кнехт подтвердил, и отец Иаков продолжал: --

Отлично. Но после вашего возвращения из отпуска произошли

перемены. Вас более не мучают ни мысли, ни заботы о цели вашего

приезда сюда, вы ее уже знаете. Так это? Отлично.

Следовательно, я на верном пути. По всей вероятности, и мои

догадки о цели вашего пребывания здесь также верны. Вы

выполняете дипломатическое поручение, и касается оно не

монастыря и не нашего настоятеля, оно касается меня... Теперь

вы видите, что от вашей тайны уже мало что осталось. Дабы

полностью прояснить положение, я советую вам сообщить мне до

конца все остальное. Итак, каково ваше поручение?

Кнехт вскочил и в замешательстве, в смущении, почти в

отчаянии стоял перед стариком. Затем он воскликнул:

-- Вы правы! Впрочем, облегчив мое положение, вы в то же

время пристыдили меня, опередив в моих намерениях. С некоторых

пор я ломаю себе голову над тем, каким образом сообщить нашим

отношениям ту ясность, которой вы только что столь быстро

добились. К счастью, моя просьба о помощи и ваше согласие

ввести меня в вашу науку последовали до моего отпуска, а то

ведь и впрямь могло показаться, что это всего лишь

дипломатическая уловка с моей стороны и наши совместные занятия

-- только предлог. Старик дружески успокоил его: -- Моей

единственной целью было помочь нам обоим выйти из

затруднительного положения. Чистота ваших намерений не

нуждается в доказательствах. Если я опередил вас и не сделал

ничего такого, что не было бы желательным и для вас, то, стало

быть, все в порядке.

О характере данного Кнехту поручения, которое теперь тут

же было раскрыто, отец Иаков заметил: -- Ваши касталийские

господа являют собой хотя и не слишком гениальных, однако же

вполне сносных дипломатов, и притом удача на их стороне. О

вашем поручении я должен не спеша поразмыслить, и мой выбор

будет отчасти зависеть от того, в какой мере вам удастся ввести

меня в миркасталийских установлений и идей, да еще сделать их

для меня приемлемыми. Спешить мы не будем.

Видя, что Кнехт все еще не вполне пришел в себя, он С

резким смешком прибавил:

-- Если угодно, можете усмотреть в моем поведении и особый

род урока. Мы с вами два дипломата, а каждая встреча таковых

есть борьба, хотя бы и в сколь угодно дружественных формах. И в

этой нашей борьбе я временами оказывался слабейшим, инициатива

ускользала из моих рук, вы знали больше, чем я. Теперь

положенне выравнялось. Мой шахматный ход был удачным, а стало

быть, верным.

Если Кнехту представлялось важным и ценным завоевать отца

Иакова для целей касталийской Коллегии, то все же существенно

важнее было для него возможно большему научиться у патера и, со

своей стороны, явиться для этого ученого и влиятельного

человека умелым проводником в касталийский мир. Кнехт был во

многих отношениях предметом зависти для многих своих друзей и

учеников, как постоянно незаурядные люди вызывают зависть не

только своим внутренним величием, но а своей мнимой

удачливостью, своей по видимости счастливой судьбой. Меньший

видит в большем то, что он способен видеть, а уж путь Кнехта к

вершинам всякому наблюдателю в самом деле представляется

необыкновенно блистательным, быстрым и как будто бы

незатрудненным; о той поре его жизни так и хочется сказать: да,

счастье улыбалось ему! Не будем пытаться объяснять это

"счастье" с точки зрения рацио или морали, как каузальное

следствие внешних обстоятельств или как некую награду за особые

добродетели. Счастье не имеет ничего общего ни с разумом, ни с

этикой, оно в самой сущности своей -- нечто магическое,

принадлежащее архаическим, юношеским ступеням человечества.

