Зверева Галина Ивановна, доктор исторических наук, профессор (личная подпись) (расшифровка

1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   16

^ Это было… а день уж не скажу, а утром» [БЭГ, 1929], «Это, ну я это не помню, в какой это год, я не запомнила, вот, не запомнила. И вот помню, когда началась коллективизация…» [ТЗП, 1925].

161 Есть редкий вариант в текстах жителей Новгородской обл., когда ребенок работал с 10 лет, и период с 10 лет до замужества в 16 лет описывается как детство «О: А вот для Вас, может быть, Вы как-то можете сказать, когда Вы поняли, что детство вот кончилось, что уже взрослая Вы стали? Инф.: Вот как замуж вышла, сразу поняла, что все уже. О: А до этого, даже хоть Вы и работали - это детство? Инф.: Ну все равно было весело, хорошо было, и девчонки и мальчишки, все никуда не разъезжались, все в одном колхозе, на работу вместе, где-то гулять, танцевать пойдем, опять вместе. Тут было... нормально все было» [КАИ, 1920]. В этом случае респондент исходит более из внутрисемейного «отсчета» возрастов, чем из отчета, опирающегося на смену социального интерьера и репертуара общественных обязанностей. рассказ с опорой на женитьбу как на конец детства уходит у поколения 1920х годов рождения в доколхозную жизнь.

162 Так как рассказы о коллективизации 1929-1934 гг. и репрессиях 1937 г. во многом схожи по структуре и влиянию на весь нарратив, мы в обсуждении сюжетов о репрессиях будем упоминать и рассказы респондентов 1929-1931 г.р. Затем мы отметим особенности нарративов поколения 1920х и поколения 1930х годов, в которых рассказывается и о раскулачивании, и о войне.

163 Нуркова В.В. Свершенное продолжается: Психология автобиографической памяти личности. – М.: Изд-во УРАО, 2000.

164 На основе текста нельзя установить дату события, но вероятно, что это было позднее 1929 г.

165 О значимости вины соседей в крестьянских нарративах о раскулачивании пишет и А.П. Минаева, анализируя «Наивные мемуары Малькова».

166 В наших текстах событие репрессии подробно не описывается в рассказах респондентов только начала 1930-х г.р., то есть тех, кого событие войны застало в подростковом возрасте.

167 В собранных нами нарративах день победы не всегда становится переломным событием

168 Среди собранных нами текстов нет нарративов, в которых резко выделяются все три периода: до, во время, после войны.

169 Ромашова М.В. Репрезентация советского детства в мемуарной литературе рубежа ХХ – XXI веков // Вестник Пермского университета. 2005. Вып.: 5. История. С. 59.

170 Ромашова. Репрезентация советского детства в мемуарной литературе рубежа..

171 Об установке и сносе памятников говорят и в начальных автобиографических нарративах, описывая, например, пространство школы: «Вот памятник Ленина когда тоже ставили дак, ну правда вот, вот как-то чё-то боялися, что памятник Ленина разрушат, дак как-то делали, вечером его делали. А вот теперь съездила в свою родную школу, и уже памятника Ленина нет, уже снятый» [КАМ, 1952].

172 Относительно образования оставались и представления о гендерных различиях: «У нас у мамы два брата. Когда дедушка жил с бабушкой, они… он сказал: «Ребят нужно учить, сыновей, а дочь учить не надо». Вот мама кончила четыре класса, она должна прясть, знать готовить и уметь все делать по хозяйству. А сыновей он отправил учиться. Старшего сына, Диму, он отправил в Ленинград на летчика, он летчиком был. А младший, дядя Ваня у нас, он его отправил в техникум на… по… по связям… по телефонам… связи, связь» [КРП, 1935].

173 Яркие эпизоды респондентов 1945-1960-х г.р. связаны большей частью с экскурсиями, поездками, пионерской организацией. В рассказах респондентов 1930-х г.р., чья репрезентация детства больше склонна к лейтмотиву «было трудно, но весело и хорошо» яркими представляются воспоминания о выступлениях в художественной самодеятельности.

174 Такие как «одна обувь на всех детей в семье». Устойчивы отдельные упоминания, не развивающиеся в длительные рассказы, например, о том, что писали в школе на книгах и газетах.

175 Ср.: Катриона Келли. Роскошь или первая необходимость? Продажа и покупка товаров для детей в России в постсталинскую эпоху; Анна Тихомирова. Микки-Маусы на майках: детская одежда в СССР, 1950-е-1980-е гг. // Теория моды. Вып.8: Детство, 2008.

176 Ср. общее представление о детстве респондента: «Короче говоря, всё.. всё детство.. почему и это… Иногда рассказываешь… даже со смехом, а так дак. Всё.. Дак всё всё.. Ну всё детство было сопротивлением. Чему-то надо было сопротивляться, отстаивать себя, за сестёр» [ИМТ, 1946].

177 См.: Шлюмбом Ю. Школа жизни: размышления о социализации подрастающих поколений в доиндустриальной Германии // Развитие личности, 1, 2007. С.81-106.

178 Интересно, что в рассказах о «клетках» также видны элементы представления о трудностях военного детства. Присутствуют фразы «ничего не было»: обоев, еды для домиков. Больше всего о таких домиках вспоминают респонденты 1920-1930-х г.р. В воспоминаниях респондентов 1950-х г.р. эпизоды с играми в домиках присутствуют реже. Такие игры восстанавливаются в полном объеме примерно во второй половине 1960х годов, хотя в рассказах о детстве они присутствуют неравномерно. Индустриально изготовленные игровые домики вошли в детскую субкультуру только в постсоветские времена.