Geum.ru

Илья Ильф и Евгений Петров. Двенадцать стульев (1956г.)

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава xxxii. нечистая пара
Письмо отца федора
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   ...   39
^

ГЛАВА XXXII. НЕЧИСТАЯ ПАРА




Люди еще спали, но река жила, как днем. Шли плоты --

огромные поля бревен с избами на них. Маленький злой буксир, на

колесном кожухе которого дугой было выписано его имя --

"Повелитель бурь", тащил за собой три нефтяные баржи, связанные

в ряд. Пробежал снизу быстрый почтовик "Красная Латвия".

"Скрябин" обогнал землечерпательный караван и, промеряя глубину

полосатеньким шестом, стал описывать дугу, заворачивая против

течения.

На пароходе стали просыпаться. На пристань "Бармино"

полетела гирька со шпагатом. На этой леске пристанские

притащили к себе толстый конец причального каната. Винты

завертелись в обратную сторону. Полреки облилось шевелящейся

пеной. "Скрябин" задрожал от резких ударов винта и всем боком

пристал к дебаркадеру. Было еще рано. Поэтому тираж решили

начать в десять часов.

Служба на "Скрябине" начиналась, словно бы и на суше,

аккуратно в девять. Никто не изменил своих привычек. Тот, кто

на суше опаздывал на службу, опаздывал и здесь, хотя спал в

самом же учреждении. К новому укладу походные штаты Наркомфина

привыкли довольно быстро. Курьеры подметали каюты с тем

равнодушием, с каким подметали канцелярии в Москве. Уборщицы

разносили чай, бегали с бумажками из регистратуры в личный

стол, ничуть не удивляясь тому, что личный стол помещается на

корме, а регистратура на носу. Из каюты взаимных расчетов несся

кастаньетный звук счетов и скрежетанье арифмометра. Перед

капитанской рубкой кого-то распекали.

Великий комбинатор, обжигая босые ступни о верхнюю палубу,

ходил вокруг длинной узкой полосы кумача, малюя на ней лозунг,

с текстом которого он поминутно сверялся по бумажке:

"Все -- на тираж! Каждый трудящийся должен иметь в кармане

облигацию госзайма".

Великий комбинатор очень старался, но отсутствие

способностей все-таки сказывалось. Надпись поползла вниз, и

кусок кумача, казалось, был испорчен безнадежно. Тогда Остап, с

помощью мальчика Кисы перевернул дорожку наизнанку и снова

принялся малевать. Теперь он стал осторожнее. Прежде чем

наляпывать буквы, он отбил вымеленной веревочкой две

параллельных линии и, тихо ругая неповинного Воробьянинова,

приступил к изображению слов.

Ипполит Матвеевич добросовестно выполнял обязанности

мальчика. Он сбегал вниз за горячей водой, растапливал клей,

чихая, сыпал в ведерко краски и угодливо заглядывал в глаза

взыскательного художника. Готовый и высушенный лозунг

концессионеры снесли вниз и прикрепили к борту.

Толстячок, нанявший Остапа, сбежал на берег и оттуда

смотрел работу нового художника. Буквы лозунга были разной

толщины и несколько скошены в стороны. Выхода, однако, не

было-приходилось довольствоваться и этим.

На берег сошел духовой оркестр и принялся выдувать

горячительные марши. На звуки музыки со всего Бармина сбежались

дети, а за ними из яблоневых садов двинулись мужики и бабы.

Оркестр гремел до тех пор, покуда на берег не сошли члены

тиражной комиссии. Начался митинг. С крыльца чайной Коробкова

полились первые звуки доклада о международном положении.

Колумбовцы глазели на собрание с парохода. Оттуда видны

были белые платочки баб, опасливо стоявших поодаль от крыльца,

недвижимая толпа мужиков, слушавших оратора, и сам оратор,

время от времени взмахивавший руками. Потом заиграла музыка.

Оркестр повернулся и, не переставая играть, двинулся к сходням.

За ним повалила толпа.

Тиражный аппарат методически выбрасывал комбинации цифр.

Колеса оборачивались, оглашались номера, барминцы смотрели и

слушали.

Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что все

обитатели парохода сидят в тиражном зале, и снова убежал на

палубу.

-- Воробьянинов,-шепнул он,-для вас срочное дело по

художественной части. Встаньте у выхода из коридора первого

класса и стойте. Если кто будет подходить-пойте погромче.

Старик опешил.

-- Что же мне петь?

-- Уж во всяком случае не "боже, царя храни!". Что-нибудь

страстное: "Яблочко" или "Сердце красавицы". Но предупреждаю,

если вы вовремя не вступите со своей арией!.. Это вам не

Экспериментальный театр! Голову оторву.

