Саратовский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского

Вид материала

Документы

Содержание Галямичев А. Н. Ястребицкая А. Л. Хачатурян Н. А. Стоклицкая-Терешкович В. В. Репина Л. П. Яброва М. М. Яброва М. М. O’Connor S. J.

Подобный материал:

• Особенности химического состава почвогрунтов и аккумулирующая способность растений, 417.29kb.
• Тимоти Френсис Лири краткое содержание, 98.43kb.
• Информационное пространство современного общества: коммуникационный аспект, 311kb.
• Немецкий компонент в культурной жизни саратова (1870 е - 1930 е гг.), 763.54kb.
• Звук и звучание в лирике А. А. Тарковского, 337.82kb.
• Ф. Ю. Аляев 12 Перспективы подготовки юных футболистов г. Балашова, 2343.96kb.
• Творчество К. К. Вагинова как метатекст, 403.16kb.
• Научный быт русских историков-эмигрантов в Праге в 1920 1930-е годы, 493.5kb.
• Экономическое развитие национального хозяйства: сущность и особенности в современной, 545.9kb.
• Национальная политика Советского государства в 1917-1928 гг и ее реализация в Саратовской, 467.43kb.

Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского


Л.Н. Чернова


Средневековый город:

Проблемы, историография, источники


Материалы в помощь аспирантам, обучающимся по специальности 07.00.03 – Всеобщая история (средние века)


Саратов - 2011


Город – явление историческое: его содержание и функции не оставались неизменными, как и формы урбанизма и пространственный ареал урбанизации, изменявшиеся по мере смены исторических эпох. Город не только менялся сам в ходе цивилизационных процессов, но и воздействовал, прямо или косвенно, на динамику их движения¹. Именно в силу этой его природы и роли в развитии цивилизаций проблема города выступает как одна из фундаментальных проблем современной науки.

Сказанное особенно актуально в отношении периода Средневековья и раннего Нового времени – эпохи, когда сложилась собственно городская европейская система, когда оформился социально-политический строй, придававший уникальность именно западноевропейскому городу, достигшему наибольших успехов и сыгравшему поистине выдающуюся роль в эволюции Западной цивилизации². В этой связи изучение городского развития в Средние века и на пороге Нового времени приобретает исключительное значение для уяснения механизмов движения истории на одном из ключевых ее этапов, связанных с развитием Европейской цивилизации – ее хозяйственных, социальных, политических основ, этнокультурного облика и регионального своеобразия. Во всех этих процессах роль города неоспорима. Задача современной науки состоит в раскрытии этой конкретно-исторической роли, ее осмыслении и выработке для этого адекватных подходов.

Средневековый город и город раннего Нового времени – не только одна из важнейших, но и традиционная область исследования в исторической науке – отечественной и зарубежной. Заявив о себе на рубеже XVIII–XIX вв., проблема города Средних веков и начала Нового времени вызвала неиссякаемый интерес, в полной мере сохраняющийся и приумножающийся сегодня. При этом каждое последующее поколение исследователей, со своими концепциями и своим видением истории, снова и снова обращается к урбанистической тематике, подвергая пересмотру, казалось бы, незыблемые положения. Благодаря этому медиевистическая урбанистика, ее проблематика и источниковый материал являют собой гигантское «опытное поле», на котором пересматривается и совершенствуется арсенал познавательных средств и приемов исторической науки. Все те принципиальные методологические изменения, которые имели место на протяжении XX в., не обошли стороной и урбанистику. Во второй половине XX столетия, и особенно с начала 70-х гг., городская история Средневековья и раннего Нового времени становится одной из важнейших областей, где развернулась отработка новых методов структурно-системного анализа, историко-демографических, культурно-антропологических исследований, к которым обратились медиевисты.

Проблематика истории английского города эпохи Средневековья и раннего Нового времени на сегодняшний день является наиболее интенсивно и динамично развивающейся в британской и в англоязычной историографии в целом³. Феномен города изучается представителями разных научных школ и направлений, самыми известными и признанными из которых представляются «локальная история» (local history)⁴ и «социальная», или «новая социальная история» (social, or new social history).

Изучение городской истории уже с начала 1960-х гг. является одним из важнейших направлений «локальной истории»⁵. Можно выделить несколько наиболее значимых проблем в урбанистической тематике локальных исследований, опирающихся, прежде всего, на методы микроанализа: поливариантность генезиса городов⁶, городская топография и планировка, история улиц⁷, зданий, церковных приходов в определенном географическом ареале, а также история отдельных отраслей производства и торговли, транспорта и образования, институтов городского самоуправления, социальных групп и общностей. Уже с 70-х годов XX в. в полной мере проявилась тенденция к комплексному анализу феномена урбанизма на основе междисциплинарных и компаративных исследований в русле «локальной истории»⁸.

За последние три-четыре десятилетия так называемая «новая социальная история», по выражению Л. П. Репиной, из «золушки» превратилась в самую привлекательную и влиятельную область исторических исследований, «в королеву, претендующую на самодержавное правление»⁹. Ее становление и расцвет связывается с интенсивным процессом обновления методологического арсенала исторической науки, развернувшимся во второй половине XX в., с интеллектуальным движением, направленным на создание аналитической полидисциплинарной истории, обогащенной теоретическими моделями и исследовательской техникой общественных наук и выдвинувшей задачу интерпретации исторического прошлого в терминах социальности, которые описывают внутреннее состояние общества, его отдельных групп и отношений между ними¹⁰. С «новой социальной историей» в науку вошло иное видение предметного поля исторических исследований – как пространства, которое вбирает в себя изучение всего, относящегося «к проявлению социальности человека» и охватывающего разнообразные сферы его практики в их системно-структурной целостности¹¹. На рубеже XX–XXI вв. складывается новая парадигма социальной истории, «ставящая своей целью познание человека в… дуализме его социальности и в движении исторических форм его общественной интеграции, что предполагает исследование всех сфер жизни людей прошлого в их структурном единстве и в фокусе пересечения социальных связей и культурно-исторических традиций»¹².

