Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод, 8045.34kb.
• Вальтер Скотт. Уэверли, или шестьдесят лет назад Вальтер Скотт. Собрание сочинений, 8083.67kb.
• Источник ocr: Собр соч в 4-х томах; "Урания", М., 1996 г., том, 4377.13kb.
• Тема Кол-во страниц, 20.75kb.
• Платон. Собр соч. В 4 т. Т м.: Мысль, 1993. 528с. (Филос насл. Том 116.) С. 81-134., 1118.11kb.
• Шопенгауэр А. Избранные произведения / Сост., авт вступ ст и примеч. И. С. Нарский, 3496.22kb.
• Cols=2 gutter=83> литература маркс К., Энгельс, 345.97kb.
• Дэвид Дайчес, 1633.42kb.
• Вальтер Скотт Айвенго, 6276.71kb.
• Жюль Верн. Пятнадцатилетний капитан, 5397.75kb.

Глава XXVII


Три раза в мрачной глубине

Раздался скорбный глас:

"Приблизься, дочь моя, ко мне,

Откройся, не страшась".


Микл


Хотя никто, кроме прирожденного шетлендца, навострившего свой взгляд на

малейших различиях во внешнем виде скал, которые ему приходится созерцать

всю жизнь, не нашел бы в расположении жилища Норны ничего смешного, однако

Магнус не без основания сравнил его с гнездом скопы, или морского орла.

Жилище это было весьма небольших размеров и первоначально представляло собой

одну из тех пещер, которые на Шетлендских островах называются боро, или

домами пиктов, а в глубине Шотландии и на Гебридских островах - донами. То

были, по-видимому, первые попытки возведения каких-то построек, своего рода

промежуточное звено между лисьей норой, образованной случайным

нагромождением гранитных глыб, и попыткой соорудить человеческое жилье из

тех же камней, ничем не скрепленных и - насколько можно судить по оставшимся

от них развалинам - без единого куска дерева и без малейшего намека на свод

или лестницу. Каковы бы, однако, ни были эти бесчисленные руины,

увенчивающие оконечность каждого мыса, каждый островок или любую другую

возвышенность, пригодную для наблюдений и способную служить убежищем при

нападении врага, они только подтверждают то, что в давно прошедшие времена

народ, построивший эти боро, был весьма многочисленным, и население островов

в ту эпоху было намного больше, чем можно предположить, исходя из других

источников.

Боро, о котором идет речь в нашем повествовании, был перестроен и

подновлен в позднейшие времена, очевидно, каким-нибудь местным владетелем

или морским разбойником. Прельстившись выгодным положением здания, которое

целиком занимало выдающийся в море выступ скалы и отделялось от суши

довольно глубокой расселиной, он сделал в нем кое-какие изменения по канонам

средневековой крепостной архитектуры: обмазал стены изнутри глиной и

известкой, пробил окна, чтобы дать доступ свету и воздуху, и в довершение

всего увенчал его крышей и разделил его на этажи, использовав обломки от

потерпевших крушение кораблей и превратив, таким образом, все сооружение в

башню, похожую на гигантскую, пирамидальной формы, голубятню. Башня эта

представляла собой как бы двойную стену, в толще которой шли круговые, в

виде колец, галереи, обычные для всех древних построек и служившие

единственным убежищем для ее жалких обитателей.

Это необычное жилище, сложенное из тех же камней, что беспорядочно

лежали кругом, и веками подвергавшееся воздействию стихий, было таким же

серым, изъеденным непогодой и голым, как скала, служившая ему основанием и

от которой его с трудом можно было отличить, - так подходило оно к ней по

своей окраске и так мало отличалось правильностью своих очертаний от пика

или обломка утеса.

Равнодушие ко всему окружающему, охватившее Минну в последние дни, на

мгновение покинуло ее, когда она увидела жилище, которое в другую, более

счастливую пору ее жизни возбудило бы ее любопытство и привело бы в

восхищение. Даже теперь она, казалось, с интересом рассматривала это

странное убежище, где, как она думала, ютилось горе и, возможно, безумие,

сочетавшееся, как утверждала сама хозяйка и как тому верила Минна, с властью

над стихиями и способностью общаться с потусторонним миром.

- Наша родственница, - пробормотала она, - хорошо выбрала себе жилище

на этом клочке земли, где едва может присесть морская птица, а кругом -

беспредельное бушующее море. Да, для того, кто предался отчаянию и кто

обладает магической силой, не найти лучшего убежища!

Зато Бренду охватил трепет, когда взглянула она на жилье, к которому

они приближались по трудной, опасной и весьма ненадежной тропинке,

проходившей порой, к ужасу молодой девушки, по самому краю пропасти. И хотя

она была истой шетлендкой и знала, что вполне может положиться на ум и

осторожность своего крепконогого пони, временами, однако, и у нее начиналось

головокружение. Особенно испугалась она в одном месте. Она ехала во главе

отряда и когда обогнула острый выступ скалы, то вдруг ноги ее, касавшиеся

бока животного, на мгновение очутились над самой пропастью, и одно только

пустое пространство отделяло подошвы ее башмаков от белых бурунов сердитого

океана, который бился, ревел и пенился внизу, на глубине в пятьсот футов.