Великий комбинатор, пришлепывая босыми пятками, выбежал в

коридор, обшитый вишневыми панелями. На секунду большое зеркало

в конце коридора отразило его фигуру. Он читал табличку на

двери:

НИК. СЕСТРИН Режиссер театра "Колумба"

Зеркало очистилось. Затем в нем снова появился великий

комбинатор. В руке он держал стул с гнутыми ножками. Он

промчался по коридору, вышел на палубу и, переглянувшись с

Ипполитом Матвеевичем, понес стул наверх, к рубке рулевого. В

стеклянной рубке не было никого. Остап отнес стул на корму и

наставительно сказал:

-- Стул будет стоять здесь до ночи. Я все обдумал. Здесь

никто почти не бывает, кроме нас. Давайте прикроем стул

плакатами, а когда стемнеет, спокойно ознакомимся с его

содержимым.

Через минуту стул, заваленный фанерными листами и кумачом,

перестал быть виден.

Ипполита Матвеевича снова охватила золотая лихорадка.

-- Д почему бы не отнести его в нашу каюту? - спросил он

нетерпеливо.-Мы б его вскрыли сейчас же, И если бы нашли

брильянты, то сейчас же на берег...

-- А если бы не нашли? Тогда что? Куда его девать? Или,

может быть, отнести его назад к гражданину Сестрину и вежливо

сказать: "Извините, мол, мы у вас стульчик украли, но, к

сожалению, ничего в нем не нашли, так что, мол, получите назад

в несколько испорченном виде!" Так бы вы поступили?

Великий комбинатор был прав, как всегда. Ипполит Матвеевич

оправился от смущения только в ту минуту, когда с палубы

понеслись звуки увертюры, исполняемой на кружках Эсмарха и

пивных батареях.

Тиражные операции на этот день были закончены. Зрители

разместились на береговых склонах и, сверх всякого ожидания,

шумно выражали свое одобрение аптечно-негритянскому ансамблю.

Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд гордо поглядывали, как

бы говоря: "Вот видите! А вы утверждали, что широкие массы не

доймут. Искусство, оно всегда доходит!" Затем на

импровизированной сцене колумбовцами был разыгран легкий

водевиль с пением и танцами, содержание которого сводилось к

тому, как Вавила выиграл пятьдесят тысяч рублей и что из этого

вышло. Артисты, сбросившие с себя путы никсестринского

конструктивизма, играли весело, танцевали энергично и пели

милыми голосами. Берег был вполне удовлетворен.

Вторым номером выступил виртуоз-балалаечник. Берег

покрылся улыбками.

"Барыня, барыня,-- вырабатывал виртуоз,--

сударыня-барыня".

Балалайка пришла в движение. Она перелетала за спину

артиста, и из-за спины слышалось: "Если барин при цепочке,

значит-барин без часов!" Она взлетала на воздух и за короткий

свой полет выпускала немало труднейших вариаций.

Наступил черед Жоржетты Тираспольских. Она вывела с собой

табунчик девушек в сарафанах. Концерт закончился русскими

плясками.

Пока "Скрябин" готовился к дальнейшему плаванью, пока

капитан переговаривался в трубку с машинным отделением и

пароходные топки пылали, грея воду, духовой оркестр снова сошел

на берег и к общему удовольствию стал играть танцы.

Образовались живописные группы, полные движения. Закатывающееся

солнце посылало мягкий абрикосовый свет. Наступил идеальный час

для киносъемки. И действительно, оператор Полкан, позевывая,

вышел из каюты. Воробьянинов, который уже свыкся с амплуа

всеобщего мальчика, осторожно нес за Полканом съемочный

аппарат. Полкан подошел к борту и воззрился на берег. Там на

траве танцевали солдатскую польку. Парни топали босыми ногами с

такой силой, будто хотели расколоть нашу планету. Девушки

плыли. На террасах и съездах берега расположились зрители.

Французский кинооператор из группы "Авангард" нашел бы здесь

работы на трое суток. Но Полкан, скользнув по берегу крысиными

глазками, сейчас же отвернулся, иноходью подбежал к

председателю комиссии, поставил его к белой стенке, сунул в его

руку книгу и, попросив не шевелиться, долго и плавно вертел

ручку аппарата. Потом он увел стеснявшегося председателя на

корму и снял его на фоне заката.

Закончив съемку, Полкан важно удалился в свою каюту и

заперся. Снова заревел гудок, и снова солнце в испуге убежало.

Наступила вторая ночь. Пароход был готов к отходу.

Остап со страхом помышлял о завтрашнем утре. Ему

предстояло вырезать в листе картона фигуру сеятеля,

разбрасывающего облигации. Этот художественный искус был не по

плечу великому комбинатору. Если с буквами Остап кое-как

справлялся, то для художественного. изображения сеятеля уже не

оставалось никаких ресурсов.

