Geum.ru

Н. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ 114

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17

Уже в первой диссертации Н. В. Крушевский указывал: «Конечной целью этой науки (лингвистики. — В. А.) должно быть раскрытие зако­нов, управляющих этими явлениями (языка. — В. А.)». Там же говорится о том, что это — законы, «не допускающие никаких исключений и укло­нений». Опять-таки внешне это похоже на формулировки Г. Остхофа и К. Бругмана. Однако понимание закона у Н. В. Крушевского совсем иное.

В этой же ранней работе сказано, что «лингвистика принадлежит не к наукам «"историческим", а к наукам "естественным", а законы языка отнесены к "законам природы", которые действуют "для всех времен и всех языков"». Младограмматики же рассматривали в качестве законов прежде всего конкретные фонетические (в современной терминологии — фонологические) процессы, проходившие в конкретные периоды развития конкретных языков или конкретных языковых семей.

В «Очерке науки о языке» проблема закона в языке рассматривается более подробно. Указывается на то, что могут быть и «статические» зако­ны, определяющие общие свойства языка, и «динамические» законы, опре­деляющие закономерности языковых изменений; для А. Шлейхера и мла­дограмматиков всякие законы были «динамическими» по определению. Другое основание для классификации законов связано с двояким харак­тером языка как физико-физиологического и как психического явления. Фонетические законы физичны и физиологичны, грамматические законы психологичны. Младограмматики, признавая в теории законы и за преде­лами фонетики, реально изучали почти исключительно фонетические за­коны, давая им прежде всего психологическое объяснение.

Одним из главных «статических» законов является «статический закон звука»: «Всякий звук в одинаковых условиях акустически и физи­ологически приблизительно одинаков у всех индивидов данного говора и времени». Конечно, имплицитно из этого постулата исходили любые ис­следователи языка, но Н. В. Крушевский эксплицировал это понятие. К тому же большинство его современников, прежде всего младограмматики, делали акцент на противоположном: единственная реальность — язык одного человека, до конца не совпадающий ни с каким другим, а «прибли­зительная одинаковость звуков» у разных индивидов — лишь неизбежное упрощение, которое приходится делать исследователям (так считал даже учитель Н. В. Крушевского И. А. Бодуэн де Куртенэ).

Другой «статический» закон — «статический закон звукового соче­тания»: «Со звуком X может сочетаться только звук 2,, но не может вовсе сочетаться звук 2». Можно устанавливать как общие законы сочетаемо­сти звуков, так и более конкретные закономерности для того или иного языка в тот или иной период времени.

В число законов предлагается также включать наблюдаемую в каж­дом языке, хотя и по-разному, «известную гармонию звуковой системы»: один и тот же признак вроде придыхательности в немецком языке, «энер-гаческого действия губ» в русском языке свойствен не отдельным звукам, а сразу нескольким, проходя через всю фонетическую систему. Здесь мы можем видеть одну из первоначальных идей, получивших затем у Р. Якоб­сона и др. развитие в концепции дифференциальных признаков. Еще один «статический» закон фонетики — влияние соседствующих звуков друг на друга, аккомодация звуков. Как будет сказано ниже, такая аккомодация может стать причиной фонетических изменений.

Помимо физико-физиологических законов имеются и психологичес­кие. В «Очерке» не раз подчеркивается системность языка, а в одном месте говорится, прямо предвосхищая идеи Ф. де Соссюра: «Язык есть не что иное, как система знаков». Системность языка поддерживается психо­логическими по природе законами ассоциаций. В психологии того време­ни выделялись два типа ассоциаций: по смежности и по сходству; эти понятия Н. В. Крушевский перенес на язык, выделив соответственно два психических закона. «Всякое слово связано с другими словами узами ас­социации по сходству; это сходство будет не только внешнее, т.е. звуковое или структурное, морфологическое, но и внутреннее, семасиологическое. Или другими словами: всякое слово способно, вследствие особого психи­ческого закона, и возбуждать в нашем духе другие слова, с которыми оно сходно, и возбуждаться этими словами». Вследствие этого закона «слова должны укладываться в нашем уме в системы или гнезда». «Системы или гнезда» могут быть разного типа: это и парадигмы в обычном смысле (веду, ведешь, ведет), и множества однокоренных слов (ведет, водить, веде ние и пр.), и множества слов с разными корнями и одинаковыми аффикса­ми (ведет, возит, носит и пр.).

