Geum.ru

Дарственный университет американская русистика: вехи историографии последних лет. Советский период антология Самара Издательство «Самарский университет» 2001

Вид материалаДокументы

Содержание


Пер. с англ. С.Каптерева
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   28
Заключение

Основной постулат данной статьи - то, что в России после револю­ции класс превратился в категорию, которая приписывалась, а не вы­водилась из социально-экономических данных. Основными причина­ми и непосредственными предпосылками этого феномена были, во-первых, наличие юридических и институциональных структур, посред­ством которых осуществлялась дискриминация по классовому при­знаку, и, во-вторых, происходившие в российском обществе непрерыв­ные перемены и процессы социальной дезинтеграции, превратившие «реальный» социально-экономический класс, к которому должен был принадлежать индивидуум, в нечто неопределенное и трудно подда­ющееся классификации. Предельно обобщая сущность проблемы, Можно сказать, что советская практика «приписывания к классу» воз­никла как комбинация марксистской теории и слабой структуриро­ванности российского общества.

В каком-то смысле класс (в его советской форме) может считаться изобретением большевиков. В конце концов, именно большевики стояли во главе нового советского государства и разрабатывали его за­конодательство, построенное на принципе классовой дискриминации, а марксизм был их официальной идеологией. Тем не менее, приписы вать большевикам все заслуги в деле создания советской версии поня­тия «класс» значило бы слишком упрощать ситуацию. Корни этого новшества уходят и в массовое сознание россиян, - в конце концов именно образованные «снизу» в 1905 и 1917 годах Советы рабочих депутатов выработали практику предоставления права голоса по клас­совому признаку (которая была узаконена в Конституции 1918 года) и, таким образом, косвенно повлияли на создание всего корпуса зако­нодательства, основанного на классовой дискриминации, которое действовало в начале советского периода российской истории. Более того, тот сословный оттенок, который понятие «класс» приобрело в 20-е годы (это особенно очевидно в случае с «классовым» статусом духовенства и с категорией «служащих», напоминавшей мещанское сословие), также скорее был плодом народного, а не большевистско­го воображения.

Специфически большевистское (или свойственное интеллектуалам-марксистам) понимание класса наиболее ярко проявилось в сфере со­циальной статистики. Убежденные в том, что научный анализ обще­ства требует использования классовых категорий, советские статис­тики 20-х годов кропотливо вводили эти категории в обрабатывав­шиеся ими данные, включая те тома с результатами переписи 1926 года, где речь шла о профессиональных занятиях населения. Как было по­казано в данной статье, тот огромный объем статистических данных. который был собран и обработан в 20-е годы, был частью проекта строительства «виртуального классового общества»; целью статисти­ческих исследований было создание иллюзии существования классов. Очевидный вывод, который из этого следует, - это вывод о том, что историкам необходимо подходить к подобным статистическим дан­ным крайне осторожно.

Важнейшим - если не ключевым - аспектом общего процесса «при­писывания к классу» в 20-е годы был институт «классового клейма». Очевидно, что это явление обязано своим происхождением револю­ционной страсти народа не в меньшей степени, чем марксистской тео­рии или даже большевистской идеологии. Интеллектуалы-большеви­ки (включая Ленина и других партийных лидеров) испытывали не­ловкость от того, что их классовая политика вела к практике клейме­ния по классовому признаку и демонстративному поиску виновных: они, в частности, пытались противостоять популярному в народе пред' ставлению, что классовое происхождение индивидуума неизбежно налагает на человека несмываемое «клеймо». Но подобные возраже­ния большей частью игнорировались. Практика «клеймения» по клас­совому признаку достигла своего пика одновременно с инспирированной государством «охотой на ведьм», широко развернувшейся в ходе «культурной революции» конца 20-х - начала 30-х годов.