При всем многообразии и тематической разноплановости исследований по социальной истории, написанных англоязычными авторами за последние десятилетия, выделим лишь некоторые из них, имеющие непосредственное отношение к проблематике английского города эпохи Средневековья и начала раннего Нового времени. Это, прежде всего, работы по истории Лондона, принадлежащие перу Р. Грэя¹³, Ф. Шеппарда¹⁴ и С. Инвуда¹⁵, а также исследование К. Плата об английских средневековых городах¹⁶, которые являют собой весьма удачные попытки представить полную картину исторической жизни города во взаимодействии собственно исторических, историко-географических, историко-демографических, социально-политических, социокультурных и экономических факторов.

К «новой социальной истории» с полным правом можно отнести исследование Дж. Ландера, рассматривающего политическую историю, структуры власти и политику английского королевского правительства 1450-1509 гг., в том числе в отношении городов, в связи с социальными и экономическими процессами и явлениями, а также ролью и психоисторическими особенностями личностей монархов – Ричарда II, Эдуарда IV, Ричарда III, Генриха VII¹⁷.

Монография Я. Арчера посвящена острейшем социальным проблемам Лондона при Елизавете I¹⁸. Автор показывает, как «социальные вызовы» (невиданный ранее приток населения в столицу, ужасающая бедность, пауперизация) отразились на лондонском обществе, в предместьях и в самом Сити, отдельных районах и приходах города. Подчеркивая всеохватывающий характер социального кризиса в Лондоне в конце XVI в., Я. Арчер ставит проблему взаимосвязи социальных изменений и локальных сообществ и выясняет, как на происходящее реагировали городские власти на уровне муниципалитета, территориальных округов и ливрейных компаний. Говоря об «ответственной социальной политике» властей, он отмечает ее ярко выраженную направленность на смягчение социальных противоречий и конфликтов за счет принятия специальных мер в отношении огромной массы городской бедноты.

Уже в работе Я. Арчера, на наш взгляд, просматривается тенденция к очевидному синтезу двух ведущих исследовательских направлений в англоязычной историографии – «локальной» и «новой социальной истории».

Еще более заметна такая тенденция в исследовании о лондонском управлении и обществе XIII–XV вв., принадлежащем перу ведущего британского социального историка К. Бэррон¹⁹. Автор не только представляет картину взаимоотношений Сити и короны, их реальные потребности и претензии друг к другу на протяжении трех столетий, не только показывает условия и возможности экономического процветания Лондона (как производящего и распределяющего центра внутри королевства и во внешней торговле) и выявляет структуру его самоуправления, но и анализирует практику муниципального управления, в том числе в отношении городского строительства, подробно описывая историю возведения и архитектурные особенности городских стен, тех или иных зданий, каналов, садов и парков, а также отдельные этапы благоустройства пространства, занятого под производственные нужды и используемого для отдыха горожан.

Таким образом, в исследованиях Я. Арчера и особенно К. Бэррон проявляются элементы нового подхода к изучению исторического прошлого Лондона, нередко дополняющие друг друга принципы «новой социальной» и «локальной истории». Авторы обращаются к разработке исследовательских парадигм целостной, «глобальной» истории и к микроанализу как конкретному историческому методу системного изучения локальных социальных идентичностей, производства и репроизводства социального²⁰.

Таким образом, сегодня на качественно новом уровне происходит изучение частного, локального во всем разнообразии и многообразии его проявлений для воссоздания целостной картины прошлого. По сути, кардинально изменились принципы, цели, методы и структура современной исторической науки. Основой нового видения истории все более становится признание сущностного единства, принципиальной неразделимости субъективного и объективного, материального и духовного, целого и частного, коллективного и индивидуального в историческом процессе²¹.

Главным достижением нового подхода к изучению средневековой городской истории на Западе стало «принципиальное расширение горизонта наших представлений о городе как историческом феномене и одной из форм общественного существования»²² в средневековой Европе.

Важнейшие инновации, смена парадигм в зарубежных исторических исследованиях не прошли мимо российской историографии.

С последней четверти XX в. в отечественной исторической науке происходят важные изменения. История приобретает иной облик, получает новую оценку. Это переосмысление в той или иной степени затрагивает весь исторический процесс и методологию исторического познания. Смещаются интересы историков в сторону новых тем, меняется ракурс рассмотрения традиционных проблем²³. Дискуссии медиевистов о традициях и новациях в деле изучения истории Средних веков и раннего Нового времени вызвали к жизни новые направления в развитии отечественной урбанистики.

Город, как своеобразный микро- и макромир одновременно, основывающийся на сложной системе специфических взаимосвязей, на диалектическом взаимодействии между индивидами и общностями, материальными условиями и культурными силами, между нормами и реальной практикой²⁴; город как целое, как «общественный концентрат» с особой топографией, со значительным гетерогенным (этнически, социально и профессионально) населением, со средоточением товарообмена и товарного производства, институтов власти, культуры, со специфическим образом жизни²⁵, представляет собой идеальный объект для системного исследования и «впервые превратился из сценической площадки, места социально-исторического действия в специальный предмет изучения…»²⁶. В рамках контекстуального подхода город предстает «как комплексный объект в единстве своих многообразных (хозяйственных, организационных, административно-политических, военно-стратегических и др.) функций и одновременно – как элемент включающей его целостности, как пространственное воплощение ее социальных связей и культурной специфики»²⁷.

Поиск новых тем, новых проблем и новых подходов – одна из характерных тенденций в современных российских исторических исследованиях²⁸. Среди таковых – социальная идентичность²⁹, различные аспекты проблемы социальной памяти и коллективных представлений³⁰, гендерная история общества³¹, историческая биография³² и политическая история, где недостаточно изучена природа власти, ее механизм и способы властвования, как и повседневная практика судебных и муниципальных учреждений³³.

Вместе с тем, по замечанию А. Л. Ястребицкой, «новые подходы и направления изучения истории европейского города, накопленный материал… не стали еще предметом специального критического осмысления и обобщения ни в зарубежной, ни в отечественной науке»³⁴. Сегодня задача заключается в разработке сравнительной истории европейского города, исходящей из этого целостного представления и одновременно раскрывающей широкие взаимосвязи разнообразных факторов, определяющих многообразие локальных форм и конкретно-историческое своеобразие «городских индивидуальностей»³⁵. Только на базе широких локальных исследований можно делать серьезные обобщения и типологические сравнения.