По закону ассоциации по смежности «те же слова должны строиться в ряды» (внести — деньги, собака — лаять и др.): «Мы привыкаем упот­реблять данное слово чаще с одним, нежели с другим словом». Таким образом, Н. В. Крушевский выделил два типа отношений между единица­ми языка, которые позже Ф. де Соссюр назвал ассоциативными (соответ­ствуют ассоциациям по сходству) и синтагматическими (соответствуют ассоциациям по смежности); еще позже ассоциативные отношения чаще стали называть парадигматическими.

Согласно Н. В. Крушевскому, познать «динамические» законы мож­но лишь на основе «статических». Те и другие могут быть физико-физи­ологическими и психологическими.

Выделение первой группы «динамических» законов основано на вве­денном разграничении звука и артикуляции. Согласно Н. В. Крушевско­му, первична артикуляция говорящего, представляющая собой совокуп­ность его физиологических работ. Разные артикуляции одного и того же звука не вполне совпадают, но их единство обусловлено, во-первых, памя­тью человека о прежних артикуляциях через мускульные ощущения, во-вторых, акустическими ощущениями. Результатом сходных артикуляций является звук, воспринимаемый акустически; небольшие артикуля­ционные различия могут не препятствовать тождеству звука (у Н. В. Крушевского еще нет термина «фонема» » но в ряде случаев у него под звуками имеются в виду именно фонемы: это понятие вырабатывалось в Казанской школе как раз в то время, хотя изложено И. А. Бодуэном де Куртенэ в печати несколько позже). Артикуляции могут постепенно меняться под влиянием разных причин, прежде всего ввиду бессознательного стремле­ния говорящего к упрощению артикуляций, а также аккомодации, при­способлений к соседним артикуляциям. Каждое такое изменение артику­ляции может быть совсем ничтожным и не восприниматься, но постепенное изменение артикуляций, перейдя за некоторый порог, может привести к изменению звуков, уже ощутимому на слух.

Таким образом, «как ни ничтожны отдельные результаты действия звуковых законов, самые законы действуют в продолжение громадных периодов времени, и путем сложения ничтожных изменений в течение веков могут произойти различия громадные».

Наряду с такими постепенными и непрерывными изменениями, фи­зико-физиологическими в своей основе, могут быть и изменения, в кото­рых «трудно допустить постепенности», то есть дискретные. Это измене­ния психологические, прежде всего изменения по аналогии. Они определяются законом ассоциации по сходству.

Эта ассоциация дает возможность не запоминать все слова языка: зная слова веду, несет, можно не запоминать слово ведет, а построить его по аналогии. В связи с такими возможностями говорящего Н. В. Крушевский пишет о «вечном творчестве языка», на которое «указывал еще В. фон Гумбольдт». Но образование слов по аналогии может не соответствовать тому, что уже имеется в языке: по аналогии с волк, волку в истории рус­ского языка появилось волки, вытеснившее более старую форму волци, а в современном просторечии появляется пекешь вместо печешь по аналогии с пеку. Тем самым «упорядочение систем основано на ассоциации по сходству», и все новое в языке также основано «на производстве, на ассоци­ации по сходству». В то же время ассоциация по смежности обеспечивает воспроизведение уже существующих единиц и представляет собой «кон­сервативную силу», обеспечивающую устойчивость и преемственность си­стемы. «Процесс развития языка с известной точки зрения представляет­ся нам как вечный антагонизм между прогрессивной силой... и консервативной».

Преодоление этого антагонизма в одном и новое его появление в чем-то другом обеспечивают постоянное развитие языка. Но у этого развития есть цель: «Идеальное состояние языка будет то, при котором между си­стемой знаков и тем, что она обозначает, будет полное соответствие... Все развитие языка есть вечное стремление к этому идеалу». Та же идея по­вторяется и во фразе, которой завершается «Очерк»: «Развиваясь, язык стремится к совершенному всеобщему и частному соответствию мира слов миру понятий». Эти идеи не получили развития в структурной лингвис­тике первых двух третей XX в., отвлекавшейся и от «мира понятий», и от языкового развития и сосредоточившейся на внутренних закономернос­тях системы знаков. Однако в наши дни эти высказанные более ста лет назад идеи оказываются очень современными.

Н. В. Крушевский в «Очерке» рассматривал как общие свойства системы языка в статике и динамике, так и свойства отдельных ее единиц, в качестве которых он прежде всего выделял слова. Важен и такой закон, им выделенный: «Закон обратного соотношения между объемом и содер­жанием должен и здесь проявить свою силу: чем шире употребление данного слова, тем менее содержания оно будет заключать в себе». Позднее эти идеи развил и обобщил польский ученый Е. Курилович.

