Geum.ru

Межтексовой синтез в «Заблудившемся трамвае» Гумилёва

Вид материалаДокументы
Подобный материал:

Межтексовой синтез в «Заблудившемся трамвае» Гумилёва


К. ИЧИН

«Заблудившийся трамвай» Гумилёва — бесспорно, самое загадочное произведение поэта. По мнению ряда исследователей, речь идет о стихотворении, должном наметить какой-то новый период в Гумилёвском творчестве, которому не суждено было получить дальнейшего развития. В последние годы появились серьезные работы о «Заблудившемся трамвае», в которых исследуются его межтекстовые связи (Р. Тименчик, Л. Аллен)1, в общем характерные для акмеистской поэтики. В них, однако, разбор проблематики не доведен до конца, ибо это сочинение не только полигенетично, но и синтетично, и является по сути образцом раннего акмеистского межтекстового синтеза, способного сближаться с мифом. Миф этот, как свидетельствуют уже переклички с «Заблудившимся трамваем» в литературных произведениях разных авторов, соотнесен с судьбой «убиенного поэта» — «мастера».

Синтетичность «Заблудившегося трамвая» просматривается четко как на жанровом (баллада), так и на собственно сюжетном уровне, то есть в мотивной структуре стихотворения в целом.

Как известно, Гумилёв переводил «балладного» Вийона (считая его к тому же одним из учителей поэтов-акмеистов) и сам писал баллады (в данной связи вспомним хотя бы два стихотворения, озаглавленных «Баллада», из «Романтических цветов» и «Чужого неба». В «Заблудившемся трамвае» по-своему завершаются попытки поэта создать синтетическую балладу, учитывающую традиции Бюргера — Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Блока, Эдгара По, Бодлера. Из Бюргера Гумилёв развивает тему «Леноры», но скорее всего в «светлом» варианте «Светланы» Жуковского, сказавшемся в концовке Гумилёвского стихотворения (мотивы «мертвого жениха», его «бесовских» коней и их «топота», «черного врана», «черного гроба», молитвы героини, ожидающей жениха в одиночестве «посреди светлицы», «божьего храма»)2. Пушкинские «Бесы», родственные стихотворению Жуковского, в частности, мотивом демонической «вьюги», дали Гумилёву мотив блужданий героя на «одичалых конях» в «злой» вьюге, из которых не видно выхода3. По справедливому замечанию Р. Тименчика, «Заблудившийся трамвай» ориентирован на «Пьяный корабль» Рембо4; в данном отношении следует напомнить также и о мотиве «несущегося на всех парусах» загадочного «воздушного корабля» из одноименной баллады (по Цедлицу) Лермонтова5. В мотивной структуре «Заблудившегося трамвая» наблюдаются отражения баллады Блока «Перстень-страданье», зачин которой («Шел я по улице, горем убитый») почти совпадает с Гумилёвским зачином (мотивы «узких окон», за которыми «девица» с «тонкими пальцами» всю ночь работает над «нежными тканями» и «поет» о любви к отсутствующему возлюбленному)6. По интересен Гумилёву своими балладами «Линор» и «Ворон» (в котором откликается мотив умершей Леноры — Линор); из «Линор» в его стихотворение перешли мотивы умершей «невесты», «скорби» героя о ней и «панихиды» — «песни» из «Ворона» же — мотивы зловещей птицы (ср. «вороний грай» в «Заблудившемся трамвае»)7, «ветра», «стука сердца» и загадочного слова-символа «никогда» (см.: «Машенька, никогда не думал» в последней строфе Гумилёвского стихотворения)8. Наконец, из баллады «Путешествие на Киферу» Бодлера, познакомившего Европу с По, Гумилёв использовал основополагающую для его сюжета тему «путешествия в себя» с выделенным в ней мотивом видения в рамках этого путешествия «виселицы с собственным телом»9.

Таким образом, «Заблудившийся трамвай» вбирает в себя ключевые моменты балладных сюжетов с их трагическими ситуациями героев, подвластных зловещей бесовской игре высших сил их жизнью; именно вследствие этого скрытого, но напряженного диалога с самыми значительными образцами русской и мировой баллад Гумилёвское стихотворение приобрело архетипический, мифологический статус.