Однако то, что девушку другой страны повергло бы в состояние, близкое к

помешательству, для Бренды оказалось только мгновенным неприятным ощущением,

которое тотчас же сменилось надеждой, что величие окружающей природы

благотворно подействует на воображение Минны.

Бренда невольно обернулась, чтобы взглянуть, как сестра ее проедет

опасное место, которое сама она только что миновала, и услышала громкий

голос отца: для него самого подобные горные тропы были столь же привычны,

как и гладкое морское побережье, но тут он тревожно крикнул: "Осторожно,

ярто!"* - в ту минуту, как Минна с загоревшимся взглядом вдруг выпустила

поводья, протянула над пропастью руки и подалась вперед, как дикий лебедь,

когда, весь трепеща, раскрывает он свои широкие крылья, чтобы ринуться с

утеса в воздушную стихию. Бренда почувствовала невыразимый ужас, от которого

долго потом не могла опомниться, хотя в следующее же мгновение она увидела,

как сестра ее вновь овладела собой и выпрямилась в седле: страшная опасность

миновала, а вместе с ней и роковое искушение, если это вообще было

искушением. Спокойный и верный пони, на котором ехала Минна, обогнул тем

временем выступ скалы и направил свои мерные и твердые шаги прочь от

пропасти.

______________

* Ярто - дорогая. (Прим. автора.)


Путники достигли теперь более ровного и открытого участка - плоской

поверхности гранитного перешейка, который становился все уже и заканчивался

стремниной, отделявшей небольшой пик с жилищем Норны, по-местному стэк, от

главной гряды утесов. Этот естественный ров, глубокий, темный и извилистый,

словно созданный конвульсиями природы, книзу настолько сужался, что дно его

было едва различимо, а кверху становился шире, так что утес с жилищем Норны,

составлявший крайнюю оконечность мыса, казался наполовину отторгнутым от

остальной суши; впечатление это усугублялось наклоном скалы, как бы

отшатнувшейся от земли и нависшей над морем вместе с венчавшим ее вершину

строением.

Угол этого наклона был так велик, что, казалось, утес вот-вот обрушится

в море, увлекая с собой старую башню, и человек робкий, пожалуй, побоялся бы

ступить на него ногой, из страха, что даже столь малая дополнительная

нагрузка, как вес его собственного тела, ускорит катастрофу, которая и так

уже казалась неминуемой.

Не тревожа себя, однако, подобными фантазиями, старый юдаллер и его

дочери подъехали ко рву. Здесь они спешились и оставили пони под присмотром

одного из слуг, наказав снять с них поклажу и пустить их отдыхать и пастись

на ближайшей вересковой поляне. Затем путники направились к воротам, которые

в прежние времена соединялись с землей при помощи глубокого подъемного

моста, остатки которого кое-где еще были видны. Но самый мост был

давным-давно разрушен и заменен постоянным пешеходным, чрезвычайно узким

мостиком без перил, сооруженным из бочарной клепки, покрытой дерном, и

опиравшимся на некое подобие арки из челюстей кита. На этот-то "мост страха"

юдаллер ступил своей обычной, величественной и грузной поступью, что

подвергло величайшему риску как самый мост, так и собственную персону

Магнуса. Дочери последовали за ним более легким и поэтому не столь опасным

шагом, и вскоре все трое оказались перед низким и массивным входом в

обиталище Норны.

- А что, если ее действительно не окажется дома? - сказал Магнус,

награждая черную дубовую дверь тяжелыми ударами кулака. - Ну что же, тогда

мы все-таки отдохнем здесь денек, поджидая ее, и заставим Ника Стрампфера

заплатить за это промедление блендом и бренди.

Не успел он договорить, как дверь открылась и глазам девушек предстал -

к ужасу Бренды и к изумлению Минны - коренастый, широкоплечий карлик четырех

футов пяти дюймов ростом. Голова у него была чудовищной величины, и черты

лица вполне ей соответствовали: огромный рот, невероятных размеров,

задранный кверху нос с двумя глубокими черными ноздрями, страшно толстые,

выпяченные губы и громадные, косящие в стороны глаза; карлик сначала дерзко

вытаращил их на юдаллера, а потом принялся насмешливо подмигивать ему как

старому знакомому, не произнося при этом ни единого слова. Молодые девушки

еле могли поверить, что перед ними не сам страшный демон Тролд, сыгравший

такую видную роль в рассказе Норны. Магнус тем временем обратился к

страшному существу тоном снисходительного дружелюбия, каким высшие говорят с

низшими, когда хотят почему-либо снискать их доверие и расположение. Тон

этот, кстати сказать, в силу самой своей фамильярности столь же

оскорбителен, как и прямое подчеркивание превосходства одного собеседника

над другим.