В труде Н. В. Крушевского высказывались, иногда лишь мимоходом, и многие другие идеи, к которым позднее пришла лингвистика, далеко не всегда под его прямым влиянием. Тот же Е. Курилович отмечал, в частно­сти, выделение нулевых суффиксов, идею о прогнозируемости одних форм на основе других, идею сравнительной семантики и др.

Концепция ученого из Казани во многом опережала свое время. Од­нако она не получила (не только в мировой, но даже и в русской науке) той известности, которую она заслуживала. Дело здесь было не только в том, что на Западе плохо знали работы, написанные в России. В данном случае языкового барьера как раз не было: оба главных труда ученого еще при его жизни были опубликованы по-немецки, их рецензировали К. Бругман и другие видные лингвисты того времени. Активным их пропагандистом в 80-е гг. XX в. выступал И. А. Бодуэн де Куртенэ; позже он, однако, перестал их упоминать: видимо, сказались научные разногласия двух глав­ных представителей Казанской школы, отразившиеся в оценках Н. В. Кру­шевского в его написанном И. А. Бодуэном де Куртенэ некрологе, вклю­ченном в двухтомник трудов последнего.

В то же время нельзя исключать возможности влияния идей Н. В. Кру­шевского на Ф. де Соссюра: известно, что немецкое издание главного труда казанского ученого было в его библиотеке. Перекличка идей видна по вопросам о свойствах знака, об ассоциативных (парадигматических) и синтагматических отношениях и др. В то же время трактовка языкового развития (диахронии) у Ф. де Соссюра была более традиционной. Следует также учитывать роль Н. В. Крушевского в разработке ряда идей И. А. Бо-дуэна де Куртенэ, формировавшихся в период их совместной деятельности в Казани.

Лишь к середине XX в. имя Н. В. Крушевского стало возвращаться из забвения во многом благодаря Р. Якобсону и Е. Куриловичу. Р. Якоб­сон отмечал как сходство ряда идей ученого с идеями, распространенными в послесоссюровской лингвистике, так и забвение этой лингвистикой двух его тезисов: о «вечном творчестве языка» и о стремлении языка к «соот­ветствию мира слов миру понятий». Отметим еще отзыв американского лингвиста второй половины XX в. Дж. Гринберга: «Самой глубокой из всех теорий была, вероятно, теория Крушевского и Бодуэна де Куртенэ... поскольку они включали в свои работы явно сравнительно-исторический компонент».

В нашей стране труды Н. В. Крушевского почти не издавались более столетия, исключая лишь публикацию небольших отрывков из них в хре­стоматиях В. А. Звегинцева и Ф. М. Березина. Лишь в 1998 г. под редак­цией Ф. М. Березина вышел том «Избранных работ по языкознанию» Н. В. Крушевского. включающий в себя главные его труды по теории языка, а также наиболее важные публикации о нем.

Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845—1929) прожил дол­гую и разнообразную жизнь. Он происходил из старинного французско­го рода, прославившегося во время крестовых походов, однако его предки переселились в Польшу, и сам он, безусловно, был поляком; при этом ему пришлось в разные периоды своей деятельности (а иногда и параллельно) писать на трех языках: русском, польском и немецком. Он получил выс­шее образование в Варшаве, а затем несколько лет стажировался за ру­бежом — в Праге, Вене, Берлине, Лейпциге, слушал лекции А. Шлейхера. Он сам впоследствии считал себя «автодидактом», то есть ученым, не вышедшим из какой-либо научной школы, пришедшим к своим теоре­тическим идеям самостоятельно. Находясь за границей, он изучал резь-янские говоры словенского языка (на территории, ныне принадлежащей Италии); вернувшись в Россию, он в возрасте 29 лет защитил описание их фонетики в качестве докторской диссертации в Петербургском уни­верситете. Первые работы И. А. Бодуэна де Куртенэ были посвящены славистике, однако уже в этот период он занимался общим языкознани­ем. Эта проблематика заняла еще большее место в Казани, где он начал работать в 1874 г. в качестве доцента, затем профессора и читал раз­нообразные курсы. Там он создал Казанскую школу, к которой, помимо Н. В. Крушевского, относился видный русист и тюрколог, один из первых в России фонетистов-экспериментаторов, член-корреспондент АН СССР Василий Алексеевич Богородицкий (1857—1941), проживший всю жизнь в Казани. В 1883—1893 гг. И. А. Бодуэн де Куртенэ работал в Юрьеве (ныне Тарту), именно там окончательно сложились его концепции фоне­мы и морфемы. Потом он преподавал в Кракове, тогда входившем в состав Австро-Венгрии, а с 1900 г. стал профессором Петербургского университета. С 1897 г. он был членом-корреспондентом Российской академии наук. В Петербурге ученый также создал научную школу, его учениками стали Л. В. Щерба и Е. Д. Поливанов, об идеях которых будет рассказано в главе о советской лингвистике. И. А, Бодуэн де Куртенэ активно выступал в защиту прав малых народов России и их языков, за что в 1914 г. на несколько месяцев попал в тюрьму. После воссоздания Польши как независимого государства он в 1918 г. уехал на родину, где провел последние годы жизни. У И. А. Бодуэна де Куртенэ почти не было больших по объему сочи­нений. В его наследии преобладают сравнительно короткие, но отличаю­щиеся четкостью поставленных задач и проблемностью статьи. Большин­ство наиболее важных и интересных из них вошло в изданный в Москве в 1963 г. двухтомник «Избранные труды по общему языкознанию».

