`Г. Боровик Май в Лиссабоне
| Вид материала | Документы |
- Т. А. Боровик Инновационные технологии развития музыкальности детей на урок, 22.38kb.
- Пересмотрена в Брюсселе 14 декабря 1900 г., в Вашингтоне 2 июня 1911 г., в Гааге, 492.48kb.
- Бобир С. Л., Боровик А. Г., Гетта В. Г., Гринь Т. В., Жила С. О., Завацька Л. М., Зайченко, 6306.51kb.
- Бобир С. Л., Боровик А. Г., Гетта В. Г., Гринь Т. В., Жила С. О., Завацька Л. М., Зайченко, 7100.22kb.
- Антропосари й «осинушк и» рома, 9364.5kb.
- Коммерческий закон, 3427.18kb.
- План на 2010 год, тыс рублей в т ч. план на январь-май, тыс рублей Факт за январь-май, 112.15kb.
- Монах в новых штанах, 95.7kb.
- Закон о стимулировании инвестиций (заголовок изм. – Гг, ном. 37 За 2004 Г.), 226.78kb.
- Международный конкурс для детей и молодёжи «Образование за мир» Италия. Город Форли., 7062.17kb.
Не потому, что он начался в десять часов тридцать минут вечера, - все концерты
в Лиссабоне начинаются поздно, часов в десять вечера (и если в гости вас приглашают почти к полуночи, то тоже не поражайтесь). Удивительным же концерт был потому, что впервые в тот вечер со сцены со сцены открыто звучали песни, запрещенные при фашизме. Их исполнял самодеятельный хор, который существовал и раньше, который и раньше пел антифашистские песни, но только тогда он пел их нелегально. Наверное, многие знали об этом, во всяком случае из тех, кто переполнил в тот вечер зрительный зал. Потому что, когда распахнулся занавес и открылась сцена, на которой полукруглым гребешком стояли люди – женщины и мужчины, молодые и старые, - зал поднялся и долго, стоя, аплодировал. А когда перед хором появился дирижер – седой маленький человек в сером костюме, шедший на авансцену как-то боком, мелкими шажками, - зал взорвался новой овацией и криками.
Дирижер постоял несколько мгновений перед восторженно приветствовавшей его и хор публикой не то чтобы с сердитым, но с нетерпеливым выражением лица – ему явно очень хотелось как можно скорей начать. И каждому в зале тоже хотелось этого, но просто там не в силах были прекратить восторженные аплодисменты и крики.
Это было приветствие не только хору, не только дирижеру. Это было приветствие песне, замечательному созданию человеческого гения, которая жила и выжила при фашизме, которая давала людям силы в трудную минуту, которая объединяла людей даже тогда, когда они чувствовали себя одинокими, покинутыми.
Наконец зал притих.
Дирижер повернулся лицом к хору, приподнялся на носки и, подняв обе руки вверх, пальцами поманил песню к себе. И как только раздались первые звуки – пьяниссимо, зал снова не выдержал, снова зааплодировал, закричал, поднялся со своих мест. Пришлось начинать снова.
Некоторым песням зал подпевал. Некоторые слушал завороженно, в полной тишине. Хор пел без сопровождения инструментов, хор пел a`capella. И каждая песня поэтому была обнаженной, пульсирующей, как открытое сердце.
Заканчивалась песня, снова и снова вставали люди, не в силах оставаться на месте, что-то кричали, тянули руки вверх с двумя пальцами, образующими букву «V» - виктория, победа. А некоторые не поднимались, не кричали, даже не всякий раз аплодировали. Сидели неподвижно и не вытирали слез.
К сцене подбегали женщины и мужчины, молодые и пожилые, бросали тем, кто пел, красные гвоздики. Седой дирижер нагибался к каждому цветку отдельно и нес его к роялю. К последней песне на черной блестящей поверхности вырос холм ярко-красных цветов. Черное с красными – это было как память о тех, кто погиб, чтобы песня звучала открыто. В крохотной паузе, когда аплодисменты уже стихли, а новая песня еще не началась, где-то в задних рядах зала послышался резкий стук: то ли сломался стул, то ли упал кто-то, не знаю. Но все, кто был в громадном зале, - полторы, две тысячи людей – вдруг повернулись в ту сторону, повернулись сильно и решительно как на звук вражеского выстрела. И если бы там действительно оказался враг, плохо бы ему пришлось сейчас. Очень плохо.