Наивный счастливец, одаренный феями, баловень богов -- не

предмет для рационального рассмотрения, в том числе и

биографического, он -- своего рода символ и находится за

пределами личного и исторического. И все же встречаются

выдающиеся люди, из жизни которых никак не вычеркнешь

"счастья", пусть все оно заключается лишь в том, что они и

посильная им задача встречаются исторически и биографически,

что они родились не слишком рано и не слишком поздно; именно к

таким, пожалуй, и следует причислить Иозефа Кнехта. Жизнь его,

во всяком случае, на определенном отрезке, производит

впечатление, будто все им желаемое снизошло на него словно

манна небесная. Не станем отрицать и замалчивать этот аспект,

хотя мы могли бы вполне рационально объяснить его лишь через

посредство такого биографического метода, который чужд нам и

вообще нежелателен и недозволен в Касталии, то есть разрешая

себе бесконечные экскурсы о самом что ни на есть личном и

приватном -- о здоровье и недугах, о колебаниях и волнах в

жизнеощущении и самоутверждении.

"Мы убеждены, что подобный, для нас немыслимый вид

биографии привел бы вйс к усмотрению полнейшего равновесия

между счастьем и страданиями Иозефз Кнехта весе же исказил бы и

его облик, и его жизнь.

Довольно отклонений. Мы говорили о том, что Кнехт служил

предметом зависти для многих знавших его или хотя бы слышавших

о нем. Однако, пожалуй, ничто в его жизни не вызывало у людей

меньшего масштаба такой зависти, как его отношения со старым

бенедиктинским ученым, где он был одновременно и учеником и

учителем, и берущим и дающим, завоеванным и завоевателем, где

счастливо сочетались дружба и интимное рабочее содружество. Да

и самого Кнехта ни одно его завоевание со времени Старшего

Брата в Бамбуковой роще не наполняло большим счастьем, ни одно

не порождало такого ощущения отличия и вместо стыда, награды и

призыва к новым делам. Едва ли не всеми его близкими учениками

засвидетельствовано, с какой радостью, сколь часто и охотно он

рассказывал впоследствии об отце Иакове. У него Кнехт научился

тому, что в тогдашней Касталии он вряд ли смог бы почерпнуть.

Он приобрел не только некоторое представление о методах и

средствах исторического познания и исследования и первый свой

опыт применении их, но и гораздо большее: он понял и пережил

историю не как o6лaсть знании, а как реальность, как жизнь, что

с необходимостью повлекло за собой пресуществление и его

собственного личного бытия в субстанцию истории. У

обыкновенного ученого он этому не смог бы научиться. Отец

Иаков, в придачу к своей солидной учености, был не только

мудрым созерцателем, но и деятельным созидателей; он

использовал место, на которое его поставила судьба, не для

того, чтобы услаждаться уютом созерцательного существования, но

отворил свою ученую келью всем ветрам мира и открыл свое сердце

бедам и чаяниям своей эпохи, он сам был участник событий своего

времени, он нес свою долю вины и ответственности за них; он не

только трудился над обозрением, упорядочением, осмыслением

давно минувшего и имел дело не только с идеями, но и

преодолевал строптивое сопротивление материи и людей. Отца

Иакова вместе с его соратником и соперником, недавно умершим

иезуитом, не без причины считали теми, кто заложил основы

дипломатической и моральной мощи, высокого политического

авторитета, которые вновь обрела после периода бездействия и

великой скудости Римская церковь.

