Geum.ru

В воспоминаниях и документах

Вид материалаДокументы

Содержание


Б.С. Жигалов ИВАН ГАВРИЛОВИЧ КОЛОМИЕЦ (СТРАНИЧКА ВОСПОМИНАНИЙ)
С.В. Вольфсон МОЙ ГЛАВНЫЙ УЧИТЕЛЬ
Профессору С.С. Григорцевичу 90 лет. Томск
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   30
^

Б.С. Жигалов




ИВАН ГАВРИЛОВИЧ КОЛОМИЕЦ

(СТРАНИЧКА ВОСПОМИНАНИЙ)



В Томском университете И.Г. Коломиец стал работать с 1948 г., прибыв сюда почти одновременно с А.И. Даниловым, И.М. Разгоном, Н.Ф. Бабушкиным и другими преподавателями, составившими славу историко-филологичес-кого факультета. В эту плеяду входил и Иван Гаврилович.

Когда в сентябре 1950 г. мы поступили на первый курс, то среди преподавателей, с которыми мы встретились на занятиях, наиболее сильное впечатление произвел И.Г. Коломиец. Первокурсникам он читал лекции по истории Древнего Востока, по истории Древней Греции и Рима. Хотя ему тогда не было и 50 лет, нам он казался очень старым человеком. Всегда безукоризненно одетый, часто в украинской вышитой рубашке, Иван Гаврилович читал лекции очень своеобразно, в присущей ему манере – неторопливо, негромко, фиксируя голосом наиболее важные даты, имена. При этом он обычно смотрел поверх наших голов куда-то вдаль. Всегда был очень внимателен и вежлив в отношении со студентами. С виду очень суровый, Иван Гаврилович был мягким, отзывчивым человеком. Это ярко проявлялось, когда он в качестве заведующего кафедрой вызывал нерадивых студентов для отчета о своей учебе.

Но в коллективе преподавателей ИФФ он держался несколько обособленно. Во-первых, он был старше по возрасту, старше даже И.М. Разгона, которого историки считали своим патриархом. Во-вторых, он был болен туберкулезом и часто ложился в больницу. Его замкнутость была, вероятно, в определенной степени обусловлена арестом в конце 1930-х гг., хотя и не имевшим серьезных последствий. Во всяком случае отношение коллег к И.Г. Коломийцу было всегда подчеркнуто уважительным.

В Томск Иван Гаврилович приехал по рекомендации врачей из Ужгорода. До этого вся его жизнь и работа были связаны с Украиной. Там он окончил Днепропетровский университет, защитив накануне войны кандидатскую диссертацию «Крестьянская реформа 1861 г. на Екатеринославщине». В годы Отечественной войны он как политработник Красной армии прошел все ее дороги. В составе 1-го Украинского фронта майор И.Г. Коломиец участвовал в боях за Берлин.

В 1954 г. после отъезда А.И. Данилова в докторантуру в Москву Иван Гаврилович стал заведовать кафедрой всеобщей истории, которая вскоре пополнилась преподавателями, перешедшими из ТГПИ: Г.И. Пелих, Р.М. Мечниковой, С.С. Григорцевичем. Передав лекционные курсы по древней истории Г.И. Пелих, он смог целиком заняться любимым делом – славяноведением. Иван Гаврилович продолжил читать лекции по истории южных и западных славян, писал монографию. В издательстве ТГУ И.Г. Коломиец опубликовал капитальное 2-томное исследование по истории Закарпатской Украины в конце XIX – начале XX в., не потерявшее научное значение в наши дни. Он готовился защищать эту монографию в качестве докторской диссертации. Но, к сожалению, победить болезнь он не смог.

У меня сложились хорошие личные отношения с Иваном Гавриловичем. Он был научным руководителем моей дипломной работы и пригласил меня работать на кафедру. Иван Гаврилович просил С.С. Григорцевича помочь мне с определением темы диссертации по материалам архива Дальнего Востока, находившегося тогда в Томске. Для меня И.Г. Коломиец всегда был Учителем в полном смысле этого слова. Его кончина явилась для меня тяжелым ударом.