Во время антракта моя соседка, молодая девушка, объяснила мне, что во времена фашизма этот хор тоже выступал с концертами, но со сцены перед публикой пел лишь обыкновенные песни, не запрещенные. И – удивительное дело – публика всегда находила в них скрытый смысл, будь то сложенные или написанные иногда еще в прошлом веке песни, веселые и грустные, протяжные и задорные, были все же антифашистскими. Веселая – это значит насмешка над фашизмом, грустная – значит о горе, который принес фашизм, гневная – значит в ней – призыв бороться против фашизма. Даже любовная песня – тоже против фашизма, потому что любовь и фашизм – понятия несовместимые…
В антракте у входа в театр я видел, как рослый молодой нагловатый парень пытался пройти на концерт без билета. Приближаясь к контролеру, он засунул руку в карман, будто собирался вытащить и показать билет, но, поравнявшись с дверью, быстро пошел вперед. Вышколенный билетер, низенький, пожилой, рванулся за ним, остановил, схватил за руку и тут же показал, что разница в возрасте вовсе не является большим преимуществом молодого. Заведя парню руку назад, повел его к выходу.
- Фашист! – закричал тогда парень громко. – Ты фашист!
Красное от напряжения лицо билетера вдруг побелело, он выпустил руку парня и в растерянности остановился.
- П-почему фашист? – заикаясь, спросил он тихо.
Парень почувствовал себя выигравшим битву.
- Ты фашист! – кричал он. – Какое право ты имеешь меня хватать за руку?!
- Т-ты же без билета! – оправдывался билетер.
- Мы тебе покажем билет, фашист проклятый! – крикнул еще раз парень и скрылся за поворотом фойе, а билетер все стоял растерянный, у него тряслись губы.
- Я ф-фашист? – обратился он к своему приятелю, тоже билетеру, и нескольким свидетелям этой сцены. – П-почему фашист? Он хочет по-пройти б-без билета – а я фашист? Это он ф-фашист, раз без билета! Правда ведь, это он ф-фашист?!
Но не так просто в мае 1974 года получить лиссабонскому билетеру ответ на свой вопрос.
В Португалии – великий митинговый запой. Впервые португальцы получили возможность обсуждать свои проблемы, и люди упиваются этой возможностью. В газетах нет отбоя от объявлений о митингах. Потому что какой же это митинг, если о нем не оповещена вся страна!
Я переписал объявления, напечатанные только в одной газете. В тот день с гордостью заявляли о своих предстоящих собраниях: чертежники, электрики, квартиросъемщики, уборщики начальных школ, рабочие мясных лавок, служащие и рабочие кондитерских магазинов; владельцы маленьких магазинов, занимающихся снабжением промышленных предприятий; художники-декораторы; члены общества помощи культурному развитию людей, живущих в пригородах Лиссабона; продавцы магазинов канцпринадлежностей; владельцы книжных магазинов, книжных лавок и газетных киосков; служащие департамента городского строительства; торговцы бакалейных лавочек; владельцы фотографических магазинов; учащиеся средних школ, занимающиеся с репетиторами; конторские служащие, имеющие отношение к экспорту леса; обслуживающий персонал больниц; сотрудники институтов, готовящих администраторов для колоний (!); работницы трикотажной промышленности; владельцы кустарных промыслов; активисты Демократического движения женщин; любители революционных песен; слепые нищие, играющие на саксофонах; трамвайщики.
Все митинги начинаются в одно и то же время – в половине десятого вечера. Заканчиваются же – никому неизвестно когда. В более широком смысле – не заканчиваются вообще.
С политическими партиями в Португалии – тоже запой. Не меньший, чем с митингами.
После 25 апреля политические партии возникают как грибы.
Двадцать человек, имеющие программу, могут собраться и провозгласить новую партию. Пятнадцать человек, условившись об этом по телефону, тоже могут. И десять – если есть программа. И десять без программы. И пять.
Партию, кажется, можно сообразить и на троих.
В министерстве общественных связей я спросил у сеньоры Мануэлы – нельзя ли мне получить список политических партий, существующих в Португалии, адреса и телефоны партийных центров.
Миловидная сеньора развела руками и сказала извиняющимся тоном:
- Простите, но это немножечко невозможно. (Может ли существовать более ласковая форма отказа?!) У нас их уже более полусотни. И каждый день создаются новые. Мы вначале пытались вести список. Но потеряли счет и бросили.
Сеньора порылась в ящиках своего письменного стола и разыскала тот список.
- Только на время – предупредила она, протягивая листок мне. – Я хочу оставить его себе как исторический сувенир. Лет через десять рассматривать его будет ужас как весело.
Но и сейчас рассматривать его если и не «ужас как весело», то, во всяком случае, весьма интересно.