Большинство сочинений И. А. Бодуэна де Куртенэ посвящено общему языкознанию и славистике. Среди них немало исторических и компарати-вистических, однако в целом его лингвистическая концепция была резко полемической по отношению к господствующей научной парадигме язы­кознания XIX в., прежде всего в ее младограмматическом варианте. В то же время он отвергал и концепцию В. фон Гумбольдта, которую называл «мета­физической». Выход из наметившегося к концу XIX в. идейного кризиса в языкознании И. А. Бодуэн де Куртенэ видел, с одной стороны, в связи линг­вистики с психологией и социологией, с другой стороны, в последовательно синхронном подходе к языку, в отказе от обязательного историзма.

Такая точка зрения видна уже в ранней его работе «Некоторые об­щие замечания о языковедении и языке», написанной еще в 1870 г. Там, правда, еще сохраняется традиционная формулировка об «истинно науч­ном историческом, генетическом направлении» в языкознании, противо­поставленном «описательному направлению», лишь регистрирующему факты, и резко отрицательно характеризуемому «резонирующему, ребя­ческому» направлению эпигонов рациональных грамматик в духе Пор-Рояля. Однако, говоря далее о задачах научного языкознания, И. А. Бодуэн де Куртенэ включает сюда многие задачи, не имеющие прямого отношения к истории. В качестве одного из двух разделов «чистого языковедения» выделяется «всесторонний разбор положительно данных, уже сложивших­ся языков», среди которых, по мнению автора, главное место занимают «живые языки народов во всем их разнообразии». Далее И. А. Бодуэн де Куртенэ рассматривает структуру фонетики и грамматики; в частности, в области фонетики наряду с исторической фонетикой выделяются две вполне синхронные дисциплины: одна из них рассматривает звуки с чисто физи­ологической точки зрения, другая — с «морфологической, словообразова­тельной», то есть смыслоразличительной; здесь уже можно видеть начало будущего разграничения антропофоники и психофонетики. Отметим в данной работе и постоянную апелляции к «языковому чутью», к неосоз­нанным психолингвистическим представлениям, которые языковед дол­жен уметь описать и разъяснить.

В данной работе дается такое определение языка: «Язык есть комп­лекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа (как комплекса (собрания) чув­ствующих и бессознательно обобщающих единиц) и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка». Тут уже вполне четко сформулирован психологический подход к языку, свойственный ученому на протяжении всей его деятельности.

Позднее взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ уточнялись и развивались, однако всегда он резко полемизировал с рядом традиционных представле­ний о языке, которые он считал ненаучными. Среди них были логический подход к языку (он крайне низко оценивал лингвистику до XIX в., считая ее испорченной «логицизмом»; исключение он делал лишь для Г. В. Лей­бница), представление о языке как организме и младограмматическая кон­цепция языковых законов. Многократно в его работах повторяется тезис: «Нет никаких "звуковых законов"» (здесь был, пожалуй, главный пункт его расхождений с идеями его друга Н. В. Крушевского; расходился он здесь и с Ф. де Соссюром).