Исследование о Лондоне XIV–XVI вв., о его правящей элите как социальной общности в контексте ее политико-административной, социальной, хозяйственно-экономической и повседневной практики может стать определенным вкладом в решение этой сложной задачи. Это тем более важно на фоне того, что исследования 70-90-х гг. XX – начала XXI вв. уже во многом изменили представления о социальной жизни Средневековья и раннего Нового времени. В течение нескольких последних десятилетий в сфере анализа социальных отношений произошли серьезные изменения, связанные с разработкой проблемы сословной стратификации общества и смещением научного интереса от классов к сословиям³⁶, к человеческой личности и общности³⁷.

Самостоятельным и весьма перспективным направлением в исследовании проблемы социальных общностей является изучение места и роли элит в обществе периода Средних веков и начала раннего Нового времени, что позволяет иначе посмотреть на уже ставшие традиционными для медиевистики проблемы и поставить новый круг проблем³⁸. По мнению А. А. Сванидзе, изучение элитарных групп в каждой стране и круге общения, критериев и проявлений их элитарности открывает новые подходы к общественной пирамиде, социальному взаимодействию между стратами иерархии и внутри них, в конечном счете, – к управляющему механизму общества³⁹.

В современных социально-философских теориях можно обнаружить не менее десятка определений элиты. Это и наиболее активная в политическом отношении часть общества, ориентированная на власть и обладающая формальной властью в институтах, определяющих социально-политическую жизнь общества; и те, кто имеет в обществе наиболее высокий престиж, статус и богатство. В любом случае элиты – это высшие или «избранные» общественные группы, выдвинувшиеся вследствие своей родовитости, богатства, власти или иных свойств, чаще всего, в их сочетании, и обладающие наибольшим политическим весом и престижем в масштабах каждого общества или его отдельных структур⁴⁰.

В. В. Радаев обоснованно полагает, что исходное понятие «элиты» проявляется в трех дополняющих друг друга определениях: 1. Элита – это верхние слои общества, группы, занимающие в нем высшие или ведущие позиции (властные, экономические, профессиональные и пр.). 2. Это совокупность относительно замкнутых групп, доступ в которые ограничен и реализуется механизмом достаточно жесткого отбора. Во всяком обществе элита стремится монополизировать свои позиции и передать их своим потомкам, стремится к превращению в наследственную касту. 3. Это группа, обладающая особыми культурными ориентациями и менталитетом, образом жизни и действия, которые отделяют ее от прочего населения, поддерживая с ним ощутимую социальную дистанцию⁴¹. Первое определение фиксирует элиту как номинальную статистическую группу. Второе высвечивает ее институциональные рамки в виде корпоративной организации, регулирующей процессы социальной мобильности. Третье предполагает определенное единство норм и ценностей как основу сходного поведения.

Исследователи выделяют различные элиты: политическую, экономическую (земельную, купеческую, финансовую и пр.), административную, военную, религиозную, интеллектуальную, научную, культурную и т. д.⁴². Можно сказать, что существует столько элит, сколько есть областей социальной жизни. Но следует обратить внимание на то, что какую бы сферу мы ни взяли, элита – это меньшинство, противостоящее остальной части общества. При этом положение элиты как высшей общности, высшего сословия или касты может закрепляться формальным законом или религиозным уложением, а может достигаться совершенно неформальным образом.

Среди элитарных групп средневекового общества важное место принадлежит правящей городской элите, которая в дуалистических концепциях, отделяющих город от его окружения и противопоставляющих их друг другу, традиционно определялась как городской патрициат, как слой, в котором наиболее концентрированно отразились основные этапы, процессы и противоречия городской истории. По замечанию А. Л. Ястребицкой, социально-административные особенности города, «еще более амбивалентны, чем экономические… и самый яркий показатель – патрициат»⁴³. Таким образом, изучение «запущенной» (по выражению А. А. Сванидзе) проблемы городского патрициата позволяет прояснить до настоящего времени дискутируемый в медиевистике аспект, без которого невозможно понять значение средневекового урбанизма, – это социальная природа города, его место в феодальной системе⁴⁴.

Как известно, с 60-х гг. XX в. проблема средневекового городского патрициата исследовалась, прежде всего, на материале городов континентальной Европы: Германии, Фландрии, Южной Франции, Швеции, Далмации. Усилиями отечественных урбанистов были определены и исследованы критерии городского патрициата, разнообразие путей формирования этого социального слоя, виды его экономической деятельности, взаимоотношения с другими категориями горожан⁴⁵.

Качественно новый этап в изучении проблемы средневекового городского патрициата начался с 90-х гг. XX столетия, и связан он с именем А. А. Сванидзе, посвятившей серию своих статей исследованию патрицианской олигархии, «элитарно-олигархического режима», в шведском городе ХV века⁴⁶. На основании изучения предписаний Стадслага, муниципальных актов, протоколов и отчетов автор включила проблему патрицианско-олигархического режима в русло «новой социальной истории», используя структурно-социологический анализ, что стало перспективной новацией в медиевистической урбанистике. А. А. Сванидзе впервые в отечественной медиевистике попыталась выяснить целый ряд новых принципиальных вопросов, связанных с механизмом формирования и удержания власти, с особенностями стоящего у власти социального контингента. Обобщая обширный фактический материал, А. А. Сванидзе наметила некоторые признаки патрицианско-олигархического режима Стокгольма ХV в.: 1. Относительная узость, келейность, замкнутость состава. 2. Формирование городских органов власти и состава высших служащих путем кооптации. 3. Сращивание с верхушкой исполнительного аппарата, образование единой «муниципальной среды». 4. Пожизненно-наследственное пребывание у власти или около власти представителей одних и тех же семей. 5. Сосредоточение в одних руках нескольких ключевых постов, в том числе, связанных с казенными фондами. 6. Связь между правящими семьями по линии личного бизнеса. 7. Неразрывные и многоплановые узы родства и свойства, буквально пронизывающие эту среду. 8. Тесные родственные и деловые связи между патрицианскими кругами разных городов страны, позволяющие говорить о едином элитарном слое бюргерства. 9. Связь с учреждениями и людьми из высшего эшелона государственной власти.