В 30-е годы, после того как стихла оргия коллективизации, раску­лачивания и «культурной революции», многое стало меняться. Рево­люционной страстности заметно поубавилось; марксизм стал чем-то обыденным и перестал служить для коммунистов источником вдох­новения; а в 1937-1938 годах «охота на ведьм» велась (хотя и не все­гда) не по классовому принципу. И, тем не менее, класс по-прежнему оставался основной категорией идентификации советских граждан, что было институционально закреплено в новой форме с введением в конце 1932 года паспортов, содержавших графу «социальное положе­ние». Графа эта была почти точным эквивалентом отметки о сослов­ной принадлежности в документах, удостоверявших личность при ста­ром режиме. Советское понятие класса перестало быть поводом для оспаривания или же (после демонтажа законодательных и институци­ональных структур классовой дискриминации) клеймом; все более и более оно сближалось по своей сущности с понятием сословия, воз­никшим в императорский период.

Очевидно, что значение «сталинской сословности» как модели со­ветского общества не может быть подвергнуто на страницах этой ста­тьи достаточно тщательному рассмотрению, но, как мне представля­ется, имеет смысл предложить здесь несколько возможных направле­ний исследования данной проблемы. Во-первых, введение понятия сословности сразу же очерчивает некие концептуальные границы и позволяет нам осознать, что «классы» сталинского общества, как и сословия, следует выделять и рассматривать через призму их отноше­ния к государству (в то время как классы в марксистском понимании определяются через их отношение друг к другу). Это позволяет нам по-новому подойти к столь часто обсуждаемой проблеме «главенству­ющей роли государства» во взаимоотношениях между советским го­сударством и обществом.

Во-вторых, сословная модель оказывается очень удобной при ана­лизе проблемы социальной иерархии. Часто указывают, что в период сталинизма в советском обществе, бесспорно, возникла некая соци­альная иерархия, но в концептуальном отношении ее природа остает­ся неясной. Легко согласиться с Л.Д.Троцким и М.Джиласом в том, что в сталинский период появился новый высший класс, положение представителей которого определялось занимаемыми ими должнос­тями; но намного труднее принять марксистский подход к данному вопросу и интерпретировать этот класс не просто как новый приви­легированный, а как новый правящий класс. В рамках же концепции «сталинской сословности» класс этот можно рассматривать как совре­менную версию «служилого дворянства» [75], чьи статус и функции так же понятны историкам, как они были очевидны для современников: и тогда остальные классы-сословия с такой же легкостью занимают свои места в существовавшей системе социальной иерархии.

Наконец, имеет смысл поставить вопрос о том, насколько анало­гичная модель применима при изучении национальностей Советско­го Союза. В Российской Империи существовали не только социальные. но и этнические, национальные сословия (например, башкиры или немецкие колонисты). Национальность, как и класс, была категори­ей, которая получила полное правовое признание только после рево­люции. В советское время, как могло показаться, создание этой кате­гории вначале шло совершенно иным путем, чем создание категории класса. В период сталинизма, однако, многое изменилось, особенно в случаях депортации целых национальностей в 40-е годы. В таком слу­чае у историка появляется интригующая возможность - проследить, как принцип сословности наложил свой отпечаток на процесс искус­ственного созидания не только социальной, но и национальной иден­тичности советских людей.


^ Пер. с англ. С.Каптерева


Примечания

1. См.: Sheila Fitzpatrick, Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934 (Cambridge, 1979): idem, «Stalin and the Making of a New Elite, 1928-1939», Slavic Review 38 (1979). P.377-402; эта статья была перепечатана в моей книге The Cultural Front (Ithaca, N.Y., 1992). P.149-182.

2. В особенности это относится к тем марксистским концепциям образо­вания классов (например, к концепции Э.П.Томпсона), где делается упор на фактор сознания. К примеру, можно указать на характерные для начала со­ветского периода проблемы (пре)образования российского рабочего класса и выработки партией большевиков собственного варианта «пролетарского со­знания» - варианта, который сами промышленные рабочие полностью не при­няли. но от которого они полностью и не отказались.