Архив Музея истории ТГУ. Подлинник. Рукопись.


^

С.В. Вольфсон




МОЙ ГЛАВНЫЙ УЧИТЕЛЬ



Мне повезло в жизни на учителей. И в школе, и особенно в университете. Мы, поколение выпускников историко-филологического факультета 1955 г., застали золотое время, самый прекрасный этап истории нашего факультета, когда создавались его лучшие традиции, когда на факультете работала плеяда выдающихся ученых и педагогов, оставивших значительный след в отечественной исторической науке, в философии, в филологии.

Когда я вернулся на факультет и поступил в аспирантуру, мне по нынешним понятиям было немало лет – 31 год (сейчас у нас работают кандидаты наук, защитившие диссертацию в 25 лет).

Тогда, в 1962 г., кафедру новой и новейшей истории уже возглавлял С.С. Григорцевич, он пришел на факультет со стороны – из пединститута. Далеко не сразу я осознал, как нелегко ему удавалось утвердиться на нашем факультете. И дело не только и не столько в том, что он был «пединститутовский». Скорее всего, дело было в том, что с ним на факультете утверждалось новое научное направление – международные исследования.

Нигде в Сибири эта тематика, мягко говоря, не процветала. Точнее, международные исследования в сибирских вузах практически не велись. Громадный город Новосибирск и сейчас никак нельзя назвать центром международных исследований.

То, что Томск стал признанным в Советском Союзе, а затем и в России таковым центром – заслуга именно Станислава Селиверстовича Григорцевича.

Помню, в 70-е гг. в «Известиях» появилась статья, обвиняющая Институт США и Канады Академии наук СССР в монополизации американских исследований. В ответном письме группа известных американистов-академиков и докторов наук называла в качестве ведущих центров американистики Москву, Ленинград, Киев, Томск. «Известия» не нашли ничего более лучшего, как опубликовать письмо читательницы, выразившей сомнение – какая может быть американистика в Томске.

Это в «Известиях». А в Новосибирске мне ректор пединститута говорил: «В Сибири надо заниматься Сибирью».

Преодолеть этот господствующий тогда стереотип было нелегко. Станислав Селиверстович делал это спокойно, без надрыва, целеустремленно.

Я не помню, чтобы были какие-либо скандалы, выходящие на поверхность громкие конфликты. Недоверие преодолевалось научными результатами. На факультете всегда положительно относились к тому, что имело доказательно научный результат: монография С.С. Григорцевича, его статьи, а затем статьи и диссертации его учеников носили, бесспорно, научный характер. Это и определило положительное отношение, а затем и гордость факультета тем, что в Томске, в Томском государственном университете, появилось свое научное направление, происходило становление сибирской научной школы международных исследований. Аспиранты С.С. Григорцевича разъезжались по сибирским – и не только сибирским – вузам и, как бы это ни было трудно, продолжали свою работу в науке. Должен отметить, что в семидесятые и даже в первой половине восьмидесятых годов заниматься международными исследованиями было нелегко прежде всего потому, что мы не получали поддержки местных властей, прежде всего парткомов.

Парткомы несли ответственность за состояние дел на кафедрах общественных наук, отчасти их интересовали и кафедры истории СССР – это когда проводилась очередная кампания в связи с партийной трактовкой какого-либо периода или событий отечественной истории. Кафедра новой и новейшей истории в партийную номенклатуру не входила, и Станислав Селиверстович тщательно оберегал этот статус. Как-то, когда я посоветовался с работником горкома партии об очередном кандидате в группу международного молодежного движения, С.С. Григорцевич провел со мной основательную беседу, подчеркивая, что мы не входим в номенклатуру парткомов, что подбор кадров на кафедру осуществляет факультет и сама кафедра, примешивать парткомы к нашим делам никак не нужно.