Собственно сюжет «Заблудившегося трамвая» обоснован фантастикой (фантастическими сновидениями) балладных По и Бодлера, кэрроловской сказки «Приключения Алисы в Стране Чудес» (откуда в Гумилёвскую балладу попали тема путешествия в «иной мир» и мотив «снятия головы», «палача», «билета», «вагона», «машиниста» и др.)10, разных мистических учений (теософии, антропософии, масонства и пр.)11 и ряда Гумилёвских стихотворений предыдущего периода. В эту фантастическую канву вписываются мотивы более частного плана, соотнесенные с непредотвратимой, роковой символикой произведений Пушкина и Гоголя, в первую очередь «Капитанской дочки», «Медного всадника», «Мертвых душ» и «Вия».

Как бы в ответ на подспудный вопрос «что впереди?», относящийся к концовке пушкинских «Бесов», в «Капитанской дочке» предстает образ Пугачева-«вожатого», с которым впоследствии связывается судьба главных героев романа Пушкина. Аналогичным образом у Гумилёва связаны действия «вагоновожатого» с уделом лирического героя и Машеньки, вследствие чего они сближаются с образами Гринева и Маши Мироновой, причем автор «Заблудившегося трамвая» обыгрывает данную взаимосвязь тем, что Пугачев-«вожатый» становится прототипом и лирического героя (мотив «обезглавливания»), а Гринев и Миронова меняются местами в сюжетном развитии («представляется» императрице не Машенька, а лирический герой)12. Вместе с тем, мотив «всадника в железной перчатке» отсылает к «Медному всаднику», видимо, через брюсовское стихотворение «К Медному всаднику», в котором этот образ подан наряду с образом Исаакивеского собора13; в этом комплексе мотивов откликается также описание из «Мертвых душ», в котором кони «заслышали с вышины знакомую песню» и «напрягли медные груди (…), почти не тронув копытами земли»14. Из пушкинской поэмы Гумилёвым разработан сюжет погибшей Параши и «опоздавшего» Евгения с учетом, однако, видоизменения отношения героя к «всаднику»-статуе.

Перекличка с «Мертвыми душами» наблюдается не только в мотиве «продажи мертвых голов» и в «какофонии», сопутствующей «летящему трамваю»15, но и на фонологическом уровне, раскрывающем совпадение начальных звуков «тройки» и «трамвая», которым летящая в неизвестное «Россия-тройка» приравнивается к летящему в неизвестное трамваю. Связь с «Вием» Гоголя обнаруживается в Гумилёвском стихотворении как в заанаграммированных «Вне» (в «заблудившийся») и «Бруте» (в «Бейруте»), так и в ряде мотивов, перенятых Гумилёвым у Гоголя («роскошная коса», «стоны», «рынок», молитвы и панихида, невозможность отказаться от поездки, «железный палец», «забор», «домик», «светлица»)16.

Параллели с блоковским циклом «Кармен» («окно, горящее не от одной зари», «дивный голос», «огневой стан», «треба», «бездна грустных лет», «дикий сплав миров, где часть души вселенской»)17 проявляются в мотивной структуре «Заблудившегося трамвая» таким образом, что Гумилёв, обыгрывая и переиначивая блоковский сюжет, создает концовку своего стихотворения по контрасту с концовкой этого цикла; у Гумилёва, в отличие от Блока, «мертвый» лирический герой служит одновременно и «молебен о здравье» возлюбленной, и «панихиду по себе». Аналогично переосмысливаются фетовские строчки: «легко мне жить и дышать мне не больно» в финальных строчках «Заблудившегося трамвая»: «и трудно дышать, и больно жить…». Стихотворение Фета связано с «Заблудившимся трамваем» установкой на отмену переходов из «времени» в «вечность» («Что прямо смотрю я из времени в вечность / И пламя твое узнаю, солнце мира»), а также на мифическую ситуацию героя, погруженного в вещий сон, выявляющуюся у Фета в эпиграфе из Шопенгауэра18. Так, реминисценция из стихотворения «Измучен жизнью, коварством надежды» определяет ту синтетическую сверхзадачу, которая подытоживает смысл всех межтекстовых контекстов «Заблудившегося трамвая».

Межтекстовой фон «Заблудившегося трамвая» раскрывает в итоге сюжет зловещих предзнаменований относительно убиения героя (поэта, мастера), создающих вокруг него ореол мифа. Этот миф поддерживается также наличием в стихотворении мотива из «Одиссеи» («опоздавший» лирический герой и Машенька, «ткущая ковер» для жениха, уподобляются Улиссу и Пенелопе)19.

