Geum.ru

Флоря Б. Н. Исследования по истории Церкви. Древнерусское и славянское средневековье: Сборник.— М.: Цнц «ПЭ», 2007

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   34   35   36   37   38   39   40   41   ...   57
[25]. С этого момента правитель Великого княжества Литовского и Западнорусская Церковь оказались в конфликте не только с Фотием, но и с патриархом. Тогда Витовт, побеседовав с епископами и убедившись в их поддержке, направил в марте 1415 г. своих послов в Константинополь. Они должны были снова потребовать одобрения кандидатуры Цамблака, угрожая, что в противном случае епископы сами поставят митрополита. Когда ответ из Константинополя так и не пришел, 15 ноября 1415 г. Цамблак был поставлен митрополитом на Соборе западнорусских епископов в Новогрудке[26]. Значение этого события далеко не ограничивалось тем, что было принято решение, расходившееся с рекомендациями Константинополя. Более существенно то, что Витовт и епископы нашли нужным обосновать его правомерность в окружных посланиях, адресованных населению Великого княжества Литовского[27]. Юридическая законность решений Собора подкреплялась ссылками на опыт болгар и сербов, которые сами избирают глав своих Церквей, не обращаясь в Константинополь, и на действия русских епископов при князе Изяславе в середине XII в., когда они самостоятельно поставили Киевского митрополита. Одновременно впервые на территории Восточной Европы действия высших церковных и светских властей Византийской империи подверглись осуждению в официальных документах. В этом нельзя не видеть свидетельства заметного падения авторитета империи как центра православного мира в глазах верующих этого региона.

Однако при этом нельзя не отметить очевидные расхождения в позициях Витовта и западнорусских епископов. В послании Витовта ответственность за все дурные поступки, за отказ удовлетворить справедливые требования возлагалась одновременно на императора и на патриарха. В послании епископов эта тема получила более подробное освещение: в нем говорилось о злоупотреблениях, совершавшихся не только в начале XV в., но и ранее. Иерархи вспоминали «о Киприане митрополите, и о Пимине, и о Дионисьи», когда в Константинополе поступали, «не смотряше на честь церковную, но смотряше на злато и сребро много». Однако в отличие от Витовта епископы обвиняли во всем императоров, подчинивших патриарший Синод своей власти, так что митрополитами поставляли, «кого царь повелит». Епископы не хотели принимать митрополита из Константинополя, потому что такие митрополиты «поставлени бывают от царя, мирянина будуща человека». Вместе с тем они подчеркивали верность православному учению («такоже якоже они учим») и готовность признать духовный авторитет высших православных иерархов («патриарха святейшаго Констянтиноградского имамы патриарха и отца и прочая патриярхы»).

За этими различиями скрывались, по-видимому, разные представления о значении происшедшего события и перспективах развития ситуации. Поставление Григория Цамблака в митрополита для епископов означало приобретение автономии и защиту от вмешательства Московского митрополита и Царьграда, для Витовта было актом разрыва Западнорусской Церкви с византийским миром, а значит, создавались условия для присоединения этой Церкви к Риму.

Хотя во всех источниках поставление Цамблака связывается исключительно с инициативой Витовта, несомненно, что данный шаг был согласован с Ягайлом. Об этом свидетельствует участие в Соборе, созванном в Новогрудке, Харитона, епископа Холмского, чья епархия находилась на территории Польского королевства. Более того, именно Ягайло играл главную роль в подготовке унии Западнорусской Церкви с Римом, начавшейся еще до возведения Цамблака на митрополичью кафедру.

Материал о его деятельности был собран и проанализирован А. Прохаской[28]. В письме отцам Констанцского Собора от 29 августа 1415 г. Ягайло сообщал о поездке на Собор «ради возвращения греков» из Константинополя. Вероятно, имеется в виду грек-доминиканец Феодор Хрисоверг, генеральный викарий Ордена, впоследствии активный участник переговоров об унии между Римом и Константинополем. В том же письме король писал о своих русских подданных, которых еще «не озарил божественный свет»[29]. Это не совсем ясное высказывание позволяет объяснить сообщение представителя Венского университета на Соборе Петра де Пулки, что с помощью Феодора польский король надеется возвратить на правильный путь «русский» народ, отступивший от веры Христа[30]. В октябре 1415 г. Ягайло и Витовт совместно обратились к отцам Констанцского Собора, заявляя о желании привести к единству с Церковью множество «схизматиков» и язычников, живущих в их владениях. Выражая надежду, что это будет осуществлено еще при их жизни, правители Польши и Литвы просили «совета и помощи» от отцов Собора[31]. Интересный комментарий к этому тексту дает недатированное (написанное не позднее октября 1417 г.) письмо представителя Тевтонского ордена на Соборе: он сообщал в Мариенбург, что Витовт обещал добиться крещения татар, а польский король писал своим епископам (его представителям на Соборе), что он готов привести (свою) Церковь к соединению с Римской Церковью, если будет преодолен раскол среди католиков. Прокуратор Ордена с огорчением сообщал, что польские делегаты подняли вокруг этого большой шум и их теперь считают добрыми христианами[32]. Из содержания документов следует, что Ягайло и Витовт хотели добиться локальной унии Западнорусской Церкви с Римом.