- А, Ник, дружище Ник! - воскликнул юдаллер. - Вот и ты! Здравый и

невредимый, точь-в-точь как твой тезка святой Николай, вырубленный топором

из деревянной колоды для голландского рыболовного судна. Как живешь, Ник?

Или тебе больше по нраву прозвище Паколет? А это вот мои дочери, Николас;

видишь, какие красотки, не хуже, пожалуй, тебя самого.

Ник осклабился и сделал в виде приветствия неуклюжий поклон, но его

широкая изуродованная фигура продолжала по-прежнему прочно стоять в дверях.

- Ну, дочки, - сказал Магнус, у которого были, по-видимому, свои

причины любезно разговаривать с Ником, что, по его мнению, было лучшим

способом задобрить этого цербера, - это вот и есть Ник Стрампфер. Хозяйка

прозвала его Паколетом, ибо он, видите ли, такой же легконогий карлик, как и

тот, что не хуже чайки летал на своей деревянной лошадке... Помните, вы

читали о нем в старой детской книжке "Валентин и Орсон", когда были

маленькими. И будьте спокойны: Ник умеет помалкивать о делах своей хозяйки,

ни разу не выдал он ни одного из ее секретов, ха-ха-ха!

Страшный карлик осклабился при этом еще в десять раз шире и, чтобы

пояснить девушкам остроту Магнуса, разинул свои чудовищные челюсти, закинул

назад голову и показал в глубине своей необъятной пасти короткий и

сморщенный обрубок языка, способный, быть может, помогать при глотании, но

совершенно негодный для произношения членораздельных звуков. Был ли он

отрезан как жестокое наказание или пострадал от какой-нибудь ужасной болезни

- сказать было трудно, но ясно было, что несчастный не родился немым, ибо он

прекрасно слышал. Обнаружив таким образом перед всеми свое страшное

уродство, он разразился в ответ на веселые замечания Магнуса громким,

жутким, режущим ухо хохотом, который казался тем страшнее, что карлик

смеялся как бы над собственным убожеством. Испуганные сестры молча

посмотрели друг на друга, и даже сам Магнус Тройл казался несколько

смущенным.

- А скажи-ка, - продолжал он после минутного молчания, - как давно не

прополаскивал ты свою глотку, широкую, как Пентленд-Ферт, доброй толикой

бренди? А у меня ее с собой изрядный запасец, и первейшего сорта, так-то,

дружище Ник.

Карлик нахмурил свои нависшие брови, покачал бесформенной головой и

ответил быстрым выразительным жестом, вскинув правую руку вровень с плечом и

указав большим пальцем назад, за спину.

- Как, - воскликнул старый норвежец, прекрасно понявший значение этого

жеста, - она рассердится? Ну да уж ладно, старина, дам я тебе целую фляжку,

пей себе на здоровье, когда ее не будет дома. Губы и глотка у тебя небось

пить-то умеют, даром что не могут говорить.

Паколет только мрачно ухмыльнулся в знак согласия.

- Ну, а теперь, - заявил Магнус, - посторонись-ка и дай мне провести

дочерей к их уважаемой родственнице. Клянусь костями святого Магнуса, тебе

не придется в этом раскаиваться! Ну нечего, нечего качать головой: уж если

твоя хозяйка дома, мы увидим ее!

Карлик снова, частью знаками, а частью какими-то странными и весьма

неприятными звуками, объяснил, что не может впустить их, и юдаллер начал

сердиться.

- Ну ладно, ладно, парень, - сказал он, - довольно я слушал твою

тарабарщину, убирайся с дороги, а если что и случится, так за все отвечаю я.

С этими словами Магнус Тройл властной рукой взял Паколета за ворот его

синей домотканой куртки, решительно, но не грубо отодвинул в сторону и вошел

в дом, сопровождаемый Минной и Брендой. Девушки, напуганные тем, что им

пришлось увидеть и услышать, не отставали от него ни на шаг. Мрачный и

извилистый коридор, по которому устремился Магнус, слабо освещался сверху

узкой бойницей, выходившей во внутреннюю часть здания и первоначально

предназначавшейся, должно быть, для аркебуза или кулеврины, охранявших вход.

Когда Магнус и дочери его приблизились к этой бойнице - а шли они

медленно и осторожно, - то свет, и без того уже слабый, внезапно совсем

померк, и Бренда, взглянув наверх, чтобы понять, что случилось, задрожала от

страха, ибо различила бескровное, еле видное в полутьме лицо Норны, которая

молча смотрела на них сверху. Собственно говоря, не было ничего странного в

том, что хозяйка дома пожелала взглянуть на нежданных посетителей, столь

бесцеремонно ворвавшихся в ее владения. Но ее обычная бледность, казавшаяся

еще страшнее в окружающем полумраке, неподвижная суровость ее взгляда, в

котором не светилось ни радости, ни даже простой вежливости, обычной при

встрече гостей, ее мертвое молчание, так же как и странность всего ее

жилища, еще более усилили ужас, овладевший Брендой. Что касается Магнуса и

Минны, то они медленно прошли вперед, так и не заметив появления своей

необычайной родственницы.