Таким образом, изучение средневекового городского патрициата имеет весьма устойчивую историографическую традицию в отечественной медиевистике. Сегодня, во-первых, признается, что сам термин «патрициат», которым историки по традиции обозначают городскую элиту, в достаточной мере условен. «Средневековье не знало его, как… собирательного обозначения городской верхушки»⁴⁷. На материалах немецких, южнофранцузских, далматинских и отчасти фландрских городов выработано общее определение городского патрициата как бюргерской элиты (курсив наш – Л. Ч.), своеобразной «фракции бюргерства», которой принадлежало «политическое и социальное лидерство, основанное на сочетании богатства, престижа и власти»⁴⁸. На наш взгляд, применение термина «элита» («правящая элита») к обозначению социополитической, властной верхушки горожан отражает современный этап в развитии «новой социальной истории», связанный с контекстуальным подходом к урбан-истории и усложнением картины социальных структур, позволяющим более тонко нюансировать характер социальных отношений.

Во-вторых, обращается внимание на то, что далеко не всегда и не везде городской патрициат/правящая элита был формально юридически отграничен от других слоев и категорий бюргерства. Хотя некоторые знатные фамилии могли держаться у власти довольно долго (в некоторых городах Германии, например, в Нюрнберге или Кельне, патрицианские династии насчитывали по два-три столетия своей истории), определенная ротация патрициата наблюдалась всегда. В большинстве случаев век патрициаского линьяжа был недолог, что связано и с естественным пресечением, и с социальной деградацией, а также с уходом в сельскую местность, слиянием с дворянством, со службой монарху или князю. В любом случае, на место выбывающих патрицианских родов приходили новые семьи крупных купцов или, значительно реже, разбогатевших ремесленников.

В-третьих, исследователями предложены основные критерии, позволяющие говорить о фактической принадлежности тех или иных горожан к патрицианскому кругу. Это – богатство, нажитое крупномасштабной торговой и предпринимательской деятельностью, ростовщичеством, инвестициями в недвижимость в городе и за его пределами, эксплуатацией земли, в частности, для извлечения феодальной земельной ренты, а также монопольное право на управление городом, доступ к городским должностям (именно патрициат держал в руках городские советы и осуществлял власть над городом и его ближайшей округой).

Выяснено, в-четвертых, что патриции, как правило, создавали обширные линьяжи и поддерживали родовую солидарность, обзаводились гербами, носили шпоры, стремились породниться с феодальной знатью и пройти посвящение в рыцари, в своем быту и поведении имитировали дворянство. Признается, что, хотя городской патрициат и тяготел к аноблированию, он принципиально отличался от подлинных дворян. И здесь наиболее важно, что эксплуатация земли не составляла основного признака городских нобилей; их земельные владения были сравнительно невелики и имели, в том числе, престижное назначение, тогда как богатство средневекового городского патрициата складывалось в иной – торгово-ростовщической – сфере, в эксплуатации городских доходных статей (откуп пошлин), в аренде городских имуществ. Деятельность патрициев исходила из монополии на городские привилегии и имущества, но она предполагала известную энергию и предприимчивость в области, как правило, чуждой «настоящим» дворянам.

Соотношение, условно скажем, «городских» и «не городских» источников пополнения богатства патрициата, степень феодализации этого социального слоя не одинаковы в разных странах и городах. Особенности конкретно-исторических условий развития того или иного города обусловливают специфику социально-политического и экономического облика городской правящей элиты.

Вопрос об английской городской элите – городском патрициате решался и сегодня решается неоднозначно, как в зарубежной, так и в отечественной историографии. Для английских городов либо ставится под сомнение наличие городского патрициата в таком виде, как в городах континентальной Европы, либо утверждается, что он не играл значительной роли в жизни торгово-ремесленных центров Англии⁴⁹. Многие британские исследователи признают дискуссионный характер проблемы городского патрициата в Англии и связывают ее разрешение с дальнейшим изучением городской социальной структуры, как на локальном уровне, так и в русле компаративной истории⁵⁰.

Целый ряд исследований посвящен проблеме лондонского управления и характеристике правящей верхушки английской столицы XIII–XVI столетий⁵¹. Важно подчеркнуть, что практически во всех перечисленных работах не ставилась цель специально изучить олдерменскую элиту Лондона. Авторы, как правило, лишь вскользь, тезисно касаются характеристики отдельных признаков и аспектов деятельности этой группы городского сообщества. По сути, высказанные ими мысли, безусловно, имеющие немалую ценность, требуют дополнительного обоснования, специального изучения, серьезного фактологического и теоретического наполнения.

В целом можем отметить, что современная англо-американская историография признает наличие «богатейшей правящей группы» в английском средневековом городе, в том числе в Лондоне XIII–XVI столетий. Обращает на себя внимание постепенный отказ от применения термина «патрициат» для обозначения данной общности в пользу другого – «элита» – при фактической идентичности их содержания. Х. Суонсон, в частности, прямо пишет о том, что «правящая элита и есть патрициат английских городов»⁵². Признается, что за терминами «патрициат» и «элита» скрывается, по сути, одинаковый набор характеристик: участие в торговых и финансовых операциях, приносивших весьма значительные доходы и богатства; вложение инвестиций в земельные владения; монополизация и зачастую наследственная передача высших должностей в муниципальном управлении; теснейшие внутриклановые связи – деловые, родственные и дружеские, способствующие укреплению и возвышению данного слоя; элементы аноблирования: стремление породниться с дворянством, иметь гербы и семейные часовни наподобие дворянских, желание подражать дворянам в поведении и частной жизни.

Уточнению социального облика городской элиты во многом способствовали работы, написанные в русле «новой социальной истории» и посвященные проблеме миграций, социальной мобильности и обновления состава городского населения⁵³. В англо-американской историографии утвердилось мнение о значительной социальной подвижности, характерной для Англии позднего Средневековья и раннего Нового времени. Это был феномен общеевропейского значения. Более того, выяснилось, что европейское общество было подвержено этим процессам в большей степени, чем обычно считали, и в силу причин, о которых вообще не подозревали. Они были обусловлены в целом более низкой рождаемостью и продолжительностью жизни в городах, а также эпидемиями. Городские семьи, особенно по мужской линии, в массе исчезали быстро, причем вымирание (часто на протяжении двух–трех поколений) городских линьяжей хорошо прослеживается не только в крупных центрах, но и в сельских бургах, провинциальных городках⁵⁴. Тем не менее, необходимо признать, что представление о высокой степени социальной мобильности, характерной для английского и, в частности, лондонского общества XIV–XVI столетий, необходимо подкрепить конкретно-историческими исследованиями, представить реальную, возможно, детализированную картину взаимоотношений различных социальных групп и общностей. Исследователи же в большинстве своем склонны лишь констатировать наличие тесных связей, взаимопроникновения и обновления городской элиты и дворянства – джентри и аристократии.