За этими заявлениями, вызвавшими своего рода сенсацию, не последовало конкретных действий, очевидно, потому, что идея локальной унии между Западнорусской Церковью и Римом не вызвала энтузиазма ни у епископов, ни у нового митрополита Григория Цамблака, исихаста, ученика Евфимия Тырновского и автора антилатинских полемических сочинений. Более того, вся ситуация изменилась, так как произошло примирение митрополита (а в его лице и западнорусского епископата) с Константинополем. Сначала новый Константинопольский патриарх Иосиф II (вступивший на престол в мае 1416 г.), получив от Фотия «писание» о действиях Цамблака, заверял, что «никако да не будет от нас ослабление» в отношении самозваного митрополита. Как он сообщал в Москву, судом патриаршего Синода Цамблак был подвергнут «по извержению (из сана) в отлучение и в проклятие». Новый патриарх подтвердил решения своего предшественника Евфимия, но, порицая Цамблака, патриарх воздерживался от осуждения стоявшего за его спиной Витовта. Напротив, он дипломатично выражал надежду, что Витовт как «умный осподарь» поправит положение[33]. Из этого следует, что Патриархия не была заинтересована в обострении конфликта. В Царьграде нуждались и в военной помощи, и в материальной поддержке со стороны Польши и Литвы. Епископы старательно подчеркивали, что они готовы в полной мере признавать авторитет Константинопольского (Вселенского) патриарха. Таким образом, у обеих сторон, хотя и по-разному выраженное, было стремление к соглашению. Я. Фиялек обращал внимание на свидетельство Густынской летописи о том, что Константинопольский патриарх в конце концов санкционировал выбор Цамблака[34]. Этому свидетельству украинского источника XVII в. можно было бы не придавать значения, если бы оно не находило соответствия в более ранних источниках. Так, в речи, которую Григорий Цамблак произнес перед папой на Констанцском Соборе, он назвал императора Мануила «своим сиятельным господином» (serenissimus dominus meus)[35]. В устах человека, находившегося в конфликте с Константинополем, подобные выражения выглядели бы весьма странно. Нотариус Констанцского епископа Ульрих Рихенталь, подробно описавший все, что происходило на Соборе, отметил, что на литургии, которую служил митрополит Григорий в своей резиденции в Констанце, присутствовали «zwen hertzogen von Kriechen»[36]. Нет сомнений, что здесь имеются в виду послы императора Мануила II, Николай Эвдаймоноиоанн и его сын Андроник, которых Рихенталь именует герцогами «von Tropi»[37]. Вряд ли императорские послы могли присутствовать на службе, совершавшейся иерархом, лишенным сана и отлученным от Церкви патриаршим Синодом. Таким образом, ко времени приезда Цамблака на Констанцский Собор конфликт между Константинополем и Западнорусской Церковью отошел в прошлое.

В такой ситуации у Цамблака и у западнорусских епископов не было стимулов к тому, чтобы вести переговоры о заключении локальной унии с Римом. Тем самым руководители Польши и Литвы оказывались в достаточно сложной ситуации. Отсутствие конкретных шагов, которые последовали бы за широковещательными декларациями, создавало трудности для польских делегатов, споривших на Соборе с Орденом. Представители Ордена ядовито заявляли, что польский король обещал способствовать унии православной и католической Церквей, но не привел к истинной вере ни своих русских подданных, ни родных братьев, из которых лишь один принял католическую веру[38]. Наступившая, наконец, с избранием папы Мартина V ликвидация схизмы делала вопрос об исполнении данных обещаний особенно настоятельным.

