Социологос

Вид материала

Документы

Содержание Против индивидуализма

^

Против индивидуализма

Методологический индивидуализм — это доктрина, утверждаю­щая, что факты, относящиеся к обществам, и социальные явления вообще следует объяснять исключительно на базе фактов об инди­видах. Для Поппера, например, «все социальные явления, и особенно функционирование социальных институтов, должны быть поняты как результат решений и т. д. человеческих индивидов (...) Нам никогда не следует удовлетворяться объяснениями в категориях так называемых «коллективов» ⁶. Социальные институты в таком слу­чае — попросту «абстрактные модели», предназначенные истолко­вывать факты индивидуального опыта. Ярви даже объявил себя сто­ронником лингвистического тезиса, будто «армия» есть просто мно­жественная форма «солдата» и все высказывания об армии могут быть сведены к высказываниям об отдельных солдатах, составляю­щих ее⁷. Уоткинс допускает, что могут существовать незаконченные или половинчатые объяснения крупномасштабных явлений, исходя­щие из других крупных явлений, как, например, объяснение инфля­ции исходя из феномена полной занятости (!)⁸, но доказывает тем не менее, что мы не достигнем самых глубоких (конечных?) объясне­ний таких явлений, пока не выведем их из высказываний о наклон­ностях, убеждениях, способностях и взаимоотношениях индивидов⁹. В частности, социальные события необходимо объяснять, выводя их из принципов, управляющих поведением «участвующих» индивидов, и описаний их ситуаций¹⁰. Таким способом методологический ин­дивидуализм уточняет материальные условия для адекватного объяснения в общественных науках, дополняя формальные ус­ловия, установленные с помощью дедуктивно-номологической модели.

Далее, если принять во внимание область предикатов, примени­мых к индивидам и индивидуальному поведению (от обозначаю­щих свойства вроде формы и строения тканей, общие у людей с другими материальными предметами, через предикаты, выражаю­щие состояния типа голода и боли, общие с другими высшими жи­вотными, до предикатов, которые обозначают действия и, насколько мы знаем, составляют уникальную характеристику человека), то реальная проблема, по-видимому, не столько в том, как можно бы Дать индивидуалистическое объяснение социального поведения, но в том, как вообще возможно несоциальное (т. е. строго индиви­дуалистическое) объяснение индивидуального, по меньшей мере отличительно человеческого, поведения¹¹! Ибо предикаты, обозна­чающие свойства, присущие отдельным лицам, — все предполагают социальный контекст для своего использования. Соплеменник под­разумевает наличие племени, учет чека — существование банков­ской системы. Объяснение — будь то подведение под общие законы, обращение к мотивам и правилам или новое описание (опреде­ление) — всегда и неизбежно включает социальные предикаты.

Кроме того, нетрудно показать, что аргументы в поддержку Методологического индивидуализма не могут выдержать основательной проверки. Так, сопоставление мотивов преступника с судебны­ми процедурами обнаруживает, что факты об индивидах не обяза­тельно легче наблюдать или понимать, чем социальные факты-сравнение понятий любви и войны показывает, что понятия, приме­нимые к индивидам, необязательно яснее или легче для определения чем понятия, обозначающие социальные явления.

Примечательно, что уступки и уточнения, предлагаемые ме­тодологическими индивидуалистами, ослабляют, а не усиливают их позицию. Так, допущение в методологический инструментарий иде­альных типов, анонимных индивидов и др. уменьшает силу онтоло­гических рассуждений в пользу методологии, а дозволение «поло­винчатых» и статистических объяснений ослабляет эпистемологи-ческие доводы. Приводимые примеры заведомо «холистического» по природе поведения типа бунтов и оргий^12. попросту обнажают бедность подразумеваемой здесь концепции социального. Ибо ока­зывается, что самые яростные индивидуалисты, как показывает анализ их сочинений, считают «социальное» синонимом «группово­го». Тогда проблема для них в том, представляет ли общество, целое, нечто большее, чем сумму составляющих его частей, отдель­ных людей. И социальное поведение в таком случае становится объяснимым как поведение групп индивидов (бунты) или индивидов в группах (оргии).