В отечественной историографии исследование английского города и проблемы городского патрициата имеет устойчивую традицию, отсчитываемую с середины прошлого века. Ряд авторов⁵⁵ признают олигархический характер городского самоуправления Лондона и других английских городов (Ковентри, Линкольне, Линне, Честере и пр.) уже с XIII в., поскольку выборы мэра проводились узким кругом наиболее зажиточных и почтенных бюргеров, выделявшихся богатством, связанных с ведущими отраслями торговли или производства, владевших домами и лавками, получавших дворянское звание, роднившихся с семьями английских дворян. В исследованиях отмечается, что высокий имущественный ценз и определенные социальные ограничения при избрании на высшие административные должности способствовали превращению городской верхушки в относительно замкнутую группу.

Особого мнения придерживается Л. П. Репина. Автор ставит под сомнение правомерность применения самого термина «патрициат» в приложении к реалиям английских городов⁵⁶, полагая, что «выделившаяся внутри городского сословия высшая группа, состоявшая из представителей крупнейшего купечества, заняла прочные позиции в городском управлении и парламентском представительстве, имела значительные земельные владения, родственные связи с дворянством, то есть, этой купеческой верхушке был присущ ряд признаков, характерных для патрициата континентальных городов. Однако некоторые специфические особенности данного слоя горожан в Англии не укладываются в устоявшийся в исторической литературе смысл термина «патрициат»⁵⁷. Эти особенности, как отмечает Л. П. Репина, состоят в следующем. Во-первых, в целом значительная мобильность социальной структуры Лондона в начале ХIV в. и мобильность высшей группы горожан, в частности: в условиях быстрого развития ремесленного производства и городской торговли типичным явлением было быстрое обогащение и возвышение в городе вчерашнего мелкого сельского землевладельца, однако в течение нескольких десятилетий он и его потомки покидали город и вновь появлялись в сельской округе уже в качестве представителей титулованного дворянства⁵⁸.

Представляется вполне естественным, что некоторые патриции в условиях интенсивного развития городского товарного производства и обращения, в условиях рыночной конкуренции теряли часть своих средств, опускались вниз по социальной лестнице и отстранялись от власти. В то же время другие купеческие фамилии, используя благоприятную для них рыночную конъюнктуру и собственные предпринимательские навыки, быстро богатели, добивались власти и пополняли состав патрициата. Следует принять во внимание и замечание К. Плата о том, что распространенной практикой для старшей линии процветающих лондонских фамилий была миграция в графства, но в столице оставалась младшая ветвь – сыновья занимали место отцов⁵⁹.

Неустойчивость и мобильность социальной структуры средневекового города, не только английского, но немецкого и итальянского, объясняется и еще одним фактором, на который совершенно справедливо обратила внимание Т. В. Мосолкина: наследственные фамилии медленно приживались среди горожан, и даже использование фамилии двумя поколениями не могло помешать представителям третьего изменить ее. Поэтому исчезновение фамилии еще не означало вымирания семьи или выбывания из рядов торгового сословия в связи с разорением. Может быть, просто была изменена фамилия, но даже при такой неустойчивости наследственных фамилий представители некоторых семей встречаются среди высших должностных лиц города на протяжении 100 лет и более⁶⁰.

Необходимо напомнить также существование высокого уровня смертности в средневековых городах, когда естественная убыль населения не покрывалась за счет рождаемости, а требовала притока новых сил извне.

Второе, на чем останавливается Л. П. Репина, ставя под сомнение существование патрициата в английском городе. Она считает, что купеческая верхушка, захватив уже в конце XIII в. контроль над органами городского самоуправления, не обладала какими-либо особыми правами и привилегиями в городской общине, «о фиксации права наследственной передачи статуса и говорить не приходится»⁶¹. Видимо, права и привилегии патрициев были обусловлены их богатством, в том числе, существовавшим имущественным цензом и самой системой власти, которой они обладали в городе. Речь должна идти, скорее, не о формальных признаках патрициата, а о фактических, реально отграничивавших представителей этой социальной группы от всех прочих категорий городского населения.

И третье обстоятельство: экономическая основа существования potentiores и meliores Лондона, считает Л. П. Репина, не ограничивалась крупной торговлей, ростовщичеством, землевладением и другими характерными для патрициата сферами деятельности, а охватывала также ремесленное производство и мелкую розничную торговлю. В состав potentiores и meliores начала ХIV в. входили представители не только высшей и средней, но и низшей имущественной категории. Сами термины «potentiores» и «meliores» не имели социально-правового характера; совокупность лиц, которую они обозначали, не представляла собой нечто однородное и обособленное. Эти термины, отмечает Л. П. Репина, служили лишь условным, техническим, обозначением достаточно широкой, чрезвычайно аморфной и текучей по своему составу группы фрименов, полноправных горожан Лондона, наиболее способных в данный момент нести материальные затраты, связанные с обязательствами города перед королем⁶². Однако, как данное положение согласуется с наличием в составе potentiores и meliores лиц из низшей имущественной группы, остается не ясно. Представляется также, что не следует полностью отождествлять лондонский патрициат с potentiores и meliores: финансовые обязательства перед короной имели не только патриции, которые занимались, в том числе, раскладкой налогов среди горожан.

Л. П. Репина отмечает, что и зарубежные, и отечественные историки часто используют термин «патрициат» для того, чтобы подчеркнуть те общие черты, которыми характеризовалась верхушка горожан в Англии и в странах континентальной Европы; но в этом случае пропадают специфические черты, имеющие существенное значение в рамках исследования городского сословия Англии⁶³. Думается все же, что исследование особенностей патрициата английских городов не обязательно связывать с отрицанием самого факта существования там подобного социального слоя. На наш взгляд, вполне правомерно применение термина «патрициат» в качестве условного обозначения богатейшей правящей, административно-политической, элиты английских средневековых городов, учитывая специфику ее состава и источников обогащения.