По-видимому, к концу 1417 г. какое-то соглашение между правителями Польши и Литвы и церковной иерархией было достигнуто. В письме отцам Собора от ноября 1417 г. Ягайло заверял, что он и Витовт не прекращают усилий для заключения унии[39]. 1 января 1418 г., поздравляя нового папу с избранием, король мог уже сообщить[40], что благодаря его и Витовта усилиям к нему и к отцам Собора направляется Григорий, «митрополит всея Руси», которого король просит «по-отечески» принять. В этом отношении правителям Польши и Литвы удалось добиться своей цели. Однако стоит отметить, что решение об отъезде митрополита в Констанц было принято лишь через два года после созыва Собора и возведения Цамблака на митрополичью кафедру. По-видимому, эти два года были заполнены спорами о том, на каких условиях западнорусское духовенство согласилось бы участвовать в работе Констанцского Собора. Отголоски этих споров можно обнаружить в письме Ягайла и Витовта отцам Собора от 25 августа 1417 г., где говорилось, в частности, о том, что православное духовенство противится соединению с Римской Церковью, так как не желает подвергнуться вторичному крещению. К этому времени правители Литвы и Польши еще рассчитывали на успех своего плана локальной унии. В письме они выражали надежду на то, что после подчинения Римской Церкви населения их владений и остальная часть «греков» (т. е. православных) последует их примеру[41]. Извещая папу Мартина V о выезде Киевского митрополита на Собор, король употреблял весьма осторожные формулировки, говоря о целях поездки Григория: митрополит ехал, чтобы предложить и обсудить возможные пути и способы соединения «его» паствы с католической Церковью. Вероятно, определенных обязательств от западнорусских епископов Ягайлу и Витовту добиться не удалось. 18 января 1418 г. митрополит прибыл в Констанц[42], и 25 февраля был торжественно принят папой Мартином V[43].

Для суждения о том, какие круги православного общества Восточной Европы и насколько широко были вовлечены в эту совместную акцию Витовта, Ягайла и Цамблака, важно проанализировать сведения о составе посольства, прибывшего на Констанцский Собор с Киевским митрополитом. Ряд сведений о составе этого посольства сохранился в записях Ульриха Рихенталя. Уже один из первых исследователей, обративших внимание в конце XIX в. на свидетельства Рихенталя, А. Прохаска, пришел к заключению, что посольство было огромным и состояло из большей части западнорусского епископата и широкого круга представителей православного общества из держав Ягайла и Витовта, а также представителей многих православных и мусульманских правителей и стран[44]. Аналогичного мнения придерживается и современный исследователь жизни и творчества Григория Цамблака Ю. К. Бегунов[45]. Анализ свидетельств Рихенталя позволяет внести некоторые ограничения и уточнения в эту в общем правильную характеристику.

Одно их них касается вопроса об участии западнорусских епископов в поездке Цамблака. На первый взгляд такая точка зрения находит подтверждение в двукратном свидетельстве Рихенталя: в одном говорится о приезде с митрополитом «восьми епископов его веры», в другом — о «пяти епископах»[46]. Если положиться на эти высказывания, то следовало бы заключить, что в поездке приняла участие едва ли не большая часть западнорусских епископов. Однако при этом вызывает недоумение, что в помещенном в «Хронике» Рихенталя подробном описании православной литургии в констанцской резиденции Григория Цамблака совершенно не упоминается об участии епископов[47]. Еще более важно, что нет никакого упоминания о епископах в дневнике Собора, составленном французским кардиналом Гильомом Филастром. Здесь отмечается, что на аудиенцию к папе Киевский митрополит прибыл в сопровождении «шести пресвитеров своего ордена»[48]. Положение выясняется при обращении к сохранившемуся третьему варианту записи Рихенталя о приезде Цамблака, где говорится, что митрополит имеет под своей властью 11 епископов, а с ним приехали «9 священников его веры»[49]. По-видимому, именно этот вариант содержит наиболее полный текст первоначальной записи Рихенталя, которая в других вариантах была сокращена, и говорить об участии епископов в поездке в Констанц нет оснований.