Интересным было, прежде всего, пожалуй, то обстоятельство, что несмотря на множество партий (их в списке было действительно около пятидесяти), ни в одном из названий не упоминалось слово «капитализм». И слово «буржуазия» не встречалось. Не было и слова «латифундист». А ведь среди этих новых партий, конечно, есть и серьезные буржуазные, правые организации.
Казалось бы, чего стесняться буржуазии? Почему не называть вещи своими именами? Почему не именовать какую-нибудь буржуазную партию, например, «Союзом демократического развития капитализма» или «Буржуазно-демократической партией Португалии». Но ведь нет! Ни в одном названии не встретишь и намека на такие слова. Насколько же дискредитировали себя понятия «капитализм», «буржуазия», если даже самые ярые их приверженцы боятся произносить такие слова вслух.
Наоборот, в названиях новых партий мелькали в разных сочетаниях слова «социализм» и «социалистический», «народ» - «народный», «прогресс» - «прогрессивный».
Были в том списке и партии, в названиях которых присутствовали и слова «пролетариат», «марксизм», «революция». Таких было около десяти: «Движение за реорганизацию пролетарской партии», «Международное революционное движение», «Революционная партия пролетариата» и т.д. Они входят в группу ультралевых партий. Впрочем, слово «группа» здесь употребляю условно, так как эти партии часто враждуют между собой, хотя практически действуют по единой программе.
Ультралевые организации мелки, но шумны. Они призывают рабочих прекратить работу, бастовать, выйти на улицы, немедленно требовать экспроприации всякой частной собственности и осудить участие «ревизионистских партий» во временном правительстве (последнее, конечно, - против коммунистов).
Группы эти разрисовывают дома лозунгами, среди которых встречается и такой: «У Куньяла двести тысяч эскудо в иностранных банках!», устраивают во множестве малочисленные, но шумные митинги, снимают для этого первоклассные залы, издают плакаты, брошюры, листовки. Недавно одна из групп начала издание газеты большого формата «Народная борьба» (ее первый номер вышел накануне появления первого легального номера газеты Португальской коммунистической партии «Аванте!»).
«Народная борьба» - восьмиполосная газета, то есть в два раза больше, чем «Аванте!». Ее первый номер был напечатан тиражом в сто тысяч экземпляров. Это очень большой тираж для Португалии. А стоит она – одно эскудо, в то время как все газеты в Португалии, в том числе и «Аванте», продаются по цене два эскудо. Одно эскудо за номер – это значит, что покрывается лишь часть типографских расходов, расходов на бумагу и т.д. Группа, издающая газету, настолько малочисленна, что сама покрыть такие расходы – скажем, членскими взносами, - конечно, не может, тем более что состоит в основном из студентов, школьников и вообще людей, не имеющих самостоятельного заработка.
Кто же заказывает музыку? Кто финансирует газету, кто платит за аренду зданий для митингов, за издание плакатов, за краску для лозунгов и так далее?
Кое-какие каналы, по которым могут притекать деньги в маоистско-троцкистские группы, видны невооруженным глазом.
В составе ультралевых групп, как известно, почти нет рабочих. Они состоят из студентов, старших школьников – детей мелких и средних буржуа, люмпенов. Кроме того, в каждой группе есть дети из весьма богатых буржуазных семейств, владельцев больших предприятий, фирм, компаний. Подозревать, что все сыновья и дочери крупных буржуа являются агентами капитала в ультралевых группах, было бы смешно. Многие из них вполне искренние люди, желающие сделать мир справедливее. Но в том, что через них налаживается контакт между вождями маоистских групп и крупным капиталом, сомневаться тоже не приходится.
Руководителей ультралевых групп нередко принимают в семьях самых известных банкиров, промышленников. Одного из ультралевых вождей, маоиста Полидо Вальенте, когда тот при правительстве Каэтано находился в тюрьме, поддерживал и неоднократно навещал один из самых богатых людей Португалии, представитель так называемой «новой волны банкиров» Джорджи Брито (известный, кроме всего прочего, в Лиссабоне еще и бесценной коллекцией древних китайских произведений искусства).
Можно ли сомневаться, что крупный капитал, «меценатствуя» в отношении ультралевых групп (такое, кстати сказать, наблюдалось и в период развития «нового левого движения» в США, когда полиция искала способов его разгрома), использует свои контакты, чтобы манипулировать этими группами, направлять их деятельность в нужное реакции русло?
На днях одна такая группа устроила драку с полицией в Лиссабоне, пыталась даже нападать на солдат, чтобы спровоцировать их на драку, бросала камни в танки, наступала на полицейских с криками «фашисты» и тому подобное.
В потасовке принимали участие и такие молодые люди, которые приехали на место драки на дорогих автомашинах со своими изысканно одетыми подругами.