3. Форма А, использовавшаяся в ходе переписи 1897 года, воспроизводит­ся в приложении 1 к книге: Пландовский Вл. Народная перепись. Спб., 1898. Респонденты должны были указать свое «сословие, состояние, или звание», а также ту отрасль экономики, в которой они работали (сельское хозяйство, промышленность, горная промышленность, торговля и т. д.).

4. Там же. С.339. Единственный приведенный там пример касался уча­ствовавших в переписи 1897 года крестьян, которые были не в состоянии указать статус своих семей при крепостном праве, до 1861 года. Речь здесь шла де о «сословии», а о «разряде»; опрашиваемые должны были ответить, явля­лись ли они в то время помещичьими крепостными, государственными крес­тьянами и т.д.

5. Дискуссию по наиболее кардинальным вопросам, связанным с сослов­ной проблематикой, можно проследить по следующим работам: Gregory L. Freeze, «The Soslovie (Estate) Paradigm and Russian Social History». American Historical Review 91 (1986). P.I 1-36 [на русском языке опубл. как: Фриз Грего­ри Л. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Са­мара, 2000. С.121-162.-Прим. ред.]; Leopold Н. Haimson, «The Problem of Social Identities in Early Twentieth Century Russia», Slavic Review 47 (1988). P. 1-20; Alfred J. Rieber. Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia (Chapel Hill, N.С., 1982). P.XIX-XXVI, idem, «The Sedimentary Society», Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia, ed. Edith W. Clowes, Samuel D. K-assow and James L. West (Princeton, N.J., 1991); Abbott Gleason, «The Terms of Russian Social History», ibid. P. 23-27.

6. Ключевский В.О. История сословий в России: Курс, читанный в Мос­ковском Университете в 1886 г. Спб., 1913.

7. Интеллигенция выделилась из рядов дворянства в середине XIX столе­тия как особая группа образованных россиян, не состоявших (или состояв­ших без особой охоты) на государственной службе. Ее представители, не при­надлежавшие к дворянству, многие из которых были сыновьями духовных лиц, иногда числились в особой сословной категории: «разночинцы». С воз­растанием к концу XIX века общественного значения юридической и меди­цинской профессий государство проявило склонность рассматривать эти про­фессии как новые сословия; но российские интеллектуалы, чьи умы уже все­цело занимала проблема образования классов в марксистском смысле слова как необходимых элементов «современного» общества, практически не обра­тили внимания на этот процесс. Быстрый рост городского промышленного рабочего класса был результатом беспорядочной индустриализации России, осуществлявшейся под руководством графа Витте с 90-х годов XIX столетия. Большинство промышленных рабочих были недавними (более или менее) переселенцами из деревень и юридически состояли в крестьянском сословии.

8. О таких представлениях образованного общества см.: Фриз Грегори Л. Сословная парадигма и социальная история России. С. 123-124. Однако, как Указывает Леопольд Хаймсон, «если понятие "сословия" отражало представ­ления государства об обществе, то марксистское понятие "класса" по сути своей было "альтернативным представлением" квазидиссидентской интелли­генции, сформулированным на основе реалий западного, а не российского общества». - Leopold Haimson, «The Problem of Social Identities in Early 'Twentieth Century Russia». P.3-4.

9. Уильям Розенберг отмечал, что «по крайней мере на протяжении короткого исторического отрезка доминирующая идентичность позволяла четко очертить линии социального противостояния» (William G. Rosenberg, «Identities, Power, and Social Interactions in Revolutionary Russia», Slavic Review 47 (1988). P.27); сведения о том, как российские либералы воспринимали клас­совую поляризацию, приводятся в его работе: William G. Rosenberg, Liberals in the Russian Revolution (Princeton, N.J., 1974). P.209-212.