Я собираюсь доказать, что это определение социального в корне неправильно. Социология не интересуется, как таковым, крупномасштабным массовым или групповым поведением (понима­емым как поведение большого числа индивидов, масс или групп). Скорее ее итересуют по меньшей мере в качестве образцов или мо­делей устойчивые отношения между индивидами (и группами) и отношения между этими отношениями (а также между такими от­ношениями и природой и результатами подобных отношений). В простейших случаях содержание предмета социологии можно проиллюстрировать такими примерами, как отношения между ка­питалистом и рабочим, членом парламента и избирателем, студентом и преподавателем, мужем и женой. Такие отношения — общие и относительно устойчивые, но они не требуют привлечения коллек­тивного или массового поведения в том смысле, как потребовало бы этого рассмотрение забастовки или демонстрации (хотя, конеч­но, анализ отношений может помочь объяснить последние). Мас­совое поведение — интересный социально-психологический фено­мен, но оно не входит в предмет социологии.

Ирония в том, что более умудренные индивидуалисты формаль­но допускают возможно даже существенную роль отношений в объ­яснении. К чему тогда все страсти? Я думаю, что их надо отнести, хотя бы частично, на счет приверженности к некоторым разновид­ностям существующих социальных объяснений, которые индивидуа­листы ошибочно полагают единственно согласными с политическим либерализмом. Такую склонность откровенно выражает Уоткинс. «Начиная с «Басни о пчелах» Мандевилля, опубликованной в 1714 г., индивидуалистическая общественная наука с ее упором на непреднамеренные последствия большей частью изощрялась в раз­работке простой мысли, что в определенных обстоятельствах эгоис­тические частные мотивы [т. е. капитализм] могут иметь хорошие социальные последствия, а добрые политические намерения [чи­тай — социализм] — скверные социальные последствия»¹³. Факти­чески существует одно цельное социальное учение (различными воплощениями которого являются утилитаризм, либеральная по­литическая и неоклассическая экономическая теории), соответст­вующее индивидуалистическим предписаниям и допускающее, что обобщенная проблема соединения частей может быть действительно решена. Согласно этой модели рассуждений, разум есть действую­щий раб страстей¹⁴, а социальное поведение можно рассматривать просто как решение проблемы их максимизации или ее двойника — проблемы минимизации: применение разума, единственной опреде­ляющей характеристики человека, к желаниям (влечениям и ан­типатиям у Гоббса) или чувствам-ощущениям (удовольствия и боли у Юма, Бентама и Милля) можно считать нейрофизиологически обусловленным. Отношения не играют никакой роли в такой моде­ли. И она (если вообще применима) так же применима к Ро­бинзону Крузо, как и к обобществленному человечеству, имея след­ствием вывод Юма, что «человечество почти одинаково во все време­на и в любом месте»¹⁵ — тезис, попутно обнажающий аисторический и априорный характер данной модели.

Ограничения этого подхода в общественных науках должны быть хорошо известны на сегодня. Высказывание «люди рациональ­ны» не объясняет, что именно они делают, но в лучшем случае (т. е. полагая, что для их поведения объективная функция может быть восстановлена и эмпирически проверена независимо от него) толь­ко, как они делают. Но рациональность, намеревающаяся объяснить все, ни к чему не приходит. Объяснение человеческого действия отсылкой к его рациональности похоже на объяснение некоего естественного события при помощи ссылки на абстрактную причину. В таком случае рациональность появляется как априорная предпо­сылка исследования, лишенная объяснительного содержания и почти наверняка ложная. Что же касается неоклассической эконо­мической теории, наиболее развитой формы этого направления общественной мысли, ее, может быть, лучше всего рассматривать как нормативную теорию эффективного действия, порождающую множество методик для достижения данных целей, а не как объяс­нительную теорию, способную пролить свет на действительные эмпирические эпизоды, т. е. как праксиологию¹⁶, а не социологию.