В Порту несколько маоистов захватили студенческую столовую, забаррикадировали входы и выходы, вывернули электропробки и не выходили несколько дней. Программа? Никакой программы, если не считать лозунгов, набрызганных на стенах университета: «Долой экзамены», «Долой занятия!», «Долой профессоров!» - долой всех и вся (и, конечно, оскорбления в адрес Португальской компартии). Цель такой, казалось бы, бессмысленной акции множественная: привлечь внимание к своей деятельности, вынудить новое демократическое университетское руководство вызвать полицию и за это назвать его «фашистским»; добиться столкновения с полицейскими, а если возможно, то и с солдатами; выдать ультралевое движение за единственно активное революционное движение в Португалии.
Однако руководство университета в Порту решило не поддаваться на провокацию и оставить захватчиков столовой в покое. Такое решение, конечно, было трудным, потому что столовая не работала, и это могло вызвать недовольство студентов новой администрацией. Но все-таки решение оказалось правильным. Через несколько дней маоисты, не добившись своего, сами бежали из столовой, не выдержав запаха гниющих продуктов (холодильные установки вышли из строя, так как вывернутые пробки участники налета легкомысленно побросали из окон на улицу).
Центром своей деятельности маоисты избирают студенческую столовую не только в Порту. То же самое – правда, без физического захвата холодильников и вывертывания электропробок – было и в университете Лиссабона.
В студенческой столовой Лиссабонского университета маоисты устроили выставку, посвященную «культурной революции в Китае». У входа в столовую некое изваянное из камня животное украшено размашистыми, распыленными словами: «Долой профессоров, долой экзамены, долой занятия!» Я довольно долго стоял перед надписью, пытаясь логически связать три его пункта. Если «долой занятия», то экзамены отпадают сами собой. Если «долой экзамены и занятия», то к чему профессора? Наверное, более экономно было бы написать: «Долой, к чертям собачьим, все!» И я обнаружил, что предполагал. «Анархия или смерть!» - было выведено мертвенно-синюшной краской на фронтоне столовой.
Ба, и это есть!
Впрочем, было здесь многое. С лозунгами, вообще, кажется, у ультралевых происходило некоторое затоваривание.
В вестибюле столовой я увидел огромный портрет розовощекого Мао, глядящего вдаль. Вдаль смотреть ему, правда, мешали разноцветные воздушные шарики. Шарики были привязаны ниточками к репродукциям картин, изображающих все того же Мао
на горе, перед рекой, в поле, с книжкой в руках и без книжки, иногда в одухотворенном одиночестве, иногда окруженным людьми с такими же, как у него, розовощекими, пышущим здоровьем лицами.
Все-таки надо признать, что китайская иконопись, связанная с личностью Мао, даст сто очков вперед любым мастерам, писавшим лики святых в средние века.
В те темные, окутанные религиозным мраком времена иконописцы слишком крепко держались за грешную землю. Они примитивно учитывали, скажем, возраст святого, его физическое состояние. Если святой был пожилым человеком, то и на иконе он выглядел таким, а если он был молочным ангелом, то они и изображали грудное дитя с перевязочками на ручках и ножках. То ли средневековым иконописцам не хватало фантазии, то ли инквизиторы совестились давать на этот счет прямые директивы, но художники средневековья так и не смогли прийти к простому выводу, что человек на иконе не может быть старым. Разве океан дряхлеет? Все вокруг него – да, но он сам – нет.
Эти чисто искусствоведческие мысли лезут в голову, когда смотришь на портреты человека в синей куртке, с красной книжечкой в руках. Всю серию можно было бы назвать «Отдельные моменты из жизни взрослого купидона». Купидон с детьми. Купидон думает о будущем человечества. Купидон занимается вопросами теории. Купидон отдыхает.
Но автор отвлекся.
Так вот, стояли еще в том вестибюле столики. И на столиках лежали книжки в красных обложках. Некоторые – с изображением все того же розовощекого человека, глядящего вдаль. Некоторые – без. Отсутствие экспонатов, рассказывающих о «культурной революции», в изобилии компенсировалось большим числом воздушных шариков на ниточках. Шарики подчеркивали атмосферу покоя, легкости и радости, которая струилась с портретов.
Среди шариков и портретов расхаживали несколько школьного возраста устроителей выставки в матерчатых тапочках. И время от времени появлялись продавщицы из буфета – приносили устроителям холодное пиво в запотевших толстеньких бутылочках, похожих на гранаты-лимонки.