Очень сложным представляется вопрос об участии в поездке представителей православной знати. В записях о посольстве Витовта, прибывшем одновременно с Григорием Цамблаком, Рихенталь прямо указывает на участие в нем «herzogen usz wissen Russen»[50]. В другом месте «Хроники» он поместил перечень знатных лиц, представлявших Витовта на Соборе[51]. Однако, поскольку Витовт постоянно поддерживал связи с Собором, нельзя быть уверенным, что включенные в этот перечень лица действительно приехали на Собор вместе с Цамблаком. Как будто более определенным в этом плане может быть свидетельство Рихенталя о том, что на литургии в резиденции митрополита присутствовали «herzog uff Schmolentzgi, der hertzog usz roten Russen»[52]. Смоленский князь упоминается и в других местах «Хроники», где приводится его имя — Федор[53]. Сведения об этом князе находим в тексте Новгородской первой летописи под 1412 г. 2 января Ягайло и Витовт объявили войну Новгороду, обвиняя новгородцев, в частности, в том, что «нашего ворога Юрьева Святославича сына Федора приняли есте». После этого Федор заявил «о мне с Витовтом нелюбья не держите» и уехал «в Немце»[54]. Таким образом, Федор был врагом Витовта, из-за угроз которого ему пришлось уехать из Новгорода в немецкие княжества, где ему, по-видимому, удалось попасть в окружение римского короля Сигизмунда Люксембургского. «Thede duc de Rousie» присутствовал на коронации Сигизмунда немецкой короной в Аахене[55]. К числу спутников Цамблака он не мог принадлежать. С приездом Киевского митрополита можно связать лишь появление на Соборе не названного Рихенталем князя «Червонной Руси», которого вслед за А. В. Флоровским и Ю. К. Бегуновым можно отождествить с Федором Острожским (в стихотворной истории Констанцского Собора упоминается «hercog von Ostrog»)[56]. Рассмотрение общего списка участников, составленного Рихенталем, позволяет предположительно присоединить к нему лишь Павла, князя из «Белой Руси»[57]. Таким образом, говорить о широком участии православной знати в посольстве Григория Цамблака в Констанцу пока нет оснований.

В «Хронике» Рихенталя помещен большой перечень восточноевропейских городов, представители которых были на Соборе; сюда вошли многие города Галичины[58] и Великого княжества. Следует, однако, учитывать, что в крупных (как Львов) и небольших (как Санок) городах Галичины уже существовали к тому времени достаточно сильные католические общины, которые и могли направлять своих посланцев на Собор для решения различных волновавших их вопросов, никак не связанных с поездкой Цамблака и унией Церквей. Вместе с тем в списке Рихенталя помещены названия целого ряда городов в восточной части Великого княжества Литовского, таких как Витебск, Смоленск, Брянск, Стародуб, где не только в то время, но и много позже среди населения не было католиков. Есть все основания связать с поездкой Цамблака появление на Соборе представителей этих городов. Даже если полагать, что представители этих городов присоединились к Киевскому митрополиту по приказу Витовта, то следует отметить, что впервые в переговорах о церковной унии приняла участие столь значительная по размерам и разная по социальному составу группа представителей восточнославянского общества.

Особого внимания заслуживает сообщение Рихенталя о приезде вместе с Цамблаком «послов от города Великий Новгород» (Gross Nofgrafye)[59]. Хотя о прибытии новгородских послов говорится лишь в одном из трех вариантов записи о приезде Цамблака, правильность этого свидетельства подкрепляется наблюдениями над другими частями «Хроники». Так, Новгород упоминается и в заключительной ее части, в перечне государств, приславших своих послов в Констанц, где поясняется, что этот город богат серебром и соболями, а его жители выбирают своего правителя, как в Венеции. Рядом с этой записью помещен рассказ о «Золотой бабе», почитавшейся населением Урала, о которой Рихенталь скорее всего мог услышать от новгородских послов[60]. Таким образом, факт участия послов Великого Новгорода в поездке Цамблака в Констанц можно считать установленным и отнюдь не случайным. Известно, что вскоре после открытия Собора в Констанце, 26 февраля 1416 г., папа Иоанн XXIII, узнав от польского короля, что «схизматиков» из Новгорода и Пскова можно было бы путем переговоров привлечь в лоно Римской Церкви, назначил Ягайла своим генеральным викарием в Новгороде, Пскове и соседних землях, дав ему все полномочия для ведения с этими «схизматиками» переговоров об унии. Аналогичные полномочия были предоставлены и Витовту[61]. Очевидно, что обращению короля к папе должны были предшествовать какие-то контакты с новгородцами, а появление новгородских послов в свите Цамблака было результатом действий генеральных викариев.