В дальнейшем ситуация героев «Заблудившегося трамвая», а заодно и судьба его автора воспринимались как мифопоэтические, архетипические. В недописанном стихотворении Ахматовой на смерть Цветаевой, как отметил Р. Тименчик, находится любопытная строфа со строчками: «Так зачем же твой голос и тело / Смерть до срока у нас отняла», в которых перефразируются Гумилёвские строки: «Где же теперь твой голос и тело, / Может ли быть, что ты умерла?»; здесь речь идет не только о «перекличке поминальных цитат» (Ахматова считала эти строчки «отсылкой к ее стихотворению «Умирая, томлюсь о бессмертьи…»)20, но и об установке поэта на включение Цветаевой в круг любимого ею Пушкина и своеобразного ее уподобления героине одного из Гумилёвских источников — Маше Мироновой. И. Смирновым обнаружена в «Докторе Живаго» реминисценция из «Заблудившегося трамвая» в сцене гибели Юрия Живаго (ср.: «Сверкнула молния, раскатился гром. (…) трамвай (…) зоологическому (…) Порыв (…) ветра (…)»)21; к мнению исследователя о том, что Живаго «это не просто alter ego автора, но репрезентативная фигура, указывающая сразу на нескольких поэтов постсимволистского поколения, например, на Гумилёва»22, следует добавить, что в данном случае также имеет место ориентация на приобщение Гумилёва к «своему» творческому ряду, о чем свидетельствовал и второй вариант стихотворения Пастернака «Венеция», написанный под Гумилёвским воздействием. Больше всего перекличек с «Заблудившимся трамваем» в «Мастере и Маргарите» Булгакова (мотивы «трамвая», «вагоновожатой», «мертвой головы» Берлиоза; путешествие через «бездну времен» в «романе Мастера» и в сцене бала у Сатаны; прощания с «грустной землей» в начале главы «Прощение и вечный приют»; «опоздания Маргариты, ушедшей от Мастера для того, чтобы «объясниться» с мужем и впоследствии «представившейся» Воланду и др.); взаимосвязи булгаковского романа с «Заблудившимся трамваем» идут и через «Капитанскую дочку» Пушкина, героиню которой Булгаков поставил в ряд «священных образов» уже в «Белой гвардии»23. Этого и следовало ожидать, ибо Мастер Булгакова, тоже жертва времени, достойна «посвящения» в мифические герои.

Из вышеизложенного следует, что «Заблудившийся трамвай» создал славу Гумилёву вполне справедливо и закономерно, «высшими» средствами литературного опыта и межлитературного общения. Мифопоэтическая подоплека этого стихотворения делает его венцом развития жанра баллады не только в русской поэзии и, вместе с тем, поворотным пунктом в той истории гибельной поэтической летописи, которую в своем творчестве обосновал Мандельштам, обнаруживший своих предшественников в Лермонтове и Гумилёве.

ПРИМЕЧАНИЯ

1) Р. Тименчик. К симолике трамвая в русской поэзии.— «Труды по знаковым системам» АГ21, 1987, с. 135—143; Л. Аллеи. «Заблудившийся трамвай» Н. С. Гумилёва. Комментарий к строфам. В кн.: Л. Аллен. Этюды о русской литературе. Л., 1989, с. 113—143. — На эту проблему первым обратил внимание С. Бобров (в своей рецензии на «Огненный столп»), отметивший в Гумилёвском сюжете отклики из «Капитанской дочки» Пушкина (см.: Р. Тименчик. Указ, соч., с. 140, 143).

2) В. Жуковский. Сочинения. М., 1954, с. 122—124. — Обращенность к собственно «Леноре» Бюргера проявляется в использовании Гумилёвым мотивов «мостов», которые «тряслись и гремели» «под конским топотом», «звона», летящих «холмов, кустов, полей, лесов, заборов, домов», летящего «коня», «вихря», «стука», «воя и стона на вышине», «толпы теней» (там же, с. 178—181).

3) А. Пушкин. Сочинения в 3-х тт., т. I. М., 1986, с. 475—476.

4) Р. Тименчик. Указ, соч., с. 138.

5) М. Лермонтов. Полное собрание стихотворений в 2-х тт., Т. 2. Л., 1989, с. 48.