Глава XXVIII


В ее очах сверкнула мгла,

И, к небу длань воздев,

Колдунья глухо начала

Магический напев.


Микл


- Это, должно быть, лестница, - сказал юдаллер, споткнувшись в темноте

о неровно поднимавшиеся ступени, - если мне не совсем еще изменила память,

здесь должна быть лестница. А там, - прибавил он, останавливаясь у

полуоткрытой двери, - сидит обычно сама хозяйка, и тут она хранит всю свою

снасть. Возится она с ней, как черт во время бури.

Высказав столь непочтительное сравнение, Магнус в сопровождении дочерей

вступил в полутемную комнату, где сидела Норна. Вокруг нее в беспорядке

громоздились книги на разных языках, свитки пергамента, таблички и камни,

испещренные прямыми и угловатыми буквами рунического алфавита, и многие

другие предметы, которые в глазах невежественного лица легко могли сойти за

атрибуты чернокнижия. Над неуклюжим, грубо сложенным камином висела старая

кольчуга, а кругом валялись и остальные доспехи: шлем, алебарда и копье. На

полке были разложены в большом порядке весьма любопытные каменные топоры из

зеленоватого гранита, которых множество находят на Шетлендских островах;

местные жители называют их "чертовы пальцы" и считают отводящими молнию. Эту

коллекцию диковинок дополняли каменный жертвенный нож, быть может, служивший

когда-то для принесения человеческих жертв, и несколько бронзовых орудий,

называемых "кельты", вопрос о назначении которых лишил покоя не одного

достойного антиквария. Множество других предметов, которые трудно было не

только назвать, но и описать, валялось в беспорядке по всему помещению. В

углу, на куче сухих водорослей, лежало существо, при первом взгляде

напоминавшее огромного безобразного пса, но при ближайшем рассмотрении

оказавшееся тюленем, прирученным ради забавы самой Норной.

При появлении стольких "чужих" неуклюжее животное насторожилось и

ощетинилось совершенно так же, как обыкновенная собака. Норна, однако,

осталась неподвижной. Она сидела за столом из грубо отесанного гранита с

гранитными же неуклюжими подставками вместо ножек. На столе, кроме старинной

книги, которую Норна, видимо, весьма внимательно изучала, лежал пресный

хлебец, сделанный из трех долей овсяной муки грубого помола и одной доли

сосновых опилок, какой едят бедные норвежские крестьяне, и стоял кувшин с

водой.

Несколько мгновений Магнус Тройл молча глядел на свою почтенную

родственницу, тогда как на его спутниц вся эта непривычная, диковинная

обстановка произвела совершенно различное впечатление: Бренду она заставила

задрожать от страха, а Минну, правда, всего лишь на мгновение, - позабыть

свою грусть и апатию, пробудив в ней чувство любознательности, не лишенной,

впрочем, тоже некоторого благоговейного трепета. Наконец Магнус нарушил

молчание: не желая, с одной стороны, обидеть свою уважаемую родственницу, а

с другой - стремясь показать, что он ничуть не смущен оказанным ему приемом,

он начал разговор следующим образом:

- Добрый вечер, сестрица Норна. Мои дочери и я проделали немалый путь,

чтобы повидать тебя.

Норна подняла глаза от своего фолианта, взглянула прямо на посетителей

и снова опустила взгляд на страницу, в чтение которой казалась глубоко

погруженной.

- Ну что же, двоюродная сестрица, - продолжал Магнус, - если ты занята

- ничего, мы можем и подождать, пока ты освободишься. А ты, Минна,

взгляни-ка в окно, посмотри, какой славный вид открывается отсюда на мыс: до

него прямо рукой подать, всего каких-нибудь четверть мили, а волны-то как

высоко вздымаются, стеньгу могли бы захлестнуть! А что за славный тюлень у

нашей уважаемой родственницы! Эй, тюленюшка, фью, фью!

Единственным ответом тюленя на попытку Магнуса завести с ним знакомство

было глухое ворчание.

- Э, да он, видно, не такой ученый, - продолжал юдаллер, стараясь

говорить с самым развязным и непринужденным видом, - как тюлень Питера

Мак-Роу, старого волынщика из Сторноуэя. Тот как услышит, бывало, мелодию

"Каберфэ", так и начнет бить хвостом, а на прочие песни не обращает никакого

внимания...*. Ну, так как же, двоюродная сестрица, - закончил свою речь

Магнус, увидев, что Норна захлопнула книгу, - намерена ты оказать нам

гостеприимство или прикажешь покинуть дом нашей кровной родственницы и

искать другого убежища на ночь глядя?

