В. С. Библер москва "Мысль" 1991 введение для начала скажу немного о смысле и замысле этого Введения. Перед читателем философская книга

Вид материала

Книга

Содержание 2. Исходные трудности определения науки как системы знания

Подобный материал:

• Структура сочинения-рассуждения егэ имеет следующий вид, 13.03kb.
• Этот рассказ родился как-то майским днем 2003 года. Мысль создать его, меня немного, 645.52kb.
• Нераспечатанные тайны толтеков, 2407.5kb.
• Статья И. С. Нарского. М.: «Мысль», 6790.38kb.
• Начала библейского богословия, 858.06kb.
• Орден Ассасинов (Order Assasinov), 4250.79kb.
• П. А. Водолазное дело России. М., Мысль, 2005 Кчитателю. Перед вами, пожалуй, лучшая, 2935.52kb.
• Николае Константиновиче Михайловском Перед тем как рассмотреть работу о «Героях и толпе», 351.92kb.
• Рождественская феерия, 217.37kb.
• Курс философии и философии Науки ХХI века для студентов физического факультета мгу, 241.09kb.

^

2. Исходные трудности определения науки как системы знания

Изложенное в форме "Архитектоники...", кантовское наукоучение представляется строгим, спокойным, близким — по духу — современным системным концепциям. Но стоит включить "Архитектонику..." в контекст всех (сопряженных) кантовских "Критик..."³¹, зеркальная поверхность замутится, взбурлится; тихий омут Высокого рационализма обнаружит — в конечном счете — все таящиеся в нем парадоксы.

Точнее, не "омут обнаружит". Эти глубины обнаружит сам Иммануил Кант.

Здесь же еще одно предуведомление читателю. Дальше мы (в этом тексте "мы" всегда означает: "я" и "читатель") будем идти по следам кантовского противопоставления "общей логики" и логики "трансцендентальной". Такое следование предполагает, во-первых, что читатель параллельно с чтением этой книги будет следить за логикой "Критики чистого разума" и, во-вторых, что читатель будет понимать все последующее не как тысяча первую интерпретацию Канта (конечно же претендующую на "аутентичность"...), но как начало нашей (с читателем) работы по сопряжению "Критик..." Канта и "Бесед..." Галилея. Но — повторяю еще раз — непосредственно — содержание этого параграфа — это "изложение" (кавычки здесь означают: глазами читателя XX в.) кантовского мучения мысли, возникающего в столкновении общей и трансцендентальной логик (см. соответствующие страницы "Критики чистого разума").

Вспомним первое утверждение "Архитектоники...": последовательная и логически непротиворечивая системность — это высший критерий истинности и движущая сила совершенствования подлинно научного знания. Утверждение это бесспорно и плодотворно, если подвергать анализу (проверке на "доказательность") научную теорию как самодовлеющую, нарциссизирующую систему "вообще" как таковую ("сложную, саморазвивающуюся систему..."). Но если припомнить все-таки, что речь идет не о системе вообще, а о системе знания, критерий системности сразу же станет предельно антиномичиым³².

В самом деле. Если забывать о предмете знания, то научной теории легко (принципиально легко) придать "безупречный" логический характер. Анализ исходных понятий теории расчленяет и определяет эти понятия (по вектору: понятие — термин — знак) все тоньше и тоньше, дотошнее и дотошнее, строже и строже, логичнее и логичнее. Система приобретает строго аксиоматический вид, замыкается на себя, дедукция становится отчетливой и проверяемой в каждом своем элементарном "шаге". Все совершеннее сказывается внутренняя самопроверяемость теории. Все положения системы проведены через узкое горлышко критерия формальной истинности — закона противоречия; все они всесторонне согласованы (формальнологически) между собой.

"Общую логику" (так Кант именует логику формальную) такая — чисто аналитически построенная — теоретическая система вполне удовлетворяет.

Но стоит подвергнуть эту систему иной проверке — на статут знания (то есть ввести критерий "соответствия" — что это означает? — "внешнему" — а что это означает? — "предмету", — но какой смысл здесь имеет понятие предмета?), как сразу же теряет всякое значение даже внутренняя непротиворечивость системы.

Обнаруживается, что логическая необходимость и непротиворечивость системы знания есть — без соотнесения ее с единым предметом познания (а целостность теоретической системы не может быть тождественной целостности предмета исследования) — только видимость, могущая скрывать неявный произвол исходных аксиом и эмпирически принимаемых на веру правил дедукции. Становится ясным, что формальный "закон противоречия" необходим по своим следствиям (он всегда исполняется, он успешно отметает неупорядоченные знания), но не "по причине", не основательно³³. Чтобы быть истинным "по причине...", аналитическое правило истинности (закон противоречия) должно опираться на закон синтеза знаний (и прежде всего — закон синтеза аксиом и правил вывода...), учитывающий цельность предмета (его бытия).