Участие новгородских послов в крупной политической акции, задуманной Ягайлом и Витовтом, было, несомненно, успехом их внешней политики. Отсутствие сведений о новгородско-литовских отношениях в 1415–1418 гг. не позволяет выяснить, чем руководствовались новгородские власти, пойдя на такой шаг. Вместе с тем отсутствие сведений о поездке новгородцев в официальном новгородском летописании свидетельствует о том, что боярское правительство Новгорода не стремилось к огласке своего участия в посольстве.

Правительствам Польши и Литвы удалось организовать представительное посольство, которое должно было произвести сильное впечатление на участников Собора. Вместе с тем анализ имеющихся данных заставляет отнестись с осторожностью к бытующим в литературе представлениям о широком участии представителей разных слоев западнорусского православного общества в поездке Цамблака в Констанц. Еще осторожнее следует подходить к вопросу об активном участии верхов православного общества в подготовке этого посольства: ведь наиболее многочисленную группу его участников составляли представители городов, которые могли выполнять распоряжения своего правителя.

Своей работе о пребывании митрополита Григория Цамблака в Констанце Ю. К. Бегунов дал заголовок «К вопросу о церковно-политических планах Григория Цамблака». К сожалению, имеющиеся источники не позволяют сказать что-нибудь определенное о политических планах Киевского митрополита. Но существующих сведений вполне достаточно, чтобы установить позицию митрополита относительно возможного характера церковной унии. Главным источником сведений здесь может служить речь митрополита, прочитанная перед папой Мартином V 25 февраля 1418 г. (ее латинский перевод сохранился в дневнике кардинала Филастра)[62].

Знакомство с текстом речи показало наличие ряда выражений, характерных не для православной, а для католической традиции, как, например, наименование папы «истинным наместником Иисуса Христа». А. И. Яцимирский предположил, что эти выражения могли появиться в результате перевода речи Цамблака с греческого на латынь лицом, приверженным идее папского примата[63]. Догадка А. И. Яцимирского подтвердилась, когда польский ученый Э. Ликовский обнаружил латинский текст речи митрополита Григория Цамблака в одной из рукописей баварской библиотеки с пометой, что перевод ее на латынь принадлежит Андрею из Константинополя[64]. Этого Андрея исследователь отождествил с доминиканским монахом Андреем Хрисовергом — греком, принявшим католицизм и активно участвовавшим в переговорах об унии. Он же переводил на латынь текст условий унии, привезенных в Констанц византийскими послами[65].

Предположение о вмешательстве переводчика понадобилось потому, что за употреблением в речи характерных для католической доктрины выражений не последовало соответствующих выводов. Если папа — «истинный наместник Иисуса Христа» и единственный глава Церкви, то уния могла быть осуществлена благодаря акту подчинения папскому авторитету. В речи же Цамблака предлагался иной способ ликвидации схизмы — путем созыва Собора, на котором ученые мужи с обеих сторон обсудили бы различия в Символах веры двух Церквей[66]. Подтверждение, что этому способу преодоления раскола Церквей Киевский митрополит отдавал предпочтение, находим в другом тексте, связанном с пребыванием Цамблака в Констанце: «Григория архиепископа киевъского и всея Роуси слово похвальное иже у Фролентии и оу Костентии собороу»[67]. Принадлежность этого сочинения митрополиту Григорию Цамблаку была убедительно доказана А. И. Яцимирским[68]. «Слово» представляет собой запись речи, обращенной уже не к папе, а к отцам Констанцского Собора. Восхваляя мудрость присутствовавших отцов, Цамблак призывал их отказаться от поношений противной стороны, не уподобляться самарянам и иудеям, которых устыдил за их раздоры Александр Македонский. Пусть отцы с обеих сторон сойдутся для братской беседы, «любомудро, а не любопрительно, апостольскы, а не фарисейскы», и Бог «подвигнет обоя страны в собрание... да по первых отець преданию обновете благочестивое исповедание веры». Мы не знаем, была ли зачитана эта речь, но важно, что Цамблак нашел необходимым ее написать, чтобы изложить свои доводы в пользу ликвидации раскола путем созыва Собора из представителей обеих сторон для братской дискуссии о различиях в вероучении. Созыв такого Собора к началу XV в. был уже традиционным постулатом православной стороны. Напротив, папская курия во 2-м и начале 3-го десятилетия XV в. не была склонна на это соглашаться. Созыв Собора допускался только как своего рода техническая мера, как собрание, на котором было бы официально оформлено «возвращение» схизматиков в лоно Церкви, но папа и его советники были решительно против дискуссии по вопросам вероучения