Geum.ru

Илья Ильф и Евгений Петров. Двенадцать стульев (1956г.)

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава xxiv. клуб автомобилистов
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   39
^

ГЛАВА XXIV. КЛУБ АВТОМОБИЛИСТОВ




В редакции большой ежедневной газеты "Станок",

помещавшейся на втором этаже Дома народов, спешно пекли

материал к сдаче в набор.

Выбирались из загона (материал, набранный, но не вошедший

в прошлый номер) заметки и статьи, подсчитывалось число

занимаемых ими строк, и начиналась ежедневная торговля из-за

места.

Всего газета на своих четырех страницах (полосах) могла

вместить 4400 строк. Сюда должно было войти все: телеграммы,

статьи, хроника, письма рабкоров, объявления, один стихотворный

фельетон и два в прозе, карикатуры, фотографии, специальные

отделы: театр, спорт, шахматы, передовая и подпередовая,

извещения советских, партийных и профессиональных организаций,

печатающийся с продолжением роман, художественные очерки

столичной жизни, мелочи под названием "Крупинки",

научно-популярные статьи, радио и различный случайный материал.

Всего по отделам набиралось материалу тысяч на десять строк.

Поэтому распределение места на полосах обычно сопровождалось

драматическими сценами.

Первым к секретарю редакции прибежал заведующий шахматным

отделом маэстро Судейкин. Он задал вежливый, но полный горечи

вопрос:

-- Как? Сегодня не будет шахмат?

-- Не вмещаются,-- ответил секретарь.-- Подвал большой.

Триста строк.

-- Не ведь сегодня же суббота. Читатель ждет воскресного

отдели. У меня ответы на задачи, у меня прелестный этюд

Неунывако, у меня, наконец...

-- Хорошо. Сколько вы хотите?

-- Не меньше ста пятидесяти.

-- Хорошо. Раз есть ответы на задачи, дадим шестьдесят

строк.

Маэстро пытался было вымолить еще строк тридцать, хотя бы

на этюд Неунывако (замечательная индийская партия Тартаковер --

Боголюбов лежала у него уже больше месяца), но его оттеснили.

Пришел репортер Персицкий.

-- -- Нужно давать впечатления с пленума?-спросил он очень

тихо.

-- Конечно!-закричал секретарь.-Ведь позавчера говорили.

-- Пленум есть,-сказал Персицкий еще тише,и две зарисовки,

но они не дают мне места.

-- Как не дают? С кем вы говорили? Что они, посходили с

ума?

Секретарь побежал ругаться. За ним, интригуя на ходу,

следовал Персицкий, а еще позади бежал сотрудник из отдела

объявлений.

-- У нас секаровская жидкость! -- кричал он грустным

голосом.

За ними плелся завхоз, таща с собой купленный для

редактора на аукционе мягкий стул.

-- Жидкость во вторник. Сегодня публикуем наши приложения!

-- Много вы будете иметь с ваших бесплатных объявлений, а

за жидкость уже получены деньги.

-- Хорошо, в ночной редакции выясним. Сдайте объявление

Паше. Она сейчас как раз едет в ночную.

Секретарь сел читать передовую. Его сейчас же оторвали от

этого увлекательного занятия. Пришел художник.

-- Ага,-сказал секретарь,-очень хорошо. Есть тема для

карикатуры, в связи с последними телеграммами из Германии.

-- Я думаю так,--проговорил художник:-Стальной Шлем и

общее положение Германии...

-- Хорошо. Так вы как-нибудь скомбинируйте, а потом мне

покажите.

Художник пошел в свой отдел. Он взял квадратик ватманской

бумаги и набросал карандашом худого пса. На псиную голову он

надел германскую каску с пикой. А затем принялся делать

надписи. На туловище животного он написал печатными буквами

слово "Германия", на витом хвосте-- "Данцигский коридор", на

челюсти -- "Мечты о реванше", на ошейнике -- "План Дауэса" и на

высунутом языке - "Штреземан". Перед собакой художник поставил

Пуанкаре, державшего в руке кусок мяса. На мясе художник тоже

замыслил сделать надпись, но кусок был мал, и надпись не

помещалась. Человек, менее сообразительный, чем газетный

карикатурист, растерялся бы, но художник, не задумываясь,

пририсовал к мясу подобие привязанного к шейке бутылки рецепта

и уже на нем написал крохотными буквами: "Французские

предложения о гарантиях безопасности". Чтобы Пуанкаре не

смешали с каким-либо другим государственным деятелем, художник

на животе его написал: "Пуанкаре". Набросок был готов.

На столах художественного отдела лежали иностранные

журналы, большие ножницы, баночки с тушью и белилами. На полу

валялись обрезки фотографий: чье-то плечо, чьи-то ноги и

кусочки пейзажа.

Человек пять художников скребли фотографии бритвенными

ножичками "Жиллет", подсветляя их; придавали снимкам резкость,

подкрашивая их тушью и белилами, и ставили на обороте подпись и

размер: 3 3/4 квадрата, 2 колонки и так далее-указания,

потребные для цинкографии.