Вдумаемся в суть дела. Ведь анализ понятий — "разветвление", "уточнение", "утончение", "систематизация" данной научной теории — неявно имеет в своей основе некую (интуитивную?) убежденность, что в процессе этого анализа целое, к которому относится теория, лишь многократно — мысленно — расчленяется, но не искажается, не разрушается, что соединение "обратно" частные понятия и далее — термины, знаки... дадут вновь исходное понятие, понятие само-тождественного, пред-стоящего (знанию) цельного предмета. Необходимо неявное (интуитивное?) убеждение, что исходное понятие (предмета познания), во-первых, как-то оправдано генетически, а во-вторых, содержит в себе (как свое определение) законы своего расчленения. Короче говоря, логический анализ — чтобы быть доказательным — должен неявно опираться на интуицию (?!) синтеза.

В основания такого синтеза можно не углубляться (естествоиспытатели и логики-эмпирики в него обычно не углубляются), эти основания не обязательно явно формулировать в повседневной работе научного познания, но для философской (по Канту — "трансцендентальной") логики неявное должно перейти в явное, смысл синтеза должен быть осознан³⁴.

Но осознание (логическое) оснований синтеза (точнее — целостности предмета познания) означает, что — вот где начинаются коренные логические трудности! — "внешний критерий истинности", т.е. "соответствие понятия предмету, необходимо сделать внутренним критерием, необходимо ввести "внутрь логики"! "Внешний предмет" может выполнять роль верховного арбитра логической истинности научного знания, только обратившись сам во "внутренний", сконструированный — по законам синтеза — предмет. Внешний предмет должен приобрести логический статут, должен логически оправдать свое существование в качестве вне-логического предмета. И — вместе с тем — этот "внешний предмет" не может, не должен быть ассимилирован в логике, в теории, не может стать определением теории, определением знания — ведь в этом случае он потеряет значение внешнего критерия, а сама научная теория потеряет логический статут знания (о предмете, внеположном самому знанию)! Но это лишь начало "парадоксов"³⁵.

Главное еще впереди. Утверждение, что знание должно "соответствовать" (не будем пока трогать это достаточно неопределенное понятие) внешнему предмету, несет в себе одно из двух возможных значений.

Или это может означать, что какая-то плоская, односторонняя теоретическая проекция предмета, скажем его идеализация как "физической реальности", должна соответствовать какой-то его плоской, отщепленной от цельного объекта стороне (только "физической"), его насильственному "срезу". Но такое понимание ведет к бесплодной тавтологии, абстрактному равенству "предмета" и его "теоретического воспроизведения". Теоретическая идеализация "соответствует" тут самой же себе, разговор о соответствии понятия предмету (или объекту) оказывается бессмыслицей.

Есть другая возможность. Утверждение о "соответствии" может означать, что плоская теоретическая проекция, идеализация "соответствует" (в каком-то смысле тождественна?!) цельному, тотальному единому предмету, неисчерпаемому инварианту бесчисленных плоских проекций, тождественна предмету, вне мысли находящемуся! Это истолкование "соответствия" наиболее парадоксально, но единственно принципиально и не тавтологично. Но в таком случае понятие теории как системы знания неизбежно превращается в понятие теории как системы познания, соотносящейся не только с познанным, но — прежде всего — с непознанным (цельным, непонятым, бытием своим выходящим за пределы понятия) предметом — предметом познания.

При таком превращении понятия научной системы все внутренние критерии истинности (непротиворечивость, выводимость, замкнутость, строгая аксиоматичность...) теряют всякий смысл, поскольку система знания как система познания, как воспроизведение непознанного познаваемого предмета, предмета-загадки, предмета-проблемы принципиально должна быть незамкнутой, открытой, незавершенной, отрицающей свои собственные предпосылки и т.д. и т.п. Это — тезис.

Но (вспомним начало этих размышлений) если существование этого, выходящего за границы знания, предмета не обосновано логически, если этот "внешний предмет" не воспроизведен как предмет, логически необходимый, то познание вообще теряет научный характер, становится эмпирическим, бессмысленным, той самой "игрой

в кости", которую Эйнштейн никак не хотел приписать "доброму господу богу".

Система познания, только будучи воспроизведена как система знания (в которой "внешний предмет" полностью, по-гегелевски, иитериоризирован), может иметь действительно логический смысл. Это — антитезис.

Что же делать, где же выход из этих пожирающих друг друга требований к определению науки как "системы знания"?

Остановимся на минуту. Что я сейчас — на этих страницах — воспроизвел? Кантовский анализ противоречивости понятия "система (1) знания" (2) или современный — коллизиями науки (и не только науки) XX в. возбужденный — анализ противоречий классической (кантовской) концепции знания? Однако, может быть, не "или — или", но "и то и другое"? Не будем пока уточнять этот вопрос и пойдем дальше в "нашем" (при всей неопределенности этого понятия) анализе утверждений, сформулированных в "Архитектонике..." Канта.