10. О демографических процессах того времени см.: Diane P. Koenker. «Urbanization and Deurbanization in the Russian Revolution and Civil War». Journal of Modem History 57 (1985). P.424-450; об их политическом значении см.: Sheila Fitzpatrick, «The Bolsheviks' Dilemma: Class, Culture and Politics in the Early Soviet Years», Slavic Review 47 (1988). P.599-613; последняя работа вошла также в книгу: Sheila Fitzpatrick, The Cultural Front. P. 16-36.

11. XI съезд РКП(б). Март-апрель 1922 г. Стенографический отчет. М., 1961. С.103-104.

12. Это оскорбление было особенно действенным потому, что в лексиконе русской интеллигенции слово «буржуазный» имело такой же презрительный оттенок, как и в большевистском дискурсе.

13. В октябре 1917 года рабочие составляли примерно 60% членов партии, но в ходе гражданской войны этот показатель снизился приблизительно до 40% (частично в результате наплыва в партию крестьян-красноармейцев); более того, в партийном руководстве преобладали выходцы из интеллиген­ции. В 20-е годы предпринимались энергичные усилия по привлечению в ряды партии большего числа рабочих. При этом наряду с процессом «вербовки» представителей рабочего класса шел не менее интенсивный процесс «выдви­жения» рабочих на уровень кадровых специалистов и на административные должности. Связанные с этим практические и концептуальные проблемы об­суждаются в работе: Sheila Fitzpatrick, The Bolsheviks' Dilemma.

14. Правда, 20 апреля 1936 г. C.I.

15. Об уничтожении сословий и гражданских чинов. Декрет ЦИК и Со­внаркома от 11 [24] ноября 1917 г. [за подписью Я.М.Свердлова и В.И.Лени­на] // Декреты советской власти. М., 1957. T.I. С.72.

16. См., напр., детальное описание деления советского общества на клас­сы, основанное на результатах переписи населения: Статистический справоч­ник СССР за 1928 г. М., 1929. С.42,

17. Впрочем, при проведении серьезного социально-статистического ана­лиза священников и других «служителей культа» включали в категорию «лиц свободных профессий».

18. Конституция (Основной закон) РСФСР, принятая Пятым Всероссийс­ким съездом Советов (10 июля 1918 г.) // Собрание узаконений и распоряже­ний рабочего и крестьянского правительства. 1918. № 51. Ст. 582. Раздел 4 (глава 13) конституции посвящен избирательному праву.

19. Детальный анализ данного вопроса содержится в работе: Elise Kimerling, «Civil Rights and Social Policy in Soviet Russia, 1918-1936», Russian Review 41 (1982). P.24-46.

20. Формы документации, принятые в 1926-1927 годах для регистрации бра­косочетания, рождения ребенка, развода и смерти, воспроизведены в следую­щей работе: Дробижев В.З. У истоков советской демографии. М., 1987. С.208-215. В графе «социальное положение» были предусмотрены следующие вари­

анты: «работник-тница, служащий-ая, хозяин-ка, помогающий член семьи [в семейном, например, крестьянском хозяйстве], свободной профессии» и т. д.

21. Советская юстиция. 1932. № 1. С.20 (курсив мой. - Ш.Ф.).

22. Этот вопрос был поставлен перед народным комиссаром просвещения А.В.Луначарским на конференции преподавателей в 1929 году (Луначарский посоветовал учителям положиться на добрую волю приемных комиссий, а не испытывать судьбу, требуя изменить законодательный порядок). - Государ­ственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5462, on. 11, д. 12, л. 37.

23. То, что перепись населения 1897 года не предоставляла такой инфор­мации, крайне расстраивало Ленина еще при написании им работы «Разви­тие капитализма в России». Перепись была проведена должным образом в 1920 году, на последней стадии гражданской войны, но из-за социального хаоса и неразберихи того периода полученная в результате переписи информация о занятиях населения обладала небольшой ценностью. - Массовые источники по социально-экономической истории советского общества. М., 1979. С.24; Дробижев В.З. У истоков советской демографии. С.47-48, 53.