______________

* Мак-Роу принадлежали к клану Мак-Кензи, глава которых прозывался

Каберфэ, или Оленья Голова, ибо таков был знак на его знамени. Почтенный

волынщик научил, очевидно, своего тюленя оказывать такое же уважение клану,

как дрессированные собаки, которые, как мне говорили, плясали под звуки

"Каберфэ" и не обращали внимания ни на какие другие мелодии. (Прим. автора.)


- О безумное, жестокосердное племя, глухое, как аспид, к голосу

заклинателя! - ответила, обращаясь к ним, Норна. - Зачем пришли вы ко мне?

Вы отвергли все мои прорицания, все предостережения о грядущей беде, и вот

она разразилась, и вы ищете моего совета, когда он уже бесполезен.

- Послушай, почтенная родственница, - сказал юдаллер своим обычным,

смелым и полным достоинства тоном, - скажу тебе откровенно, что встречать

нас таким образом - это с твоей стороны и нелюбезно, и даже грубо. Правда, я

никогда не видал аспида по той простой причине, что они в наших краях не

водятся, но прекрасно представляю себе, что это такое, и никак не могу

считать подобное сравнение подходящим для меня и моих дочерей. Это я прямо

тебе говорю. И если бы не кое-какие к тому причины и не наше с тобой

давнишнее знакомство, так минуты не остался бы я в твоем доме. Но я пришел к

тебе с самыми лучшими чувствами и не забыл долга вежливости, а потому и тебя

прошу ответить мне тем же, а иначе мы уйдем, и пусть позор падет тогда на

твою негостеприимную кровлю.

- Как смеешь ты, - воскликнула Норна, - произносить столь дерзкие слова

в жилище той, к которой все смертные, да и порой вы сами, приходите за

советом и помощью! Тот, кто обращается к Рейм-кеннару, должен говорить тихим

голосом, ибо по единому слову его и ветры, и волны смиряют свое буйство.

- Ветры и волны могут смиряться сколько им угодно, - тоном, не

допускающим возражений, произнес юдаллер, - а я не хочу. В доме друга я

разговариваю так же смело, как в моем собственном, и ни перед кем не спускаю

паруса.

- И ты полагаешь, что своей дерзостью заставишь меня отвечать на

вопросы?

- Почтенная родственница, - ответил Магнус Тройл, - я, конечно, не так

сведущ в древних норвежских сагах, как ты, но зато знаю, что, когда в давние

времена норвежские богатыри нуждались в помощи ведьмы или предсказательницы,

они являлись к ее обиталищу с топором на плече и добрым мечом в руке и

заставляли дивные силы, к которым они взывали, выслушивать вопросы и давать

на них ответы, будь то хоть сам Один.

- Брат, - промолвила тогда Норна, поднимаясь и выступая вперед, - твои

слова пришлись мне по душе, и вовремя ты произнес их, к счастью для себя и

своих дочерей, ибо если бы вы покинули мой кров, не получив ответа, утреннее

солнце никогда больше не засияло бы над вашими головами. Духи, служащие мне,

ревнивы, и деяния их тогда лишь обращаются на благо людям, когда смелый и

свободный человек подчиняет их своей неустрашимой воле. А теперь говори, что

тебе от меня надо?

- Здоровья для моей дочери, - ответил Магнус. - Ее не могут вылечить

никакие средства.

- Здоровья для твоей дочери? - переспросила Норна. - А в чем же

заключается ее недуг?

- Пусть врач, - ответил Магнус, - сам назовет этот недуг; все, что я

могу сказать тебе о нем, - это...

- Молчи, - прервала его Норна, - я знаю все, что ты мог бы мне сказать,

и даже больше, нежели ты сам знаешь. Ну, садитесь теперь, а ты, девушка, -

обратилась она к Минне, - вот сюда. - При этом она указала на кресло, с

которого только что встала. - Когда-то оно служило сиденьем Гиерваде, от

чьего голоса звезды меркли и сама луна бледнела на небосклоне.

Медленным и робким шагом Минна подошла к указанному ей подобию кресла,

грубо высеченному из камня неумелой рукой какого-нибудь средневекового

мастера.

Бренда, стараясь держаться как можно ближе к отцу, опустилась рядом с

ним на скамью, недалеко от Минны, и устремила на нее пристальный взгляд,

полный страха, сострадания и тревоги. Трудно сказать, какие именно чувства

волновали в эту минуту нежную и любящую девушку. Не обладая свойственной

Минне впечатлительностью и не очень-то веря во все сверхъестественное, она

чувствовала только смутный и неопределенный страх перед тем, что должно было

теперь совершиться у нее на глазах. Но еще сильнее тревожилась она за

сестру, которая в глубокой задумчивости безропотно готова была подчиниться

Норне. Бренду пугала мысль, не пойдет ли врачевание во вред слабой, душевно

измученной Минне, на чью восприимчивую натуру уже вся окружающая обстановка

должна была произвести сильнейшее впечатление.