Если во время бесед учителя с учеником редко когда

заходила речь о политической современности -- тому

препятствовали не только умение отца Иакова молчать и

воздерживаться от замечаний, но в не меньшей мере страх более

молодого собеседника перед вовлечением в сферу дипломатии и

политики, -- то все же политический вес и деятельность

бенедиктинца настолько сказывались в его экскурсах во всемирную

историю, что каждая его мысль, каждый взгляд, проницающий

переплетение мировых сил, выдавал практического политика,

однако не честолюбивого интригана от политики, не правителя и

не вождя, равным образом и не властолюбца, но советчика и

примирителя, государственного мужа, чья активность и стремление

вперед смягчались мудростью и глубоким проникновением в

несовершенство и многосложность человеческой природы, которому

его великая слава, его опытность, его знание людей и

обстоятельств и, не в последнюю очередь, его бескорыстие и

личная безупречность давали немаловажную власть. Обо всем этом

Кнехт, прибыв впервые в Мариафельс, не имел никакого

представления, он не знал даже имени святого отца. Большинство

касталийцев пребывали в такой политической невинности и

слепоте, как разве что некоторые представители ученого сословия

более ранних эпох; активных политических прав и обязанностей

они не имели, газеты редко кто читал, и если такова была

позиция итаковы привычки среднего касталийца, то еще больший

страх перед актуальностью, политикой, газетой испытывали адепты

Игры, любившие смотреть на себя как на подлинную элиту, сливки

Педагогической провинции и очень пекшиеся о том, чтобы

окружавшая их весьма разреженная и прозрачная атмосфера

интеллектуально-артистического существования ничем не была бы

омрачена. Ведь при своем первом появлении в обители Кнехт не

имел дипломатического поручения, он прибыл туда как учитель

Игры и не обладал другими политическими сведениями, кроме тех,

что сообщил ему господин Дюбуа за две-три недели,

предшествовавшие отъезду из Вальдцеля. По сравнению с тем

временем он знал теперь гораздо больше, однако ж ни в коей мере

не изменил неприязни вальдцельца к занятиям политикой. И хотя в

этом отношении он много почерпнул из общения с отцом Иаковом,

но не потому, что чувствовал какую-нибудь потребность (как это

было с историей, до которой он был поистине жаден), нет, это

случилось само собой, незаметно и неизбежно.

Дабы пополнить свой арсенал и успешно решить почетную

задачу, читая святому отцу лекции de rebus

Саstaliensibus{2_5_04}, Кнехт захватил из Вальдцеля книги о

строе и истории Педагогической провинции, о системе школ элиты

и о становлении Игры в бисер. Некоторые из этих книг сослужили

ему хорошую службу двадцать лет назад в спорах с Плинио

Дезиньори (с тех пор он их в руки не брал); другие, в то время

ему еще недоступные, так как были предназначены лишь для

должностных лиц Касталии, он сам прочитал только теперь. Вот и

получилось, что в то самое время, когда область познании и

интересов его так расширилась, он был вынужден пересмотреть и

свой собственный духовный и исторический багаж, ибо нуждался в

осознании и укреплении его. Стараясь как можно яснее и проще

представить отцу Иакову самую сущность Ордена и всей

касталийской системы, он, как это и следовало ожидать, очень

скоро обнаружил самую слабую сторону своего собственного, а

потому и всего касталийского образования; выяснилось, что

представление его об исторической обстановке, создавшей в свое

время предпосылки для возникновения Ордена и всего, что за этим

последовало, более того, сделавшей это возникновение

необходимым, было весьма бледным и схематичным, оставлявшим

многое желать в смысле наглядности и стройности. Отца Иакова

можно было назвать кем угодно, только не пассивным учеником,

что и привело к весьма плодотворным коллегиальным занятиям, к

живому общению: в то время как Иозеф излагал святому отцу

историю касталийского Ордена, старый ученый в каком-то смысле

помогал ему самому впервые увидеть и пережить эту историю в

правильном освещении, прослеживая ее корни в общей истории мира

и государств. Ниже мы убедимся в том, как этот интенсивный, а

порой, благодаря темпераменту святого отца, выливающийся в

бурные диспуты обмен мнениями продолжал оказывать влияние на

Кнехта и многие годы спустя, вплоть до его последних дней. С

другой стороны, все последующее поведение отца Иакова

свидетельствует о том, как внимательно он слушая лекции Кнехта

и в какой мере он сам, в результате этих совместных занятий,

узнал, а затем и признал Касталию. Этим двум людям мы обязаны

сохранившимся до нынешнего дня согласием между Римом и

Касталией, которое началось с благожелательного нейтралитета и

обмена от случая к случаю результатами научных исследований, а

временами доходило до сотрудничества и союза. В конце концов,

отец Иаков пожелал, -- а ведь сперва он с улыбкой отказался от

этого, -- чтобы его познакомили и с теорией Игры; должно быть,

он почувствовал, что именно в Игре скрыта тайна Ордена, так

сказать, вера его и религия, и коль скоро он решил проникнуть в

этот, до сих пор лишь понаслышке знакомый ему и мало для него

привлекательный мир, он со всей присущей ему энергией и

хитростью двинулся в самый его центр, и если так и не стал

мастером Игры -- для этого он был просто слишком стар, -- то

гений Игры и Ордена навряд ли приобретал когда-нибудь вне

Blog

Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969