Сколько я помню себя на кафедре при С.С. Григорцевиче, мы никогда не участвовали в каких-либо политических кампаниях или очередных выборах.

Не скрываю, я был политизированным преподавателем, искренне верил в правильность советской внешней политики, активно популяризировал ее.

Но сомнения были, особенно когда речь шла о политике СССР в отношении Китая, о советско-китайских разногласиях, о взаимоотношениях между КПСС и КПК.

В то время, когда я работал над диссертацией и защищал ее, в США шла острая дискуссия о прошлом и настоящем американо-китайских отношений, у меня создавалось впечатление, что мы повторяем американские ошибки 1940–1950-х гг.

И тогда я шел к Станиславу Селиверстовичу. Спокойно и убедительно он высказывал свое мнение о прошлом и настоящем с точки зрения реальных интересов, определяющих действия политиков и государств. Это был реализм умного и опытного историка.

Я пытался спорить, но в конечном счете убеждался – учитель прав.

Характерны его отношения с учениками, с аспирантами. Возвращая исчирканную карандашом статью, он просто не позволял сразу же вступать с ним в спор, приглашая прийти через неделю или через две недели.

Аспирант я был самоуверенный, сразу же пытался доказать, что прав именно я, но проходили дни и, вчитываясь, вдумываясь в ремарки научного руководителя, я убеждался, что он прав.

Не скрываю, что я считал С.С. Григорцевича консерватором, себя, естественно, таковым не считая. Но со временем я все чаще убеждался, насколько оправданным, насколько мудрым был этот консерватизм, опирающийся на знания и жизненный опыт.

Неоднократно С.С. Григорцевич останавливал меня в моих увлечениях. Он остановил меня, когда я загорелся идеей изучать такой феномен международной жизни, как «психологическая война». Естественно, я хотел изучать «психологическую войну», которую вели против СССР Соединенные Штаты Америки. Но ведь психологические операции вел и СССР, и иногда весьма результативно. Если быть объективным, «психологическую войну» вели обе стороны «холодной войны». Мог я тогда писать об этом объективно? Нет, конечно, С.С. Григорцевич это понимал. Ко мне это понимание пришло с большим опозданием.

Но когда заведующий кафедрой видел, что речь идет о серьезном деле, он последовательно поддерживал нас.

Летом 1969 г. Госкомитет по науке и технике СССР утвердил задание и выделил финансирование на исследование проблем молодежного движения. Осенью этого же года партбюро исторического факультета в течение почти четырех часов обсуждало вопрос, как относиться к этой не свойственной для нашего факультета тематике. В дискуссии участвовали почти все профессора-историки. И только последовательная позиция С.С. Григорцевича и профессора Б.Г. Могильницкого дала нам возможность изучать международный опыт молодежной политики. Более десятка кандидатских диссертаций было защищено по этой проблематике. Больше, чем в каком-либо другом университете страны.

И всегда мы чувствовали поддержку заведующего кафедрой.

В рамках группы изучалась не только «молодежная» проблематика. Проблемы формирования внешнеполитического курса США и ряда других стран, в том числе непосредственно под руководством С.С. Григорцевича, вопросы методологии исторического знания (под руководством профессора Б.Г. Могильницкого). Это был коллектив, неразрывно связанный с двумя кафедрами, и традиции кафедр воспринимались как норма для молодых сотрудников «молодежной группы».

На кафедре новой и новейшей истории часто возникали споры, но, насколько я помню, никогда не было дрязг. С.С. Григорцевич ненавязчиво, как бы со стороны культивировал атмосферу взаимного уважения и взаимной поддержки.

Как человек старый – как говорится, «в возрасте» – я понимаю, наверное, что-то было. Но не помню. В памяти осталось именно это – взаимное уважение, воспитанное поведением и позицией нашего руководителя, нашего Учителя.


^ Профессору С.С. Григорцевичу 90 лет. Томск:

Изд-во Том. гос. ун-та, 2007. С. 8–11.