Как видим, проблему правящей городской элиты Англии эпохи Средневековья и начала Раннего нового времени нельзя считать абсолютно неизученной. Хотя надо признать, что внимание отечественных специалистов сосредоточилось преимущественно на обсуждении дискуссионного вопроса о самом существовании патрициата в английском городе. Многие аспекты многогранной проблемы правящей элиты в городах Англии, в частности Лондона, требуют либо дополнительного изучения и уточнения, как, например, вопрос о критериях, факторах социальной идентичности патрициата, экономических основах его возникновения и эволюции; либо специального исследования с учетом тематики и перспектив «новой социальной истории»: проблемы социального и политического взаимодействия, механизмов властвования и реальной практики осуществления властных полномочий, разнообразных аспектов повседневной жизни. Необходимо также признать, что интерес специалистов сконцентрирован на изучении правящей элиты английских городов, в том числе Лондона, преимущественно XII–XIII вв., в меньшей степени XIV–XV и лишь незначительно XVI столетия.

Выбранные хронологические рамки исследования заслуживают изучения, по меньшей мере, с трех точек зрения. Во-первых, ХIV–ХVI столетия в истории Англии (и Европы) – это период наивысшей зрелости средневековых институтов и начала их упадка; во-вторых, – это время модернизации и зарождения в недрах старого общества новых, капиталистических, отношений⁶⁴; в-третьих, это особый переходный (курсив наш – Л. Ч.) период, который понимается как комплексный, инвариантный и исторически длительный процесс генезиса социальных, политических, экономических и культурных инноваций на широком фоне трансформации и адаптации множества традиционных элементов в новых условиях⁶⁵.

И для английского города это было время, «когда переплеталось то, что тянуло назад к средневековью, и то, что вело вперед к новому времени, порождая неожиданные явления в различных сферах жизни»⁶⁶. Вследствие этого городская правящая элита предстает, с одной стороны, в наиболее завершенном, развитом виде, с другой, – неизбежно переживает внутренние изменения, ярко отражая всю противоречивость эпохи. Поэтому период XIV–XVI вв. позволяет дать не только какие-то сущностные характеристики, свойственные указанному слою городского населения, но и проследить изменения, происходившие с ним на протяжении трех столетий.

В качестве объекта исследования выбрана правящая элита Лондона, представленная олдерменами, олицетворявшими власть, ее конкретных носителей в городе, которые всегда оказывали огромное влияние на жизнь общества. Поэтому все вопросы, связанные с их происхождением, объемом полномочий, политическими, деловыми и прочими интересами представляют несомненный интерес.

Закономерно также обращение к изучению правящей элиты именно Лондона – самого крупного и богатого города Англии, центра общенационального и международного значения, не имевшего внутри страны сколько-нибудь серьезных конкурентов, оказывавшего колоссальное влияние на экономическую и социально-политическую жизнь королевства. Вследствие этого изучение различных аспектов жизни Лондона, как справедливо замечает М. М. Яброва, имеет не локальное, а общеанглийское значение «не в том смысле, что остальные города развивались точно так же, а в том, что, опережая их, Лондон наиболее полно и ярко выражал ведущие тенденции развития страны»⁶⁷. На таком фоне до настоящего времени фактом остается очевидное несоответствие огромного объема научной информации о развитии Лондона эпохи Средневековья и раннего Нового времени, содержащейся в необозримом множестве публикаций историков разных поколений, с одной стороны, и опытов целостного осмысления ведущих тенденций этого развития и, прежде всего, правящей элиты английской столицы, – с другой.

Следует также обратить внимание на оценку, данную Лондону С. Трап: уже к началу ХIV в. он был более схож с крупнейшими городскими центрами континентальной Европы, чем с прочими английскими городами⁶⁸. Это дает возможность выявить как общие черты лондонского патрициата и патрициата континентальных городов, так и специфику его состава, видов деятельности и проявлений повседневной жизни, положения в обществе, в тенденциях развития.

ӿ ӿ ӿ

Благодаря деятельности архивных обществ Лондон располагает немалым количеством опубликованных материалов, в разной степени имеющих отношение к рассматриваемой проблеме. Вместе с тем, необходимо оговорить, что компактных источников по интересующим нас вопросам не существует: сведения приходится выбирать, за редким исключением, из большого числа разнородных по типу и характеру материалов. Специфика источников заключается и в том, что они, как правило, не содержат материалов, позволяющих осуществить полную статистическую обработку. В большинстве своем удается представить статистические выкладки лишь по отдельным аспектам нашей темы.

Из всех городских архивов Британии наиболее полной оказалась публикация архивов именно Лондона, прежде всего, различных «Городских книг», хранившихся вместе с муниципальными документами и городской печатью в помещении магистрата – Гилдхолле. «Книги записей», или «Памятные книги Лондона»⁶⁹, велись в английской столице с 1275 года. Здесь наиболее полно отразилась деятельность городских магистратов, обладавших судебными, административными, исполнительными, а зачастую политическими и законодательными функциями, и действовавших как нотариальные конторы, оформляя купчие, закладные, завещания, дарственные и прочие акты, связанные с движением имущества, проводя по ним расследования и взыскания. «Памятные книги Лондона» содержат материал об этих сторонах жизни и деятельности лондонцев, в том числе олдерменов, их занятиях, практике разрешения имущественных споров, структуре и движении их собственности, коммерческих операциях и деловых партнерах, организации рынков и торговых связях в ХIII–ХV столетиях.

«Описи исков и памятных событий Лондона», или «Свитки»⁷⁰, представляют собой отдельную серию из 102 свитков, сохранившихся в Гилдхолле и относящихся к периоду с 1298 по 1485 годы. Первоначально «Свитки» задумывались как официальный регистр, но уже с 1326 г. записи стали приобретать самый общий характер. В них содержатся постановления городского Совета, записи обычаев Лондона, списки таможенных пошлин, взимавшихся в городе, правила, регулирующие пребывание иностранных купцов и деятельность торговых судов, формулы клятв мэра, олдерменов и других должностных лиц. Помимо дел магистрата здесь же фиксировался и его состав, налоги и городской бюджет, а также сделки с недвижимостью. Большинство документов, включенных в «Свитки», посвящено судебному разбирательству дел, связанных с нарушением условий завещаний лондонцев. Рассматриваются также многочисленные иные имущественные споры, возникавшие в среде горожан. Важно, что в этих случаях дается описание имущества лиц, участвовавших в судебном процессе в качестве оспаривающих то или иное право сторон.