Бренда не отводила глаз от сестры, сидевшей в грубом кресле из темного

гранита: ее изящная фигура и весь нежный облик представляли резкий контраст

с еле обтесанным и угловатым камнем, щеки и губы были белы как мел, а в

поднятом кверху взоре светилась восторженная решимость, вполне

соответствовавшая как ее собственному характеру, так и свойству ее недуга.

Затем младшая сестра взглянула на Норну: та, монотонно бормоча что-то про

себя, бесшумно скользила по комнате, собирая разные вещи и ставя их одну за

другой на стол. Наконец Бренда с тревогой посмотрела на отца, стараясь

заключить по его виду, разделяет ли он в какой-то мере ее страх относительно

влияния, какое ожидаемая сцена могла оказать на здоровье и рассудок Минны.

Но Магнус Тройл, казалось, не питал на этот счет никаких опасений: он с

непоколебимым спокойствием наблюдал за приготовлениями Норны и ждал,

по-видимому, событий с тем самообладанием, с каким друг или любящий

родственник, вполне полагающийся на мастерство искусного хирурга, следит за

приготовлениями к серьезной и болезненной операции, на благополучный исход

которой он твердо надеется.

Норна тем временем продолжала свои приготовления и выставила на

каменный стол множество разнообразных предметов, в том числе небольшую

жаровню с углями, маленький тигель и тонкую свинцовую пластинку. Затем она

громко произнесла:

- Хорошо, что я была предупреждена о вашем прибытии задолго до того,

как вы сами решили сюда явиться. Иначе как могла бы я приготовить заранее

все, что нужно? Девушка, - обратилась она затем к Минне, - где ты чувствуешь

боль?

В ответ больная приложила руку к левой стороне груди.

- Верно, - воскликнула Норна, - верно! Здесь таится источник и счастья,

и горя! А вы, отец и сестра, не сочтите мои слова праздными, не думайте, что

я говорю наугад. Правильно установив, где кроется зло, я смогу, быть может,

уменьшить его жестокость, ибо исправить его, какие бы силы ни пришли мне

теперь на помощь, уже невозможно! Сердце! Коснись только сердца, и глаза

померкнут, пульс ослабеет, живительный ток крови замедлит свое обращение и

бессильно опустятся руки и ноги, словно травы морские, увядающие под летним

солнцем. Все радостные надежды угаснут навек, и останутся только память о

прошлом счастье и страх перед неизбежным грядущим горем. Но пора, пора

Рейм-кеннару приниматься за дело! Хорошо, что для этого все уже

приготовлено.

Она сбросила длинный темный плащ и осталась в короткой кофте из

голубого уодмэла и такой же юбке с нашитыми на нее фантастическими узорами

из черного бархата и поясом в виде цепи из причудливых серебряных фигур.

Затем Норна сняла сетку, покрывавшую ее седые косы, резко тряхнула головой,

и спутанные густые пряди волос рассыпались по ее плечам и лицу, почти

полностью скрыв его черты. После этого она поставила тигель на уже

упомянутую жаровню, капнула на угли несколько капель из какой-то склянки,

смочила свой морщинистый указательный палец жидкостью из другого небольшого

сосуда, и, приблизив его к углям, произнесла низким и звучным голосом:

"Огонь, делай свое дело!" И едва раздались эти слова, как видимо, в силу

какой-то неизвестной присутствующим химической реакции, угли под тиглем

начали мало-помалу разгораться. Норна, словно досадуя на эту задержку,

поспешно отбросила назад свои растрепанные космы и принялась изо всех сил

дуть на угли. Черты лица ее озарились красным отблеском от искр и огня, а

глаза засверкали сквозь пряди волос, словно зрачки дикого зверя, глядящего

из глубины логова. Яркое пламя охватило наконец угли. Тогда Норна перестала

дуть и, пробормотав, что духи стихий ждут благодарности, затянула своим

обычным, однообразным, но полным какого-то дикого одушевления речитативом

следующие слова:


- В дымных перьях, краснокрылый,

Полный злой и доброй силы,

Ты живешь своим теплом,

Север, спящий мертвым сном,

Скромный греешь ты очаг,

Ты дворцы сжигаешь в прах,

Дивной властью все другие

Превосходишь ты стихии,

И за помощь в ворожбе

Благодарность шлю тебе.


С этими словами Норна отделила небольшую часть от лежавшей на столе

свинцовой пластинки и бросила ее в тигель. От жара горящих углей металл

начал плавиться, а Норна тем временем пела:


- Херта, мать-земля, свой дар

Тоже шлет для тайных чар.

Изобильна и тучна,

Пищу всем несет она.

Люди вырыли металл,

Что в глубинах гор лежал.

Из него был гроб отлит,

В землю вновь он был зарыт.

Но проникла я в гробницу,

Вновь взяла его частицу

И за помощь в ремесле

Благодарность шлю земле.