В комнате редактора сидела иностранная делегация.

Редакционный переводчик смотрел в лицо говорящего иностранца и,

обращаясь к редактору, говорил:

-- Товарищ Арно желает узнать... Шел разговор о структуре

советской газеты. Пока переводчик объяснял редактору, что желал

бы узнать товарищ Арно, сам Арно, в бархатных велосипедных

брюках, и все остальные иностранцы с любопытством смотрели на

красную ручку с пером э 86, которая была прислонена к углу

комнаты. Перо почти касалось потолка, а ручка в своей широкой

части была толщиною в туловище среднего человека. Этой ручкой

можно было бы писать: перо было самое настоящее, хотя

превосходило по величине большую щуку.

-- Ого-го! -- смеялись иностранцы.-- Колоссаль! Это перо

было поднесено редакции съездом рабкоров.

Редактор, сидя на воробьяниновском стуле, улыбался и,

быстро кивая головой тона ручку, то на гостей, весело объяснял.

Крик в секретариате продолжался. Персицкий принес статью

Семашко, и секретарь срочно вычеркивал из макета третьей полосы

шахматный отдел. Маэстро Судейкин уже не боролся за прелестный

этюд Неунывако. Он тщился сохранить хотя бы решения задач.

После борьбы, более напряженной, чем борьба его с Ласкером на

сен-себастианском турнире, маэстро отвоевал себе местечко за

счет "Суда и быта".

Семашко послали в набор. Секретарь снова углубился в

передовую. Прочесть ее секретарь решил во что бы тони стало, из

чисто спортивного интереса.

Когда он дошел до места: "...Однако содержание последнего

пакта таково, что если Лига наций зарегистрирует его, то

придется признать, что...", к нему подошел "Суд и быт",

волосатый мужчина. Секретарь продолжал читать, нарочно не глядя

в сторону "Суда и быта" и делая в передовой ненужные пометки.

"Суд и быт" зашел с другой стороны и сказал обидчиво:

-- Я не понимаю.

-- Ну-ну,-забормотал секретарь, стараясь оттянуть время,--

в чем дело?

-- Дело в том, что в среду "Суда и быта" не было, в

пятницу "Суда и быта" не было, в четверг поместили из загона

только алиментное дело. а в субботу снимают процесс, о котором

давно пишут во всех газетах, и только мы...

-- Где пишут? -закричал секретарь.-- Я не читал.

-- Завтра всюду появится, а мы опять опоздаем.

-- А когда вам поручили чубаровское дело, вы что писали?

Строки от вас нельзя было получить. Я знаю. Вы писали о

чубаровцах в вечорку.

-- Откуда вы это знаете?

-- Знаю. Мне говорили.

-- В таком случае я знаю, кто вам говорил. Вам говорил

Персицкий, тот Персицкий, который на глазах у всей Москвы

пользуется аппаратом редакции, чтобы давать материал в

Ленинград.

-- Паша!-сказал секретарь тихо.-Позовите Персицкого. "Суд

и быт" индифферентно сидел на подоконнике.

Позади него виднелся сад, в котором возились птицы и

городошники. Тяжбу разбирали долго. Секретарь прекратил ее

ловким приемом: выкинул шахматы и вместо них поставил "Суд и

быт". Персицкому было сделано предупреждение.

Было самое горячее редакционное время-пять часов.

Над разгоревшимися пишущими машинками курился дымок.

Сотрудники диктовали противными от спешки голосами. Старшая

машинистка кричала на негодяев, незаметно подкидывавших свои

материалы вне очереди.

По коридору ходил редакционный поэт. Он ухаживал за

машинисткой, скромные бедра которой развязывали его поэтические

чувства. Он уводил ее в конец коридора и у окна говорил слова

любви, на которые девушка отвечала:

-- У меня сегодня сверхурочная работа, и я очень занята.

Это значило, что она любит другого. Поэт путался под

ногами и ко всем знакомым обращался с поразительно однообразной

просьбой:

-- Дайте десять копеек на трамвай! За этой суммой он

забрел в отдел рабкоров. Потолкавшись среди столов, за которыми

работали "читчики", и потрогав руками кипы корреспонденций,

поэт возобновил свои попытки. Читчики, самые суровые в редакции

люди (их сделала такими необходимость прочитывать в день по сто

писем, вычерченных руками, знакомыми больше с топором, малярной

кистью или тачкой, нежели с письмом), молчали.

Поэт побывал в экспедиции и в конце концов перекочевал в

контору. Но там он не только не получил десяти копеек, а даже

подвергся нападению со стороны комсомольца Авдотьева: поэту

было предложено вступить в кружок автомобилистов. Влюбленную

душу поэта заволокло парами бензина. Он сделал два шага в

сторону и, взяв третью скорость, скрылся с глаз.

Авдотьев нисколько не был обескуражен. Он верил в

торжество автомобильной идеи. В секретариате он повел борьбу

тихой сапой. Это и помешало секретарю докончить чтение

передовой статьи.