Содержательным, но и своеобразным источником по социально-политической жизни средневекового города является так называемая «Белая книга» Лондона⁷¹ – собрание существовавших городских обычаев и законов, позволяющих проанализировать механизм формирования столичного муниципалитета, роль в этом процессе олдерменов, мэров, шерифов и прочих должностных лиц, а также их функциональные обязанности и сферу полномочий. Важно, что в этом издании содержатся действительно полные публикации, а не изложение основного смысла источников, что не является редкостью в англо-американских изданиях. Появление «Белой книги» исследователи относят примерно к 1419 году. Ее главным автором-составителем является городской клерк – Джон Карпентер⁷².

Немало ценных материалов содержит двухтомное издание «Олдермены Лондона со времен Генриха III до 1912 г.», опубликованное А. Бивеном в 1908–1913 годах⁷³. По самым разным архивным документам автор сумел составить практически полные погодные списки лондонских олдерменов с 1220 по 1912 гг., о некоторых из представителей столичной правящей верхушки собрал свидетельства биографического, имущественного, социального, а отчасти и политического характера.

Благодаря этой публикации, материалы которой могут быть подвергнуты статистической обработке, появилась во многом уникальная возможность в хронологической последовательности восстановить имена олдерменов, выяснить, какие должности и в какое время они занимали в органах городского самоуправления, каков был их имущественный и социальный статус. Приводимые А. Бивеном сведения позволяют проследить семейно-родственные связи представителей некоторых олдерменских фамилий, в отдельных случаях выявить социальное и топографическое происхождение олдерменов, их взаимоотношения с английским дворянством и королевской властью.

Не менее важный материал, извлеченный из архивов, опубликован в качестве «Приложений» в книге о купечестве американской исследовательницы С. Трап⁷⁴. По характеру содержащихся сведений к перечисленным публикациям примыкает материал, собранный и изданный Дж. Рилом в 1975 году⁷⁵. Эти данные дополняют архивные сведения, опубликованные в исследовании Дж. Уиллана о Московской компании 1555 года⁷⁶. В «Приложение» к работе он включил самую разнообразную информацию о купцах Московской компании, среди которых представлены и олдермены Лондона.

Неоценимые по важности данные о территориально-географическом происхождении лондонских олдерменов, позволяющие проследить, из каких графств пополнялся состав олдерменской элиты английской столицы XIV–XVI вв., содержатся в публикации архивных материалов в работе Э. Эквелла⁷⁷.

До сих пор остаются недостаточно изученными данные такого разностороннего типа документальных источников, как завещания⁷⁸. «Завещания лондонских купцов и мастеров» были опубликованы Р. Шарпом в 1889 г. и охватывают период с середины ХIII до конца ХVII века⁷⁹. Из огромного количества завещаний, имеющихся в сборниках публикаций Р. Шарпа, нами были отобраны и проанализированы только те, что составлены лондонскими олдерменами и их ближайшими родственниками на протяжении ХIV–ХVI столетий. Таких завещаний оказалось 221, из которых 73 относятся к XIV в., 116 – к XV и 32 – к XVI столетиям⁸⁰.

В 1993 г. усилиями С. Дж. О’Коннора были опубликованы материалы, имеющие непосредственное отношение к двум богатейшим представителям лондонского купечества – Адаму Фрэнсису и Джону Пайелу, олдерменам XIV века⁸¹. Это картулярии – сборники актов и грамот, касающихся, главным образом, владельческих прав этих олдерменов и членов их семей на земли, находившиеся в столице и в графствах Англии. При этом основной земельный комплекс Адама Фрэнсиса располагался (помимо Лондона) преимущественно в Эссексе и Миддлсексе, Джона Пайела – в Нортхемптоншире. Необходимо подчеркнуть, что данные источники еще не введены в научный оборот отечественными исследователями, а британские авторы делают лишь первые шаги в этом направлении⁸².

Применительно к истории Лондона (как и английского города в целом) и истории семей отдельных лондонских горожан эпохи Средневековья обнаружение такого рода источников, в силу относительно низкой сохранности архивных материалов из-за частых и разорительных пожаров, – большая удача для исследователей. Хотя, по признанию С. О’Коннора, картулярии были весьма популярны среди богатых горожан, стремившихся приобрести земли и, соответственно, повысить свой социальный статус. Цель создания таких сборников в том, чтобы собрать воедино копии важнейших документов о владельческих правах, поскольку их оригиналы в нужный момент могли оказаться недоступными по разным причинам: привлечения в судебных разбирательствах, порчи или утраты⁸³.

Рукопись картулярия Адама Фрэнсиса была обнаружена в архиве Роберта Сесила, первого герцога Солсбери в начале XVII века⁸⁴. По всей видимости, она перешла к этой фамилии вместе с манором Эдмонтон (в Миддлсексе), который был конфискован короной после известных событий 1485 г., а в конце XVI столетия приобретен Уильямом Сесилом, лордом Берли. Создание картулярия было начато в 1362 г., когда Адам Фрэнсис приобрел манор Эдмонтон, а завершено в 1369 году. Манускрипт состоит из 112 пергаменных свитков, написанных на латинском и французском языках, содержит 1286 актов и грамот периода 1285-1369 годов⁸⁵. Картулярий имеет четкую структуру, содержащиеся в нем документы сгруппированы по хронологическому и топографическому (с описанием владений в конкретных манорах) принципам.

Рукопись картулярия Джона Пайела с 1684 г. является частью обширной коллекции манускриптов College of Arms и представляет собой 120 бумажных свитков, содержащих 255 актов и грамот за период 1348-1369 гг., написанных на латыни и французском языке⁸⁶. Первые 17 свитков касаются собственности в Лондоне, приобретенной Джоном Пайелом совместно с Адамом Фрэнсисом; остальные связаны с владениями Пайела в Нортхемптоне. В отличие от картулярия Адама Фрэнсиса этот памятник полностью не систематизирован. Содержащийся в нем материал сгруппирован только хронологически, в остальном же его структура довольно хаотична.

Во многих отношениях оба картулярия уникальны. Прежде всего, ценно то, что они позволяют четко выявить структуру и масштабы земельных комплексов двух лондонских олдерменов, имена и статус их деловых партнеров и, что особенно важно, детализируют представления о способах приобретения, а иногда и методах использования земель могущественными лондонцами XIV столетия. Кроме того, картулярии предоставляют редкую возможность воссоздать и сопоставить социальные портреты и историю жизни двух лондонских современников, теснейшим образом связанных друг с другом деловыми узами, а также реконструировать этапы их карьерного роста, их социальные устремления.