Затем она плеснула из кувшина немного воды в большую чашу или кубок и

снова запела, медленно помешивая в нем концом своего посоха:


- Островов родных оплот,

Слушай, о стихия вод!

Можешь смыть ты, о вода,

Крепости и города

И залить, прорвав плотины,

Нидерландские низины,

Но гранитных наших скал

Не разрушит мощный вал.

А теперь, вода, покорно

Выполняй веленья Норны.


Схватив щипцы, Норна сняла тигель с жаровни и вылила свинец, который

успел уже расплавиться, в чашу с водой, приговаривая:


- Так смешайте же, стихии,

Ваши силы колдовские.


При соприкосновении с водой расплавленный металл зашипел и превратился,

как это обычно бывает, в странного вида комок, словно слепленный из

отдельных причудливой формы фигурок, хорошо знакомых тем, кто в детстве

проделывал подобные же опыты и кому его детская фантазия позволяла узнавать

в отдельных кусочках металла то предметы домашнего обихода, то ремесленные

орудия, то еще что-либо подобное. Норна, видимо, задалась той же целью, ибо

принялась тщательно рассматривать свинцовую массу, разламывая ее на

отдельные части, но, видимо, не находя того, что желала найти.

В конце концов она снова забормотала, скорее для себя, чем для своих

гостей.

- Это он, Невидимый, обижен, что его обошли. Он требует дани даже

тогда, когда сам не участвует в общей работе. Так слушай же голос

Рейм-кеннара и ты, суровый тучегонитель!

Тут Норна еще раз бросила свинцовый комок в тигель; мокрый металл

зашипел и забрызгал, коснувшись раскаленных докрасна стенок сосуда, и скоро

снова превратился в сплошную расплавленную массу. Старая сивилла тем

временем отошла в глубь помещения и быстро распахнула ставень окна,

выходившего на северо-запад. В комнату хлынули косые лучи заходящего солнца,

лежавшего уже совсем низко на огромной гряде пурпурных облаков, которые,

предвещая близкую бурю, тяжелой пеленой закрыли горизонт и словно простерли

свои крылья над волнами беспредельного океана. Повернувшись в ту сторону,

откуда в это мгновение дул, глухо завывая, морской бриз, Норна обратилась к

духу ветров и запела голосом, напоминающим голос этой стихии:


- Ты вздымаешь гребни волн,

Ты рыбацкий гонишь челн,

Ты о рифы близ земли

Разбиваешь корабли

Иль ведешь их к дальним странам

По морям и океанам.

Ты сердит: зачем другие

Призывала я стихии?

Полно, чтоб тебя унять,

Из волос я вырву прядь,

Ты любил в порыве нежном

Их ласкать крылом мятежным,

Так бери же их, хватай,

С ними в небо улетай

И лети над океаном

Вместе с чайкой и бакланом,

Дар желанный получив,

Дух, ты слышал мой призыв?


Эти слова тоже сопровождались соответствующим действием: Норна резким

движением вырвала у себя прядь волос и, не переставая петь, развеяла их по

ветру. Затем она закрыла ставень, и комната вновь погрузилась в таинственный

полумрак, гораздо более подходивший к характеру и занятиям Норны.

Расплавленный свинец был еще раз вылит в воду, и колдунья опять с величайшим

вниманием принялась рассматривать различные причудливые формы, которые

принял застывший металл. Наконец легким восклицанием и движением руки Норна

дала понять присутствующим, что колдовство ее увенчалось успехом. Она

отделила от причудливой массы кусочек свинца величиной с небольшой орех,

похожий на человеческое сердце, и, приблизившись к Минне, запела снова:


- Там, где ключ волшебный бьет,

Никса деву стережет;


Там, где волны блещут пеной,

С песней ждет ее сирена;


Эльфов след заметив, дева

Оскорбит их королеву,


Ту, что к гному вступит в грот,

Страшное проклятье ждет.


О никса, о эльф, о сирена, о гном,

Минну Тройл не увлечь вам своим колдовством,


Ибо корни недуга ее и тоски

По-иному таинственны и глубоки.


Минна, которая, предавшись своим грустным мыслям, давно уже не слушала

Норну, вдруг как бы очнулась и вперила в нее жадный взгляд, словно ожидая

услышать из ее уст что-то глубоко ее затрагивающее. Тем временем северная

сивилла просверлила в сердцевидном кусочке свинца небольшое отверстие и

продела в него золотую проволоку, чтобы его можно было повесить на цепочку

или ожерелье. Затем она продолжала свою песню:


- Тот, в чьей власти ты сейчас,

Сильнее Тролда во сто раз.

Он поет сирен нежнее,

Он танцует легче феи,

Колдовать над сердцем станет -

Он измучит и изранит,

Краску сгонит он со щек,

Мутным сделает зрачок.

Но тебе понятны ль, дева,

Эти дивные напевы?