За такой бутылочкой-лимонкой я узнал от одного из устроителей, что в Португалии надо все сметать к черту, уничтожать, кромсать, потому что кругом сплошное предательство дело рабочего класса. И что, между прочим, фашизм – лучше, чем эта проклятая демократия, потому что при фашизме рабочему классу понятно, кто враг, а кто друг. А здесь ни черта не разберешь. Я спросил, что по этому поводу думают сами рабочие, думают ли они так же, как он, устроитель.
Конечно, так же. Правда, не все, признался парень со вздохом. Некоторым заморочили головы.
Вот они и рады, что фашизм кончился. Но ничего, скоро они разберутся, что к чему.
Откуда строитель знает, как думают рабочие? Много ли у него среди рабочих знакомых, или, может быть, друзей? Хватает, хватает, покровительственно сообщил журналисту устроитель. Он, например, хорошо знает психологию некоторых подавальщиц в студенческой столовой. И вообще он отлично знаком с психологией официантов. Почему именно официантов? Очень просто. Их много работает в отцовском ресторане.
С промышленными рабочими, у него, правда, связи слабее. Но дело ведь не в том, скольких рабочих знаешь лично. Важно знать, о чем думает класс вообще, разбираться в политике и поднимать на борьбу массы. На борьбу с кем и с чем? «Сейчас не важно –
с чем, не важно – с кем, - убежденно отвечает парень, - потому что враг слишком расплывчат. Сейчас важно развивать дух борьбы…»
И над всем в Португалии, или внутри всего этого, как тяжелая болезнь, о которой могут не думать только ночью, во сне и которая тупым ударом молота бьет по сердцу и по сознанию каждое утро, как только проснешься, - война.
Очень далекая война – где-то в Африке. И очень близкая. Потому что идет она тринадцать лет, потому страх за жизнь близкого человека пронизывает все слои португальского общества.
А географическая карта, проецирующая португальские колонии на европейский континент, говорит, между прочим, о том что война эта по масштабам площадей равна общеевропейской войне.
Иностранному журналисту трудно почувствовать войну здесь, в Лиссабоне. Надо быть португальцем, чтобы услышать ее в звонке почтальона, стоящего у твоей двери.
Она идет уже тринадцать лет, начавшись в феврале 1961 года, когда в Луанде, столице Анголы, ангольские патриоты подняли восстание против португальских колонизаторов. Национально-освободительная борьба развернулась и в Гвинее-Бисау, на островах Зеленого Мыса и в Мозамбике. На подавление восставших африканских колоний диктатор Салазар бросил двухсоттысячный карательный корпус. Ему помогали расисты ЮАР и Южной Родезии, помогали империалистические круги стран НАТО, которые в обмен на военное снаряжение получали от Салазара сырьевые богатства, принадлежащие африканцам: нефть, золото, алмазы, медь, бокситы, уголь. Получали по фантастически дешевой цене, потому что рабочая сила в португальских колониях практически ничего не стоила.
Пять веков крохотная Португалия сосала кровь из своих африканских колоний, превосходивших территорию своей «метрополии» во много раз. Войну для подавления национально-освободительного движения в колониях, начатую диктатором Салазаром, продолжили после его смерти в 1970 году его преемники – президент Томаш и
премьер-министр Каэтано. Продолжали, совершенно естественно, по совершенно «альтруистическим» мотивам. «Португалия не может оставить… своих детей всех рас и всех цветов кожи, которые живут в заморских провинциях и которые под защитой ее знамени преобразовали дикие страны в территории с многообещающим будущим, идущие по пути развития цивилизации… Мы защищали не Тольку одну определенную цивилизацию, но цивилизацию как таковую». «Цивилизаторскую» миссию португальских колонизаторов, однако, можно вполне четко представить себе из следующих цифр.
В семидесятых годах нашего столетия (имеется в виду век ХХ. Прим.) 99 процентов двенадцатимиллионного населения португальских владений в Африке не умели читать и писать, одна больница приходилась на 280 тысяч человек, один врач – на 20 тысяч. 84 процента детей Анголы умирали, не достигнув пятилетнего возраста, средняя продолжительность жизни ангольцев равнялась 25 годам.
Защита «цивилизации как таковой» стоило только в одной Анголе жизни 250 тысяч ее патриотов. 40 тысяч португальских солдат погибли на землях Африки. Но при всем военном превосходстве португальской армии, ее специально обученного офицерства она не могла подавить боевого духа патриотов в колониях. Растущие потери офицерского корпуса заставили еще Салазара посылать на войну в качестве офицеров-стажеров студентов-выпускников. Так в среду кастового офицерства стали проникать представители студенчества, иногда прошедшие в стенах университетов школу подпольной политической борьбы.