Любопытные сведения о семействе Фрэнсисов удалось обнаружить в публикации архивных материалов Йоркского собора, осуществленной в 1993 г. Н. Дж. Трингэмом⁸⁷. Это, прежде всего, грамоты, фиксирующие сделки с недвижимостью между клириками и горожанами, в числе которых нами обнаружены 6 представителей фамилии Фрэнсисов: в 1274-1395 гг. они владели в Йорке и его предместьях землями, усадьбами и разнообразными строениями⁸⁸.

Интересный материал по разнообразным вопросам, связанным с городской историей, можно извлечь из официальной переписки мэров и городского Совета Лондона с муниципальными властями другими английских и ряда континентальных городов⁸⁹. Послания направлялись после судебных разбирательств о долговых обязательствах, нарушениях контрактов для урегулирования отношений между отдельными купцами или же группами купцов. «Письма» позволяют определить районы и сферы проникновения столичного купеческого капитала, степень влияние лондонских купцов, масштабы их деятельности. Немаловажно, что «Письма» дают возможность оценить политику лондонской мэрии и магистрата в отношении торгово-кредитной деятельности столичного купечества, в том числе олдерменов, за период 1350–1370 годов.

Полезную информацию по разным интересующим нас аспектам жизнедеятельности лондонских олдерменов можно извлечь из источника личного происхождения. В данном случае это охватывающая вторую половину XV в. семейная переписка Сели – лондонских купцов, входивших в состав компании стапельщиков Кале⁹⁰. Данный комплекс документов состоит преимущественно из писем членов семейного объединения (большинство принадлежит перу Ричарда-старшего, отца семейства) и их корреспондентов из числа лиц, теснейшим образом связанных с этой семьей.

Как замечает М. М. Яброва, подготовившая публикацию на русском языке значительной части данного источника, эти письма весьма неординарны как по содержанию, так и по их количеству – 247 писем⁹¹. Их тщательный анализ может дать представление не только об основных направлениях торговли, ее объеме, финансовых операциях, внешних связях семейного объединения, но и позволяет выявить особенности повседневной жизни, внутрисемейных и дружеских отношений⁹².

Анализ семейной переписки Сели позволяет предположить, что начало складывания такого вида источников, как частная переписка, в Англии может быть отнесено к XV веку. В письмах семейной компании Сели есть ряд черт, благодаря которым их можно отнести к данному виду источников, но присутствует и ряд особенностей, характерных, скорее, для официальных документов⁹³.

Специфика эпистолярного наследия Сели позволяет предложить следующий подход к этим источникам. Переписка семейного объединения купцов Сели может рассматриваться как своего рода автопортрет элитарного купечества. Как уже было сказано выше, в своих письмах Сели и их корреспонденты сообщали друг другу лишь ту информацию, те сведения и оценки, которые они сами были готовы обнародовать. То есть, мы имеем дело с дошедшим до нас в текстовом выражении представлением социальной группы о самой себе и современном ей обществе.

Некоторые сведения по интересующим нас вопросам содержатся в королевских хартиях, законодательных актах и правительственных распоряжениях. Прежде всего, необходимо отметить изданный в 1810 г. в Лондоне свод статутов парламента, включающий обширный законодательный материал в области финансов, торговли, суда, администрации, военной службы и т. д.⁹⁴. По содержанию к данному источнику тесно примыкают ранние Тюдоровские прокламации⁹⁵.

Хартии, пожалованные Лондону королевской властью на протяжении XIV–XVI вв.⁹⁶, позволяют проследить расширение прав и полномочий городской общины в сфере финансов, налогообложения, администрации и самоуправления в целом; выявить динамику взаимоотношений города и монархии, а также характер и специфику политики короны в отношении столичного центра Англии.

Для воссоздания политических событий общенационального масштаба, к которым непосредственное отношение имели олдермены, был привлечен ряд наиболее известных лондонских хроник, содержащих материалы, относящиеся к XIV–XV векам⁹⁷. Эти источники предоставляют обширный, прежде всего, фактологический материал, позволяющий реконструировать реалии социально-политической жизни Лондона, участниками которых были олдермены. Эти сведения важны как для воссоздания событий, имевших место непосредственно в столице, где позиции олдерменов, их политические симпатии проявлялись особо выпукло и наглядно, так и для характеристики взаимоотношений представителей правящей элиты Лондона и королевской власти на разных этапах политической истории Англии. Исключительно ценным является то, что хроники «оживляют» историю, наполняя ее реальными персонажами, помогают приблизить эпоху, отделенную от нас несколькими веками. В результате многие олдермены, имена которых упоминаются в хрониках, воспринимаются не только как абстрактные представители правящей верхушки, но и как реально действующие люди, со своими интересами, симпатиями и страстями, что во многом помогает лучше понять мотивацию тех или иных их поступков.

Разнообразный материал, включающий королевские распоряжения по самым разным вопросам, в том числе, касающимся городов и горожан, фрагменты городских хартий, обычаев и постановлений муниципалитетов, хроник, преимущественно общеанглийских, находится в многотомном издании «Английских исторических документов»⁹⁸, а также в публикации «Документов, иллюстрирующих историю цивилизации средневековой Англии»⁹⁹.

Для воссоздания социально-хозяйственного облика средневекового Лондона были привлечены его «Описания», относящиеся к XII, XV–XVI векам¹⁰⁰.

Каждый из используемых нами источников представляет ценность сам по себе, но значительно важнее, что они дополняют друг друга и дают возможность для комплексного исследования. Весь круг источников охватывает довольно длительный период – XIV–XVI вв., что позволяет исследовать правящую элиту Лондона не только в статике, что, безусловно, важно, но и в динамике, определяя основные тенденции в ее эволюции на протяжении трех столетий.

Цель исследования заключается в том, чтобы комплексно изучить и представить социополитический облик лондонской правящей элиты и проследить динамику ее развития, выявив специфику и основные тенденции в эволюции на протяжении XIV–XVI столетий; в интеллектуальном контексте «новой социальной истории» определить место и роль олдерменов Лондона в социальной, политической и экономической истории города и королевства, показать характерные черты их повседневной и частной жизни.