6) А. Блок. Собрание сочинений в 6-ти тт., т. I. Л., 1980, с. 375—376.

7) Н. Гумилёв. Стихотворения и поэмы. Л., 1988, с. 331. — В дальнейшем цитаты из этого стихотворения даются по этому изданию (с. 331—332) без указаний страниц в тексте.

8) Э. По. Стихотворения. М., 1988, с. 278—279, 309—312. — Конечно, Гумилёву — автору «Заблудившегося трамвая» был близок балладный аромат творчества По в целом, в том числе и его самого известного стихотворения «Аннабель-Ли».

9) Более подробно об этом см. в кн.: М. Ловановип. Руски песници XX века. Београд, 1990, с. 173.

10) Вслед за рядом других русских писателей Гумилёв должен был прочесть оба кэрролловских романа, — «Зазеркалье», по-видимому, во время своего пребывания в Лондоне. — Ср. также мотив «напудренных волос» в Кэрролла (Л. Кэролл.Приключения Алисы в Стране Чудес. Зазеркалье. О. Уайльд. Сказки. Р. Киплинг. Сказки. Маугли. М., 1989, с. 37) с мотивом «напудренной косы» у Гумилёва.

11) Укажем здесь на общий интерес русских поэтов к лекциям П. Успенского и Г. Гюрджиева, прочитанных ими в разных аудиториях Петербурга в 1915— 1917 гг. Теме «Гумилёв и русское масонство» был посвящен доклад М. Йованови-ча на этой конференции (см. наст, изд., с. 32—46). В данной связи хотелось бы отметить отклик лишь одного образа-символа, связанного с ритуалом посвящения в мастера, в «Заблудившемся трамвае» (видение собственной смерти посвящаемым). — Интерес к мистическим символам у Гумилёва столь велик, что он проявляется даже на уровне семантики звуков. Так, в словосочетании «котором можно» («Видишь вокзал, на котором можно») заанаграммирован символ ОМ-а, а в названиях рек Невы, Сены и Нила — слово «вселенная».

12) Ср. также у Пушкина: «последняя молитва будет о тебе», «я летел по улице», «страшный визг и крики», «в светлице лежит», «я присягал к государыне императрице», «спрашивал у ворона: скажи ворон-птица» (А. Пушкин. Капитанская дочка. В кн.: А. Пушкин. Указ, соч., т. 3, с. 268—271, 275—279, 298—299) с соответствующими местами в «Заблудившемся трамвае».

13) См.: Л. Аллеи. Указ, соч., с. 139.

14) Н. Гоголь. Мертвые души. В Н. Гоголь. Избранные произведения. М., 1946, с. 438.

15) См.: Л. Аллен. Указ, соч., с. 114—116, 124.

16) Н. Гоголь. Вий. В кн.: Н. Гоголь. Указ, соч., с. 153—156, 164.

17) А. Блок. Указ, соч., т. 2, с. 225, 228—229.

18) А. Фет. Стихотворения и поэмы. Л., 1986, с. 82.

19) См.: Л. Аллен. Указ, соч., с. 131.

20) Р. Тименчик. Неизвестное стихотворение Анны Ахматовой.— «Октябрь», 10, 1989, с. 183.

21) Б. Пастернак. Доктор Живаго. Београд, 1988, с. 298. — Кроме реминисценций, приведенных Смирновым, надо указать также на переклички, им не отмеченные («он попал в неисправный вагон, на который все время сыпались несчастия», «вагоновожатый», «злополучный вагон», «притиснутый к окну», «в раме окна», «стал пробовать открыть окно вагона» (там же, с. 297—299).

22) И. Смирнов. Порождение интертекста (элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Пастернака). Wien, 1985, S. 163.

23) М. Булгаков. Белая гвардия. В кн.: М. Булгаков. Собрание сочинений, т. 1, М., 1989, с. 181.—По мнению Р. Тименчика, в мотиве «заблудившихся трамваев» в романе Каверина «Художник неизвестен» также наблюдаются взаимосвязи с Гумилёвским шедевром (Р. Тименчик. Указ, соч., с. 143). На наш взгляд, это не так: образ «медленно» идущих трамваев в седьмой главе «Встречи шестой» этого романа вписывается лишь в общий «каталог» трамвайной символики, которая исследуется в данной статье.