Кроме защиты конкретной формы объяснения, индивидуализм обязан своим правдоподобием тому, что он, по-видимому, затраги­вает важную истину, осознание которой объясняет его кажущуюся необходимость, а именно — идею, что общество образовано людьми или что оно состоит из, и только из, людей. В каком смысле это вер­но? в том, что материальные проявления социальных воздействий состоят из изменений в людях и изменений, произведенных людьми в Других материальных вещах: природных объектах, таких, как земля, и продуктах культуры (артефактах), полученных обработкой природных объектов. Можно выразить эту истину следующим обра­зом: материальный облик общества = лица + (материальные) результаты их действий. Это та истина, которую индивидуалисты мельком отметили только затем, чтобы затуманить ее своими аполо­гетическими уловками.

Очевидно, что в методологическом индивидуализме действуют социологический редукционизм и психо- (или праксио-) логический атомизм, определяющие содержание идеальных объяснений в точ­ном изоморфном соответствии с фиксирующими их форму теоре­тическим редукционизмом и онтологическим атомизмом ¹⁷. В нем, таким образом, особо полно выражена та пара, определяющая метод и объект исследования (а именно, социологический индивидуализм и онтологический эмпиризм), которая, как я утверждал раньше... структурирует практику современного обществоведения.

Реляционную концепцию предмета социологии можно сопоста­вить не только с индивидуалистской концепцией, поясняемой на примере утилитаристской теории, но и с тем, что я буду называть «коллективистской» концепцией, лучше всего представленной, ве­роятно, работами Дюркгейма с их сильнейшим упором на понятие группы. Разумеется, группа Дюркгейма — это не группа Поппера. Она, если призвать на помощь сартровскую аналогию, более похо­жа на сплав, чем на дискретный ряд¹⁸. (,..)Тем не менее ключевые понятия Дюркгейма, такие, как «коллективное сознание», «органи­ческая» против «механической» солидарности, «аномия» и т.д., — все получают смысл от их связи с идеей коллективной природы со­циальных явлений. Поэтому для Дюркгейма, по крайней мере в той степени, в какой он остается позитивистом, устойчивые отношения должны быть воссозданы из коллективных явлений; тогда как с реа-листской и реляционной точки зрения, выдвигаемой здесь, коллек­тивные явления рассматриваются главным образом как выражения устойчивых отношений. Заметим, что, по этой концепции, не только есть социология, по существу, не занимающаяся группой, но даже и социология, не занимающаяся поведением.

Если Дюркгейм сочетал коллективистскую концепцию социоло­гии с позитивистской методологией, то Вебер — неокантианскую методологию с еще, в основном, индивидуалистской концепцией со­циологии. Его разрыв с утилитаризмом совершается главным обра­зом на уровне формы действия или типа поведения, которые он го­тов признать, но не на уровне выбора единицы исследования. Зна­менательно, что точно так же как импульс, содержащийся в выделе­нии Дюркгеймом качественно новых свойств группы, тормозится его постоянным обращением к эмпирицистской эпистемологии, так и возможности, открываемые веберовским выделением идеального типа, сдерживаются его постоянной привязанностью к эмпири­цистской онтологии. В обоих случаях остаточный эмпирицизм сдер­живает и в конечном счете уничтожает реальное научное продвиже­ние ¹⁹. Ибо так же бесплодно пытаться укрепить понятие социаль­ного на основе категории группы, как пытаться обосновать понятие необходимости на опыте. Я думаю, что по-настоящему сделал по­пытку сочетать реалистскую онтологию и реляционную социоло­гию Маркс ²⁰. Подытожим наши четыре направления обществен­ной мысли в таблице.

Таблица 2.1. Четыре направления общественной мысли

Утилитаризм Вебер Дюркгейм Маркс

эмпирицистский неокантианский эмпирицистский реалистский

Индивидуалистский индивидуалистский коллективистский реляционный

NB. Понятия, относящиеся к методу (социальной эпистемологии), опираются на фундамент общей онтологии; понятия, относящиеся к объекту (социальной онтологии), подкреп­ляются общей эпистемологией.


Следует заметить, что поскольку отношения между отношения­ми, составляющие собственно предмет социологии, могут быть вну­тренними, то, вообще говоря, только категория тотальности в сос­тоянии адекватно выразить его. Некоторые проблемы, вытекающие из этого, будут рассмотрены ниже. Но сперва я хочу разобрать при­роду связи между обществом и сознательной деятельностью людей.