-- Так имейте в виду,-- предостерегал толстяк,с Васюков мы

начинаем вечерние тиражи, и нам без транспаранта никак нельзя.

-- Пожалуйста, не беспокойтесь,-заявил Остап, надеясь

больше не на завтрашнее утро, а на сегодняшний

вечер,-транспарант будет.

Наступила звездная ветреная ночь. Население тиражного

ковчега уснуло.

Львы из тиражной комиссии спали. Спали ягнята из личного

стола, козлы из бухгалтерии, кролики из отдела взаимных

расчетов, гиены и шакалы звукового оформления и голубицы из

машинного бюро.

Не спала только одна нечистая пара. Великий комбинатор

вышел из своей каюты в первом часу ночи. За ним следовала

бесшумная тень верного Кисы. Они поднялись на верхнюю палубу и

неслышно приблизились к стулу, укрытому листами фанеры.

Осторожно разобрав прикрытие, Остап поставил стул на ножки,

сжав челюсти, вспорол плоскогубцами обшивку и залез рукой под

сиденье.

Ветер бегал .по верхней палубе. В небе легонько

пошевеливались звезды. Под ногами, глубоко внизу, плескалась

черная вода. Берегов не было видно. Ипполита Матвеевича трясло.

-- Есть! -- сказал Остап придушенным голосом.


^ ПИСЬМО ОТЦА ФЕДОРА,


писанное им в Баку, из меблированных комнат "Стоимость"

жене своей в уездный город N

Дорогая и бесценная моя Катя! С каждым часом приближаемся

мы к нашему счастию. Пишу я тебе из меблированных комнат

"Стоимость" после того, как побывал по всем делам. Город Баку

очень большой. Здесь, говорят, добывается керосин, но туда

нужно ехать на электрическом поезде, а у меня нет денег.

Живописный город омывается Каспийским морем. Оно действительно

очень велико по размерам. Жара здесь страшная. На одной руке

ношу пальто, на другой пиджак,-- и то жарко. Руки преют. То и

дело балуюсь чайком. А денег почти что нет. Но не беда,

голубушка, Катерина Александровна, скоро денег у нас будет во

множестве. Побываем всюду, а потом осядем по-хорошему в Самаре,

подле своего заводика, и наливочку будем распивать. Впрочем,

ближе к делу.

По своему географическому положению и по количеству

народонаселения город Баку значительно превышает город Ростов.

Однако уступает городу Харькову по своему движению. Инородцев

здесь множество. А особенно много здесь армяшек и персиян.

Здесь, матушка моя, до Тюрции недалеко. Был я и на базаре. и

видел я много тюрецких вещей и шалей. Захотел я тебе в подарок

купить мусульманское покрывало, только денег не было. И подумал

я, что когда мы разбогатеем (а до этого днями нужно считать),

тогда и мусульманское покрывало купить можно будет.

Ох, матушка, забыл тебе написать про два страшных случая,

происшедших со мною в городе Баку: 1) уронил пиджак брата

твоего, булочника, в Каспийское море и 2) в меня на базаре

плюнул одногорбый верблюд. Эти оба происшествия меня крайне

удивили. Почему власти допускают такое бесчинство над проезжими

пассажирами, тем более что верблюда я не тронул, а даже сделал

ему приятное-пощекотал хворостинкой в ноздре! А пиджак ловили

всем обществом, еле выловили, а он возьми и окажись весь в

керосине. Уж я и не знаю, что скажу твоему брату, булочнику.

Ты, голубка, пока что держи язык за зубами. Обедает ли еще

Евстигнеев?

Перечел письмо и увидел, что о деле ничего не успел тебе

рассказать. Инженер Брунс действительно работает в Азнефти.

Только в городе Баку его сейчас нету. Он уехал в отпуска город

Батум. Семья его имеет в Батуме постоянное местожительство. Я

говорил тут с людьми, и они говорят, что действительно в Батуме

у Брунса вся меблировка. Живет он там на даче, на Зеленом

Мысу,-- такое там есть дачное место (дорогое, говорят). Пути

отсюда до Батума-на 15 рублей с копейками. Вышли двадцать сюда

телеграфом, из Батума все тебе протелеграфирую. Распространяй

по городу слухи, что я все еще нахожусь у одра тетеньки в

Воронеже. Твой вечно муж Федя.

Пост-скриптум: Относя письмо в почтовый ящик, у меня

украли в номерах "Стоимость" пальто брата твоего, булочника. Я

в таком горе! Хорошо, что теперь лето! Ты брату ничего не

говори.