24. За исключением наемных сельскохозяйственных рабочих.

25. См.: Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. Краткие свод­ки. Вып. 10. Население Союза ССР по положению в занятии и отраслям на­родного хозяйства. М., 1929.

26. По вопросу об использовании статистики в целях социального строи­тельства и контроля см.: lan Hacking, The Taming of Chance (Cambridge, 1990); Joan Scott, «Statistical Representation of Work: The Politics of the Chamber of Commerce's "Statistique de 1'Industrie a Paris, 1847-48"», Joan Scott, Gender and the Politics of History (New York, 1988).

27. Более подробно эта проблема рассмотрена в моей работе: Sheila Fitzpatrick, «The Problem of Class Identity in NEP Society», Russia in the Era of NEP: Explorations in Soviet Society and Culture, ed. Sheila Fitzpatrick, Alexander Rabinowitch and Richard Stites (Bloomington, Ind., 1991). P. 12-33.

28. Как правило, в отношении рабочего класса коммунисты не применяли «генеалогический» подход. Рабочие, которые родились в крестьянских семь­ях (а таких было большинство), все равно считались «пролетариями».

29. Две соответствующие графы носили следующие заголовки: «по социальному положению» и «по занятию». См. анкету партийной переписи 1927 года, воспроизведенную в издании: Всесоюзная партийная перепись 1927 г. Вып. 3. М.:

Статистический отдел ЦК ВКП (б), 1927. С.179-180. Что касается вопроса «генеа­логии», то статистики Центрального Комитета партии считали, что классовый статус родителей «в меньшей степени характеризует партийца», чем его непосред­ственный классовый опыт и профессиональная история, и что он «накладывает менее яркий отпечаток на весь его духовный облик». См.: Социальный и нацио­нальный состав ВКП(б). Итоги Всесоюзной переписи 1927 года. М., 1928. С.26.

30. О раскулачивании см.: R.W.Davies, The Socialist Offensive: The Collectivisation of Soviet Agriculture, 1929-1930 (Cambridge, Mass., 1980). Chaps. 4-5.

31. Kendall E. Bailes, Technology and Society under Lenin and Stalin (Princeton, N.J., 1978). Chaps. 3-5.

32. О понимании «культурной революции» как классовой борьбы, харак­терном для периода 1928-1931 гг., см: Cultural Revolution in Russia, 1928-1931, ed. Sheila Fitzpatrick (Bloomington, Ind., 1978).

33. О восстановлении в правах кулаков и их детей см.: О порядке восста­новления в избирательных правах детей кулаков // Собрание законов и рас­поряжений рабоче-крестьянского правительства СССР. 1933. №21. Ст.117;

О порядке восстановления в гражданских правах бывших кулаков // Там же. 1934. № 33. Ст. 257. О приеме в высшие учебные заведения см.: Sheila Fitzpatrick, Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921-1934. О правилах при­ема в партию см.: Т.Н. Rigby, Communist Party Membership in the U.S.S.R., 1917-1967 (Princeton.N.J.. 1968). P.221-226. Об изменениях основ приема в ком­сомол см. речь секретаря Центрального Комитета Андреева на Х съезде ком­сомола: Правда, 21 апреля 1936 г. С.2.

34. Речь В.М.Молотова о предстоящих изменениях в Советской Консти­туции, произнесенную 6 февраля 1935 г. на VII съезде Советов, см.: Комсо­мольская правда, 8 февраля 1935 г. С.2.

35. Советская юстиция. 1936. № 22. С.15.

36. Комсомольская правда, 2 декабря 1935 г. С.2. Вышеупомянутый деле­гат, башкирский комбайнер А.Г.Тильба, заявил, что местные партийные дея­тели пытались помешать его присутствию на совещании, несмотря на его зас­луги как стахановца, и что он смог прибыть на него только после вмешатель­ства главы сельскохозяйственного отдела ЦК партии.