И Минна ответила ей тоже стихами, как это было в обычае у древних

скандинавов при самых разнообразных - как веселых, так и трагичных -

обстоятельствах:


- Взгляд, слово иль знак - все пойму я, о мать,

Загадку твою я смогу разгадать.


- Ну, слава небесам и всем святым! - воскликнул Магнус. - Вот первые

осмысленные слова, которые она произнесла за много дней.

- И они станут последними на много месяцев, если ты еще раз вздумаешь

прервать мои заклинания, - ответила Норна, возмущенная его вмешательством. -

Отвернитесь оба к стене и не оборачивайтесь, чтобы не навлечь на себя мой

гнев. Оба вы недостойны видеть то, что здесь происходит: ты, Магнус Тройл,

из-за своего самомнения и дерзкого ума, а ты, Бренда, из-за легкомысленного

неверия в то, что выше твоего ограниченного понимания. Ваши взгляды только

ослабляют чары, ибо незримые силы не терпят недоверия.

Магнус, не привыкший, чтобы к нему обращались столь повелительным

тоном, собирался уже довольно резко ответить, но, вспомнив, что дело идет о

здоровье Минны, а говорит с ним женщина, испытавшая много горя, сдержал свой

гнев, опустил голову, пожал плечами и принял требуемое положение, отведя

взгляд от стола и отвернувшись к стене. Бренда по знаку отца последовала его

примеру, и оба погрузились в глубокое молчание.

Тогда Норна снова обратилась к Минне:


- Внемли же, дева: это слово

Тебе вернет румянец снова.

Тебе волшебный талисман

Взамен потери нынче дан;

Его носи ты на груди

И облегченья мукам жди,

Когда, вступив в собор Керкуолла

В день ярмарки святого Оллы,

Сойдутся в силу предсказанья

Нога в крови с кровавой дланью.


При последних словах кровь бросилась в лицо Минне, ибо она поняла, что

Норне известна тайная причина ее страданий. Эта мысль пробудила в сердце

Минны надежду на счастливый исход, который, казалось, предвещала колдунья.

Не смея, однако, выразить свои чувства более явным образом, бедная девушка

прижала исхудавшую руку Норны сначала к своей груди, а потом к сердцу,

орошая ее при этом слезами.

С большим человеческим участием, нежели она проявляла обычно, Норна

отняла свою руку у Минны, проливавшей теперь целые потоки слез, затем, с

несвойственной ей до того нежностью, она прикрепила свинцовое сердце к

золотой цепочке и повесила Минне на шею. При этом она запела последнюю

строфу своего заклинания:


- Терпенье, терпенье! Оно от невзгод,

Как плащ от ненастья, всегда нас спасет.

Свинцовое сердце - волшебный мой дар -

Носи на цепочке, горящей, как жар,

И помни: волшебные эти приметы,

Что Норной напевы недаром пропеты.

Храни их от близких и любящих глаз,

Пока не пробьет предсказания час.


Кончив петь, Норна заботливо поправила на шее у Минны золотую цепочку

так, чтобы совершенно скрыть ее под платьем, и на этом закончила обряд

заклинания, который до самого последнего времени не переставал применяться

на Шетлендских островах, где простой народ приписывает любой недуг, не

имеющий видимой причины, демону, укравшему сердце из груди больного.

Заклинание это состоит в замене пропавшего сердца свинцовым, которое

получается описанным выше способом; к обряду этому прибегали вплоть до самых

последних лет. Если воспринимать потерю сердца как метафору, этот недуг

можно было бы встретить повсеместно, но поскольку столь простое и

оригинальное лечение его применяется именно в земле Туле, было бы

непростительно не увековечить его в романе, посвященном древнему

шетлендскому быту*.

______________

* Заклинания, приведенные в этой главе, не являются одним лишь плодом

фантазии автора. Выливая расплавленный свинец в воду, находя в нем частицу,

похожую на человеческое сердце, и заставляя больную или больного носить ее

на шее, знахари Шетлендских островов лечат роковой недуг, называемый потерей

сердца. (Прим. автора.)


Норна еще раз напомнила своей пациентке, что если она покажет

полученные ею волшебные дары или расскажет о них, то они потеряют силу -

предрассудок, как известно, крепко укоренившийся в суеверном воображении

всех народов. Под конец Норна, снова расстегнув только что ею же самой

застегнутый воротник Минны, показала девушке звено золотой цепочки, в

котором та сейчас же признала часть цепи, когда-то подаренной Норной

Мордонту Мертону. Это означало, очевидно, что он жив и находится под ее

покровительством. Минна взглянула на старую сивиллу с крайним изумлением, но

та приложила палец к губам в знак молчания и вторично спрятала цепочку среди

складок одежды, столь скромно и тщательно прикрывавших прекраснейшую грудь и

нежнейшее в мире сердце. Затем Норна залила угли и, когда вода зашипела,

коснувшись горячей золы, разрешила Магнусу и Бренде обернуться, потому что

дело свое она закончила.