-- Слушай, Александр Иосифович. Ты подожди, дело

серьезное,-- сказал Авдотьев, садясь на секретарский стол.-- У

нас образовался автомобильный клуб. Редакция не даст нам взаймы

рублей пятьсот на восемь месяцев?

-- Можешь не сомневаться.

-- Что? Ты думаешь -- мертвое дело?

-- Не думаю, а знаю. Сколько же у вас в кружке членов?

-- Уже очень много.

Кружок пока что состоял только из одного организатора, но

Авдотьев об этом не распространялся.

-- За пятьсот рублей мы покупаем на "кладбище" машину.

Егоров уже высмотрел. Ремонт, он говорит, будет стоить не

больше пятисот. Всего тысяча. Вот я и думаю набрать двадцать

человек, по полсотни на каждого. Зато будет замечательно.

Научимся управлять машиной. Егоров будет шефом. И через три

месяца-к августу-мы все умеем управлять, есть машина, и каждый

по очереди едет, куда ему угодно.

-- А пятьсот рублей на покупку?

-- Даст касса взаимопомощи под проценты. Выплатим. Так что

ж, записывать тебя?

Но секретарь был уже лысоват, много работал, находился во

власти семьи и квартиры, любил полежать после обеда на диване и

почитать перед сном "Правду". Он подумал и отказался.

-- Ты,-сказал Авдотьев,-старик! Авдотьев подходил к

каждому столу и повторял свои зажигательные речи. В стариках,

которыми он считал всех сотрудников старше двадцати лет, его

слова вызывали сомнительный эффект. Они кисло отбрехивались,

напирая на то, что они уже друзья детей и регулярно платят по

двадцать копеек в год на благое дело помощи бедным крошкам.

Они, собственно говоря, согласились бы вступить в новый клуб,

но...

-- Что "но"? -- кричал Авдотьев.-- Если бы автомобиль был

сегодня? Да? Если бы вам положить на стол синий

шестицилиндровый "паккард" за пятнадцать копеек в год, а бензин

и смазочные материалы за счет правительства?!

-- Иди, иди!-говорили старички.-Сейчас последний посыл,

мешаешь работать!

Автомобильная идея гасла и начинала чадить. Наконец,

нашелся пионер нового предприятия. Персицкий с грохотом

отскочил от телефона, выслушал Авдотьева и сказал:

-- Ты не так подходишь, дай лист. Начнем сначала. И

Персицкий вместе с Авдотьевым начали новый обход.

-- Ты, старый матрац,-говорил Персицкий голубоглазому

юноше,-- на это даже денег не нужно давать. У тебя есть заем

двадцать седьмого года? На сколько? На пятьдесят? Тем лучше. Ты

даешь эти облигации в наш клуб. Из облигаций составляется

капитал. К августу мы сможем реализовать все облигации и купить

автомобиль.

-- А если моя облигация выиграет? -- защищался юноша.

-- А сколько ты хочешь выиграть?

-- Пятьдесят тысяч.

-- На эти пятьдесят тысяч будут куплены автомобили. И если

я выиграю-тоже. И если Авдотьевтоже. Словом, чья бы облигация

ни выиграла, деньги идут на машины. Теперь ты понял? Чудак! На

собственной машине поедешь по Военно-Грузинской дороге! Горы!

Дурак!.. А позади тебя на собственных машинах "Суд и быт"

катит, хроника, отдел происшествий и эта дамочка, знаешь,

которая дает кино... Ну? Ну? Ухаживать будешь!..

Каждый держатель облигации в глубине души не верит в

возможность выигрыша. Зато он очень ревниво относится к

облигациям своих соседей и знакомых. Он пуще огня боится того,

что выиграют они, а он, всегдашний неудачник, снова останется

на бобах. Поэтому надежды на выигрыш соседа по редакции

неотвратимо толкали держателей облигаций в лоно нового клуба.

Смущало только опасение, что ни одна облигация не выиграет. Но

это почему-то казалось маловероятным, и, кроме того,

автомобильный клуб ничего не терял: одна машина с "кладбища"

была гарантирована на составленный из облигаций капитал.

Двадцать человек набралось за пять минут. Когда дело было

увенчано, пришел секретарь, прослышавший о заманчивых

перспективах автомобильного клуба.

-- А что, ребятки,-- сказал он,-- не записаться ли также и

мне?

-- Запишись, старик, отчего же,-ответил Авдотьев,--только

не к нам. У нас уже, к сожалению, полный комплект, и прием

новых членов прекращен до тысяча девятьсот двадцать девятого

года. А запишись ты лучше в друзья детей. Дешево и спокойно.

Двадцать копеек в год, и ехать никуда не нужно.

Секретарь помялся, вспомнил, что он и впрямь уже староват,

вздохнул и пошел дочитывать увлекательную передовую.

-- Скажите, товарищ,-остановил его в коридоре красавец с

черкесским лицом,-- где здесь редакция газеты "Станок"? Это был

великий комбинатор.