37. Конституция (Основной закон) Союза Советских Социалистических Республик (1936)// История советской Конституции (в документах). 1917-1956. М., 1957. С.726.

38. Например, его использует А.Т.Твардовский в своей поэме «По праву памяти», ходившей по рукам в советском «самиздате» в 60-е годы. Родители и братья Твардовского подверглись депортации как кулаки в то же самое время, когда он в Смоленске начинал успешную карьеру народного поэта.

39. В то время как большинство газет попросту не среагировало на эту фра­зу, «Комсомолка» неделей позже выступила с передовой статьей, где призыва­ла к повышению революционной бдительности по отношению к классовым врагам; призыв этот прозвучал как косвенное опровержение того, что было напечатано в ней ранее. См.: Комсомольская правда, 28 декабря 1935 г. C.I.

40. О правом уклоне в ВКП(б) // Сталин И.В. Сочинения. Т.12. М., 1952. С.34-39,

41. Из речи наркома юстиции РСФСР Николая Крыленко (который якобы перефразировал неопубликованное сталинское высказывание) перед работни­ками юстиции в Уфе в марте 1934 г. - Советская юстиция. 1934. № 9. С.2.

42. Краткое содержание фильма (возможно, не совсем точно изложенное) приводится в восторженной рецензии, опубликованной в газете «Магнито­горский рабочий» от 5 мая 1936 г. С.З.

43. Второй всесоюзный съезд колхозников-ударников. 11-17 февраля 1935 г. Стенографический отчет. М., 1935. С.60, 81, 130.

44. См. сообщение о процессе в Сычевке - одном из многочисленных про­винциальных показательных процессов 1937 года, где сельским партийным руководителям были предъявлены обвинения в оскорбительном поведении, произволе и самоуправстве по отношению к местному крестьянскому населе­нию. - Рабочий путь. 16 октября 1937 г. С.2.

45. См. Sheila Fitzpatrick, «The Great Departure: Rural-Urban Migration, 1929-33», Social Dimensions of Soviet Industrialization, eds. William G. Rosenberg and Lewis Siegelbaum (Bloomington. Ind., 1993). P.15-40.

46. За индустриализацию. 20 марта 1935 г. С.2.

47. Заковский Л.М. О некоторых коварных приемах и методах врагов, пробравшихся в комсомол // Комсомольская правда, 5 октября 1937 г. С.2.

48. Значительное число жертв этой чистки было восстановлено в рядах комсомола в 1938 году, после того, как они подали апелляции, оспаривая не­справедливое исключение. Материалы слушаний о их реабилитации находятся в трофейном Архиве Смоленской области, находящемся в США, ВКП 416.

49. Данные, содержащиеся в архивах местного НКВД, приводятся в ста­тье: Ижбулдин Г. Назвать все имена // Огонек. 1989. № 7. С.30.

50. Эти наблюдения основаны на чтении архивных дел, содержащих жа­лобы. написанные крестьянами в 1937 году. Дела эти, хранящиеся в Российс­ком государственном архиве экономики (РГАЭ), ф. 396, on. 10. подробно рас­сматриваются в работе: Sheila Fitzpatrick, Stalin's Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization (New York and Oxford, 1994);

см. в особенности приложение «Библиография и источники» (арр. «On Bibliography and Sources»).

51. РГАЭ, ф. 396. on. 10, д. 121, л.1.

52. Данные эти взяты из статьи: Дугин Н. Открывая архивы // На боевом посту, 27 декабря 1989 г. С.З; они основаны на архивных данных НКВД, где заключенных классифицировали на основе статей Уголовного кодекса, по которым они были осуждены.

53. Основными координатами личностной идентификации в паспортах 30-х годов были возраст, пол, социальное положение и национальность; см.: Об установлении единой паспортной системы в