Отрицание языковых законов, однако, не означало, что И. А. Бодуэн де Куртенэ был вообще против выявления закономерностей в языке. Для него прежде всего было неприемлемым перенесение в лингвистику идей и методов естественных наук. В своей автобиографии, тезисно излагая осно­ву своих взглядов, ученый писал в 1897 г.: «Причислять язык к "организ­мам", языковедение же к естественным наукам есть пустая фраза, без фактической подкладки... Сущность человеческого языка исключитель­но психическая. Существование и развитие языка обусловлено чисто пси­хическими законами. Нет и не может быть в речи человеческой или в языке ни одного явления, которое не было бы вместе с тем психическим... Так как язык возможен только в человеческом обществе, то кроме психи­ческой стороны мы должны отмечать в нем всегда сторону социальную. Основанием языковедения должна служить не только индивидуальная психология, но и социология».

Если социология — общественная наука по определению, то психоло­гия времен И. А. Бодуэна де Куртенэ была, как мы уже упоминали, почти исключительно индивидуальной психологией. Это накладывало отпеча­ток на его психологизм, как и на психологизм младограмматиков. Споря с младограмматическими концепциями по ряду других вопросов, И. А. Бо­дуэн де Куртенэ сходился с ними в отношении того, что единственная ре­альность — язык индивидуума; такой язык — не абстракция, поскольку происходящие в мозгу каждого человека процессы вполне реальны. Одна­ко польский или русский язык — это действительно абстракция, «среднее случайное соединение языков индивидуумов».

Признавая важность учета языкового чутья, И. А. Бодуэн де Куртенэ в то же время стремился к объективному подходу к языку. Говоря о прин­ципиальном отличии языкознания от естественных наук, он в то же время считал, что оно, как и другие науки о человеке (термина «гуманитарные науки» он решительно не признавал), должно стать точной, математизиро­ванной наукой. Говоря о перспективах лингвистики XX в., И. А. Бодуэн де Куртенэ предсказывал, что она будет все более математизироваться, при­чем наряду с развитием количественного анализа (который он ни в коем случае не ограничивал статистикой) также «будет совершенствоваться метод качественного анализа». На грани XIX и XX вв. такие идеи были еще редки в языкознании. Развитие науки о языке XX в. во многом подтвердило прогнозы И. А. Бодуэна де Куртенэ, хотя оно показало и прин­ципиальную ограниченность математизации языкознания. Стремясь к объективности, ученый призывал и к «искоренению предрассудка, называ­емого антропоцентризмом».

В связи с этим И. А. Бодуэн де Куртенэ в более поздних работах (с 1900-х гг.) отказался от свойственного языкознанию начиная с антично­сти словоцентризма (безусловно, основанного на «языковом чутье»): «Разве только слова произносятся? Слова являются обыкновенно частями факти­чески произносимого». В ряде поздних работ он исходил из высказываний как первичных единиц анализа, эти единицы могут подвергаться двояко­му членению: «с точки зрения фонетической» и «с точки зрения морфоло­гической». Первое членение предполагает выделение «фонетических фраз», «фонетических слов», слогов и фонем; второе — выделение «сложных син­таксических единиц», «простых синтаксических единиц» («семасиологи­чески-морфологических слов») и морфем. Таким образом, традиционно нерасчлененное понятие слова, имеющее прежде всего психолингвистичес­кое значение, И. А. Бодуэн де Куртенэ разделил на два независимых поня­тия двух разных по своим свойствам единиц языка. Более того, как фоне­тическое, так и семасиологически-морфологическое слово вовсе не обязательно совпадает со словом в традиционном понимании. В частно­сти, в качестве семасиологически-морфологических слов (членов предло­жения) выступают в приводимом И. А. Бодуэном де Куртенэ примере На то щука в море, чтоб карась не дремал последовательности на то, в море, чтоб... не дремал (наряду с щука, карась); эти последовательности далее делятся прямо на морфемы. Тем самым единице, вполне эквивалентной традиционному слову, вообще не находится места в концепции ученого. Итак, И. А. Бодуэн де Куртенэ впервые подошел к проблеме слова с после­довательно лингвистических, отвлеченных от антропоцентризма позиций, несмотря на весь психологизм своих идей.

Одной из главных заслуг И. А. Бодуэна де Куртенэ в лингвистике стали введенные им еще в казанский период понятия фонемы и морфемы, всегда занимавшие важнейшее место в его концепции. Определения двух данных единиц со временем несколько менялись, однако всегда сохраня­лась психологическая трактовка этих единиц, которая в значительной степени отвергалась применительно к слову.